Эпидемия

X

Страшен вид пораженного эпидемией города! Ничто не оста­вляет более ужасного впечатления!

На поле брани, где плавают в крови обезображенные трупы, людской трагизм ощущается во всей его полноте, но трагизм высокий, дышащий недавними страстями: там и сям руки еще сжимают клинки, лица еще выражают ненависть, кипящая кровь еще клубится яростью, но воздух не отравлен ядом. Чудится, будто эти мертвецы — меж своих военных трофеев, в клубах порохового дыма — провозглашают своим красноречивым мол­чанием власть бесстрашия, геройство отваги, ничтожность жиз­ни, торжество смерти!

Но как печальна и жалка бескровная гибель людей, тле­творное поражение! Город, ставший огромным кладбищем, где громоздятся синие, раздувшиеся, зловонные трупы, где вместе с воздухом, несущим жизнь, вы вдыхаете неприметные флюиды смерти, где затем лишь открываются дома, полные леденящим душу ужасом и молчаливым горем, чтобы можно было вынести наружу останки их бывших хозяев, где на пустых улицах вы увидите лишь тех, кто тащит умершего,— таких же желтых, как мертвец, где слышите лишь скорбное звучание голосов в хра­мах, тоскливую мольбу, возносящую отчаяние сердец к непро­ницаемому небосводу... Горести, лишенные всякой героики. Ужа­сы, не вызывающие возвышенных чувств!

Вы видите только ничтожность человека без упоения его борьбой за жизнь! Вы ощущаете десницу Божью, но без всякой надежды узнать, будет ли здесь победитель!

Теночтитлан, пораженный черной оспой, являл собой именно такое безотрадное зрелище, которое мы представили выше.

Ацтекские медики, которых можно сравнить лишь с арабскими по их глубоким знаниям свойств лекарственных растений, эти медики, неизвестные миру изобретатели паровой бани, чудесно избавляющей от многих болезней и способной своим целебным эффектом устыдить наших современных эскулапов, напрасно стара­лись ставить препоны экзотической заразе, быстро летевшей по землям Анауака. Чудотворные бальзамы, от которых в один день рубцевались глубокие раны и застарелые язвы (в частности, один лекарь из Тласкалы быстро вылечил таким бальзамом опасную рану у Кортеса. — Авт.), не помогали против этой страшной сыпи, которая метила неизгладимыми оспинами лица своих жертв, отнимая у них красоту в обмен за подаренную жизнь. Самые верные средства не справлялись с жаром, который уступал только холоду смерти.

Страх заполонил все души. Сановники и советники монарха совсем пали духом от трех постигших столицу бедствий — болез­ни великого властителя, распространения таинственной хвори и близости вражеских войск — и почти потеряли возможность следить за ходом дел в государстве: торговля прекратилась, ибо все ацтекские владения прервали связи с зараженным городом; сельское хозяйство пришло в упадок, ибо земледельцы бежали с полей, которые не могли насытиться трупами. Везде виднелись заброшенные земли, опустевшие мастерские ремесленников; весь уклад жизни был нарушен, и сквозь болезни и запустение голод стал показывать свой грозный мертвенный лик.

Великолепная площадь Тлателолько лишилась своих тор­говых лотков, и в один прекрасный день на ее огромной тер­ритории толпы голодных масеуалей не могли найти даже куска дешевого хлеба-касабе[77].

Всеобщее волнение усиливал страх по поводу того, что госу­дарство может снова осиротеть, поскольку опасения за жизнь Куаутемока не рассеялись даже после того, как миновал жестокий кризис. Неведомая, не поддававшаяся никакому лечению болезнь оставила на лице молодого властителя свои отметины; к тому же тяжелое душевное состояние, в которое его ввергал недуг, пригвоз­дивший к жаркому ложу, а также близость ненавистного, похва­лявшегося своей удалью врага у самых ворот столицы, безуслов­но, не способствовали быстрому восстановлению здоровья, за­ставляя много недель испытывать жестокие муки.

Но страдания Куаутемока на этом не кончились. Судьба готовила ему новое мучительное испытание, способное сломить самый твердый дух. Он смотрел, как многие сутки боролась со смертью его нежная супруга, ранее проводившая дни и ночи у его изголовья, он видел, какие муки терпел заразившийся от матери маленький сын, его отрада. И, едва отступив от края могилы, он снова в отчаянии ринулся к ее краю, вслед за своими самыми дорогими существами.

О, сколько несказанно тяжелых часов провел он тогда, едва живой, рядом с близкими сердцу людьми, которые так страдали и в глазах которых — зеркале его счастья — напрасно старался он уловить отблески любви! Сжигаемые лихорадкой, ослепленные страшной болезнью, они не видели света, который хотела отнять у них вечная ночь могилы.

Три дня были особенно страшными, три дня, когда каждый момент люди ожидали последнего вздоха матери и ее сына. К исходу третьего дня кризис достиг остроты: все понимали, что ночь станет решающей.

Какой же невыносимо тяжкой была эта ночь!.. Солнце то­нуло в пепельных и кровавых тучах, прикрывавших его черными сумерками. Тишина обреченности царила в первые ночные часы, затем в горах прокатился рев урагана и дикий яростный ветер, оторвавшись от их вершин, понесся по земле с оглушающим воем, сметая все на своем пути.

Страшным был этот воющий вихрь в обезлюдевшем городе, где, как склепы, стояли запертые дома; где в глубоких канавах, как на кладбище с незарытыми могилами, лежали трупы; где лишь редкие крики просивших хлеба нагих или оборванных тамемов и масеуалей сливались с пронзительным свистом бури. Как нельзя лучше эту мрачную картину дополняла едва рисовавшаяся во тьме черная громада монаршего дворца — тя­желая, величественная, печальная. Ни шаги стражи, ни малейший шорох не нарушали его унылого покоя. Замерли в молчании властительные вожди и другие тлатоани, стоявшие у дверей монарших покоев, и ждали приговора судьбы семье великого

властителя.

У супружеского ложа, которое могло стать смертным од­ром, возле больной супруги Куаутемока сидели подавленная горем Миасочиль, порывистая Текуиспа, нежная Оталица, ее молодой муж Коанакот, гордый Нецальк и его красавица жена Теуитла. Они не спускали глаз с двух придворных лекарей которые, стоя неподвижно у изголовья, терпеливо ждали исхода.

Среди белых покрывал, устилавших широкое ложе, видне­лось обезображенное язвами, но не утратившее своих прекрасных черт лицо Уалькацинтлы, а рядом — головка Учелита с разметав­шимися черными, как агат, волосами.

Подле них на коленях, скрестив руки на груди, стоял Куаутемок бледный, осунувшийся, с заострившимся лицом, и, подавляя стоны! то и дело прикасался губами к любимым лицам, пылавшим от жара.

Все молчали. Часы тянулись с невыносимой медлительно­стью, однако страшная и ожидаемая минута все же близилась. Была уже полночь, ураган свирепо завывал, но во Дворце стояла глубочайшая тишина: наступал решающий миг.

Прошло еще несколько минут напряженного немого ожида­ния и одновременно шумного буйства природы. Затем молчали­вые люди очнулись от летаргии, а ветер, напротив, стал умерять свою ярость. Четыре часа спустя взошло солнце, ясное и сияющее на небе, очищенном бурей. Ветер унесся, развеяв своими крылами смертоносные миазмы эпидемии. Уалькацинтла и Учелит спас­лись от смерти, а Теночтитлан — от своего проклятия.

- Мать Бога моего Веласкеса сотворила это чудо,   - сказала юная Текуиспа.—Я поставила ее образ к изголовью больных и Уалькацинтла с сыном вернулись к жизни. Мать Бога моего Веласкеса зовется «Спасительница всех болящих» — так говорил мой любимый.

- Попроси же, дочь Моктесумы,— воскликнула Оталица — чтобы она вылечила мое сердце; оно очень болит.

- Нет, она может вылечить еще от семи великих мук — ответила девушка, — а такие болезни она не лечит. Ты думаешь, я пролила бы столько слез, если бы мать Бога моего Веласкеса..! если бы ее образок на моей груди мог мне помочь? Но посмотри Оталица, на лице Святой Девы слезы, которые никогда не высы­хают. Значит, она страдает за тех, кто плачет. Ее еще называют Дева Долорес, то есть — Дева скорби.

- Ты, как и она,—Дева скорби,—сказала, вздыхая, сестра Куаутемока,—и в своих слезах хранишь верность, в которой поклялась своему возлюбленному. Моя же участь достойна боль­шей жалости, я не отвергаю ласк мужчин и тем оскорбляю прах того, кто заставлял меня трепетать от любви, когда мои груди лишь начинали созревать. Нет, я не жалуюсь, — добавила она бросив взгляд на мужа, стоявшего неподалеку.—Я не жалуюсь на судьбу, ибо чувствовала бы за собой вину, если бы не захотела ответить на нежные чувства Коанакота, и, когда я говорю ему «Я твоя и буду тебе верной женой», черная ложь не марает мои губы.

- Уаско прощает тебя,— ответила Текуиспа,—потому что твое замужество доставило радость двум великим землям - твое чрево подарит Тескоко властителей, красивых и честных, как ты, и храбрых, как Коанакот. Я не могу идти твоим путем, ибо Веласкес мне поклялся однажды, что его Бог совершит наш брак на небесах, когда я покину мир людей, и поэтому я должна оставаться девственной.

- Счастливая ты!—сказала ей юная властительница Теско­ко.— А теперь пойдем, помолимся в одиночестве, ибо мать чуже­земного Бога отвела смерть от супруги великого властителя, и Куаутемок может немного отдохнуть возле нее. Пойдем, поста­вим курильницу с текопальи у образа, который ты любишь, и поплачем вместе с этой Девой за убитых.

- Я всегда готова плакать, но послушай меня, супруга Коанакота: сегодня счастьем светило солнце на небе, его лучи снова затеплили жизнь в груди моей сестры. Сегодня нельзя плакать, надо наряжаться и украшать себя цветами.

- У меня нет цветов, Текуиспа: те, роскошные, что цветут на моей родной земле, уже принадлежат Теуитле, супруге вождя-властителя Такубы, а те, что растут во владениях моего мужа, растоптаны ногами врагов-пришельцев.

Беседа подруг была прервана громким шумом, поднявшимся на площади. Ослабевший после болезни Куаутемок, едва оправив­шийся от переживаний этой мучительной ночи, тем не менее встал с колен и, опираясь на руку Нецалька, пошел от ложа жены к дверям узнать причину переполоха.

Навстречу ему уже спешил один из сановников и вымолвил в смущении:

- Уэй-тлатоани, боги облагодетельствовали тебя, вернув к жизни супругу и сына, но наслали на тебя другую беду. Малинче и его люди завладели Истапалапой.

- Нецальк! — воскликнул монарх.— Нетерпение моего сердца не может дать мне сил, взятых у меня болезнью, но неужели ты позволишь этому нечестивцу безвинно оскорблять нас своею наглостью?

Нецальк переложил руку Куаутемока на плечо сановника и ответил:

— Места расположения твоих войск стали полями, где ца­рит зараза, унесшая много храбрых воинов, но все равно! До того как солнце скроется за горами, твой брат заставит дерзких грабителей вернуть их новую добычу.

Сказал и побежал собирать войско из тех, кого пощадила болезнь, чтобы поспешить на помощь городу Истапалапе.

Не успело солнце войти в зенит, как он, сурово нахмурив­шись и горделиво выпрямившись, уже выходил из Теночтитлана во главе многочисленных отрядов. Коанакот шел за ним следом, гоже с немалым войском. Он твердо решил — об этом говорило его волевое лицо — не опускать копье, пока не покарает смертью тех, кто захватил его владения. Однако на полпути они встретили гонца из Истапалапы и узнали, что противник оставил город.

В самом деле, напористость и храбрость испанцев на сей раз уступили яростному отчаянию индейцев. Напрасно испанские солдаты так жестоко расправились с воинами Истапалапы, на­прасно беспощадный каудильо люто разделался с героическими защитниками города и запятнал зря пролитой кровью свою новую победу: жители Истапалапы, которые решили предпочесть гибель позорному рабству, среди ночи разрушили дамбы, изрыли канава­ми дороги, и почти затонувший город чуть не стал братской могилой для победителей, если бы, благодаря неусыпной бдитель­ности Кортеса, вовремя не была обнаружена опасность и испанцы не спаслись бегством, оставив сзади полузатопленные дома.

Однако такое отступление не могло обойтись без потерь. Солдаты, не умевшие плавать, утонули; порох отсырел, промок­шие и дрожащие от холода — ибо был январь месяц,— преследу­емые истапалапцами, которые проклинали их на чем свет стоит, испанцы пустились в обратный путь к Тескоко, обескураженные и недовольные.

Но не только эта неудача подвергла испытанию их стойкость. Узнав о поспешном отходе испанцев, вожди-прави­тели Коанакот и Нецальк устремились со своими войсками им наперерез и, настигнув вражеские части почти у самых ворот Тескоко, набросились на них с неистовой злобой.

Нужно было все самообладание и здравомыслие испанского каудильо, чтобы с честью пережить катастрофу. Усталые лоша­ди, измученные люди, не имеющие возможности применить ог­нестрельное оружие и окруженные противником, который все более ожесточался, чувствуя свое превосходство... Кортес понял, что найти спасение можно было только в Тескоко, и приложил все силы, чтобы вернуться в этот город.

Однако задача была не из легких: индейцы, сражаясь с беше­ной яростью, граничившей с безумием, перекрыли дорогу. Кау­дильо обрушил на них остатки своих эскадронов и, подбадривая кавалерию призывами и личным примером, еле пробился сквозь полчища индейских воинов, открыв путь своей пехоте к городским воротам, хотя индейцы буквально шли по пятам и не прекращали резню, пока пехотинцы Кортеса не укрылись в Тескоко.

Нецальк и Коанакот не сочли себя достаточно сильными, чтобы попытаться тут же изгнать испанцев, и, расположившись лагерем на некотором расстоянии от города, послали гонцов в столицу Ацтекского царства с просьбой прислать свежие войс­ка, чтобы в конечном итоге исполнить свой замысел.