Люди и боги древних майя

ГЛАВА 4

Вопрос о характере государственной власти и городах майя I тысячелетия н. э. — один из наиболее спорных и трудных в древней истории Мексики и Центральной Америки. Большинство зарубеж­ных исследователей считает, что в городах-государствах майя су­ществовала теократическая форма правления. Отсюда и все антро­поморфные изображения на резных стелах и алтарях в городах майя стали рассматриваться как портреты верховных жрецов и богов.

Анализ монументальной скульптуры майя I тысячелетия н. э. на стелах, рельефах и притолоках выявил наличие нескольких яв­но повторяющихся канонических сюжетов. Обычно на лицевой стороне стелы изображен один человек в богатой одежде и вычур­ном головном уборе с различными предметами в руках. Иногда его сопровождают второстепенные фигуры, что подчеркнуто мень­шими их размерами и бедностью костюма. Причем в каждом слу­чае, если судить по деталям одежды, украшениям и инсигниям, речь идет о персонажах, облеченных властью: они сражаются с врагами, участвуют в сценах триумфа, восседают в торжествен­ных позах на тронах или стоят с символами власти в руках, об­щаются с богами и т. д. Сопоставление этих канонических мотивом с богатым изобразительным искусством Древнего Востока и с данными письменных источников о царских династиях майи постклассического периода позволяет с уверенностью говорить, что почти во всех названных случаях речь идет о светских правителях и ца­рях, а не жрецах и теократах.

Среди наиболее типичных и часто повторяющихся изображе­ний на скульптурных монументах майя можно выделить для клас­сического периода следующие три группы мотивов:

Группа I — военная: изображает правителя города-государства либо в батальных сценах, либо вооруженным в сценах триумфа, на фоне связанных пленников и т. д.

Группа II —династическая: в ней представлен правитель с ат­рибутами и символами своей власти — стоящий со скипетром и щитком или ритуальной полосой, сидящий на троне и т. д.

Группа III — ритуальная: правитель, участвующий в разного рода обрядах и общающийся с богами.

Изображение царя в образе воина-победителя — один из наибо­лее распространенных мотивов классического искусства майя. Эта группа имеет несколько разновидностей: «царь на поле брани», Принимающий непосредственное участие в военных действиях (как правило, он показан берущим в плен поверженных врагов), и «царь в сценах триумфа», когда победоносный правитель с оружием или символами власти в руках показан рядом со связанными пленниками у его ног. Иногда царь топчет тело пленника ногами или же стоит на нем, как на пьедестале.

Обе разновидности этой группы мотивов стали в течение I ты­сячелетия н. э. у майя почти каноничными и многократно повто­рены в монументальной скульптуре (стелы, притолоки, рельефы и алтари), в живописи (фрески и росписи на керамике) и мелкой пластике.

«Царь на поле брани» особенно часто встречается на камен­ных рельефах города Йашчилана (в долине реки Усумасинты). Часто в сценах триумфа стоящие на коленях возле правителя плен­ники имеют на бедре или плече несколько иероглифов — видимо, это их личные имена. Как правило, «имя», вырезанное на теле пленного, встречается также и в иероглифической надписи, сопро­вождающей данную триумфальную сцену. Т. Проскурякова опре­делила в этих текстах иероглиф, означающий «захватывать», «брать в плен». Таким образом, мы имеем здесь двойное повторе­ние смысла сцены: и в надписи и в изображении. Видимо, речь идет об изображении действительных исторических лиц, взятых правителем в плен в результате победоносного сражения.

На стеле 1 из Мораля (штат Кампече, Мексика) правитель майя в пышном костюме и вычурном головном уборе хватает за волосы лежащего на земле врага и заносит над ним непонятное оружие — острая раковина? кремневый нож? — для последнего удара.

Вторая разновидность этого мотива — «царь в сценах триум­фа» — представлена уже на одном из самых ранних датированных предметов с территории майя — стеле 29 из Тикаля, 292 г. На ли­цевой стороне этого сильно поврежденного монумента изображе­на фигура правителя в пышной одежде. Поперек груди, наискось, он держит обеими руками ритуальную «змеиную» полосу. Обилие орнаментальных деталей и некоторый налет зооморфности не­сколько затрудняют анализ всего изображения. Однако при де­тальном рассмотрении мы видим обутые в затейливо украшенные сандалии ноги правителя, попирающие маленькую фигурку рас­простертого на земле врага.

      Близкий сюжет запечатлен и на стеле 8 из Наранхо (Петен), календарная дата которой соответствует 800 г. Величаво-торжественная фигура царя-победителя в высоком головном уборе из перь­ев стоит прямо на спине лежащего ниц пленника, руки которого связаны за спиной. Интересно, что размер фигуры царя в несколь­ко раз превышает размеры пленника. Общий триумфальный ха­рактер этой сцены не подлежит никакому сомнению.

      Особенно показательна в этом отношении стела 12 из Пьедрас-Неграса (795 г.). В верх­ней части монумента изображен сидящий на троне правитель в пыш­ном костюме и сложном головном уборе. Правой рукой он сжимает ко­пье, а левой упирается в бедро. У подножия трона стоят сановники или военачальники, а еще ниже помещена большая группа из вось­ми фигур: скорченные, обнаженные пленники со связанными за спи­ной руками. Их головы подняты вверх, они с ужасом ожидают своей участи.

Очевидно, этот мону­мент был воздвигнут в честь какой-то крупной победы правителя Пьедрас-Неграса над войска­ми другого города.

Аналогичная по ха­рактеру сцепа представ­лена и на стеле 4 из Баланкан-Моралеса (штат Табаско, Мексика). В центре изображена фи­гура царя в богатых одеждах, восседающе­го на троне с копьем в руке. По обеим сторо­нам от триумфатора стоят на коленях два нагих пленника со свя­занными за спиной ру­ками. Календарная да­та свидетельствует о том, что он был воздвиг­нут в 650 г.

Одни из вариантов моти­ва царя-победителя - со ски­петром и круглым щитком с маской солнечного божества, в сопровождении полуголых связанных пленников — об­наружен в Ишкуне (стела 5).

Приведенная выше группа на изображении показывает, что на них запечатлены пер­сонажи, восседающие на тронах, но с оружием в руках. Они же принимают участие в военных действиях и в по­следующих сценах триумфа. Следовательно, мы имеем здесь дело с представителями светской власти — царями, или правителями, а не со жрецами. В пользу подобно­го вывода свидетельствуют и многочисленные аналоги, ко­торые мы встречаем в искус­стве Древнего Востока. Там подобные сцены часто сопро­вождаются надписями и тек­стами, не оставляющими со­мнений в триумфальном ха­рактере этих произведений и прямой связи их с правящи­ми царскими династиями. Например, на «Стеле Коршу­нов» — одном из наиболее ранних памятников монумен­тальной скульптуры Шумера (III тысячелетие до н. э.) — мы находим изображение ца­ри на поле брани и победную надпись: «Эанатума (прави­тель Лагаша. — В. Г.) пора­зил Адамдун, поразил Сусинну, Арун он разрушил, Ур поразил...»⁴². На палетке египетского фараона Нармера вырезана такая сцена: победонос­ный правитель занес над головой поверженного врага тяжелую бу­лаву; помещенная ниже надпись гласит: «Царь победил страну «Озеро Гарпуны» и взял там 6000 пленных»⁴³. И таких изобра­жений встречается в древневосточном искусстве необычайно мно­го. Постоянное соперничество шумерских городов-государств, за­воевательные походы египетских фараонов и ассирийских царей давали богатую пищу для подобных произведений.

Таким образом, тесное родство классических монументов майя с победными памятниками правителей Древнего Востока высту­пает довольно отчетливо. В обоих случаях речь идет о произведе­ниях искусства, призванных возвеличивать личность царя и его триумфальные победы над врагами.

Главная тема скульптурных монументов майя в I тысячелетии н. э. — изображение конкретных правителей, сопровождаемое ко­ротким иероглифическим текстом, который содержит обычно и историческую информацию: когда родился данный властитель, когда он вступил на престол, его военные успехи, завоевания и т. д.

Лицо правителя обычно трактовано в весьма условной мане­ре. И хотя степень такой условности в разных городах была неоди­наковой, типичный образ властителя в майяском классическом искусстве отличается в большинстве случаев идеализацией и фор­мализмом. Это находится в разительном контрасте с изображения­ми пленников, которые часто демонстрируют живые человеческие чувства: страх, горе, боль от ран и т. д. «Таким образом, - пишет археолог Дж. Маркус (США), — мы не знаем индивидуальных черт царей майя. Только пос­ле того как мы свяжем изо­бражение каждого правителя с определенным иероглифи­ческим «именем» и выделим его характерный головной убор, детали костюма и укра­шений, мы сможем узнать его и в другом контексте»⁴⁴. В подавляющем большин­стве случаев резные стелы встречаются группами но не­скольку штук и, как прави­ло, в той или иной связи с храмами. Именно этот факт и послужил отправным мо­ментом для исследований Т. Проскуряковой в городе Пьедрас-Неграс Она установи­ла, что все монументы (35) располагались семью отдель­но стоящими группами. При­чем в пределах каждой такой группы отрезок времени, от­раженный на всех календар­ных датах имеющихся там стел, никогда не превышал средней продолжительности одной, человеческой жизни. Это навело исследователя на мысль, что каждая группа таких памятников служит своеобразной каменной «летописью» жизни и деянии одного конкретного пра­вителя. Первый монумент каждой группы сопровождался изобра­жением юноши, сидящего в нише, на платформе или на троне. Здесь же были высечены две важные даты. Одна из них, допол­ненная иероглифом в виде «человеческой головы с подвязанной щекой», отмечала, по мнению Т. Проскуряковой, время прихода этого персонажа к власти, а другая — с иероглифом в виде «ля­гушки, задравшей кверху ланки» — указывала на время рождения того же человека. Более поздние монументы топ же группы посвя­щены освещению таких событий, как браки, рождение наследни­ков, поенные победы. Следовательно, заключает исследователь, фигуры, изображенные на рельефах и стелах классического перио­да, — не боги и не жрецы, а представители правящих династий.

Пример жизни одного правителя поможет проил­люстрировать ту многосто­роннюю деятельность, которой посвящали себя цари майя. Т. Проскурякова пока­зала на фактах историю че­ловека, которого мы знаем под условным именем «Пти­ца-Ягуар» и который царст­вовал в городе Йашчилане в VIII в. Он родился в 709 г. и находился в близком родстве с человеком по имени «Щит-Ягуар», бывшим в тот мо­мент правителем Йашчилана. Родство со «Щитом-Ягуаром» стало предметом особой гордости или заботы «Птицы-Ягуара», поскольку он вновь и вновь указывал на это в своих надписях. «Птица-Ягу­ар» слишком много говорит о славе своих предков, и это вместе с фактом значитель­ного перерыва между датой смерти «Щита-Ягуара» и да­той восшествия на престол «Птицы-Ягуара» позволяет предполагать, что путь по­следнего к трону был весьма извилистым и долгим. Борь­ба за власть внутри разных дворцовых кругов — харак­терная черта в обществах, где управление сосредото­чено в руках небольшой на­следственной группы, и есть намеки на то, что такая борьба за власть имела место и после смерти «Щита Ягуа­ра». Прошло около десяти лет, в течение которых ни в одной надписи не говорилось о правителе Йашчилана. За­тем, в 752 г., «Птица-Ягуар» захватывает власть в горо­де — событие, много раз от­моченное в позднейших тек­стах. Первые шаги «Птицы Ягуара» в качестве правите­ля имели явный военный ха­рактер. Йашчиланская стела 11 изображает его год спустя после восшествия на престол принимающим почести от трех стоящих на коленях пленников. Три года спустя после получения трона «Пти­ца-Ягуар» добился нового ус­пеха, память о котором была сохранена на протяжении всего его царствования. При­толока 8 из Йашчилана изо­бражает победу и говорит о ней в иероглифическом тек­сте. На этой притолоке «Пти­ца-Ягуар» показан вместе с помощником в сцепе захва­та двух других майяских правителей. Жертва «Птицы-Ягуара» имеет именной ие­роглиф, состоящий из чере­па, обрамленною точками, что позволяет называть нам его «Драгоценный Череп». Это событие имело столь большое значение, что было включено в качестве состав­ной части в титул «Птицы-Ягуара», поскольку послед­ний часто упоминается в бо­лее поздних надписях как «Человек, пленивший врага по имени «Драгоценный Че­реп».

Эти сцены и надписи по­могают понять политику владык. Правитель с копьем и щитом правителей майя. Руководство армией было, несомненно, важной обязанностью царя. То, что людей брали в плен именно во время военных кампаний, тоже очевидно. Мы не знаем, однако, кто бы ли эти пленники, хотя неко­торые из них — явно люди высокого ранга. И их имена и их лица свидетельствуют, что они были майя по крови, но означает ли сцена пленения аллегорию разгрома ка­кого-либо соседнего крупного центра или это просто небольшое сражение внутри данного государства — не яс­но. Сомнительно, однако, что­бы правители гордились сво­ими победами над мелкими местными вождями и изобра­жали столь ничтожных вра­гов возле себя.

Даже если мы заключим, что и другие крупные центры подвергались разгрому, мы все еще не знаем, вело ли это к оккупации и управлению одного центра другим или же мир восстанавливался без по­кушения на автономию по­терпевшего поражение обла­стного центра.

Возвращаясь к карьере правителя «Птицы-Ягуара», можно отметить, что его цар­ствование, видимо, стало мирным после некоторых во­инственных вспышек в нача­ле правления. Ряд скульп­турных изображений и над­писей с сообщениями о его дальнейшей жизни говорит о проведении им различных священных обрядов. Отмечены ритуалы с участием змей и сцены, показывающие самоистязание с выделением крови. «Птица-Ягуар» толь­ко дважды изображался лич­но участвующим в церемони­ях, но несколько женщин, связанных с его царствова­нием, показаны в качестве таких участниц. Эти сцены свидетельствуют о важности религиозных церемоний в жизни древних майя и о вы­соком статусе женщин в воп­росах ритуала и религии.

Другая серия скульптур показывает «Птицу-Ягуара» во взаимосвязи с другими знатными персонажами. В сцене, которая встречается на нескольких памятниках, «Птица-Ягуар» стоит лицом к лицу с женщиной, держа­щей загадочный сверток. Возможны различные интер­претации этой сцены, но Т. Проскурякова предполагает, что она изображает заключе­ние брачного союза и что сверток символизирует при­даное невесты. На одной притолоке «Птица-Ягуар» показан об­менивающимся царскими жезлами с молодым человеком.

Династическая группа изображений содержит более единооб­разные по содержанию мотивы. В нее входят изображения прави­телей, сидящих на тронах, но без оружия, и обнаженных связан­ных пленников, а в обычной дворцовой обстановке — в сценах аудиенций и приемов, с атрибутами власти в руках, в окружении слуг и сановников, а также членов семьи. Сюда же следует отнести фигуры правителей, стоящих и горделиво демонстрирующих свя­щенные символы своей власти и высокого социального положения. В эпосе майя-киче «Пополь-Вух», созданном, вероятно, еще в доиспанский период, но дошедшем до пас в записи XVI в., говорится: «Он дал им знаки правления и нее отличитель­ные символы. Полностью Накшит дал им знаки отли­чия владык, и вот все они, перечисленные но их назва­ниям: балдахин, трон, флей­ты, барабаны, желтые бусы, когти пумы, голова ягуара, ноги оленей, ожерелья из ра­ковин, перья попугая, перья белой цапли для головных уборов»⁴⁵. Трудно сказать, насколько достоверны все пе­речисленные атрибуты, но некоторые из них бесспорно служили отличительными признаками царской власти: например, троны и балдахи­ны. Интересно упоминание среди царских регалий ког­тей и головы ягуара — жи­вотного, которое, безусловно, играло большую роль в рели­гиозных верованиях древних Майя. И совсем не случайно шкура, клыки и когти этого грозного владыки джунглей стали широко использовать­ся владыками земными в ка­честве атрибутов своей вла­сти. Более того, ягуар счи­тался божественным покро­вителем многих правящих династий майяских городов-государств I тысячелетия н. э. На каменных рельефах и фресках классической эпохи часто изображаются персо­нажи, облаченные в плащи или набедренные повязки из шкуры ягуара. При этом вы­сокое общественное положение персонажей всегда подчеркнуто художником. В качестве примера можно сослаться на сцену, запечатленную на деревянной притолоке из Храма III в Тикале. Там изображен царь или правитель, стоящий но весь ром возле низкого трона. Он облачен в одежду из шкуры ягуара, при­чем голова животного с открытой пастью образует «шлем» или головном убор. В правой руке повелитель держит «штандарт» - палку со шкурой ягуара, на которой изображены две маски.

Судя по сообщениям испанских и индейских летописцев, важ­нейшим символом царской власти у майя считалась также цинов­ка (майяск. «поп», отсюда название правителя «ах поп», что означает «владыка циновки»). Циновкой покрывали скамью или деревянный трон, на котором восседал правитель. И очень часто в качестве прямого эк­вивалента циновке служила шкура ягуара. Можно отчет­ливо видеть ату деталь на росписи одного полихромного сосуда из погребения 196 в Тикале (700 г.). Иногда правители майя вообще пред­почитали иметь трон в виде ягуара (изображение на сте­ле 20 из Тикаля, знаменитый рельеф из дворца в Паленке и наиболее поздний вариант такого трона, найденный в Чичен-Ице). В исторических источниках кануна конкисты трон правителя просто назы­вают «циновкой ягуара». Наконец, весьма примеча­тельно, что почти во всех наиболее богатых и пышных погребениях майя встречаются клыки и когти либо шкуры ягуара, хотя послед­ние удается проследить далеко не всегда ввиду плохой их сохран­ности в условиях влажного тропического климата.

При анализе скульптурных изображений правителей на релье­фах, стелах, притолоках и алтарях бросается в глаза частая повто­ряемость как элементов костюма и украшений, так и самих атри­бутов власти. К числу последних относятся ритуальные (змеиные) полосы, скипетры и щиты.

Ритуальные полосы образуют более раннюю группу царских инсигний майя, существовавшую по меньшей мере с конца III в. (стела 29 в Тикале) до конца VII в. Внешне полоса представляет собой змею с изогнутым или прямым туловищем, к обоим концам которого присоединены змеиные головы. В их широко открытых пастях помещены обычно лики различных богов из пантеона древ­них майя. Как правило, в пасти одной из голов полосы находится маска бога солнца в различных его ипостасях и воплощениях, а в другой обычно изображали бога воды и дожди (стелы Тикали, Ко­пана, Наранхо).

С конца VII в. во многих городах Центральной области майя получает широкое распространение новая разновидность инсигний правителя — скипетр, встречающийся обычно в сочетании с маленьким круглым щитом, украшенным посредине маской бога солнца. Оба этих предмета имеют поразительно устойчи­вую форму. Скипетр — это ко­роткий жезл с антропоморф­ной фигуркой божества-кар­лика на верхнем конце и изо­гнутой ручкой, украшенной головой змеи, на нижнем. И где бы мы ни встретили по­добные инсигнии, будь то в Тикале (притолока 3 к Хра­ме I), в Ишкуне (стела 5), в Паленке (рельеф из гробни­цы в Храме Надписей) или в Йашчилане, — они везде по­разительно походят друг на друга.

В целом скипетр со щит­ком и ритуальная полоса вы­ражают, видимо, довольно близкие концепции и идеи, поскольку и те в другая име­ют совершенно одинаковый набор божеств. На ритуаль­ной полосе мы видим змеи­ную, рептильную, подоснову и два бога в пастях змеиных голов — бога солнца и бога дождя. Судя по дошедшим до нас изображениям классичес­кого периода, карликовый бо­жок, украшающий верхушки скипетров, несмотря на свой более или менее антропоморф­ный облик, также имел ярко выраженные змеиные черты. «Лицо карлика, — пишет из­вестный американский архео­лог Г. Спинден, — сильно изменяется от памятника к памятнику, но в целом для него характерны длинный загнутый вверх нос и широко открытый рот, который имеет в верхней челюсти далеко выступающий пламевидный зуб. Нижняя челюсть обычно заметно короче верхней. Эти гротескные черты явно напоминают пресмы­кающихся... Тело маленькой фигурки (карликового божества. — В. Г.) не имеет одежды, если не считать пояса с пе­редником и украшений в ви­де браслетов и ожерелья. На ногах, спине и руках обычно заметны какие-то овальные знаки, изображающие, воз­можно, чешую змеи...»⁴⁶. Ес­ли продолжить этот перечень дальше, то у карликового бож­ка только одна нога похожа на человеческую, тогда как вместо другой — рукоять в ви­де изогнутого туловища змей с открытой пастью на конце. И в лобной части головы кар­лика почти всегда выступает либо факел, либо двойной завиток (знак «огонь», по Ю. В. Кнорозову), нередко стилизованные под раститель­ные побеги, либо каменный топор-кельт. Хорошо извест­но, что факел и каменный то­пор-кельт - постоянные ат­рибуты богов грозы и дождя но многих древних земледель­ческих религиях мира (Чак у юкатанских майя XVI в., Тлалок у ацтеков, Виракоча у пе­руанцев и т. д.). Каменный то­пор всегда рассматривался нашими далекими предками как оружие бога грозы и дождя, выступавшего одновременно и как божество плодородия.

Этим тяжелым и острым оружием небесные громо­вержцы разгоняли злых духов и наказывали виновных в преступлениях. Грозное яв­ление «небесного огня» — молнии — представлялось древнему человеку полетом смертоносного оружия, разящего и убивающею. В качестве такого оружия могли выступать не только каменные топоры, но и крем­невые наконечники стрел к копий, палицы, молоты и т. д. Тесно связаны с понятиями «дождь» и «вода» и всевозможные змеиные, рептильные аксессуары, — так, широко известна в древности ассо­циация «змея — вода».

Следовательно, божок со скипетром I тысячелетия н. э. будет не кем иным, как богом-громовником повелителем грозы и дож­дя, а тем самым и плодородия. Солнечное божество всегда высту­пает в паре с ним, будучи изображенным на круглом щитке пра­вителей. Почему же именно эти и близкие им боги изображались со столь завидным постоянством на атрибутах царской власти у древних майя?

История многих древних народов земного шара содержит до­статочно ярких примеров, доказывающих, что на определенной ступени развития было широко распространено обожествление царя, правителя, фараона. Как известно, впервые в глобальном масштабе успешно решил данную проблему английский этнограф Джеймс Фрэзер. «Вера в то, что цари обладают сверхъестествен­ными или магическими способностями, позволяющими им опло­дотворять землю и оказывать подданным всякие иные благодея­ния, разделялась, по-видимому, предками всех арийских народов от Индии до Ирландии.. .»⁴⁷, — писал он.

Последующие исследования на новых, более широких материа­лах подтвердили правильность основного тезиса английского уче­ного о наличии в древности царского культа у многих земледель­ческих народов Европы, Азии, Африки и Америки. Мы знаем, что очень часто цари и их предшественники—вожди для усиления и магического санкционирования своей реальной власти брали на себя отправление различных религиозных функции. И вполне естественно, что одной из главных обязанностей вождя или царя у земледельческих племен было вызывание дождя, а следовательно, и создание условий для выращивания хорошего урожая. Неудиви­тельно, что майя с глубокой древности почитали богов грозы и дождя, обеспечивающих плодородие маисовых полей, и своих вла­дык, выступавших как бы в качестве посредников между царст­вом небесных сил и простыми смертными. Именно с этой целью их обожествляемые правители самолично совершали весьма важ­ные, с точки зрения земледельца, обряды, связанные с аграрным культом и прежде всего — с обеспечением хорошего урожая маиса. Столь же важную роль играло в жизни древних земледельцев майя и солнце.

Третья группа изображений в монументальной скульптуре майя I тысячелетия н. э. — ритуальная — самая разнообразная и многочисленная из всех, хотя и здесь четко выделяются свои кано­нические разновидности. Так, довольно значительную по количест­ву группу составляют изображения правителя в сцене ритуально­го «сева» (стела 40 из Пьедрас-Heгpaca, стела 9 из Ла-Флориды, стела 21 из Тикаля и т. д.). На последней из них богато одетый персонаж в сложном головном уборе в левой руке держит длинную и узкую сумку или мешок (возможно, для семян?), а правой бро­сает вниз горсть зерен маиса. Примечательно, что среди ножных украшений этого человека мы видим голову длинноносого бога дождя (?). На стеле из Пьедрас-Heгpaca изображена еще более интересная сцена: в верхней части монумента показал какой-то персонаж в пышном костюме и с короной из листьев маиса на го­лове. Стоя на коленях на низкой платформе (возможно, это трон), он горстями бросает вниз зерна маиса. Внизу древний скульптор майя изобразил стилизованную фигуру божества земли. Всю эту картину обрамляют маисовые побеги. Видимо, здесь также пока­зано участие правителя города и ритуальном севе.

В других случаях мы видим правителей в сценах ритуального самоистязания,— например, протыкание языка и продергивание через него веревки и жертвоприношений (притолоки Йашчилана).

Наконец, встречаются и такие сюжеты, где правитель показан под защитой и покровительством божества, возможно, обожест­вленного предка (резные изображения правителя на троне и бога-ягуара в позе протектора на деревянных притолоках Храмов I и III Тикали и на обломке рельефа из Пьедрас-Неграса).

Описанные выше произведения монументального майяского искусства имеют большое значение как по тематике, так и по сво­ей художественной форме. Тематика их отражает довольно разви­тый общественный строй во главе со священной особой царя. В об­разе царя, торжественно восседающего на троне в окружении са­новников и слуг или же поражающего врага на поле брани, мы видим изображение монарха, ставшее типичным дли всего класси­ческого периода. На этих монументах величие и мощь царя под­черкиваются тем, что его фигура изображена в большем масштабе, чем остальные.

Идеологии была мощным орудием, служившим для порабоще­ния сознания народных масс и подчинения их интересам господст­вующего класса. В классический период у майи, как и на Древнем Востоке, правящий класс аристократии и жрецов, жестоко экс­плуатировавший рядовых земледельцев-общинников, разного рода зависимых людей и рабов, нуждался для охраны своих классовых интересов в централизованном государственном аппарате деспоти­ческого типа. Эту свою социальную функцию деспот, или царь. выполнил двояко: с одной стороны, с помощью жестоких форм принуждения, с другой — идеологическим воздействием на созна­ние масс, пропагандируя в искусстве и религии идеи божествен­ного происхождения царской власти и беспрекословного подчинения ей.

Та же самая тематика, от­ражающая различные сторо­ны жизни и деятельности пра­вителей городов-государств майя 1 тысячелетия н. э. бы­ла представлена и на другом археологическом материале — на нефритовых украшениях и пластинках резной кости, тер­ракотовых статуэтках и т. д. Но особенно ярко представ­лена она в настенных роспи­сях и в сюжетах, запечатлен­ных на полихромной керами­ке из наиболее богатых погре­бении классического периода.

Полихромная керамика майя I тысячелетия н. э. В ап­реле 1971 года в Нью-Йорке, в клубе Гролье, при активном содействии известного аме­риканского археолога М.-Д. Ко была открыта выстав­ка «Письменность древних Maйя».

В музеях и частных кол­лекциях удалось собрать боль­шое число изделий майя I тысячелетия н. э. из глины, камня и кости с изображе­ниями и короткими иерогли­фическими надписями. Боль­шинство предметов происхо­дило из грабительских раско­пок и, естественно, не попа­дало до сих пор в поле зре­ния ученых. Особое место на выставке занимала значи­тельная коллекции изящных глиняных сосудов с много­цветной росписью. На каж­дом из сосудов рядом с ко­роткой надписью имелось обычно изображение. Таким образом, эта древняя керамика и значительной мере была похожа на рукописи майя XII—XV вв., где также изображения богов и мифологических персонажей сопрово­ждались пояснительным текстом. К тому же форма многих иероглифов на глиняных вазах почти не отличалась от знаков рукописей, что облегчало их сопоставление.

Издано три больших альбома древнемайяской кера­мики, М.-Д. Ко ввел в научный оборот совершенно новый вид источников для I тысячелетия н. э., одновременно и письменных и изобразительных. Это дало ученым возможность приступить к исследованию громадного по объему и совершенно нового материала но искусству, религии, фи­лософии и письменности древних майя, который находился до сих пор почти в полном забвении.

М.-Д. Ко впервые осуществил общий анализ майяской керамики и поставил вопрос о ее назначении, темпике росписей и содержании имеющихся там иероглифических текстов. Но мнению итого исследователи, все росписи на полихромной глиняной посуды I тысячелетии н. э. ограничены приблизительно четырьмя основными мотивами: правитель, сидящий на троне в окружении слуг и сановников; божество со старческим лицом, выглядывающее из раковины,— бог «К» ( с раковиной улитки на спине); два юных персонажа в богатых одеждах, внешне похожие друг на друга: божество в виде летучей мыши с символами смерти на крыльях. Эти сцены, как правило, сопровождаются короткими, стандарт­ными по форме иероглифическими надписями. Середину их обра­зуют иероглифы, передающие понятия дороги и смерти, тогда как завершает надпись не совсем понятный пока эпитет, относящийся, видимо, к правителю. Между этими более или менее попятными иероглифами стоят знаки в виде голов различных богов, большинство из которых ассоциируется со смертью и подземным миром. Показательно и то, что все найденные до сих пор в ходе археологических раскопок целые сосуды подобного рода происходят только из самых богатых и пышных гробниц и погребений, принадлежащих, по-видимому, царям и высшей аристократии майя. И сцены и тексты, запечатленные на этих изящных вазах, отно­сятся к подземному царству смерти.

Но М.-Д. Ко пошел еще дальше и заявил, что в полихромной майяской керамике мы имеем все, что осталось от очень большой и сложной иконографии царства смерти и его богов и что эти све­дения каждый древний гончар получал из иероглифической книги, которая описывала путешествие души в подземное царство.

Представления майя и нахуа из Центральной Мексики о все­ленном и смерти во многом были общими. Над плоской поверх­ностью прямоугольной земли находилось тринадцать слоев небес, каждый из которых имел свое божество. Под землей располага­лось подземное царство, которое, согласно некоторым источникам, состояло из девяти ярусов. Души воинов, погибших на поле битвы или от жертвенного ножа, и души женщин, которые умерли при родах, направлялись прямо на небо, в рай бога солнца, тогда как утонувшие и умершие от болезней, связанных с водой и молнией, шли в рай бога дождя.

Однако для большинства людей финалом служил подземный мир — ужасное, холодное и темное царство, где бродила до момен­та своей окончательной гибели душа умершего. Майя из низмен­ных лесных областей считали, что вход в преисподнюю, которую они называли «Метналь» или «Шибальба», — это отверстие в зем­ле в районе Альта-Перапаса в горной Гватемале. Оттуда бьет ужасный фонтан из крови и сгнивших тел. Во время своего страш­ного путешествия по владениям богов смерти душа человека под­вергается различным трудным испытаниям, ярко описанным в ац­текских и майяских мифах. Например, она должна пересечь реку из крови — для этого при похоронах приносится в жертву собака-поводырь, помогающая преодолеть этот местный Стикс. Наиболее красочное описание преисподней дано в «Пополь-Вух» — священ­ной книге майя-киче, занимавших господствующее положение в горной Гватемале накануне испанского завоевания в XVI в.

Одна часть этого великого народного эпоса посвящена подви­гам божественных близнецов и их конечной победе над владыками Шибальбы. В начале этого древнего предания рассказывается, как первую пару близнецов заманили в Шибальбу двенадцать страш­ных владык царства смерти. Они устроили близнецам ряд испы­таний и ловушек и в конце концов принесли их в жертву после неудачной для близнецов ритуальной игры в мяч.

Дочь одного из правителей Шибальбы волшебным образом за­беременела от слюны подвешенной к дереву головы близнеца. Ког­да скрывать беременность стало невозможно, девушка бежала на поверхность земли, где родила Хунахпу и Шбаланке — вторую па­ру героев-близнецов. Подобно своим отцу и дяде, они также очень любили играть в мяч. Их шумная возня привлекла внимание вла­дык подземного царства, и те позвали близнецов вниз, чтобы рас­правиться с ними, как это случилось с их предшественниками. Однако Хунахпу и Шбаланке обманули властителей Шибальбы. Юноши послали впереди себя москита, который, кусая поочередно каждого из двенадцати правителей) заставил их назвать свое имя, в результате чего те потеряли свою магическую силу. Правда близнецам пришлось пройти через разного рода суровые испыта­ния, которые выпадали, вероятно, на долю души каждого умершего человека,— Дом Летучих Мышей Убийц, Дом Обсидиановых Ножей, Дом Мрака⁴⁸. В Доме Мрака они должны были провести ночь, куря, но не искурив сигар и не использовав лучин, предостав­ленных им правителями преисподней. Близнецы вышли из поло­жения, посадив на кончики своих сигар светлячков и привязав к лучинам пучки красных птичьих перьев, имитируя тем самым и курение и огонь.

В конце концов герои-близнецы превратились в пару акробатов (или шутов), совершающих всевозможные волшебства и чудеса перед владыками Шибальбы. Особенно заинтересовал последних один фокус, когда близнецы рубили друг друга на кусочки крем­невыми ножами и затем оживляли вновь. Два главных правителя преисподней, названных Хун-Каме и Вукуб-Каме, попросили про­делать с ними то же самое. Близнецы выполнили первую часть их просьбы - изрубили их на куски, но не воскресили. Правители Шибальбы вынуждены были признать свое поражение, а герои-близнецы поднялись на небо, где превратились в Солнце и Луну. Самое поразительное в открытии М.-Д. Ко состоит в том, что он впервые установил для ряда полихромных сосудов майя I тысячелетия н. э. прямые совпадения с мифом о приключениях героев-близнецов в подземном царстве из эпоса майя-киче «Пополь-Вух».

Чаще всего на этих вазах появляется изображение па­ры юношей с метками богов на теле. Их богатые одежды и украшения свидетельству­ют о статусе правителей. М.-Д. Ко назвал их «юными правителями», но это и есть почти наверняка герои-близ­нецы майяского мифа — Хунахпу и Шбаланке. Иног­да они показаны в противо­борстве с парой старых богов, которые определенно являют­ся верховными владыками Шибальбы. Один из этих ста­рых богов — бог «N» в ру­кописях майя — изображен с раковиной улитки на спине. Другой — бог «L» — имеет го­ловной убор из перьев, увен­чанный волшебной совой, и обычно курит сигару. На уни­кальной вазе из коллекции Принстонского университета (США) один из близнецов изображен вытаскивающим бога «N» из раковины. Одно­временно близнец-победитель занес за спиной руку с кремневым ножом для решающего удара. Наверняка перед нами — финаль­ный акт повествования «Пополь-Вух» о гибели верховных прави­телей Шибальбы.

Ужасные боги — Летучие Мыши — еще одна тема, встречаю­щаяся в росписи классической керамики майя. Перекрещенные кости и «глаза смерти» на крыльях связывают этих чудовищ с обитателями Дома Летучих Мышей в «Пополь-Вух».

Менее очевидна связь с этой тематикой загробного цикла со­судов с дворцовыми сценами. На них правитель, сидящий на тро­не, очевидно, занят разговором со своими подданными, которые демонстрируют ему знаки покорности. Иногда здесь присутствуют и женщины. Но действительно ли это сцены из реальной жизни? М.-Д. Ко считает, что более тщательное изучение обнаруживает и там явные указания на смерть — черные точки на телах некоторых персонажей, страшный облик одного из старых богов-ягуаров подземного царства на колонне дворца и другие символы Смерти. Поскольку майя иног­да представляли себе подземный мир как залитое водой место, где плавает крокодилообразное чудовище, окру­женное лилиями, то присут­ствие их в ряде сцен говорит о загробной тематике.

В других областях Мек­сики — это мы знаем по сооб­щениям индейских хроник — во время похорон великих правителем вместе с ними приносились и жертву десят­ки, а иногда и сотни придвор­ных и слуг, включая шутов, знахарей, дворецких, оруженосцев и женщин-виночерпиев. Это делалось для того, чтобы воссоздать но всей пол­ноте жизнь царского дворца в подземном мире. М. Д. Ко считает, что таково было на­значение и сосудов с дворцо­выми сценами майя. Наиболее интересны вазы, на которых изображено более двух богов, поскольку они дают нам некоторое представление о слож­ности пантеона подземного царства майя. На одном сосуде, напри­мер, изображен курящий сигару бог «К», сидящий на своем троне в виде ягуара и глядящий на иерархически расположенную группу из шести второстепенных божеств, каждое из которых имеет в иероглифическом тексте особое имя. Здесь, как и в ряде других случаев, боги имеют некоторые черты ягуара - ухо и т. д. Этот зверь является ночным животным, которое хорошо плавает и охо­тится близ водоемов. Не исключено, что именно поэтому в глазах майя ягуар был связан с подземным миром.

На другом сосуде представлено одиннадцать богов; некоторые из них сочетают в себе черты человека и ягуара, тогда как другие имеют старческий облик и курят сигары. Но самый удивительный сосуд расписан фигурами тридцати одного божества! Часть из них нам известна — бог Летучая Мышь, например, — но большинство представлено впервые. Боги распределены по четырем горизонтальным полосам, которые должны иметь иерархическое значение.

Что касается иероглифи­ческих текстов на расписной керамике майя, то М.-Д. Ко установил, чти ниже венчика сосуда идет всегда одна и та же стандартная надпись, пер­вичная стандартная формула. Точное ее содержание неиз­вестно, но есть основания предполагать, что в ней речь идет о путешествии души умершего в Метналь или Шибальбу — подземное царст­во — и описываются встре­ченные там божества. Бели это так, то тогда майя долж­ны были иметь длинные по­гребальные песнопения, ве­роятно, над умирающим или умершим человеком, чтобы подгото­вить его к страшному путешествию в преисподнюю.

Тексты, иногда встречающиеся на таких сосудах, относятся к богам или людям и содержат их титулы и имена.

В расписной керамике майя мы имеем, таким образом, совер­шенно новый мир майяской философии, который до сих пор игно­рировался археологами и историками искусства. Этот мир — царст­во смерти, «населенное» большим числом ужасных существ, многие из которых редко или вообще не появляются на монументах или в уцелевших рукописях майя. Этот обширный набор керамики, предназначенной исключительно для того, чтобы сопровождать умерших царей и аристократов в подземное царство, должен был быть прямым эквивалентом «Книги Мертвых» у древних египтян. В конечном счете изображение и надпись на каждом таком сосуде описывают смерть майяского правителя, длительное путешествие его души по страшным лабиринтам подземного царства и после­дующее воскрешение правителя, превращающегося в одного из небесных богов. Наблюдается также поразительное совпадение не­которых мотивов полихромией керамики I тысячелетия и. э. с описаниями подземного царства и подвигов божественных близне­цов Хунахпу и Шбаланке, вступивших и неравную борьбу с богами преисподней в эпосе майя-киче «Пополь-Вух» XVI в. Исследова­ния М.-Д. Ко представляют собой новый, значительный шаг на пути к пониманию мифологических воззрений, религии и социально-политических ин­ститутов майя классического периода. Однако некоторые его выводы выглядят излишне категоричными. Особенно это касается утверждения то­го, что вся полихромная кера­мика 1 тысячелетия н. э., бу­дучи погребальной по своему назначению, отражает лишь мифологические и потусто­ронние темы, не связанные с реальной жизнью. Даже мо­тив правителя, сидящего на троне в окружении слуг и придворных, связывается М.-Д. Ко только с загробным царством.

Действительно, многие расписные сосуды из богатых гробниц классического перио­да содержат изображения бо­гов подземного мира, чудовищ, мифологических существ и т. д. Но вместе с тем есть там и немало чисто земных, светских мотивов: правитель на троне, батальная сцена и др. Даже если считать всю эту керамику чисто погребальной, иллюстрирующей блуждания души умершего среди ужасов царства мрака и смерти, то и в таком случае иерархия местных богов, восседающих на тронах и с атрибу­тами земных владык, способна дать известное представление о со­циальных порядках древних майя. «Всякая религия, — писал Ф. Энгельс, — является не чем иным, как фантастическим отраже­нием в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в их повседневной жизни...»⁴⁹.

Сюжеты, связанные с дворцовыми или военными мотивами, хо­тя они и помещены на погребальной керамике, могли отражать ка­кие-то реальные события из жизни умершего правителя или арис­тократа. Здесь в каждом случае необходим строго индивидуальный подход.

О каком мифологическом содержании может, например, идти речь в случае с полихромным сосудом 600—900 гг., изображаю­щим явно батальную сцену: одиннадцать персонажей, разделенных 140 на два отряда, из пяти и шести человек, столкнулись в ожесточенной схватке. Более многочисленный отряд (слева), судя но всему, уже проиграл битву и отступает. Три воина из его состава попали в плен, и их уводят торжествующие победители. Надпись, сопро­вождающая эту сцену, в переводе Ю. В. Кнорозова, гласит сле­дующее:

«В день VII Ах'ав                   Проложил дорогу.
Ка Ак'-бал,                             Под ударами.
стал                                         Славный,
пленником                             проложивший дорогу,
славного                                 копьем
Вихря Дротиков.                    опаляющий
Ястреб, Бросающийся           Ястреб, Бросающийся
Вдаль,                                     Вдаль»⁵⁰.

Поскольку в этой сцене и в надписи нет абсолютно ничего мифологического, то и сам М.-Д. Ко вынужден был признать ее «светский» характер, увековечивающий, по его словам, одно из значительнейших событий в жизни лица, погребенного вместе с этим сосудом.

В отряде побежденных по имени назван лишь один персонаж «Ка Ак'-бал», лазутчик, это персонаж 5, которого берет в плен «воин Кан Ек». У победителей мы встречаем еще два имени: пер­сонаж 4 — видимо, главное лицо во всей этой сцене — назван «Яст­ребом, Бросающимся Вдаль» и наделен другими лестными эпите­тами; персонаж 11 — «славный... владыка (правитель. — В. Г.) Вихрь Дротиков».

Обычно в искусстве майя классического периода во всех ба­тальных сценах с участием правителя он показан сражающимся с врагами или во главе своих войск (каменные рельефы и стелы Йашчилана и Пьедрас-Неграса, фрески Бонампака и др.). Здесь же мы видим правителя в довольно пассивном положении, без оружия, доспехов и регалий, соответствующих столь драматичес­кому моменту, какой изображен на сосуде.

Таким образом, видимо, прав в своем предположении М.-Д. Ко, считающий главным лицом всей батальной сцены персонажа 4, сражающегося впереди победоносного отряда воинов. Этот персо­наж, названный «Ястребом, Бросающимся Вдаль», облачен в курт­ку из шкуры ягуара и вооружен длинным, украшенным перьями копьем. Видимо, это военачальник (након), причем достаточно знатного происхождения, судя но богатству его костюма и украше­ний. На сосуде же изображены его подвиги, совершенные на полях сражения; этот сосуд после смерти героя был положен в гробницу, чтобы напомнить о каком-то конкретном особо важном в его био­графии эпизоде.

Учитывая значительное стилистическое и сюжетное сходство росписи на сосуде с фресками Бонампака (800 г.), можно пола­гать, что он относится к VIII в.

Издавая в 1978 г. свой третий альбом расписных майяских ваз, М.-Д. Ко обнаружил, что персонаж с сосуда 19 из Небаха (горная Гватемала) — правитель, сидящий на платформе, накрытой циновкой, — и фигура правителя «Вихрь Дротиков» на сосуде 26 из первого альбома 1973 г. с батальной сценой — одно и то же лицо. Больше того, военачальник-након «Ястреб, Бросающийся Вдаль» с вазы с изображением батальной сцены представлен и на этом новом сосуде. Он стоит на коленях перед троном правителя, выра­жая ему знаки смирения и покорности. На поясе накона отчетливо видны подвешенные человеческие головы, которые были отрубле­ны, вероятно, у поверженных врагов в ходе сражения. Таким образом, не подлежит сомнению, что в обоих случаях на керамике изображены вполне реальные исторические лица и конкретные примечательные события из их жизни.

В 1978 г. археолог Персис Кларксон (США) выпустила в свет новую большую работу о полихромной керамике майя I тысячеле­тия н. э. Она изучила в музейных и частных коллекциях Мексики, Гватемалы, Канады, США и Западной Европы свыше 230 неизвест­ных ранее сосудов с изображениями и иероглифическими надпися­ми. Согласно ее наблюдениям, большинство исследованных полихромных ваз происходит из горных и низменных областей Гвате­малы, но есть отдельные образцы из Чьяпаса (Мексика), Белиза и Гондураса. Среди наиболее распространенных мотивов данной керамики П. Кларксон называет человеческие жертвоприношения, дворцовые сцены, очистительные обряды, ритуальную игру в мяч и т. д.

«Многие из представленных здесь сцен, — подчеркивает она, — действительно описывают события, происходившие в подземном царстве смерти с душами умерших... Однако я предполагаю, что в ряде случаев росписи на сосудах майя изображали и реальные исторические события и факты»⁵¹.

Парные отверстия для починки, наряду со следами сильной из­ношенности и потертости днища сосуда, обнаружены ею только на самых изящных образцах полихромных ваз, причем наиболее часто — на сосудах с богами и сценами наземной жизни. Ясно, что они были сделаны не только для немедленного помещения в гробницы в качестве погребальных даров, а вполне могли служить и для повседневного обихода высших слоев майяского общества. Во всяком случае, именно такие сосуды показаны на некоторых росписях вблизи фигуры правителя и даже на его троне.

В ряде случаев удалось связать исторических персонажей, упо­мянутых на керамике в сценах и в надписях, с персонажами, запе­чатленными на каменных рельефах. В качестве примера можно сослаться на женщину из царской фамилии города Тикаля, кото­рая вышла замуж за представителя правящей дипастпи города Наранхо. Она изображена на стелах 3, 24, 29 в 31 в Наранхо, а ее именной иероглиф есть на одной вазе из первого альбома М.-Д. Ко.

Многие расписные сосуды изображают правителей, сидящих на тронах, похожих на каменные скамейки из дворцовых построек классических городов майя. В этих дворцовых сценах с крыш сви­сают занавески и слуги выглядывают из-за спинки трона и из-за колонн, чтобы быть свидетелями каких-то важных событий. Внут­ри дворца можно заметить блюда и чаши с цветами, едой и питьем, вазы для очистительного обряда. Правителю подносят птиц, пищу и т. п. Здесь представлены сановники, слуги, женщины, пленники, приносимые в жертву, шуты, музыканты и танцоры. Для передви­жения за пределами дворца правитель использовал паланкин или носилки.

Свыше пятидесяти сосудов изображают человеческие жертво­приношения через обезглавливание и последующие ритуальные празднества с танцами и музыкой.

Наличие уникальной полихромной керамики, найденной при научных раскопках в Тикале и в Алтар-де-Сакрифисьосе, предпо­лагает, что эти изящные и оригинальные расписные вазы прино­сились из одних городов в другие в качестве погребальных даров. Видимо, каждый правитель имел свою «личную» вазу, сделанную либо при его жизни, либо родственниками после смерти, чтобы уве­ковечить его победоносные битвы и другие важные события его царствования. В то время как расписная керамика часто посвяще­на мифологическим событиям, там есть и явные фигуры людей в костюмах и масках, изображающих богов и зверей. Эта керамика использовалась, очевидно, длительное время, возможно, в качестве фамильных вещей, на что указывают парные отверстия для почин­ки и заметно выщербленные от употребления основания сосудов. К более осторожной интерпретации мотивов, запечатленных на полихромных вазах майя I тысячелетия н. э., призывает и другой известный исследователь — Дж. Джиффорд (США). «Мне пред­ставляется, — пишет он, — что изображения на цилиндрических расписных сосудах варьируются от портретов живых персон, оде­тых в обычные костюмы, до лиц, облаченных в ритуальные одеж­ды и прикрытых масками различного назначения... Они часто касаются и ряда моментов майяской истории, связанных с реаль­ными людьми»⁵².

В городе Алтар-де-Сакрифисьос археологи обнаружили в одном из храмов погребение женщины из знатного, возможно, из царско­го, рода. Среди погребальных даров, сопровождавших умершую, особенно выделяется изящная полихромная ваза цилиндрической формы, на которой изображена сложная сцена ритуала, связанного с похоронами. Тщательное изучение керамики из этой гробницы выявило наличие там помимо местных типов трех привозных со­судов из разных областей майя: Йашчилана, Тикаля и Альта-Верапаса (горная Гватемала). Примечательно, что два персонажа, которые и привезли с собой, по-видимому, эту великолепную кера­мику, изображены и на упоминавшейся выше вазе. Один из них — правитель Йашчилана, уже известный нам под условным именем «Птица-Ягуар». Другой — посланец правителя Тикаля, судя по эмблеме-иероглифу этого города. Вес эти лица были, вероятно, приглашены в Алтар-де-Сакрифисьос на похороны своей знатной родственницы — женщины средних лет. Это событие, согласно ка­лендарной дате по эре майя, запечатленной на вазе из Алтар-де-Сакрифисьоса, произошло в 754 г. Посланцы трех городов привезли с собой в качестве даров умершей характерную для своих мест парадную посуду. Вероятно, в конце 1 тысячелетия н. э. у знати майя Центральной области существовал обычай взаимных визитов во время похорон представителей высшей элиты — визитов, кото­рые сопровождались приношением ценных подарков знатному покойнику. Однако лишь немногие, главным образом царские, по­гребения имеют в составе своей утвари такие привозные полихромные вазы. Так, например, в Тикале в описанной выше богатейшей гробнице под Храмом I (ок. 700 г.) среди других вещей находилось девять глиняных расписных сосудов с изображением дворцовых сцен — правитель на троне в окружении слуг и придворных.

Следовательно, помимо большого числа керамики с мифологи­ческими и религиозными сюжетами на тему подземного царства смерти и его ужасных обитателей художники майя изготовляли в I тысячелетии н. э. полихромные вазы с описаниями реальных, наиболее выдающихся событии из жизни конкретных правителей городов-государств.

Живопись. Искусство настенной росписи древних майя получило самую широкую известность после открытия фресок в одном из храмов города Бонампак на реке Лаканхе в Мексике в 1946 г. Руины Бонампака находятся в 30 км от Йашчилана и в 55 км к юго-востоку от Пьедрас-Неграса.

Вокруг большой прямоугольной площади, вымощенной камнем, расположено несколько платформ, несущих на себе на разных уровнях каменные храмы. Храмы невелики по размерам, все они имеют сводчатое перекрытие. Храм Росписей, или Храм I, пред­ставляет собой небольшое здание из трех отдельных комнат, каж­дая из которых имеет свою наружную дверь. Фресковые росписи покрывают все стены помещений, от пола до потолка. Первона­чально на поверхность стен был положен слой белой штукатурки толщиной от трех до пяти сантиметров. Затем, когда он еще был влажным, на него нанесли росписи оранжевого, желтого, зеленого, 146 темно-красного и бирюзово-голубого цветов.

По мнению известного ис­торика искусства Дж. Кублера (США), сцены у входа изображают более ранние по времени события, чем сцепы на задних стенах. Ниже да­ется его интерпретация содер­жания росписей.

Главное событие, запечат­ленное к помещении 1, — представление инфанта-на­следника членам государст­венного совета в присутствии царской семьи и придворных. Сцена облачения в пышные костюмы трех важных санов­ников многочисленными слу­гами занимает входную сте­ну. Ниже и на противополож­ной стене — шествие придвор­ных вместе с музыкантами, танцорами, ряжеными в кос­тюмах животных и т. д. Воз­можно, эта праздничная про­цессия и отмечает как раз «явление» инфанта народу.

В помещении 2 — цент­ральной комнате — изображе­на на трех стенах битва, причины которой даны на стене у входа, где правитель и его военачальники слушают жалобы покалечен­ных общинников по поводу насилий и притеснений врагов.

Комната 3 — росписи начинаются здесь с входной стены, где изображены спящие и сидящие люди, разговаривающие друг с другом. На одном конце стены — семья правителя и сам он, воссе­дающий на троне. Несколько человек совершают жертвоприноше­ния, пуская кровь из своих языков. Напротив них — носилки, в которых слуги несут важную персону, одетую в шкуры ягуара. Таким образом, но мнению Дж. Кублера, фрески Бонампака пред­ставляют собой как бы динамичный рассказ о главных темах ди­настической иконографии древних майя: представление инфанта придворным — это разновидность мотива инаугурации, впервые выделенного Т. Проскуряковой по стелам Пьедрас-Неграса; про­славление царя-победителя показано в комнате 2, где он, «словно карающий меч справедливости», обрушивается на дерзкого врага, осмелившегося обидеть его подданных. Всевозможные обряды и ритуалы отражают и сакральный аспект власти майяского правителя⁵³.

Вновь открытые фрески конца I тысячелетия н. э. в Муль-Чик вблизи Ушмаля на Юкатане изображают различ­ные сцены войны. На земле валяются тела убитых: одни труп висит на дереве, а три грозных майяских воина, украсивших себя ожерельями из человеческих черепов, идут по полю битвы с трофеями — головами убитых врагов.

Тела людей окрашены в охристый цвет, их набедрен­ные повязки — в белый, воло­сы — в черный. Изображен­ное на фреске дерево имеет темно-зеленую окраску. А у человека в маске обезьяны — прическа голубого и желтого цветов. Вся роспись сделана но серому фону.

Дворцовая сцена начала 1 тысячелетия н. э. изображе­на на фресковых росписях од­ного из дворцовых здании Вашактуна (B-XIII). К сожалению, влажный тропический климат, господствующий на большей части территории майя, уничтожил многие произве­дения живописи майяских художников и мастеров. До наших дней сохранились лишь жалкие остатки росписей, но которым мы мо­жем судить о навсегда утраченных сокровищах древнего искусства.

Резьба по камню. Майя были также необычайно искусными мас­терами но обработке нефрита, кремня, раковин и кости. Нефрит особенно ценился майяской аристократией. В погребениях, кладах и ритуальных приношениях из различных городов майя найдены бусы, украшения для ушей, кольца, браслеты, мозаичные маски и статуэтки, сделанные из этого голубовато-зеленого минерала.

В качестве основного мотива на резных изделиях из нефрита, как и на монументальной скульптуре, изображалась фигура пра­вителя. Однако здесь он чаще показан сидящим на троне, чем стоящим. Среди наиболее ярких образчиков резных нефритовых предметов майя I тысячелетия н. о. особенно выделяются наход­ки из колодца в Чичен-Ице и из Небаха в горной области Гвате­малы.

А в двух случаях — на нефритовых предметах из Альтун-Ха в Белизе и на «Лейденской пластинке», происходящей, вероятно, из мастерских Тикаля, — мы видим прямое копирование форм и сюжетов монументальном каменной скульптуры. В первом случае изображен сидящий на троне, украшенном антропоморфной мас­кой, правитель майя в пышном костюме и в головном уборе в виде головы птицы или какого-то божества. Трон же, в свою очередь, покоится на маске «чудовища земли» — точной копии рельефа на крышке саркофага в Храме Надписей (Паленке). На обороте этой прямоугольной пластинки, точно копирующей по форме стелу, вы­резана иероглифическая надпись. Предмет был найден вместе с другими драгоценными изделиями в богатой гробнице одного из храмов Альтун-Ха VIII в. н. э.

На «Лейденской пластинке» (320 г.), опять-таки точно воспро­изводящей по форме стелу, вырезана фигура правителя с риту­альной полосой в руках. Правитель попирает ногами фигурку рас­простертого на земле пленника. Этот небольшой нефритовый пря­моугольник, за исключением незначительных деталей, целиком со­впадает по стилю и характеру своего изображения с древнейшей стелой Тикали — стелой 29 (292 г.).

Изделия из раковин. Значительное место среди продукции масте­ров майя занимали также изделия из раковин и кремня. При раскопках в Тикале найдено множество морских раковин, как це­лых (свыше тридцати), так и в виде готовых изделий (сотни пред­метов): бусы, подвески, нашивные пластинки, фигурки богов, лю­дей и животных, инкрустации. Изготовление великолепных и не­обычайно сложных по композиции мозаичных культовых масок (см. Тикаль, Паленке и др.) было по плечу только профессиональ­ным мастерам самого высокого класса. В конце классического пе­риода важный центр по обработке раковин находился на острове Хайна, близ побережья Кампече (Мексика), что было связано как с обилием моллюсков в водах Мексиканского залива, так и с не­обходимостью изготовлять множество погребальных украшений для знатных умерших, которых свозили на этот священный ост­ров для окончательного погребения почти со всего побережья Юка­тана.

Кремневые предметы. Высокого совершенства достигла у древних майя и обработка кремневых изделий с помощью техники «отжим­ной ретуши». Таким образом изготовлялись прежде всего предметы ритуального назначения: жертвенные кинжалы и ножи, наконеч­ники копий и так называемые фигурные кремни. Последние часто имеют форму стрел и ножевидных пластин («громовые стрелы») либо трактованы в виде фигур различных животных: черепаха, олень, скорпион, змея, ящерица и др. Они составляют важную часть многих ритуальных приношений, спрятанных под основаниями стел, и, безусловно, носят сугубо культовый характер. Самыми изящными образцами этого вида майяского ремесла являются, вероятно, тонко сделанные фигурные кремни в виде человеческих голов с пышными прическами из Эль-Пальмар, Кннтана-Роо и Киригуа (Гватемала).

Резная кость. Тонкостью линий и изяществом рисунка отличается и резьба древних майя по кости. При этом резными изображениями различного содержания покрывались как кости животных, так и человеческие. Наиболее ярким примером майяской резьбы по кости I тысячелетия н. э. может служить набор гравированных костяных предметов из гробницы правителя под пирамидой Храма I в Тикале (гробница 116). На некоторых из них изображены рукой боль­шого мастера удивительно тонкие рисунки со сценой рыбной лов­ли, в которой участвуют боги, плывущие на лодках каноэ. Иеро­глифические надписи, вырезанные вместе с этими сценами, посвя­щены частично правителю, погребенному в данной гробнице. По млению западногерманского исследователя Дитера Дюттинга, по крайней мере часть этого иероглифического текста посвящена «возрождению или воскрешению из мертвых» покоящегося в глу­бинах пирамиды Храма I царя (ловля «рыб» — это ловля челове­ческих эмбрионов в мифическом море или озере).

Интересная сцена представлена и на оленьей кости, найденной на острове Хайна близ побережья Кампече (Юкатан). Резной ри­сунок состоит здесь из двух частей. В верхней — показан сидящий на троне человек и несколько иероглифов, а в нижней — текст, который состоял из двадцати иероглифов майяского календаря.

Трон накрыт циновкой, считавшейся у майя символом высшей власти. Таким образом, перед нами, несомненно, правитель. На нем сложный головной убор, большая пектораль на груди. Правой ру­кой правитель жестом «сеятеля» бросает вниз горсть каких-то полукруглых с выемками предметов, непохожих на зерна маиса. Как известно, аналогичный мотив правителя, участвующего в акте ри­туального «сева», широко применялся в монументальной скульп­туре майя (стела 40 в Пьедрас-Неграсе, стела 5 из Тикаля, стела из Ла-Флориды).

Терракота. В позднеклассическое время (600—900 гг.) особенно часто встречаются в городах майя и различные изделия из терра­коты. Всемирную известность получили, например, реалистичные глиняные статуэтки с острова Хайна у побережья Юкатана. В от­личие от монументального искусства, где целиком господствовали строгий канон и символика, в мелкой пластике художники майя чувствовали себя гораздо свободнее. Это позволило им создать жи­вые и реалистические портреты окружающего их мира. Здесь есть статуэтки почти всех социальных групп майяского общества того времени: воины в хлопчатобумажных стеганых доспехах, прави­тели, сидящие на тронах, жрецы, рабы и земледельцы. Часто встре­чаются фигуры богов и богинь, птиц и животных. Особенно инте­ресны тонко подмеченные мастером бытовые сцены: мать с ребен­ком, привязанным к спине, растирает на зернотерке каменным валиком зерна кукурузы; старик, ласкающий полуобнаженную мо­лодую женщину; придворный, подобострастно склонившийся в сторону сидящего на троне правителя; танцор, закружившийся в стремительном танце, и т. д. Представлены и чисто культовые вещи.

Точное назначение этих терракотовых статуэток пока не извест­но. Однако показательно, что все они сделаны либо в виде свисту­лек, либо в виде погремушек. Все они найдены в древних погребе­ниях небольшого островка Хайна, который служил как бы гигант­ским некрополем для жителей довольно обширного района, прилегающего к западному побережью Юкатана. Вряд ли подлежит сомнению, что эти предметы использовались в качестве музыкаль­ных инструментов во время погребальных церемоний. Что касается общего характера тех персонажей, которые представлены на тер­ракоте майя I тысячелетия н. э., то это, по-видимому, изображение предков умершего, отмечающих его принадлежность к определен­ному сословию древнемайяского общества. В могилу воина клали статуэтку воина-предка, в могилу жреца — статуэтку жреца и т. д. Не исключено также, что глиняные фигурки с острова Хайна изображали различные сцены из жизни тех людей, в могилы кото­рых они были положены.

Среди фигур правителей, сидящих в каких-то зданиях на вы­чурных резных тронах, также, видимо, есть и реальные само­держцы и их обожествленные предки. В одном случае, когда и дом и сидящий в нем персонаж обильно украшены человеческими черепами, возможно, речь идет о правителе царства смерти — то есть подземного мира.

«Таким образом, — подчер­кивает известный специалист по культуре древних майя Ричард Адамс (США), — мы видим всю цивилизацию майя, с ее гордыми и заносчивыми властителями во главе. Они ревниво следили за своими столицами, повсюду устанав­ливая и возводи там символы своей власти, силы и прести­жа. Ярко раскрашенные хра­мы, посвященные их предкам, высоко поднимались над гладью белоснежных, выст­ланных слоем известкового раствора площадей и дво­ров. Сами они жили за счет общества в удобных и надеж­ных каменных дворцах. Слу­ги ожидали их приказов, а чиновники осуществляли все дела управления... И в то же время равновесие во все­ленной поддерживалось лишь постоянными и проч­ными связями с предками, которые давно покинули этот мир, но продолжали об­щаться с уцелевшими родст­венниками и даже «помо­гать» им» ⁵⁴.

Обзор материалов, осве­щающих особенности института царской власти у майя в I тыся­челетии н. э., позволяет говорить о большом его сходстве с систе­мой правления шумерских городов-государств древней Месопота­мии. Для обоих регионов характерно наличие независимых динас­тий правителей, стоящих во главе небольших территориально-политических единиц — городов-государств. Между этими центрами преобладают враждебные отношения — столкновения, войны, политические интриги, стрем­ление возвыситься за счет соседей. Судя но имеющимся источникам, в классический период, как и в канун кон­кисты, основными функция­ми верховного правителя у майя были военная, ритуаль­ная и дипломатическая — пе­реговоры, браки.

Налицо прижизненный и заупокойный культ правите­ля, четко отраженный в архе­ологических находках I тысячелетия н. э. и в письмен­ных источниках X—XVI вв.

Можно отметить такие стороны царской власти у древних майя, как ее сакраль­ный и военный характер. В целом наши сведения о ран­них формах царской власти в доколумбовой Мезоамерике остаются еще неполными. Однако, даже по имеющимся данным, можно сделать вы­вод о большом сходстве форм и конкретных проявлений царской власти у майя с первыми ран­неклассовыми обществами Древнего Востока (Шумер и Египет).

Вопреки мнению многих зарубежных авторов, классическое общество майя состояло не только из массы земледельцев и могу­щественных правителей, но имело более сложную структуру. Рас­смотрение тех скудных сведений, которые имеются сейчас по ре­меслу и торговле городов майя I тысячелетия н. э., позволяет пред­полагать наличие в городах в качестве составной части городского населения определенной торгово-ремесленной прослойки. В горо­дах жили также чиновники разных степеней и рангов — писцы, сборщики налогов, судьи и т. д., жрецы и профессиональные воины. Наличие вышеназванных групп городского населения уже в клас­сическое время доказывается хотя бы изображениями соответст­вующего рода на расписной полихромной керамике, фресках и ка­менных рельефах (например, группа воинов в стандартных до­спехах и вооружении на притолоке 2 из Пьедрас-Неграса; бога­тый торговец на вазе из Ратинлиншуля; торговцы на фресках Бонампака и др.). К сожалению, специфическая направленность ис­кусства майя — прославление власти правителя и величия богов — почти не оставляла для древних мастеров возможности показать жизнь рядового населения города и деревни. Косвенным свиде­тельством о наличии у майя рабов в I тысячелетии н. э. могут слу­жить многочисленные изображения на рельефах и стелах связан­ных полуобнаженных пленников, хотя они могли символизировать собой и аллегорический образ — разгромленный и подчиненный победоносным властителем соседний город. Более определенно можно говорить о наличии рабства у древних майя на примере терракотовой статуэтки позднеклассического периода с острова Хайна. Она изображает почти обнаженного худого мужчину с де­формированной головой и татуированным лицом, который привя­зан веревкой за кисти вытянутых рук к столбу.

Общество майя в I тысячелетии н. э. представляло собой слож­ный социальный организм, напоминающий по форме пирамиду. На се вершине стояли обожествленный царь-деспот и группа арис­тократов, духовных и светских. Середину занимали чиновники, ремесленники, торговцы, воины и другие. Внизу находились мас­сы земледельцев-общинников, разного рода зависимых людей и рабов.