Семья верховного правителя Ацтекского царства

II

Дворец монарха занимал почти всю городскую площадь; в самом центре его мраморного фасада можно было издали видеть сверкающий воинский герб Моктесумы с изображением орла на серебряном поле: птица, вонзив когти в бока большого тигра, готова взмыть в небо.

Площадь вокруг огромного здания и все примыкающие к ней улицы и каналы кишели людьми всякого рода и звания: кто в паланкине, кто пешком, кто в каноэ — все спешили увидеть вблизи испанского военачальника, который в тот день должен был нанести Моктесуме свой первый визит.

Утро было великолепным: казалось, что солнце жаждет об­ласкать своими самыми чистыми и горячими лучами город Теночтитлан, который внес его в пантеон своих богов. Солнечные блики мягко золотили воды озера, кое-где покачивающие живо­писные чинампа, или плавучие сады, островки, хитроумные изоб­ретения, безусловно подсказанные ацтекам самой природой. Эти колышущиеся на воде садики сначала были не более чем кусками дерна, отобранного водой у льнущих к озеру улиц.

Замечательные умельцы ацтеки позже соединили разрознен­ные куски земли и превратили их в сады или маленькие поля, и, понятно, ничто здесь так не удивляло испанцев, как вид этих словно живых, островков, подвластных воле ветра и прячущих среди цветущих кустов и трав хижину земледельца.

Движение и суета на озере благодаря чинампа и стаям пестрых птиц, скользивших по поверхности вод меж юрких суде­нышек, так же носившихся туда и сюда, соответствовали всеоб­щей оживленности, которая наблюдалась в городе тем досто­примечательным утром, когда Кортес отправился на свою пер­вую встречу с верховным вождем индейцев.

Теночтитлан со своими прямыми и широкими улицами, со своими каналами и мостами, со своими симметричными и строй­ными зданиями, со своим взбудораженным людом, устремляв­шимся взглянуть на пришельцев, имел вид праздничного города, который вселил бы глубочайшую печаль в сердце того, кто, взирая на эту картину, сумел бы одновременно приподнять заве­су над будущим, над тем страшным будущим, которое уже спешило возвестить о себе, но о котором не хочет помышлять в такие моменты беспечный народ.

Между тем мы без приглашения позволим себе ввести чита­теля внутрь дворца, вокруг которого бурлила беззаботная толпа, и предложим ему подождать здесь прибытия испанского капита­на, умерив нетерпение любознательных кратким рассказом об индейском монархе.

В обширном круглом зале, стены которого были сделаны из самого ценного мрамора, великий властитель Моктесума ожидал своих гостей.

Его трон походил на канапе из массивного серебра, устлан­ное мягчайшими перьями; его ноги, обутые в своего рода котур­ны, покоились на большой пуховой подушке, а его правый ло­коть опирался на круглый столик из черного и блестящего, как агат, камня, где стояла золотая, искуснейшей работы диадема — «корона» верховного вождя Ацтекского государства.

Монарх находился в состоянии глубокого раздумья, живые черные глаза невесело созерцали пол, широкий лоб был прорезан вертикальными морщинами, которые нельзя было отнести за счет его возраста, ибо ему еще не исполнилось и сорока лет; правая рука подпирала склоненную голову, другая машинально теребила, словно желая изорвать в клочья, широкий плащ из тончайшей хлопковой пряжи — блестящей и прекрасной, как са­мый лучший шелк,— плащ, прикрывавший плечи и скрепленный на груди большими золотыми брошами, усыпанными жемчугом.

На почтительном расстоянии от властительной особы сто­яли трое мужчин, чья абсолютная неподвижность вполне позво­лила бы принять их за статуи, если бы в их глазах не сверкала жизнь, которую сковывало глубочайшее почитание властелина.

Присутствие в этом зале и обилие драгоценностей, их укра­шавших, указывало на высокое положение приближенных, но тем не менее никто из них не осмеливался взглянуть в сторону монарха, и они в благоговейном молчании ожидали, когда он соизволит их окликнуть.

Несмотря на безмолвие и неподвижность этих трех людей, их лица достаточно ясно выражали различие их характеров.

Тот, кто выглядел старшим, хотя и был моложе Моктесумы, имел с ним большое сходство: среднего роста, тоже строен, худощав, приятной наружности. В основном их различало то, что верховный вождь казался более деятельным и энергичным, а об­лик второго являл больше спокойствия и твердости.

Стоявший справа от него был младше лет на восемь или десять и значительно превосходил его статью и ростом. Мощная фигура молодого человека могла бы служить прекрасной мо­делью художникам и скульпторам, воссоздававшим античных атлетов, а живое лицо с резкими чертами свидетельствовало о порывистом, необузданном темпераменте; почти о том же — о недостатке жизненной мудрости и избытке отваги — говорила и горделивая посадка головы.

Третьим был юноша, казавшийся едва ли не подростком, с удивительно светлой кожей и карими глазами, чем он особенно выделялся среди своих соплеменников. Он еще не достиг того мужского совершенства, какое мы описали выше, и, хотя был высок ростом и безупречно сложен, не выглядел зрелым муж­чиной. С его красивой головы ниспадали тонкие шелковистые волосы, открывая и оттеняя большой выпуклый бледный лоб, словно затуманенный грустью. В глазах юноши виделись ум и орлиная зоркость, рот и подбородок одновременно выражали и твердость и доброту; в целом облик его был печален, очень сосредоточен, даже суров: глядя на него, можно было бы сказать, что на нем лежит печать горестного предчувствия роковой судь­бы, столкновения с неодолимой, быстро надвигающейся бедой.

Правители городов-данников, советники, военачальники и слуги заполняли прихожие, залы и внутренние патио дворца, но только эти три человека обладали особым правом находиться рядом с Моктесумой.

Верховный вождь нарушил наконец тишину, царившую в по­коях, недоступных для простых смертных, и, медленно переведя взор на три застывшие в молчании фигуры, произнес:

— Куитлауак!

Первый из троих, описанных нами выше, почтительно при­близился к Моктесуме, который вполголоса, с глубокой грустью продолжал:

— Куитлауак, твой брат и господин желает выслушать твои советы.

Покорно склонился перед ним Куитлауак, и Моктесума, протянув руку к двум остальным, продолжавшим неподвижно стоять на месте, добавил:

— Ты тоже подойди, Какумацин, ты — вождь-властитель царской крови, ты первый выборщик и советник государства, один из самых смелых ацтекских воинов, поэтому ты заслужил, чтобы великий властитель удостоил тебя доверием.

Молодой атлет приблизился, ступая горделиво, но почтитель­но. А Моктесума перевел взгляд, в котором блеснула и тут же погасла нежность, на красивого юношу, оставшегося неподвижно стоять, как это подобало по этикету.

— Подойди,— сказал после секундной паузы верховный вождь,— подойди и ты, Куаутемок, и хотя по возрасту тебе еще не положено давать серьезные советы, твоя отвага, твой ум и твой сан ставят тебя в ряд моих самых достойных слуг и дела­ют тебя надежным столпом государства.

Юноша повиновался, и Моктесума продолжал:

— Вы, родственные мне вожди Истапалапы и Тескоко, и ты, Куаутемок, любимый сын моего именитого брата, властителя Такубы, знайте: настал момент, когда ваш повелитель хочет выслушать ваши мудрые советы. Иноземные воины, которых простой народ почитает за богов и волшебные действия которых заставили им покориться животных, называемых «кони», заста­вили сверкать молнии и могут усмирять волны громадными лодками,— эти воины проникли в глубь наших земель.

Вести о странных иноземцах, дошедшие до нашего слуха, различны и противоречивы. Одни люди уверяют, что пришельцы злы, жестоки, корыстны, жаждут золота и крови и пришли в наши владения лишь с желанием сеять здесь рознь и силой отбирать у нас наши богатства. Другие рисуют их доброжела­тельными, милосердными, великодушными и провозглашают их посланцами столь почитаемого нами Кецалькоатля[14], господина семи племен науатлаков[15]. Вы знаете, что мы ему поклоняемся, ибо он свел воедино племена, ныне составляющие наше могучее государство, что был он мудрым и храбрым вождем, который ушел потом в другие земли, как гласит древнее народное преда­ние. Говорит предание и о том, что Топильцин, отец Кецалько­атля, покинул науатлаков, когда науатлаки еще были бедным невежественным племенем, а боги потом возвестили, что ушел Топильцин создавать государство на землях далеких и любимых Солнцем, куда однажды пойдут и сыновья Топильцина или сыно­вья его сыновей, чтобы познать там лучшие законы и неизвест­ные науки.

И пожелал Кецалькоатль найти эти земли, покинул берег озера, где родился, и повел за собой семь племен, которые выбрали его вождем. Путь их был долог и тяжел, пока они наконец добрались до тех мест, которые сочли за земли Топиль­цина. Но прошло время, и Кецалькоатль понял, что ошибся. Семь племен не пожелали следовать за ним, и он один отправился дальше, искать государство своего отца, пообещав, что когда-нибудь вернутся его потомки и принесут с собой совершенные законы, полезные и чудесные знания.

Это пророчество дошло и до нас, ацтеков, мы его чтим и передаем от отцов сыновьям, и хорошо знаем к тому же, что во владениях одного из властителей нашего рода появилась Белая женщина, в одеждах, усеянных солнцами и непонятными знаками, и возлегла на вершине высокой горы, с тех пор носящей ее имя[16], и объявила обратившимся к ней теопискам[17], что через много-много дней вернутся потомки Кецалькоатля, дабы строго наказать жестоких и бесчеловечных правителей. Позже, — продол­жал с видимым замешательством Моктесума, — и другие знаме­ния заставили поверить в то, что эти древние предсказания должны осуществиться в мое правление.

Моктесума умолк, чтобы справиться с волнением, а слуша­тели склонили головы в знак уважения к его раздумьям.

Мы же тем временем сообщим читателю свои предположе­ния об истоках всех тех ставших известными пророчеств, которые так изумляют всех испанских историков и служат объектом их невероятных и просто поразительных домыслов.

У нас не вызывает сомнения, что все эти чудеса были не чем иным, как хитроумными выдумками жрецов, чтобы нагнать страх на знатных правителей и подчинить их — скажем так — ал­тарям. Никогда не принимались столь обуздывающие монарший деспотизм меры, как во времена правления Моктесумы II, чье своеволие и самовластие могли быть ограничены только страхом перед богами.

Среди прочих устрашающих росказней, которые под видом пророчеств жрецы преподносили тому, кто, принадлежа к их касте, превратился в их угнетателя, особо сильное впечатление, конечно, производило возвещение о скором пришествии потом­ков Кецалькоатля, которые явятся с востока, с излюбленных Солнцем земель, вооруженные гневом богов, дабы наказать мо­нархов-тиранов и освободить народы от рабства. Жрецы, знав­шие, что Моктесума столь же суеверен, сколь и заносчив, выну­ждали его, таким образом, прислушиваться к ним как к единст­венным посредникам между властителем и разгневанными боже­ствами, но цель их не была достигнута до тех пор, пока не пришла весть о приближении испанцев.

Победители Тласкалы и Тескоко, прославившиеся своей сверх­человеческой мощью, извергавшие молнии, ездившие на стран­ных животных, пришедшие с востока, наделенные, по слухам, важной миссией,— все это как нельзя лучше соответствовало представлениям древних мексиканцев об ожидаемых спасителях, и авторы хитроумной выдумки сами были поражены, озадачены и обескуражены не меньше, чем Моктесума, когда их измышле­ния неожиданно обернулись реальностью.

Трое вождей-сородичей, которых мы оставили рядом с мо­нархом, молча ждали конца его прервавшейся речи, и он, с тру­дом поборов волнение, продолжал:

— Вы знаете, что я с ранней юности научился смотреть опасностям войны в лицо и что мои победы, а не только моя древняя благородная кровь, сделали меня верховным вождем. Вы знаете, что за пятнадцать лет, которые истекли с тех пор, как мне воздаются высшие почести, я намного расширил границы Ац­текского царства, сделал так, чтобы его боялись и уважали все соседние народы. Враг никогда не видел страха на моем лице, а слава сделала известным имя. Но вот, не страшась показаться трусливым, признаюсь вам, что чувствую, как слабеет мой дух в ожидании чужеземцев, которые мне неведомы, о которых не знаю, что думать и как мне подобает их встретить. Теописки, те самые жрецы-теописки, которые с ликованием возвещали их приход, теперь выказывают робость, и в их неясных словах, передающих волю богов, слышится опасение, какого не было прежде.

Раньше нам говорили о потомках Кецалькоатля как о муд­рых и кротких, теперь же — как о наводящих ужас небесных стражах справедливости, которые должны лишить меня моей власти и дать волю народам; ныне мне открывается, что сущест­вованию Царства ацтеков грозит опасность и что я должен быть очень осторожен, если хочу избежать страшных несчастий. Но что мне думать, на что решиться?

Если боги охраняют этих людей с востока,— будь они по­томки Кецалькоатля или неизвестный нам могущественный на­род,— может ли несчастный смертный оказать сопротивление высшим великим силам? Если бы их не охраняли боги, то как могли они одержать такие громкие победы? Как можно не верить предсказателям, которые издревле предрекали нам их пришест­вие, награждали их победоносной мощью?

Правители, вожди-сородичи, знайте: эти сомнения одолева­ли меня всю последнюю ночь, а сердце мое говорит мне о гряду­щих бедах, о том, что боги оставили меня.

Моктесума умолк, его голова бессильно упала на грудь. И тогда, почтительно склонившись, заговорил Куитлауак, прави­тель Истапалапы:

— Великий властитель, уэй-тлатоани[18],— сказал он,— по­зволь твоему брату выразить предположение, что страхи твои преувеличены. Великая сила твоего духа могла быть ослаблена лишь убеждением, что боги определили погибель Ацтекского государства и еще тем, что ты считаешь иноземцев орудием божественного гнева. Но, может быть, тебя пугают собственные размышления?

Я не верю, что прибытие этих людей несет нам те беды, о которых вещали теописки. Гораздо более веские доводы, как ты сам изволил это заметить, убеждают нас, что люди с восто­ка - пришедшие к нам потомки великого Кецалькоатля и что во исполнение древних пророчеств они явились только для того, чтобы передать нам мудрость, какой они набрались в далеких странах. Но даже если предположить, что в самом деле это не наши желанные братья, какое зло могут причинить нам люди, рожденные в землях, которые само Солнце избрало для собствен­ного рождения, и пришедшие к нам с добрыми намерениями? Если высшее божество или его сыны, боги, решили нас покарать, если существование твоего царства под угрозой, мы должны только радоваться и благодарить за помощь другое великодуш­ное божество, которое, охраняя нас, награждает любовью и за­щитой могущественного восточного властителя, чьи подданные и есть наши гости. И потому измени, о наш уэй-тлатоани, ход твоих размышлений и отбрось недоверие, недостойное твоего великого духа, покажи себя, как всегда, самым смелым и могу­щественным властелином земли.

Куитлауак умолк, и Моктесума обратил свой взор к Какумацину, дав понять, что хочет слышать его мнение. Молодой воин горделиво расправил плечи и сказал:

— Меня не интересует, о наги уэй-тлатоани, являются ли пришельцы потомками Кецалькоатля или нет, и пришли ли они как друзья или как враги. Если бы боги хотели нас уничтожить, они бы, наверное, не выбрали такое слабое орудие. Да разве способна сделать что-нибудь огромному Ацтекскому государст­ву кучка людей, которую может похоронить под собою пыль, поднятая ногами нашего несметного войска? Разве эти их метал­лические трубы, мечущие гром и молнии, не схожи с нашими сербатанами[19], из которых мы посылаем смертоносные стрелы? Разве эти диковинные звери, которые им подчиняются, не могут быть оленями, только более крупными и разумными, чем те, что рождаются в наших горах? Если иноземцы знают такое, чего не знают наши мудрецы, они от этого еще не могут стать непобеди­мыми, и не позорно ли, что жалкая толпа каких-то простых смертных может нагнать страх на самого могучего и сильного из всех властелинов земли?

Встретим же этих чужестранцев, как друзей, и окажем им гостеприимство, доблестный Моктесума, подобающее народу с открытой душой. Но если хоть одним каким-либо словом или делом они выразят неблагодарность или недоверие, я, Какумацин, сын Нецауальпильи — правителя Тескоко, я, первый выборщик государства и твой скромный слуга и племянник, принесу их головы в храм Уицилопочтли[20].

Затем, отвесив монарху глубокий поклон, заговорил Куаутемок. — Я далек от того,— сказал он,— чтобы считать испанцев потомками великого предка, хотя некоторые так полагают. Я не придаю большого значения, как это делает благородный Куитлауак, их заявлениям о дружелюбии и не считаю их презренной горсткой людей, как думает храбрый Какумацин. Их мало, это верно, но велики их победы, которых они добились благодаря своему оружию, нам неизвестному, благодаря умным послушным животным и благодаря своим непроницаемым одеждам, о которые наши стрелы ломаются, как тростник. Их победы в Табаско и в Тласкале убеждают, что это так. Их всего горстка, говорит сын правителя Тескоко, но не забывает ли он, что эта горстка тащит за собой орудия смерти, каждого из которых хватит, чтобы уничто­жить целое войско? Не забывает ли он, что эта горстка людей использовала наши внутренние раздоры и сделала своими союзни­ками более двухсот тысяч местных людей и может приобрести еще больше союзников? Так же и уважаемый Куитлауак забыл, называя их миролюбивыми гостями, что подошли они к нашим дверям, залитые кровью жителей Чолулы. Однако я понимаю, что, коль скоро ты уже разрешил им войти в твою столицу, о всемогущий татльцин[21], ты уже не можешь не выслушать послания, которое велел передать их властелин твоей священной особе, но вместе с тем ты не должен им дозволить ни одного лишнего дня оставаться в твоих владениях, если нет у них на то законной и важной причины. — Правители, вожди-сородичи,— сказал Моктесума,— вы произнесли рассудительные и мужественные слова, и мой дух укрепился после того, как я вас выслушал. Я согласен с вами, что следует дружественно обходиться с чужестранцами, которые объ­ясняют свою расправу с Чолулой тем, что этот город, нарушив мой запрет, хотел вероломно напасть на них. Я также полагаюсь на вашу храбрость, чтобы наказать их, если они ответят неблаго­дарностью и коварством на наше гостеприимство и добрые намерения. Но при том я поручаю тебе, брат Куитлауак, пове­леть нашим жрецам совершить публичное жертвоприношение богам, дабы всеми средствами умилостивить их, просить отвести от моего государства беды, о которых уже давно и денно и нощ­но говорит мое сердце.

Едва монарх умолк, на площади перед дворцом послышался шум радостных голосов, а на пороге зала, где беседовали ацтекские вожди, появился один из военачальников и объявил о при­бытии испанцев.

Моктесума встал, надел на голову корону верховного вождя Ацтекского царства и постарался согнать с лица омрачавшее его выражение глубокой грусти, а вожди-сородичи — из Истапалапы и Тескоко — вышли вперед встречать гостей. Куаутемок же сме­шался с толпой придворных советников и высших индейских военачальников, заполнивших большую залу, служившую прием­ной. Затем юноша быстро скользнул в коридор, потом в другой, пересек богато убранные покои и остановился у широкой двери, задрапированной тонкими занавесками, за которыми находилась одна из самых прекрасных комнат дворца. Он слегка отодвинул занавеску и на минуту застыл, неподвижный и молчаливый, наблюдая живописную картину, которая открылась его взору.

На первом плане, в искусно сплетенном гамаке на роскош­ном покрывале из куньего меха мирно спал маленький мальчик; рядом с гамаком молодая женщина — лет восемнадцати — два­дцати, с красивой благородной внешностью — плела некое подобие ковра из разноцветных перьев—древние мексиканцы так совер­шенно владели этим искусством, что изображаемые фигурки и пейзажи казались написанными кистью. Юная мать часто прерывала работу и бросала на мальчика взгляды, исполненные такой невыразимой нежности, какую может испытывать только материнское сердце, и в эти моменты ее лицо, серьезное и со­средоточенное, озарялось едва ли не светом небес.

В некотором отдалении, на широкой разноцветной циновке девушка лет пятнадцати и четыре мальчика, старшему из которых не было и двенадцати, забавлялись маленьким зеркальцем, подарком Кортеса Моктесуме, отнимая друг у друга это сокровище и смеясь от радости, когда кому-нибудь удавалось завладеть им хотя бы на минуту. Кутерьме положила конец девушка, которая, крепко зажав зеркальце в руке, стала в восторге строить перед волшебным стеклом забавные гримасы, потряхивая густыми волосами.

Куаутемок шагнул вперед и ласково произнес: «Уалькацинтла!» Заботливая мать подняла на него прекрасные темные глаза.

- Это ты? — сказала она.— Я не ждала тебя так скоро, думала, тебя задержит встреча чужеземных гостей.

- Я предпочел другую, более сладостную встречу,— отве­тил он учтиво.— Я захотел увидеть сон своего сына и услышать любимый голос моей супруги Уалькацинтлы.

- Ну как? — воскликнула девушка с зеркалом, устремив полный любопытства взгляд на молодого вождя и отбросив в сторону с трудом отвоеванное сокровище.— Уже пришли чуже­земцы?

- Да, Текуиспа,— ответил Куаутемок.— Я вижу, что ты без сожаления отдала бы эту чудесную драгоценность, которая по­вторяет твое красивое лицо, за то, чтобы одним глазом взглянуть на людей с востока.

— О да, — воскликнула девушка, вскакивая на ноги.— Возьми себе мое зеркало и отведи меня туда, откуда я могла бы увидеть, хотя бы издали, этих волшебников, которые, как гово­рят, хороши собой и храбрее всех ацтекских вождей; их не сравнить даже с тобой, Куаутемок, и с Какумацином из Тескоко, моим двоюродным братом и будущим мужем, и даже с самим великим властителем, нашим отцом.

Уалькацинтла, чье исполненное благородства и достоинства лицо разительно отличалось от веселого, почти детского личика Текуиспы, бросила на нее строгий взгляд, и девушка снова мед­ленно опустилась на циновку, сказав с легкой обидой:

- Значит, сегодня, как ты мне часто говоришь, еще не мой счастливый день; ты всегда желаешь добра своей сестре!

- Да, конечно,— вмешался молодой вождь, сел рядом с женой и посмотрел на нее с нескрываемой нежностью.— По­мнишь, двенадцать лун стали полными и ушли с той счастливой ночи, когда ты впервые пустила меня на свое ложе. Сегодня исполнился ровно год, как твой отец, великий властитель, привел тебя в храм, где соединились наши души, а в том самом зале, пол которого сейчас попирают ноги чужестранцев, нас согрело тепло домашнего огня, возле которого жрец объявил нас мужем и женой.

При этом воспоминании счастливая улыбка тронула губы Уалькацинтлы, и, пока молодые супруги, обнявшись, наклони­лись, чтобы вместе поцеловать сына, Текуиспа, воспользовав­шись моментом, бросилась к окну, стараясь разглядеть испан­ских воинов. Четыре ее брата — сыновья Моктесумы — опять затеяли возню из-за брошенного ею зеркальца.

---

[14] Кецалькоатль — «Пернатый змей» (яз. науа) - в ацтекских мифах - богочеловек, герой, некогда покинувший родные земли и обещавший вернуться.

[15] Науатлаки — букв. «Озерные жители» (науа).

[16] Имеется в виду Икстаксиуатль («Белая женщина» на языке науа) — потух­ший вулкан близ г. Мехико.

[17] Теописки — жрецы (науа).

[18] Уэй-тлатоани — великий господин (науа).

[19] Сербатан — духовое ружье.

[20] Уицилопочтли — в мифологии древних ацтеков — бог войны и солнца, главное божество Теночтитлана, в чей храм приносили головы убитых врагов.

[21] Татльцин — отец. Окончание «цин» указывает на особое уважение к ли­цам высокого ранга (науа).