Пышный праздник, устроенный хозяином асьенды

Праздник, который ежегодно устраивал хозяин для своих пеонов, был целым событием в монотонной жизни индейцев. Он лежал в основе местного летоисчисле­ния как самая выдающаяся достопримечательность. Уборка картофеля начиналась ровно за два месяца до праздника, а сев — через две недели после него. Такой- то женился на такой-то за полтора месяца до праздника, а какой-то умер три месяца спустя.

Приготовления к знаменательному дню начинались задолго. Особенно старательно готовились девушки, да и юноши тоже. Девушки шили новые платья. Вечерами молодежь собиралась и разучивала танцы и песни. А после праздника разговоров и воспоминаний хватало на многие месяцы, и чем больше случалось драк и ссор, тем дольше не умолкали языки, тем ожив­леннее были пересуды.

Нужно сказать, что хозяева не скупились, чтобы как можно пышнее отметить торжественную дату. Они помнили о каждой мелочи; их кошелек всегда был открыт, лишь бы праздник удался на славу. Заранее на­нятая чичера привозила громадные запасы мукху. Не­сколько дней подряд в кухне господского дома кипели необъятные котлы, а потом ароматный напиток разливался в множество пузатых кувшинов. Из города прибывали ящики с толстыми восковыми свечами, бу­мажными цветами для украшения церкви и вино для мессы, а также объемистые бидоны со спиртом для пео­нов. Чичу пили только хозяева и почетные гости, ин­дейцам же благородный напиток не выдавали. И хотя именно их предки оставили человечеству это бесценное наследство, пеоны должны были довольствоваться глот­ком спирта. Причем угощались лишь мужчины, а их жены и дети не получали даже этой маленькой радости. Спирт стоил дешево и действовал безотказно. Разу­меется, для индейцев покупали неочищенный, но сходил и такой; как известно, они неприхотливы.

Последние перед праздником дни были особенно го­рячими. Понго, митани и старшие слуги буквально с ног сбивались. Приезжали пиротехники, нагруженные ящи­ками и свертками. Управляющий носился, добывая де­нег на праздничные расходы. В господском доме гото­вили комнаты для гостей и наводили чистоту на хозяй­ской половине. Украшали церковь, собирали хворост для костра, который запылает в предпраздничную ночь. Шли последние репетиции танцев, церковный хор надрывался от усердия. Благодарные пеоны готовили для хозяев подарки.

И вот начинали съезжаться гости. Зеркала отражали холеные лица, безукоризненные проборы, пышные при­чески, ароматные цветы в благоухающих руках. В ком­натах раздавались нежные, мелодичные голоса, шуршали роскошные платья. Прибывали существа из другого мира — кхапахкуна.

С тех пор как Митмаяма появилась в селении, чичеру из города не приглашали. Митмаяна, как вскоре выяснилось, знала секрет первоклассной чичи, какую пили только счастливые жители долины. Ее чичу оце­нили по достоинству самые привередливые гости. Она обладала чудесным свойством: чем больше ее пили, тем она казалась вкусней и тем сильнее становилась жажда. Митмаяне, однако, ни разу не удалось отведать своего божественного напитка, так как в день праздника никто о ней не вспоминал. А как ей хотелось принести Симу хоть стаканчик, однако это было почти невозможно. Как- то Вайра решилась и, окончив работу, отлила немного чичи в кувшин. Она собиралась отнести ее к себе в хи­жину, чтобы чича настоялась. Довольная Вайра подни­малась по склону горы и думала, как обрадуются Симу и его старая мать, когда попробуют чичу. Она почти до­бралась до вершины, и вдруг от кустарника отделилась зловещая фигура ньу Исику.

- Что у тебя в кувшине?—спросил он тоном, не предвещавшим ничего доброго.

- Немного кхеты, папасуй, — дрожащим голосом ответила Вайра. — Для ребятишек...

- Ты еще лжешь, воровка! — заорал молодой хозяин и, вырвав из рук женщины кувшин, разбил его о камни.

Но этим дело не кончилось. Ньу Исику был не из тех, кто отпускает виноватого без наказания. Он заста­вил Вайру возвратиться в асьенду, запер ее в погребе и продержал до утра. Когда Вайру выпустили, она по дороге домой поцеловала нательный крест и поклялась, что никогда ни Симу, ни его мать не услышат даже за­паха чичи, приготовленной в асьенде, она сама пригото­вит им такую чичу, которой хозяева никогда не пробо­вали. Не беда, если придется потратиться, да и времени уйдет, наверно, немало.

И вот однажды утром Вайра оседлала лошадь, при­торочила к седлу ягненка и, не отвечая на вопросы Симу, поехала в селение. Вернулась она без ягненка, но с боль­шим мешком превосходной маисовой муки. Вайра тща­тельно выбирала муку, так как от ее качества зависит вкус чичи. Несколько вечеров подряд Вайра, позвав на помощь соседок и подружек, готовила мукху. В сле­дующее воскресенье удивленные прохожие увидели, что Вайра вернулась с новой покупкой, на этот раз она при­везла громадный котел. А наутро перед хижиной мамы Катиры запылал костер, здесь уже заговорили не только соседи, но и жители самых дальних хижин. К заходу солнца во дворе собралась целая толпа девушек и парней. Парни бренчали на своих чаранго, девушки звонко смеялись. Молодежь помогала таскать воду, со­бирать хворост и поддерживать огонь. Прибежали ребя­тишки с тутумами в руках в надежде поживиться ханчхи или кхетой. Вайра невольно вспомнила время, когда она раздавала эти лакомства голодным ребятишкам во дворе доньи Элоты, и сердце ее наполнила тихая грусть. Как сияли их худенькие мордашки! И она старалась, чтобы всем досталось поровну, чтобы все были довольны.

Пока Вайра занималась приготовлением чичи, неза­метно подошел день рождения Симу. Однако чича еще не совсем поспела. Кроме того, нужно было идти на работу. Разве может пеон не выйти в поле? Неприят­ностей потом не оберешься. И гости все равно не при­шли бы. Кто из пеонов осмелится ослушаться хозяина? Решили перенести семейное торжество на ближайшее воскресенье. Первым почетным гостем было солнце, ко­торое приветливо грело своими яркими лучами. Зато ветер, наверно, счел себя обиженным, он дал волю дурному настроению, бушевал в горах, а вниз и не по­думал спуститься. Стараясь смягчить неучтивость ста­рика, младший из его детей—легкий бриз — приятно освежал лицо. Так начался этот веселый день, Вайра суетилась по хозяйству, но радость переполняла ее сердце. В котлах уже варились кролики и куры. Под навесом на перекладине висела разделанная туша барана.

Постепенно собирались разодетые по случаю празд­ника гости. Симу и его мать принимали их и усаживали за стол. Митмаяна разносила чичу. Мужчины прищелки­вали языком от удовольствия, а женщины рассыпались в похвалах. Вот и жаркое подрумянилось. И тут все увидели, что к дому подъехал хиляката Ансельмо. По­дарка он не привез.

- Мы рады тебе, тата Ансельмо, — сказала Митма­яна, протягивая ему кружку чичи. — Твой приезд для нас большая честь.

Хиляката смутился. Он нерешительно озирался, не слезая с лошади, выпил чичу и негромко проговорил:

- Меня прислал ньу Исику... Он хочет попробовать твоей чичи.

Вайра нахмурилась.

- Если ты не исполнишь его желания, пеняй потом на себя, сама знаешь, что будет, — сказал хиляката.

- Слишком хорошо знаю...

Митмаяна пошла в кухню и немного погодя вернулась с полным кувшином. Гости уже успели распра­виться с бараниной, не забывая также про чичу, и по­сматривали на котлы с куриным и кроличьим мясом, когда снова раздался топот коня и над забором появи­лось лицо таты Ансельмо.

- Молодой хозяин не захотел пить твою чичу. Ты смешала ее с кхетой. Как тебе не стыдно!

- Что ты, тата Ансельмо! — возразила Митмаяна.— Разве посмеет индианка обмануть хозяина?

- Попробуй сама. Это не та чича, которой ты меня угощала.

- Нет, это та самая. Зачем ты говоришь неправду?

- Лучше не упрямься и дай мне хорошей чичи для молодого хозяина, а то он рассердится.

Не скрывая насмешливой улыбки, Вайра отправилась наливать новую порцию чичи.

После того как тата Ансельмо уехал, гости опять ожи­вились. За курицей доследовало коко де кови [142]. Гости все чаще обращались к кувшинчикам с чичей. Запели чаранго, начались танцы. Один танец Симу станцевал с матерью, другой с женой. Он чувствовал себя счастли­вым, как никогда, и немного пьяным. Вокруг него разда­вались веселые возгласы, не умолкал смех. Вайра неуто­мимо наполняла стаканы гостей.

Внезапно с громким храпом во двор влетел конь ньу Исику. Все вскочили и испуганно прижались к стенам. Молодой хозяин спрыгнул с коня и глазами поискал Вайру среди присутствующих; наконец он заметил ее под наве­сом, она вычерпывала чичу из большого кувшина.

- Ты что, вздумала шутить со мной? — грозно спросил он, подходя к ней вплотную, и, схватив ее за косы, стал трясти. Кружка, которую держала Вайра, покати­лась по земле.

- Нет, нет, папасуй,—лепетала Митмаяна по-испански. — Это получилось случайно... Простите меня, сеньор!

- На этот раз я тебя прощаю, но только потому, что ты готовишь такую чудесную чичу.

Испуганный Симу дрожащими руками расстелил под навесом коврик. Усевшись по-индийски, ньу Исику од­ним духом осушил кружку, поднесенную Митмаяной. Гости поспешили исчезнуть.

- Куда же они все девались? — пробормотал ньу Исику, оглядывая опустевший двор. И сам себе отве­тил:— Разбежались, будто цыплята при виде коршуна.

Он вынул портсигар и, щелкнув зажигалкой, жадно затянулся ароматным дымом.

- Угощайся, — протягивая портсигар Симу, сказал он небрежно, — закуривай.

- Бог воздаст тебе за твою доброту, папасуй, — по­благодарил индеец, неловкими пальцами беря сигарету.

Ньу Исику не торопясь, медленными глотками сма­ковал чичу, он даже причмокивал и одобрительно пока­чивал головой. Выпив, он возбужденно потер руки и про­говорил:

- Никогда в жизни я не пил такой чичи.

Митмаяна налила еще. Ньу Исику постепенно смяг­чался, а после третьей кружки совсем расчувствовался. Он очень раскаивается, что был таким жестоким. Честное слово, ему до сих пор жаль ту девчонку, которая подвер­нулась ему там, в горах... Но больше он не трогает мало­летних. Сейчас он почти перестал бить женщин и приста­вать к митани... На то у него есть причина... И молодой хозяин опять хлебнул из кружки.

- Пей и ты, — обратился он к Симу. — Почему бы тебе не выпить со мной? В конце концов я всего-навсего внук старого кожевника Ботадо Кантито, крещенного в дубильном чане... Пей, чего там! И жена твоя пусть тоже пьет... Знаешь, она у тебя красивая... и еще совсем молодая. Она нравится мне, очень нравится... Ты уходи, а она пусть придет сюда...

- Ты шутишь, папасуй!.. Я не верю... Ты шутишь...

- Не веришь, глупый индеец? Думаешь, я шучу? — лихорадочно горевшими глазами он смотрел в сторону Вайры.

А Вайра уже давно почуяла опасность и совсем не пила. Подавая ньу Исику очередную кружку, она дер­жалась настороже и, когда хозяин бросился на нее, ловко увернулась и выскочила из-под навеса. Спотыкаясь, он погнался за ней. Она выбежала за ограду и со всех ног помчалась к ущелью. Вайра слышала за спиной шумное дыхание ньу Исику, но расстояние между ними увеличи­валось. Преследователь потерял ее из виду и, решив, что она упала, ускорил бег. Оказалось, что она спрыгнула с уступа и скрылась. Бессмысленно было искать ее в ущелье, заросшем густым кустарником. Он побрел обратно к хижине с намерением найти какую-нибудь другую женщину. Но хижина была пуста. Никого. Ни детей, ни старухи, ни этого дурака Симу... Увидев в углу кувшин, он ударил по нему ногой. Кувшин перевернулся, полилась вода. Тогда он принялся швырять и колотить все, что попадало под руку. Потом вышел под навес и перебил там всю посуду. Остатки чичи ручьями растекались по земле. Он почувствовал страшную усталость и сел отдохнуть среди липких луж. Ему захо­телось пить, но всю чичу он расплескал, воды тоже не осталось. Хозяин с трудом взобрался в седло и, огрев коня так, что тот заплясал на месте, поскакал домой.

Ньу Исику прямо озверел от ярости. Какая-то грязная индианка посмеялась над ним, над своим всемогущим господином, — вместо чичи прислала ему кувшин кхеты, будто он ребенок. Ладно, он ей покажет, какой он ребенок. Она еще не раз вспомнит о своей шутке.

Не прошло и недели с этого злополучного дня, как один из хилякатов заметил овечку из отары Митмаяны, спокойно пощипывавшую овес на краю помещичьего поля. Через несколько минут хилякаты уже гнали всю отару в имение. Сиса и Пилуку в слезах прибежали к матери с этой страшной вестью. Митмаяна побледнела. Сначала она накинулась на провинившихся детей, а потом рас­плакалась. Она боялась показаться на глаза хозяину и попросила маму Катиру пойти в асьенду и упасть в ноги ньу Исику, чтобы он вернул овец, но старуха лежала в постели, охала и жаловалась на поясницу.

Ньу Исику принял Митмаяну в конторе и был совер­шенно спокоен.

- За потраву отработаешь у меня неделю, — сказал он по-испански, — тогда получишь своих овец.

Возражать хозяину не полагалось. Индианка опу­стила глаза в знак повиновения. Первый день она прово­зилась на кухне, стараясь приготовить блюда повкуснее и смягчить сурового ньу Исику. Она сама подавала ему. Он поел с удовольствием и похвалил Вайру, сказав, что она готовит лучше Робусты. После ужина хиляката тата Ансельмо отвел женщину в летнюю спальню молодого хозяина и запер ее там. Вайра хорошо знала, что это значит. Так просто сюда женщин не запирали. Посте­пенно, однако, Митмаяна успокоилась. Не впервой ей приходилось защищать себя. Время тянулось мед­ленно. Вот пропели петухи. Застрекотали цикады, послы­шалось томное кваканье лягушек. Потом жалобно за­блеяли голодные овцы. Ее овцы. У Митмаяны от жа­лости сжалось сердце. Потом все смолкло. Только цикады гремели не умолкая... Было уже поздно. В груди Вайры затеплилась надежда, что хозяин не придет. Щелкнул замок. Дверь открылась и захлопнулась. Мит­маяна слышала его прерывистое дыхание. Чиркнула и зажглась спичка. Она увидела молодого хозяина. Бросив спичку, он налетел на Митмаяну. Но не тут-то было. Она не такая, как другие митани. Она боролась.

Темнота помогала ей. Она была сильна и ловка, а он еще очень молод. Она вырвалась и не дыша притаилась у другой стены. Он зажег вторую спичку, и снова завязалась молчаливая отчаянная борьба. Вайра опять вы­рвалась. Он понял, что в темноте с ней не справиться, и выбежал. Она подумала, что хозяин больше не вернется, но жестоко ошиблась. Он пришел с лампой и кнутом, старым знакомым Вайры. Сильный удар ожег ее тело, потом удары посыпались один за другим. Вайра не про­ронила ни звука, только закрыла лицо руками, как в дет­стве, когда ее избивала донья Элота. Вот кнут обвился вокруг ее руки, и она, не понимая, что делает, схватила его. Напрасно ньу Исику дергал за рукоятку, Митма­яна не выпускала кнута. Он тянул его к себе, она к себе. Неожиданно ньу Исику выпустил кнут, и Вайра, поте­ряв равновесие, упала. Он кинулся к ней. Лежа, она не могла сопротивляться с прежним упорством, молодой хозяин яростно сдавил ее нежную шею. Женщина на­чала задыхаться, силы оставили ее...

Целую неделю промучилась Митмаяна в господском доме. К себе она возвратилась с поредевшей отарой, несколько овец пало от голода. Вечером бедная жен­щина все рассказала Симу. Она горько проплакала всю ночь, но Симу не плакал. Сжимая кулаки, он медленно и глубоко дышал, оцепенев от горя, от сознания соб­ственного бессилия...

А жизнь текла своим чередом. По утрам Симу вместе с другими пеонами шел на работу. Ньу Исику охотился, подстреливая птиц на лету, бил хлыстом недовольных и грудью коня сшибал с ног ленивых. Кончилась посадка картофеля, потом посеяли овес. Пришло время сажать бобы. Только управились с ними, уже пора приниматься за ячмень, а там и за люпин. Кончили сеять люпин — пора начинать уборку ранних культур, а потом и поздние созрели.

Когда идет дождь, солнце не светит. Даже луна от­дыхает, не каждую ночь, она появляется на небе. Но идет ли дождь или сверкает солнце, светит ли луна или черные тучи заволакивают небо, индейцы все равно должны выходить на поля асьенды, должны поливать своим потом чужую землю, наполнять закрома хозяина, оберегать его склады, его сон и покой. Индейцы не знают отдыха, и в награду за это им не дают ничего.

Приближался праздник, который ежегодно устраи­вали хозяева, но на этот раз не могла Митмаяна гото­вить чичу для ньу Исику, на это у нее были весьма веские причины, и она решила сослаться на свое поло­жение. Все в селении знали, что скоро Вайра будет рожать. Хилякате, которого прислали за ней, она пере­числила все свои болезни: мало того, что она на сносях, у нее еще и голова болит, и легкие не в порядке, и желу­док, и почки, и сердце... Она и шагу не может сделать... Хилякату ей удалось убедить, но ньу Исику не был столь легковерным. Он сам явился за ней. Хозяина она убеждала не столько словами, сколько слезами.

- Ты будешь варить чичу, и все тут,—твердо сказал он по-испански. — Иначе нам нечего будет пить. Сама знаешь, что на праздниках мы пьем только твою чичу.

- Пригласите чичеру из города, ньу Исикуй...

- Ну, хватит болтать! Я приехал не для того, чтобы тебя уговаривать, собирайся, поедешь со мной.

- Я не могу, ньу Исикуй... Не могу... Ты же знаешь, раньше я не отказывалась.

- Меня это не касается! — завопил он и полоснул ее хлыстом по лицу.

- Убейте меня, но я не могу! — Вайра вскрикнула и забилась в угол сарая. Двое хилякатов, приехавших е хозяином, соскочили по его знаку с коней и вытащили Митмаяну на середину двора. Они бросили ее на землю и задрали юбки. Не слезая с седла, ньу Исику высек ее кнутом, которому мог позавидовать любой палач. Она молчала. Ни единый стон не сорвался с ее уст.

- Ну, вставай, — сказал наконец ньу Исику. — Мой кнут отделал тебя на славу.

Вайра продолжала молчать и тогда, когда ей связали за спиной руки, но, когда она увидала, что ее обматы­вают лассо, чтобы прикрепить к седлу, она сказала:

- Не тащите меня. Я пойду.

Занятая приготовлением чичи, Вайра не могла даже на ночь возвращаться домой. Встревоженный Симу кру­жил около асьенды. Хозяин даже решил, что он хочет его обокрасть. Ньу Исику распорядился оставить Митмаяну в кухне на все праздники. Даром что ли она была лучшей кухаркой в округе? Лучше Робусты. В летнюю спальню ее больше не запирали, на сей раз ее не для того привели в асьенду. И все же на сердце у Вайры было неспокойно. Правда, над ней не издевались, как тогда, но праздник уже близко, а Сиса без нее не выучит песен для Санто-Эспириту. Ни мама Катира, ни Симу не смогут ей помочь. Кроме того, нарядная льихлья девочки не довязана, и осталось-то совсем немного — да, видно, не придется дочке пощеголять на празднике в новой накидке.

Сиса очень расстроилась, узнав, что к празднику мать не вернется из асьенды. Вместе с матерью она разучивала старинный танец и песенку для выступления на празднике Санто-Эспириту. Что же теперь будет? А льихлья? Впрочем, льихлью довязала мама Катира, и получилось совсем неплохо. А песенку она разучивала сама, как могла, и ее детский голосок лился, будто звон­кий, чистый ручей. Но настроение Сисы сразу порти­лось, даже слезы выступали у нее на глазах, когда она вспоминала, что петь ей придется одной.

Как-то вечером в канун праздника она вместе с отцом отправилась полюбоваться фейерверком и тут ей в го­лову пришла счастливая мысль.

- Татай, — вкрадчиво проговорила девочка, — а ты не хочешь петь вместе со мной?

- Что ты, доченька, я и понятия не имею, что там поют, — со вздохом ответил Симу.

Ночь была на редкость светлой и ясной. Небо укра­силось яркими звездами. Просьба дочери, ее слезы тро­нули Симу, и он решил танцевать с ней. Он стал тихо напевать полузабытые мелодии, чтобы освежить их в па­мяти. Когда-то он знал их, и в год, когда был вынужден уйти в город, выступал на празднике с Робустой. Ка­кой чудесный был тогда день... А потом, после празд­ника, они возвращались в селение, и он затащил Робусту в пещеру, он не мог совладать с собой...

У часовни вспыхнули огромные кучи хвороста. Пламя ревело, как дикий зверь, и раскаленными языками лизало вечернее небо. Высоко взлетали и гасли среди звезд весе­лые искры. Отовсюду к кострам сходились толпы людей. У входа в часовню мелькали какие-то причудливые тени. Но вот, треща и рассыпаясь на множество разноцвет­ных огоньков, взвилась первая ракета. За ней вдогонку полетели другие, блестящие, с большими пышными хво­стами.

Сиса, широко открыв глаза, любовалась чудесным зрелищем, которое можно увидеть раз в году. Вдруг раздался страшный грохот, взметнулся сноп искр, и среди разбегавшейся во все стороны испуганной толпы запрыгали, с шумом разрываясь и обливая людей холод- . ным огнем, пестрые шутихи. .Возникшая было паника скоро улеглась, повсюду раздавался смущенный смех, слышались веселые восклицания. В толкучке Сиса поте­ряла отца и теперь никак не могла его разыскать. Пло­щадь перед часовней кишела людьми. Свет костров пля­сал на лицах, превращая их в фантастические, насме­шливые маски. Праздник в асьенде «Ла Конкордия» славился далеко вокруг, на него сходились индейцы из многих окрестных поместий — на площади яблоку было негде упасть.

Сиса обегала всю площадь от часовни до спуска в ущелье, но отца так и не нашла. Ей стало жутко. В это время раздался новый взрыв, его приветствовали радост­ным смехом и одобрительными возгласами. Из толстых трубок с шипеньем вылетали ракеты и взвивались в небо, оставляя за собой красные, желтые, фиолетовые и синие следы.

Сиса продолжала искать отца. Она пыталась звать его, но вокруг стоял невообразимый шум, и девочка сама себя не слышала. Сиса совсем растерялась и тихо, жа­лобно заплакала. Яростно мыча, брыкаясь и мотая го­ловой, на площадь выскочил бычок, на его рогах рвались петарды. Толпа раздалась. Сиса побежала вместе со всеми и с размаху уткнулась в чей-то большой и мягкий живот. Это была Вайра.

- Глупышка! Ты убьешь меня... — ласково упрек­нула она дочку.

- Я потеряла папу, — едва лепетала Сиса, испу­ганно прижимаясь к матери и заливаясь горькими слезами.

Мать успокоила Сису, вытерла ей глаза, и они по­шли к часовне.

- Он, должно быть, там, — уверенно сказала мать.

И в самом деле, Симу ждал их. Он стоял у часовни и держал за руки обоих мальчиков. Семья обогнула часовню; в кустах у задней стены мать припрятала бога­тое угощение: целую миску еды и бутылку чичи. Еда и чича со стола кхапахкуна! Симу вспомнил далекие вре­мена, когда молоденькая кухарка из богатого дома приносила во флигель кушанья для него и для доброго старого понго.

Они сидели на траве и с аппетитом закусывали. Здесь они были одни. По ту сторону часовни продолжали взрываться шутихи и, пугая людей, носились обезумев­шие бычки, а сюда доносился лишь смутный гул голосов. Симу посмотрел на жену. Даже при слабых отблесках разноцветных огней он заметил, как плохо она выглядит. Она говорила каким-то монотонным равнодушным голо­сом, похвалила маму Катиру за то, что она довязала льихлью, и согласилась с Сисой: никто лучше Симу не сможет спеть и станцевать в паре с ней.

Наступило праздничное утро. Мать все еще была в асьенде, и Сиса с рассвета принялась за работу. Она помогала маме Катире на кухне, потом вымыла братьев в источнике Инкавакхана и одела их, как могла. Скоро все были готовы, чтобы идти на праздник. Сиса наряди­лась в новую юбку, надела шляпу так, как ее носят женщины долины, полюбовалась своими бадановыми ботинками и накинула льихлью, связанную руками ма­тери и мамы Катиры. В праздничном наряде девочка была очаровательна.

Площадь перед часовней наполнилась народом. Яркие льихльи, пышные юбки и полосатые пончо перели­вались на солнце пестрыми красками. На усталых зем­листых лицах, как горный цветок на серых мшистых камнях, расцвели радостные улыбки. Толпа глухо гу­дела. Парни заигрывали с девушками, легонько пощи­пывали их и получали в ответ звонкие затрещины. Солнце поднялось уже высоко и заливало площадь горя­чими лучами. В круге, который расчистили при помощи кнутов, люди в масках чертей танцевали фантастические пулипули [143] под свист пинкильо[144]. Звучали грустные старинные мелодии, вздрагивали на затылках танцоров пучки раскрашенных перьев. Другие танцоры, одетые воинами, под звуки круглых антара [145] исполняли танцы, воскрешавшие былую славу древнего народа. Молодые женщины в живописных одеждах, напоминавшие бу­кеты диких цветов, раскачивались в такт музыке. В их глазах и днем таился глубокий мрак ночи, а гибкие тела гнулись, как тростник под дуновением весеннего ветерка.

Но вот шум начал затихать, в воротах часовни пока­залась процессия. На площади загрохотали петарды, на колокольне зазвонили колокола. Над толпой плыл Санто- Эспириту, а за ним Сан-Исидро.

Санто-Эспириту был изображен могучим стариком с розовыми щеками и волнистыми седыми кудрями, обрамлявшими желтоватую блестящую плешь. Он вели­чественно восседал, и холеная борода цвета морской пены лежала у него на коленях. Над головой святого неподвижно парил белоснежный голубь. Однако Сан-Исидро выглядел еще более внушительно, и глаза всех присутствующих сразу обратились к нему. Поистине он был великолепен! Как живой, плыл он над восхищен­ными людьми, его божественные черты дышали совер­шенством, а глаза светились неземным огнем. Казалось, он вот-вот заговорит. Святой был одет в роскошный костюм для верховой езды. На ногах красовались кожа­ные ботинки со шпорами и лакированными крагами. Накрахмаленная манишка, как панцирь, закрывала его грудь. Шею стягивал белый воротничок, какой носят с фраком. Вокруг горла святого был обмотан вигоневый шарф. Голову покрывала защитного цвета фетровая шляпа с необъятными круглыми полями, совсем как у бойскаутов. На поясе Сан-Исидро висел индейский вязаный мешочек для коки. В правой руке он держал связку ячменных колосьев, отлитых из золота, а в ле­вой— искусно сделанный маленький плужок. Не только индейцы, но и кхапахкуна восторгались туалетом свя­того; один господин все время наводил на него фотоап­парат и щелкал без конца.

Когда процессия кончила свой путь, Санто-Эспи­риту мирно возвратился в часовню, а Сан-Исидро повел в свои владения музыкантов, хозяйских гостей и толпу индейцев. Носилки со святым остановились на ближай­шей вершине, откуда он благосклонно рзирал на окрест­ности из-под полей бойскаутской шляпы. Чуть пониже отмахивалась от мух упряжка волов, их рога были украшены букетиками цветов, а на ярме трепетали ма­ленькие национальные флаги. Доктор Кантито, будто со­вершая священный обряд, эффектным жестом взялся за рукояти плуга и с грехом пополам провел кривую борозду. Его сменил тата священник, потом кто-то из высокопоставленных гостей, затем настала очередь Данте-Исидро, а за ними и хилякатов. Староста ходил за плугом, разбрасывая удобрения, а его супруга кидала в борозду семена. Певчие, расположившись вокруг ста­туи Сан-Исидро, без передышки пели хвалебные гимны.

По окончании обряда освещения сева хозяева и их гости поклонились фигуре святого, и он в окружении индейцев тронулся в обратный путь. Воцарилась обыч­ная на всех праздниках сутолока. Тут Сиса напомнила отцу, что пора начинать. У входа в часовню Симу купил две свечи. Несколько пар уже пели и танцевали перед изображением Санто-Эспириту. Коленопреклоненные женщины, сложив руки на груди, с тихим плачем изли­вали ему свои жалобы. У одной украли ягненка, у дру­гой в прошедшую ночь кто-то выкопал весь картофель, у третьей сын, не выдержав жестокостей ньу Исику, убежал неизвестно куда... Симу зажег свечи, отдал одну дочери, взял Сису за руку, и они запели:

Крысы нос тебе отгрызли,

За спиною горб торчит.

Сиса изящно и легко танцевала в такт песенке. Девочка всем существом отдавалась ритму мелодии, низкий голос Симу вторил ей будто издалека.

Их голоса сливались с голосами других пар, с бор­мотанием молившихся женщин. Но Сиса слышала только свой голос, видела только святого.

Ты закрой свой рот слюнявый,

К деньгам руку не тяни.

Девочке казалось, что старик на холсте внимал ей с благосклонным сочувствием. Чуть заметная улыбка тронула его тонкие губы; казалось, еще минута — и он протянет ей руки. Голос девочки звучал сильнее, движе­ния становились изящнее:

Правое ухо твое разодрано,

Морда мышиная будто обглодана,

Ты как лиса с хвостом ободранным,

Э-гей, Эспириту, святой старичок.

Ты как старый осел упрямый,

Твой левый глаз вытекает, дырявый,

Вот какой ты противный, корявый.

Э-гей, Эспириту, святой старичок!

Санто-Эспириту по-прежнему не сводил с Сисы одоб­рительного взгляда. Еще бы! Никто не пел и не танце­вал лучше ее, она была уверена в этом. Недаром он ей улыбнулся. Да, он потихоньку улыбнулся ей одной...

Солнце садилось. С гор веял ласковый вечерний вете­рок. Пеоны со своими семьями постепенно сходились в круг перед господским домом. Симу с дётьми тоже при­шел. Посередине двора на грудах тлеющих углей жари­лись туши лам. Приятно пахло подгоревшим мясом. Индейцы из соседних поместий, с завистью оглядываясь, потянулись по горным тропам к своим далеким хижинам, Хилякаты, ловко орудуя ножами, делили туши, выдавай каждому по равной порции мяса. Тут из кухни выбежал взволнованный понго, он громко звал Симу, и тотчас же его крик подхватили все индейцы. Симу, расталкивая людей, бросился к кухне. Сиса и мальчики с плачем по­бежали вслед за ним. На пороге кухни его встретили жалобные стоны. Он сразу понял, в чем дело. Она и тогда стонала так же... Там, на городском тротуаре, родился Пилуку. А сейчас роды начались на кухне у кхапахкуна...

---

[142] Блюдо из кролика, приправленное ахи (кечуа).

[143] Танцы мужчин в женских одеждах (кечуа).

[144] Флейта (кечуа).

[145] Музыкальный инструмент, напоминающий барабан.