Народное празднество

IV

С того дня монарх все чаще впадал в глубокое уныние, и даже возвращение его супруги в Теночтитлан после недолгого отсутствия не могло разогнать его тоску.

Восемь лет тому назад Моктесума сочетался счастливым браком с прелестной Миасочилью, чья нежность, скромность и заботливость утешили его после потери прекрасной и гордой Масаимасин, его первой любви, матери Уалькацинтлы, Текуиспы и троих детей, оставшихся после ее смерти совсем маленькими. Не столь красивая, но более ласковая Миасочиль уврачевала своим мягким нравом глубокую рану, нанесенную смертью пер­вой жены сердцу монарха, которому поначалу лишь сумела внушить желание расстаться с одиночеством,— единственным еще не испытанным им средством утешения — и со временем его настроение и самочувствие заметно улучшились.

Не выдержав даже короткой разлуки с супругом и малолет­ним сыном — единственным плодом их союза,— возвратилась Миасочиль в столицу, проведя несколько недель в городе Тула, правителем которого был ее брат, но ее возвращение, которого так ждал сам великий властитель, не изменило состояния его духа.

Тоска, которую победила Миасочиль, теперь, казалось, сно­ва поразила душу и тело Моктесумы; его семья в немом отчаянии наблюдала, как день ото дня усиливается болезнь, неподвластная ухищрениям лекарей.

Если возвращение супруги не было в силах вернуть Моктесуме радость, то, по крайней мере, послужило вождям-сороди­чам поводом для того, чтобы подумать о каких-то иных средст­вах, которые могли бы вывести его из мрачной задумчивости. И, движимые этим стремлением, а также, возможно, тщеславным желанием блеснуть перед испанцами своей воинской доблестью и сноровкой, они испросили у верховного вождя позволения устроить пышное празднество в один из дней частых народных торжеств, которые удостаивают своим присутствием и монархи.

Разрешение было получено, и под руководством вождя-пра­вителя Истапалапы стали быстро готовиться к празднику, кото­рый можно было бы назвать рыцарским «турниром», хотя он значительно отличался от турниров европейских.

Вокруг обширной арены на главной площади Тлателолько[25] был возведен амфитеатр со скамьями для зрителей и простор­ными ложами для монаршего семейства.

День десятого декабря, выбранный для игрищ, возвестил о себе такой светлой и прекрасной зарей в этом благодатном краю, словно желал сделать праздник еще ярче и красочней.

В десять часов утра Моктесума со своей семьей покинул дворец в роскошных паланкинах, сопровождаемый нарядно одетой свитой. Едва паланкины появились на площади, со всех концов заполненного народом огромного пространства раздался едино­душный вопль «Слава Моктесуме! Слава семье уэй-тлатоани!», и руки всех людей коснулись земли в знак почитания властелина.

Моктесума занял лучшую скамью в одной из импровизиро­ванных лож, посадив по правую руку супругу, по левую — Эрнана Кортеса и приказав некоторым своим сановникам встать позади.

Под другим навесом разместились его дочери — Уалькацин-тла и Текуиспа — со своими братьями; у них за спиной стояли знатные вожди-правители и прислужницы благородного проис­хождения.

Монарх и его супруга были в ослепительно богатых одеяни­ях, сверкавших золотом и драгоценными каменьями; одежда и украшения дочерей отличались не меньшим великолепием. На Уалькацинтле, супруге Куаутемока, была легкая белоснежная туника, стянутая на тонкой талии шнуром, сплетенным из золо­тых нитей, с конца которого свисали тяжелые кисти, почти касавшиеся ее точеных ножек, обутых в легкие сандалии из чистейшего серебра. Ее прекрасные руки, оголенные до самых плеч, были унизаны многочисленными браслетами — из перьев тлаутотля[26] и попугаев, из пурпурных морских раковин в золотой оправе. Ее черные шелковистые волосы ниспадали на спину, а голову охватывала блиставшая жемчугами островерхая диаде­ма, удивительно гармонировавшая со строгим профилем стар­шей дочери монарха. Два массивных золотых краба оттягивали мочки ее ушей, а на пальцах рук сияли перстни со всевозмож­ными драгоценными камнями.

У Текуиспы поверх длинной желтоватой юбки была надета короткая розовая юбка с поясом из горностаевых хвостов, спере­ди скрепленных брошью с изумрудами. На груди переплеталось множество золотых цепочек, увешанных драгоценными кулона­ми; голову с пышными волосами, прикрывавшими уши и шею, венчал плюмаж из голубых перьев, бросавших легкую тень на круглое свежее личико с яркими черными глазами. Такие же голубые перья украшали ее руки, а стройные ножки в золотых сандалиях были оплетены розовыми лентами.

Кортес и его капитаны также облачились в парадные до­спехи. Все именитые чужеземцы находились в соседней с дочерь­ми Моктесумы ложе. Там можно было видеть жестокого Сандоваля, хладнокровного Луго, фанатичного Давилу, элегантного Альварадо, который за свою привлекательную внешность полу­чил от древних мексиканцев прозвище «Тонатиу», что означает «Солнце», хотя был жесток и никому из побежденных никогда не даровал пощады. Там же были Олид и бесстрашный Оргас, молодой мужественный и благородный Веласкес де Леон.

Знатные индейские вожди, взоры которых сначала были привлечены наружностью Альварадо, теперь доброжелательно разглядывали красивое выразительное лицо Веласкеса, который на их льстившее ему внимание отвечал широкой улыбкой.

Действо на арене представило собой поистине впечатляющее зрелище, когда по знаку вождей-правителей городов Истапалапа, Матлалсинко и Хочимилько, которые были одновременно распорядителями турнира и военачальниками, перед зрителями появились участники состязаний. Четыре когорты молодых индейских воинов в богатом боевом убранстве направились — со своими предводителями во главе — к ложе Моктесумы и при­ветствовали его, преклонив колена.

Первый отряд вел гордый властитель Тескоко — Какумацин, на могучие плечи которого был накинут легкий длинный плащ из пурпурной ткани, ниспадающий почти до пояса и скрепленный на груди золотой брошью. Короткая юбка из белых и голубых перьев охватывала его бедра, оставляя ноги обнаженными. Тон­кой работы колчан, отделанный золотом, висел у него за спиной, в правой руке он держал лук, а в левой — легкий щит.

Высокий плюмаж красовался на его голове, перетянутой красной лентой, с концов которой свисали красные кисточки, что указывало на его принадлежность к знатному роду и на множест­во свершенных им подвигов, иначе говоря, на то, что он был кавалером высшего военного ордена Ацтекского царства[27]. За ним шествовали пятьдесят знатных юношей — из его данников и в одеждах его цветов,— награжденные орденами Льва или Тигра, о чем свидетельствовали изображения этих животных на их щитах.

Вторую когорту составляли молодые воины из знатных се­мей Такубы, все — кавалеры ордена Орла под командой отваж­ного Куаутемока, который, как и его двоюродный брат из Теско­ко, обладал высшей наградой, Красной лентой с числом кисто­чек, превосходившим число его лет. Плащи воинов этого отряда были белыми, а плюмажи — зелеными и оранжевыми.

Третьей когортой командовал правитель города Койоакан, атлетически сложенный и безрассудно храбрый юноша, близкий друг Куаутемока и возлюбленный его сестры. Он гордо шел во главе своего отряда, в котором были не только самые родовитые представители его городов-данников, но также и некоторые вож­ди соседних независимых земель; у всех были голубые плащи, черные и белые плюмажи.

Воины последней когорты — во главе с правителем города Тепеполько — были в красно-белых плащах, с белыми и желтыми плюмажами: такая цветовая гамма придавала им эффектный, нарядный вид.

Музыканты, занимавшие скамьи ниже ложи монаршей се­мьи, старались извлекать громкие звуки из своих раковин, бандуррий, флейт и барабанов; эту мелодию трудно было назвать благозвучной, но боевой призыв в ней явно слышался.

После нескольких воинственных танцев, исполненных четырь­мя отрядами под аккомпанемент этой музыки, ритм которой воины отбивали на своих щитах, началось состязание в стрельбе из луков.

В одном и том же месте расположились две мишени. К верх­нему концу довольно высокого серебряного столбика была при­креплена вращавшаяся по кругу палочка пятнадцати дюймов длиной, которая приходила в движение от малейшего дуновения ветерка. С серебряного колечка на левом ее конце свисал на веревочке плод, похожий на большое яблоко. На правом конце сидела серебряная птица, державшая в клюве нить с маленьким, размером едва ли с монету, деревянным кружком. Плод служил мишенью для всех состязавшихся, а кружок предназначался для самых метких стрелков, которые, при желании, могли испытать себя, послав стрелу в эту крохотную зыбкую цель.

Однако никто не хотел идти на явный риск и покрыть себя несмываемым позором, и поэтому все предпочитали первую цель, проявляя в большинстве своем удивительную меткость. Плод быстро ощетинился торчащими стрелами, как, впрочем, и другие, его заменившие, ибо из двухсот двадцати пяти выпу­щенных стрел в цель попали по крайней мере две сотни с рассто­яния в сорок шагов. Каждый удачный выстрел заставлял быстро вертеться палочку с мишенями под шумное ликование зрителей, пока, наконец, она не останавливалась, а на арену не выходил новый стрелок.

Трудно было назвать победителя среди столь равно искус­ных соперников, и потому распорядители празднества — назовем так тех, кто устанавливал регламент игрищ,— собирались уже распорядиться о начале других состязаний, когда от своего от­ряда отделился Какумацин, могучий и статный вождь-властелин Тескоко, и громко объявил, что пошлет стрелу в почти непримет­ный кружок, который держала в клюве серебряная птица. Тотчас воцарилась глубокая тишина, и всеобщее внимание было об­ращено на отважного лучника, который спокойно и непринуж­денно встал у черты за сорок шагов от цели, вытащил из колчана стрелу, не торопясь положил на лук, медленно поднял его на уровень бровей, пристально вгляделся в крохотную мишень, почти невидимую взору, и, качнувшись вперед, отпустил натяну­тую тетиву: стрела, посланная его мощной рукой, угодила в са­мый центр кружочка, заставив палочку бешено вертеться на острие столбика.

Единодушный восторженный вопль зрителей, казалось, по­зволял объявить его победителем, но вдруг люди умолкли и сно­ва воцарилась глубочайшая тишина. У черты с луком в руке появился Куаутемок, собираясь оспорить победу своего доволь­ного собой двоюродного брата. Палочка еще довольно долго продолжала вертеться, а Какумацин, с улыбкой наблюдая это круговращение, свидетельствовавшее о силе его рук, обратился к вождю-властителю Такубы с добродушно-снисходительным советом:

— Скажи, что не хочешь слишком долго ждать, пока утихо­мирится мишень, и не подвергай себя напрасному испытанию, ибо только одному человеку дан меткий глаз Какума...

Вождь-властитель Тескоко не успел произнести своего имени до конца. Стрела Куаутемока в одном из мгновенных оборотов палочки успела вонзиться прямо в стрелу Какумацина, расщепив ее на куски, разлетевшиеся по сторонам, а сама палочка, получив новый удар, стала стремительно вращаться в обратном направ­лении.

Люди онемели при виде такой невероятной меткости, и лишь минуту спустя поднялся неописуемый шум.

Ни один из лучников не осмелился оспаривать первенство мужа Уалькацинтлы, и после его победы распорядители игр подвели Куаутемока к ней и он получил, встав на колени, награду из рук своей обожаемой красавицы жены.

Его наперебой поздравляли даже побежденные; испанские воины славили его как несравненного лучника, а сам Куаутемок, слушая льстивые речи со скромным достоинством, искал свою самую дорогую награду в прекрасных глазах супруги. Затем началась игра, называемая «пелотой», когда надо было, орудуя небольшими битами, перекидывать по воздуху эластичный мя­чик, чтобы в конце концов забросить его за черту на стороне противника. В этой игре никто из вождей-сородичей не мог соревноваться в ловкости с двумя юными братьями из отряда Куаутемока. Это были взрослые сыновья одного из любимых военачальников Моктесумы, их звали Наоталан и Синталь; они родились на землях властителя Такубы, отца Куаутемока, и были очень привязаны к своему молодому господину. Поэтому их победа в пелоте была чрезвычайно приятна Куаутемоку, который сам подвел их к Текуиспе, чтобы они получили награду за ловкость из ее рук: два великолепных браслета.

Потом дошла очередь до борьбы. Каждый атлет сам выби­рал себе соперника, и Какумацин, уязвленный тем, что в стрельбе из лука он потерпел поражение от своего младшего двоюродного брата, бросил ему вызов в такой высокопарно вежливой форме. — Давай сразимся, о непревзойденный лучник,— сказал он,— и если ты желаешь, чтобы я простил тебе то, что ты лишил меня счастья получить золотой колчан из чудесных рук Уаль­кацинтлы, покажи себя достойным соперником и в этой борьбе за корону, которой дочь нашего великого властителя увенчает победителя.

Зять Моктесумы не заставил себя просить дважды и, от­бросив плащ и колчан, обнажил скульптурные формы своего светлокожего тела, которое, правда, выглядело не столь впечат­ляюще мощным, как атлетический торс его противника.

Хотя зрители были очень высокого мнения о доблестях вождя-властителя Такубы, никто, невольно сравнивая обоих, не отважился бы предсказать победу Куаутемоку, и, поскольку он пользовался любовью, а строптивый характер Какумацина не вызывал больших симпатий, некоторое мгновение во взглядах, устремленных на юного воина, отразилась всеобщая тревога за него и даже словно бы мольба об отказе от неравной борьбы, которая едва ли принесла бы ему победу.

Куаутемок это заметил, и легкая презрительная усмешка тронула его губы, а силач Какумацин, в эту же минуту кинувший быстрый взгляд на амфитеатр, словно призвал всех стать свиде­телями своего бесспорного триумфа.

По знаку устроителей соперники бросились друг на друга, и первое же объятие Какумацина было столь могучим, что его мускулистые руки едва не оторвали соперника от земли и над ареной пронесся взволнованный вопль зрителей: «Смелей, дер­жись, вождь Такубы!»

Куаутемок, однако, устоял и тут же сумел вывернуться из объятий противника, как выскользнул бы угорь из рук большого ребенка, и в свою очередь обхватил левой рукой талию Какума­цина, а правой сжал ему шею и с такой силой стал сотрясать атлета, что тот казался сейбой, которую треплет ураган.

Куаутемок делал невероятные усилия, чтобы бросить сопер­ника наземь, но и Какумацин не оставался в долгу. Их руки сплетались, как лианы вокруг единого ствола, они трясли, оттал­кивали и снова стискивали друг друга. Мощь Какумацина не­сколько раз едва не возобладала над силой другого бойца, но подвижность и увертливость Куаутемока всякий раз посрамляли попытки противника, и тот уже начинал уставать.

Воспользовавшись секундным расслаблением Какумацина, Куаутемок бесстрашно бросился на него, захватил в кольцо рук, сдавил в объятиях, напрягся что было сил и заставил склониться набок. Одно колено властителя Тескоко вдруг подогнулось, а ле­вая рука почти коснулась земли. Зрители открыли было рот, чтобы возопить: «Победа!», но молодой гигант внезапно выпря­мился и, зарычав как лев, разорвавший опутавшую его цепь, яростно оттолкнул Куаутемока.

Неослабевающая борьба принимает затяжной характер. Два тела кажутся единым целым: грудь срастается с грудью, перепле­таются руки и ноги, голова одного лежит на плече другого, чтобы собрать все силы для решающего броска; плюмажи падают на землю, черные волосы рассыпаются по плечам, на спинах сверка­ют капли пота, вокруг поднимаются клубы пыли и слышится тяжелое дыхание, которое прерывается хрипом или стоном.

У Куаутемока побледнело не только лицо, но и плечи, а грудь и щеки тескоканца, напротив, побагровели. Но ни один не сдается, не позволяет себе уступить, хотя силы обоих, как кажется, уже на исходе.

Вождь-правитель Истапалапы издает клич и бросает на аре­ну свой жезл, что служит знаком немедленного прекращения борьбы.

— Вожди,— говорит он,— вы оба заслужили почетную корону.

Народ радостно приветствует это справедливое решение, а супруга Моктесумы награждает обоих борцов, которые еще несколько минут не могут отдышаться и вымолвить слово.

Пока боролись эти искусные воины, на арене происходило множество других подобных же поединков. Самыми удачливыми победителями оказались правитель Койоакана, который бросил наземь трех соперников, и молодой Наоталан, одолевший прави­теля Отумбы, который до этого победил двух своих соперников, в том числе Синталя, брата Наоталана.

После награждения победителей в празднестве приняли уча­стие и многочисленные зрители. На широкой арене знать смеша­лась с простым людом; музыканты выводили протяжную, но бодрую мелодию, порой прерываемую резкими воинственными звуками, и начался общий танец, где самый гордый военачальник не гнушался плясать в паре с дочерью или женой землепашца или ремесленника. Водили и хороводы, где роскошные одеяния переме­жались с маскарадными нарядами, веселье сменялось состоянием экстаза, и можно было только диву даваться, что в такой, казалось бы, хаотической круговерти, захватившей все касты и сословия, всех женщин и мужчин, не приключилось абсолютно никаких эксцессов, ибо это огромное скопление людей в своем опьянении безудержной радостью не выходило за рамки порядка и разумности.

В тот день монарх велел устроить обеденную трапезу у себя в ложе, и праздник продолжался до сумерек, когда Моктесума вернулся со своей семьей и испанскими капитанами во дворец, где был дан ужин в честь знатных победителей турнира.

Кортес, старавшийся делать все возможное, дабы внушить к себе уважение и заставить восхищаться испанцами, решил использовать в своих целях тот же предлог, под которым состо­ялось это празднество — якобы в честь возвращения супруги властелина, — и сказал Моктесуме, что испанские капитаны тоже хотели бы отпраздновать это знаменательное событие и просят у него позволения устроить на следующий день один из тех праздничных турниров, которые так популярны в его стране, и он надеется, что великий властитель со всем своим семейством почтит этот праздник своим присутствием.

Моктесума дал свое согласие, поблагодарив за приглашение, и они оба вошли во дворец рука об руку, как два старинных приятеля. При этом расположение, которое Моктесума выказывал Кортесу, не было показным. Хотя его и не покинуло убеждение в том, что ему грозят великие беды в недалеком будущем и что эти чужеземцы — посланцы и исполнители воли страшного бога зла Тлакатекотля, монарх чувствовал, как вопреки своему желанию он словно бы даже питает симпатию к Кортесу, испытывает странное влечение, в котором сочетаются такие чувства, как признание его военной доблести, отваги и светлого ума, и в то же время страх, что все эти высокие качества ему суждено видеть в своем враге.

Такие мысли одолевали Моктесуму на семейном празднич­ном ужине тем вечером во дворце. Суровое, мрачное выражение его лица огорчало боязливую и нежную Миасочиль, которая, не зная истинной причины, полагала, что чем-то вызвала недоволь­ство своего супруга.

Куаутемок, который, как и она, не спускал глаз с Мок­тесумы, почувствовал беспокойство, видя его во власти мелан­холии, а затем и встревожился, заметив впечатление, производи­мое чужеземцами на вдруг сникшего властелина.

Эрнан Кортес, уже не видевший ничего, что происходит вокруг, утомленный развлечениями, в которых испанцы не при­нимали участия, тоже притих, погружаясь в честолюбивые мечта­ния, обдумывая, как добиться полного успеха своих замыслов.

Тревожные думы совсем иного рода угнетали вождя-власти­теля Тескоко и немало волновали его душу.

Пылкий Какумацин едва владел собой, видя, что Веласкес де Леон не сводит глаз с прелестной Текуиспы, а юная дочь монарха смущается и краснеет под горящим взором чужеземца. Эта немая сцена жестоко ранила самолюбие и сердце тескоканца, любив­шего свою двоюродную сестру, которая года два тому назад была ему обещана в жены. Хотя будущий союз не вызывал у Текуиспы отвращения, Какумацин знал, что никогда его самые страстные речи не приводили юную девушку в такое смятение, какое вызывали одни взгляды этого испанца.

Властитель Тескоко испепелял глазами молодого испанского капитана, и лишь трепетное почитание Моктесумы могло удер­жать Какумацина от яростного взрыва ревности.

Среди всех присутствующих, лица которых отражали то или иное настроение, только Уалькацинтла хранила величественное спокойствие.

Ее супруг Куаутемок ничего не сказал ей о тревогах великого властителя, и она не ведала, что таковые существуют. Испанцы казались ей людьми опасными, ибо поклонялись иным богам и знали то, чего не знали ацтеки; возможно, она ненавидела их за оскорбление своих богов; возможно, она страшилась, что гости уничтожат здешние обычаи, но ей еще и в голову не приходило, что они могут разрушить самое могущественное индейское госу­дарство той поры. Глубокое спокойствие царило не только в ее душе, но и отражалось на ее прекрасном гордом лице, и эта величественная невозмутимость, казалось, обращала ее в какое-то высшее, неземное существо.

Как только испанцы удалились после вечерней трапезы, Моктесума заперся в своих покоях, не промолвив ни единого нежного слова своей неутешной супруге, которая с полными слез глазами побрела к своему одинокому ложу, горестно упрекая мужа в незаслуженной обиде.

Уалькацинтла и Куаутемок, целый день не видавшие своего маленького сына, тоже ушли, спеша приласкать его, и только Текуиспа осталась сидеть на месте, полностью отдавшись своим мыслям. К ней подошел Какумацин и взволнованно проговорил:

— О чем ты задумалась, Текуиспа? Не о дерзких ли взглядах непочтительного чужеземца и не о том ли, как я страдаю, не смея тут же наказать его?

Младшая дочь Моктесумы обернулась к нему и, махнув рукой, презрительно сказала:

- Какумацин, твои речи иногда так же неприятно слушать, как вой койота или кагуара, а твое сердце похоже на большую гору Попокатепетль[28], которая ни с того ни с сего бесится, выплевывая пламя, а потом ни с того ни с сего утихает.

- Значит, по-твоему, Текуиспа,— с негодованием восклик­нул правитель Тескоко,— мой гнев может утихнуть, даже если я не покараю виновного?

- По-моему,— ответила она раздраженно,— ты поступил бы очень плохо, если бы покарал кого-то за оскорбление, кото­рого не заметила оскорбленная, а твоя ревность гораздо хуже взглядов чужестранца.

Брови Какумацина сошлись на переносице от ярости, иска­зившей его лицо, но он большим усилием воли сдержал себя и сказал:

— Ты сурова со мной, Текуиспа, и, наверное, тебе следовало бы приберечь эту суровость для того, кто без всякого на то права и дозволения весь вечер преследовал тебя своим взором, не проявляя должного уважения ни к дочери великого властелина Моктесумы, ни к ее целомудрию. Но если ты не считаешь себя обиженной, если называешь никчемной ревностью мое справедливое негодование, я найду этого чужеземца и покараю его не за то, что он дерзко смотрел на тебя, а за то, что ему посчастливилось тебя не обидеть.

Ответом ему была по-детски лукавая улыбка, и молодая девушка ушла, оставив влюбленного Какумацина в гневе и рас­терянности.

На какой-то миг он застыл на месте, но тут же бросился вон из зала, прошептав с болью и злостью:

— Моктесума, Моктесума! Горе тебе, если чужестранцам удастся так же легко завоевать все твои владения, как сердце твоей дочери!

---

[25] Большинство историков сходятся на том, что эта площадь могла вместить от 50 до 60 тысяч человек.

[26] Тлаутотль — американская «птица-кардинал» с красным оперением (науа).

[27] Моктесума учредил ряд военных отличий и орденов, самым высоким из которых он наградил себя и отважных воинов царской крови. Это был орден Красной ленты с кистями по числу подвигов, как свидетельствует историк А. Солис.

[28] Попокатепетль — «Дымящаяся гора», вулкан близ г. Мехико (науа).