Народные индейские и метисские музыкальные инструменты

Чаранго. Испанцы принесли с собой в мир индейцев бандуррию^[38] и гитару. Индеец быстро освоил бандуррию благодаря огромному желанию приспособить этот инструмент и гитару для исполнения своей музыки: уайно, кьясвы, [49] араскаскас, харави^[39] и др. По образу и подобию бандуррии и гитары он создал чаранго и киркинчо.^[40] Арфа и скрипка были освоены индейцами в том виде, в каком вручили их им конкистадоры. Сейчас арфа, скрипка, бандуррия, киркинчо, чаранго вместе с кеной (индейская флейта), пинкульо, антарой и тинией — чисто индейские инструменты, душа и радость любого праздника. Когда беда входит в дом или селение, чаранго или киркинчо плачут вместе с индейцами с такой же силой и страстью, как кена и пинкульо.

Самые музыкальные индейцы в Перу — пастухи и наездники Пампакангальи и Кальяо^[41] — всегда возят с собой чаранго, притороченное к седлу. В тюрьме или пампе чаранго передает страх или гордость жителей айлью.

В настоящее время чаранго — самый дорогой и любимый инструмент как индейцев, так и метисов. Каждое селение делает его по своему вкусу и сообразно своим мелодиям, уменьшая размеры кузова или грифа, для поделок выбирают иву, орех, кедр. Поэтому чаранго Айякучо не подходит для аккомпанемента песен, распеваемых в районе Чимбивилкас. В то время как чаранго района Кальяо имеет 15 металлических струн, сгруппированных по три соответственно нотам: ми, ля, ми, до, соль, фа, — чаранго Айякучо — только 4 толстые струны, сделанные из кишок животных. Чаранго из Айякучо невелики: 46 сантиметров, [50] но ее толстые струны звучат внушительно и глухо. В то время как чаранго из Кальяо имеет 12 ладов, чаранго Айякучо — только 6. Кузов чаранго из Кальяо всегда покрыт лаком, ярко раскрашен, на нем обязательно рядом с отверстием изображена летящая голубка. Чаранго индейцев покрас^[42] неказист на вид, сделана из простого дерева, однако на грифе всегда закреплено 10 и более цветных лент и среди них порой виднеется локон женских волос.

Звук чаранго из Кальяо резкий и слышен далеко. Его 15 струн кричат, поэтому в больших городах, вроде Арекипы, его называют «крикуном». Когда индеец или метис Кальяо начинает играть на нем, то голос чаранго напоминает простор жнивья, раздольной пампы. Веками индейцы с плоскогорья терпеливо подбирали струну за струной, тональность за тональностью до тех пор, пока чаранго не зазвучал так, как слышим его мы.

Вот почему индеец отличается таким упорством в своем стремлении создать собственное творение, завершить работу, в которую он вложил свою душу. Получил он гитару из рук испанцев, но, наверное, никогда не перестанет трудиться над превращением ее в инструмент для выражения своих самых сокровенных чувств.

Созданы различные способы настройки индейских инструментов: одна для исполнения уайно, другая — для танцев, третья — для грустных мелодий. Но лишь чаранго помогло выразить в музыке всю тоску, еще более [51] острую из-за назойливого обилия инструментов, принесенных испанцами. Это господство, конечно, ограничило индейский фольклор, сузило его мир, и без того ограниченный многочисленными запретами.

Играя на чаранго, как правило, не перебирают струны, а ударяют по всем им одновременно. Так 4 струны и 6 ладов помогают создавать мелодию. Он для мелодий нервных и страстных уайно, но не для уайно индейцев плоскогорья, грубых и отчаянных, он для музыки нежной. Когда он поет о грусти, то только кому-то одному. Но на нем можно играть и так сильно, что услышит вся пампа. Река повторяет уайно, и вместе с рекой среди кукурузных полей или ив, склонившихся над водой и купающих в ней свои ветви, совсем не надо быть громкоголосым, чтобы поведать о своей беде или воспеть радость любви: «Когда в предгорье звучит уайно, ты мне скажешь, если пора вернуться, поток несущейся воды и снега. Ты мне скажешь, если пора вернуться, путем, которым мы пришли сюда, поток несущейся воды и снега. Ты, бык с кровавыми глазами, хитрющий бык, поток несущейся воды и снега. Моя лошадка выбилась из сил, поток несущейся воды и снега, ты несешь меня отсюда прочь, поток несущейся воды и снега.

Но я вернусь безумству вопреки, сквозь ветра шум, поток дождя и снега».

Около реки уайно всегда звучит нежно, ласково, хотя радость, утрачена навсегда: «Моя голубка, не улетай! Ты не найдешь дорогу назад. Скала, мое сердце! Ты упадешь на дорогу, река моих слез унесет тебя вдаль!..» [52]

Чаранго передает тональность этих уайно. Если считать, что вся музыка Анд имеет одну основную и характерную тональность, то в ней — масса стилей и вариаций. Два селения, лежащих друг от друга всего лишь в нескольких лигах,^[43] уже различаются стилями исполнения уайно. И инструменты, и лады настолько искусно приспособлены для выражения самых неуловимых оттенков стиля, что индеец с музыкальным слухом без труда передаст тончайшие нюансы своего душевного состояния. В каждом селении на праздниках исполняются свои мелодии, а значит, нужны и другие инструменты. Чаранго — инструмент не только метисов, но и всего современного поколения индейцев. На нем играет и рабочий люд, и интеллигенция андских городов Перу. Веселые компании метисов на карнавале даже народные танцы гор исполняют под аккомпанемент чаранго. Но если хочешь услышать настоящее чаранго, то это чаранго в руках индейцев Кальяо, Пампакангальо, Апуримака, Айякучо. Их музыка потрясает до глубины души, и начинаешь по-настоящему понимать, что индейские мелодии и чаранго неразделимы.

Бандуррия также стала сугубо индейским инструментом. На празднике в Пампамарке, Уанке, Пукара и Сикуани^[44] индейцы ходят по улицам группами, играя на бандурриях. Музыка заглушает шум их праздничной толпы и даже удары колоколов. Однако в селениях, [53] где живут индейцы и метисы, звук бандуррии режет ухо, если рядом звучит чаранго.

«Лос сикурис». «Сикури» из Пуко, или «ппуса» на языке аймара,^[45] несмотря на такое замысловатое название, является простой флейтой. В могилах Паракаса встречались сикури, сделанные из глины, однако они, видимо, типичны лишь для Паракаса, так же как антара,^[46] например, характерна для Айякучо. «Лос сикурис» из Пуно — довольно необычный ансамбль: каждый инструмент его как бы часть большого органа. На нем играют десять-пятнадцать индейцев. Играя, они издают звук, подобный звучанию целого оркестра. Музыка эта производит незабываемое впечатление, поскольку на каждой флейте играет настоящий музыкант (живое существо), одержимый и опьяненный страстным желанием танцевать. Каждая сикури — это две флейты, изготовленные из очень тонкого тростника, оплетенного шнуром из вяленых кишок или лентой, спряденной из шерсти. Сикури в оркестре разного размера, от 40 сантиметров до совсем небольших, в зависимости от высоты звучания.

На этом инструменте играют жители нагорья. В других районах страны эта флейта уже исчезает. Например, в центре и в южных провинциях ее можно встретить крайне редко. Сегодня индейцы предпочитают инструменты испанского происхождения, а сикури забывают и даже не умеют ее изготовлять. Но в Пуно ппуса остается основным и наиболее [54] характерным музыкальным инструментом. Поскольку играют на ппуса не в одиночку, а группами, она звучит только на самых значительных праздниках и танцах. Это чисто индейский ритуальный инструмент — символ праздников, многочисленных собраний масс, разного рода процессий.

Играют на нем, набрав полную грудь воздуха. Во флейте он неистово бьется о стенки тростника, ища выхода, наконец, вырывается через многочисленные отверстия, издавая свистящий звук. Длинные и толстые сикурис звучат глубоко и серьезно, маленькие и тонкие — высоко и протяжно. Все вместе несколько ппусас образуют оркестр, звучание которого щемит сердце и душу каждого, кто слышит его. Индейцы играют на ппусас, непрерывно танцуя, то высоко подпрыгивая, то наклоняясь до самой земли. Часто игру на ппусас сопровождает большой барабан. Звуки сикури плывут над ритмичными и глухими ударами барабана. Сикури поет и плачет, как если бы ветер запел на разные голоса в горных отрогах, но его вдруг приручили, подчинив бешеному ритму танцоров, костюмы которых украшены осколками оконного стекла, зеркал, золотой и серебряной нитью. Ансамбли «ппусас» — самое впечатляющее и прекрасное зрелище из всех, увиденных мною в этом районе Вильканоты.

* * *

Никто, по-видимому, не знает, сколько же танцев насчитывается сегодня в департаменте Пуно, но известно лишь, что здесь самые [55] разнообразные и характерные танцы. Ни в одном другом районе нет более красочных танцев. Ни индейцы, ни метисы других провинций не создали такого обилия маскарадных костюмов, никто другой не смог с таким искусством и изобретательностью использовать испанские костюмы и украшения для создания совершенно новой одежды, способной украсить тот или иной танец и придать ему особую загадочность и неповторимость. Танцоры Пуно спускаются с гор в селения, расположенные в долинах Куско, чтобы сопровождать различные процессии, участвовать в разного рода торжественных церемониях и празднествах. В большинстве случаев их не нанимают и ничего им не платят. Они пускаются в дальний путь лишь для того, чтобы лишний раз продемонстрировать свою набожность и помянуть святых, поднося им подарки. Им удается покорить селение своим искусством и превратить его в центр праздника. Индейцы Пуно крайне бедны, в большинстве других провинций они просто нищие. Во время засухи 1939 г. они сотнями гибли от голода. Но вопреки всему они остались энергичными, мужественными и впечатлительными.

Нагорье характерно своими холодами, суровой красотой, одновременно мучительной и впечатляющей. Земли здесь тянутся бесконечно и однообразно. Растительность не радует многоцветьем — тонкая и низкая трава. Редкие деревья, растущие во дворах домов, поражают и даже внушают некоторый суеверный страх своей неестественностью. На бескрайнем горизонте поднимаются остроконечные вершины скал из черного гранита и заснеженные [56] пики, полные романтической загадочности под набегающими облаками. В центре этого неповторимого пейзажа — озеро, в котором от-ражется весь холодный мир камня. И когда видишь, как в сумерках причаливает к пристани плот, эта земля кажется вновь овеянной легендами, первозданными и таинственными. Музыка и танцы местных индейцев проникнуты тихой и мучительной красотой окружающей природы. Я слушал их, когда сикуристы собирались на репетиции под безмятежным небом долины. Казалось, голос больших сикури ритмично раскачивает растущие поблизости эвкалипты и персиковые деревья. Ветер усиливается, будто его подталкивает эта сводящая с ума неторопливая мелодия необычных музыкальных инструментов, объединившихся в стремлении воспеть черное и холод-нос небо над исчезнувшими в облаках вершинами, необъятные просторы нагорья, тревоги в сердцах людей, столько настрадавшихся от этой земли и все же любящих ее, этот мир.

* * *

«Сикури» — это название флейты на языке кечуа. Предполагают, что оно произошло от слова «сихва», так индейцы называют разновидность самой высокой травы ишу. Сихва — трава, поющая под порывами ветра; «сихвай» — звукоподражательный глагол, передающий свист этой травы. Хулиан Паласиос, местный учитель, обладающий необыкновенной способностью проникнуться индейским духом, настоящая ходячая энциклопедия, содержащая многочисленные сведения об [57] индейцах колья, утверждает, что слово «сикури» вероятнее всего обозначает инструмент и исполнителей танца того же названия. Однако индейцы аймара дали свирели другое имя — «ппуса», что означает «свистеть».

Хулиан Паласиос считает, что их танцы относятся к послеколумбовой эпохе. По-видимому, во время религиозных праздников испанцы решили демонстрировать свои танцы перед исполнением индейских. По мнению Паласиоса, танцы под сикури ведут свое происхождение от испанского танца, который исполнялся под музыку оркестра и являлся одним из многочисленных вариантов танца «моренос» и «негрос». Индейцы лишь имитировали его движения, заменив оркестр ансамблем исполнителей на ппусе или антарах, наиболее совершенных у индейцев колья. Таким образом сформировался ансамбль «Ппуса моренос». Доктор Франсиско Пастор, профессор университета в Пуно, много лет изучавший фольклор индейцев колья, согласен с высказанным предположением.

«Лос сикурис» появляются в прекрасных маскарадных костюмах, расшитых золотыми и серебряными нитями, украшенных сверкающими камнями и кусочками стекла. В этих костюмах чувствуется очевидное влияние роскошного одеяния тореадоров. Самое удивительное заключается в том, что костюмы эти шьют исключительно в Боливии, индейской стране, менее всего подвергшейся испанскому влиянию. Из всех костюмов особо выделяется одежда «сикурис» из Пуно, в частности костюмы районов, населенных индейцами колья. На самом деле, это уже бывшие в употреблении [58] костюмы переделаны нз роскошной одежды, подготовленной для участников большого праздника. Настоящий танцор «сикури» должен походить на изображение «сота» (червового валета) на испанских игральных картах, поэтому индейцы называют типичных персонажей танца «сотас» (валетами). У «сота» на голове богато украшенная шапка, которую венчает султан из белых н красных перьев. Конечно, сегодня костюмы во многом утратили свою былую оригинальность, и во время танцев можно заметить персонажей совсем из других танцев.

Все танцоры играют на свирелях, или ппусас, большой барабан сопровождает «лос сикурис». Музыка танца имеет несколько воинственный оттенок и представляет собой уайно высокогорья. Каждый танцор выводит на инструменте только одну ноту, а все вместе флейты издают звуки, подобные звукам органа. Весь ансамбль проходит по улицам селения, играя и медленно пританцовывая. Когда «лос сикурис» приближается к перекресткам, барабан звучит все громче и громче, танцоры образуют круг, вприпрыжку сближаются и расходятся, словно прислушиваясь к звукам инструментов.

В последние годы ансамбли индейских танцоров стали терять свою оригинальность. Понемногу нарушается порядок отправления традиций и обрядов. Допускается беспорядочный переход различных персонажей из одного танца в другой. Как ни странно, но интерес, [59] проявляемый туристами и путешественниками, в немалой степени способствовал деградации истинных танцев из-за извечного стремления индейцев к импровизации. С другой стороны, ожесточенная кампания адвентистов против исполнения танцев и проведения праздников способствовала исчезновению их подлинно старинных форм. К этому необходимо добавить и влияние проложенных в горах дорог и неутомимо наступающую цивилизацию. Индеец постепенно утрачивал сознание мифического происхождения своих танцев, все больше абстрагировался от их глубокого религиозного, ритуального содержания, стремясь воссоздать лишь внешнюю атрибутику. Он пытался приспособить их к своему новому пониманию вещей, подчас пустому, надуманному и поверхностному. Он подделывал костюмы, смешивал героев различных танцев, в слепом невежестве посягал на исконные, освященные стариной обряды и традиции.

Например, были смешаны «лос сикурис» и «дьяволы». «Дьяволы», сопровождающие «лос сикурис», имеют относительно недавнее происхождение. Хулиан Паласиос говорит, что они были созданы лет двадцать тому назад рабочими Пуно во время праздника Девы Канделарии. «Дьяволы» шагают впереди «лос сикурис» и прокладывают им дорогу в толпе, размахивая маленькими трезубцами, вприпрыжку танцуя, но не играя на свирели. Их лица скрыты под внушительными масками, похожими на морду льва, водруженными на них большими рогами. Ансамбль, который мне довелось увидеть в Сикуани, включал также и «уэрак'оча» (кабальеро). «Уэрак'оча», или [60] «хайкуй мисти», являются типичными персонажами «к'анчис», основного и исконного танца провинции Канчис, лежащей в глубокой долине Вильканоты. «Уэрак'оча» изображает «мистис», т.е. белых. Он выходит в одежде кабальеро и имеет при себе некоторые атрибуты воинской амуниции рядового солдата. Он, как правило, является шутом в компании: оборванный и покорный, он служит паяцем и посмешищем для толпы.

«Лос сикурис» танцуют в селениях долины при большом скоплении людей. Это был, пожалуй, основной танец, который мне довелось увидеть в Вильканоте. Полностью во власти чарующей музыки индейцы сопровождают танцующих. Костюмы, украшенные золотом и серебром, кусочками стекла и зеркала, покоряют зрителей. Музыка высокогорья, исполняемая на сикури, пронизывает воздух селения атмосферой предгорий, заснеженной пампы, возбуждает и объединяет толпу. Солнце отражается в кусочках стекла, прикрепленных к одежде, а тоскливое уайно о луне, кажется, господствует над вершинами снеговых гор, над заоблачной Кальяо.