Сообщение об ошибке

Notice: Undefined variable: n в функции eval() (строка 11 в файле /home/indiansw/public_html/modules/php/php.module(80) : eval()'d code).

...Гватемала всегда в моем сердце

Сборник ::: Приглашение к диалогу. Латинская Америка: размышления о культуре континента ::: Л. Кардоса-и-Арагон

ЛУИС КАРДОСА-И-АРАГОН[55]: «...ГВАТЕМАЛА ВСЕГДА В МОЕМ СЕРДЦЕ»[56]

— Я буду говорить сегодня здесь не только о Гватемале, но и о Мексике. Как вам известно, долгие годы — так уж сложи­лась судьба — мне пришлось провести в Мексике. В 1944 году я возвратился к Гватемалу, однако после свержения демократического правительства Хакобо Арбенса вновь ока­зался вне родины. В Мексике прошла моя жизнь, здесь я много работал в области культуры. Ныне веду научную работу в Институте эстетики при Национальном автономном универ­ситете Мексики.

Я принес вам любопытный документ, опубликованный одной мексиканской газетой и затем перепечатанный в газете «Эксельсиор». Это манифест «Гватемальской армии бедня­ков». Манифест рисует панораму социально-политической борьбы не только в Гватемале, но и на большей части нашего континента. Революционное движение в моей стране расши­ряется. В нем принимают участие самые различные слои гва­темальского народа — от индейцев, проживающих в горах и лесах, от жителей небольших селений до профессоров уни­верситета.

Полагаю, что в Гватемале скоро развернется, как и в Саль­вадоре, политическая борьба широких народных масс, потому что те изменения, которые принесла в Центральную Америку никарагуанская революция (а она стала важным импульсом и оказала большое влияние на всю Центральную Америку, и в особенности на Гватемалу и Сальвадор), показывают, что перемены зреют, что борьба (может быть, и жестокая) близит­ся, так как силы сопротивления растут. Вспоминаю кадры телехроники о войне в Никарагуа. Она стала подлинно народ­ной войной, всколыхнувшей всю страну. Помню кадр: маль­чик на баррикадах, с кирпичом в руке, и другой мальчик, с автоматом: в минуту затишья он играл в игрушки... Это дает нам представление о всенародном характере никарагуанской революции. Для нас это хороший урок, и мы надеемся, что он будет правильно использован...

Всю свою жизнь я тяжело переживаю поражение гвате­мальской революции. После контрреволюционного перево­рота в 1954 году я опубликовал книгу «Гватемальская револю­ция», которая впоследствии неоднократно переиздавалась. В ней дан подробный анализ борьбы, наши действия, вызван­ные вероломством империализма, исследуются как бы изну­три.

—  Мы публиковали воспоминания члена редколлегии нашего журнала Н. С. Леонова, который встречался с Че Геварой в Мехико. Гевара, находившийся в Гватемале в последние недели перед интервенцией, считал, что борьбу можно было продолжать.

— Я не был лично знаком с майором Геварой, хотя знал о его пребывании в Гватемале. Во время одного из моих приездов на родину молодые люди, руководившие тогда Домом гватемальской культуры[57], обратились ко мне за сове­том: «У нас здесь появился один аргентинец, врач по профес­сии. Очень странный, мы его совсем не знаем. Ему негде жить, и он просит разрешения остановиться здесь». Я отве­тил: «Я тоже с ним не знаком, но все-таки примите его». И хотя мы с ним так и не познакомились, каждый раз, когда на Кубе он встречал мексиканца или гватемальца, Че, уже будучи государственным деятелем, говорил: «Увидите Кардосу-и-Арагона, передайте ему привет — он помог мне найти кров в Гватемале».

— Вас, возможно, заинтересует эпизод, рассказанный Геварой Леонову, потому что он представляет интерес для истории Гватемалы. Спустя несколько дней после вступления в Гватемалу наемников во главе с Кастильо Армасом группа пьяных бандитов нанесла оскорбление гватемальским каде­там. Начальник военного училища вывел ночью личный состав курсантов в город и арестовал ядро «армии» Армаса. Комментируя этот факт, Гевара говорил: «Надо было Арбенсу или кому-нибудь другому из руководителей свергну­того правительства выйти из своего дипломатического убежи­ща, поздравить полковника с победой, назначить его министром обороны и идти вместе вперед».

—Да, кадеты военного училища фактически разбили тогда наемников. Это движение получило впоследствии назва­ние «Движение 2 августа». Но у них не было никакой полити­ческой подготовки, и их легко обвели вокруг пальца, так что они не добились успеха.

Вообще в революционном движении 1944—1954 годов нами было допущено множество ошибок. Большинство воен­ных, которые принимали в нем участие, составляли костяк прежней армии. Но мы называли их «армией революции», а Арбенса — «солдатом народа». Происшедшие с тех пор изме­нения в характере армии Гватемалы состоят в том, что, как и в ряде других стран, она не только охраняет интересы буржу­азии и транснациональных монополий, но ее верхушка сама принадлежит к олигархии.

С 1954-го каждые четыре года в Гватемале, точно так же, как это было при Сомосе в Никарагуа, проводятся так называ­емые «выборы», которые ничего не меняют в стране. По-прежнему царит режим свирепой тирании. Правители Гватемалы не боятся никакого международного расследования положе­ния политзаключенных, потому что их, как таковых, и нет — все они на кладбище, у нас есть «лишь» политические убий­ства.

Заявления президентов о том что в Гватемале идет про­цесс демократизации, просто фарс, «шоу»... В прекрасной книге Э. Галеано «Вскрытые вены Латинской Америки» под­робно показано, например, что 1966—1970 годы — время правления «гражданского» диктатора Монтенёгро — были периодом наиболее разнузданных политических убийств, самым кровавым четырехлетием в истории нашей страны.

Все разговоры о демократизации основывались лишь на том, что Монтенегро не был военным. Но какая разница — военный диктатор или гражданский? Не форма одежды определяет облик президента и режима. Самым значитель­ном, самым демократичным государственным деятелем Мексики после Бенито Хуареса был генерал Карденас.

—Каково положение Университета Сан-Карлос?

 — Наш университет по статусу является автономным университетом и в своей деятельности достаточно независим. Он всегда боролся на стороне народа, многие профессора подвер­гались преследованиям, многие были убиты или занесены в списки подлежащих уничтожению. И поскольку эти «приго­воры» приводятся в исполнение, ученые покидают страну Нынешний ректор университета даже был вынужден обра­титься в ООН за защитой.

— На кого чаще всего обрушиваются репрессии?

— У нынешних правителей Гватемалы разработан «се­лективный» метод выбора жертвы: когда видят, что кто-нибудь выделяется из массы в профсоюзах или в какой-либо иной организации, его уничтожают. Например, в 1978 году был убит генеральный секретарь Федерации университетских студентов за его «инакомыслие» — разумеется, с правитель­ственной точки зрения. Если кто-то из профсоюзных лидеров начинает пользоваться авторитетом и возглавляет борьбу за права трудящихся, его тоже убивают.

Но все же борьба ширится. Бурные процессы охватили и деревню. Происходит быстрая «политизация» крестьян. Рево­люционным силам удалось привлечь к участию в борьбе и индейцев. Партизаны, имеющие университетское образова­ние, овладели языком индейцев и уже в течение шести лет ведут среди них политработу.

— Мы знаем, что часть вашей жизни связана с дипломати­ей, в частности с работой в Советском Союзе.

— 22 октября 1944 года, через два дня после начала гвате­мальской революции, на самолете, который предоставил мне генерал Карденас, я прилетел в мексиканское местечко Тапачулу и пересек с винтовкой в руке границу Гватемалы. На родине был избран в Национальный конгресс. Тогда было принято два моих предложения: объявить 1 Мая националь­ным праздником и установить дипломатические отношения с Советским Союзом. Однако вновь образованное мелкобуржу­азное правительство Аревало было обеспокоено моей актив­ной политической деятельностью, близостью к трудящимся, к студентам и потому решило выслать меня из страны. Я жил в те времена бедно, трудно, у меня было немало врагов. Аревало обратился ко мне с предложением стать посланником Гвате­малы в Аргентине, представлять на юге континента новый режим: «Поезжайте в Буэнос-Айрес, это крупный культурный центр, расскажите о происшедших у нас изменениях». Я не согласился принять этот пост, мотивируя отказ тем, что лишь недавно вернулся на родную землю и хочу быть в Гватемале. Тогда президент сказал: «Вы много лет провели в Мексике, и у нас не могло бы быть лучшего представителя в этой стране, чем вы: в Мексике у вас налаженные отношения среди деятелей культуры, среди журналистов, интеллигенции». Я ответил: «Именно потому, что я столько лет прожил в Мексике, я был бы там плохим послом». Наконец, мне пред­ложили Францию. Скажу вам, что самое соблазнительное для латиноамериканца — это быть послом в Париже. Но когда я отверг и это назначение, они уже не знали, что еще предложить. И тогда сказали: «В Советский Союз в ранге мини­стра?» «Да!» — ответил я и немедленно выехал в СССР.

На корабле добрался из Стокгольма в один из портов Финляндии, а затем из Хельсинки — поездом в Москву, сде­лав недельную остановку в Ленинграде. Тут я хотел бы рассказать немного о моих тогдашних впечатлениях. Был февраль 1946 года, в гостинице было очень холодно, полагаю, из-за нехватки топлива. В первый же день моего приезда в Ленинград я узнаю, что можно попасть в Театр оперы и балета им. С. М. Кирова на «Хованщину» Мусоргского. Мне дают билеты и говорят, что по выходе из театра будет ждать такси. Еще уходя из гостиницы, я запасся бумажкой, на которой нарисовал улицы, обозначил повороты направо, налево, арки, площади, мосты (в Ленинграде ведь столько мостов!). И вот вечер после спектакля, дьявольский холод, тьма — и ника­кого такси. А я ни слова не говорю по-русски, так же как и теперь... И с бумажкой в руках, ни разу не свернув в сторону, нахожу гостиницу «Астория»...

— Сколько времени вы пробыли в СССР?

— Шесть месяцев. Поводом к прекращению отношений стало сокращение палатой депутатов конгресса Гватемалы бюджетных ассигнований. И хотя фактического разрыва отношений с вашей страной не произошло, после 1946 года посол в СССР больше не назначался.

Когда я получил телеграмму о сокращении бюджета, я послал конгрессу весьма резкое открытое письмо. По прибы­тии в Париж узнаю, что в Гватемале письмо не опубликовано. Но так как архив был со мной, из Парижа вновь посылаю текст письма конгрессу, и на сей раз его публикует одна из газет. Так что по возвращении в Гватемалу я попал в крайне враждебную атмосферу в руководящих кругах.

Хотел бы рассказать также о пребывании в ранге посла в Чили. У власти там тогда находился реакционный президент Гонсалес Видела, Президент Аревало инструктировал: во всех возникающих конфликтах стойко противостоять прави­тельству Чили, в то же время избегая разрыва отношений с этой страной. В одной из телеграмм в Гватемалу я доклады­вал, что положение в Чили осложняется, что, возможно, в здании нашего посольства окажутся политические беженцы, что мне нужна поддержка правительства.

30 марта 1948 года в Боготе открылась IX Панамерикан­ская конференция. От имени Гватемалы я подписал на ней Документ о создании Организации американских государств. В это время и произошли события, известные под названием «боготасо»[58]. Так вот, в организации восстания обвинили... меня. Эти «обвинения» напечатали все газеты Боготы. Созда­лась опасная для меня ситуация. Возбуаоденная толпа реак­ционеров сожгла мой автомобиль, гватемальская делегация разъехалась, но я остался и подписал все последующие документы конференции, уже под тяжестью нелепого обвинения. Естественно, я не мог вернуться в Чили как посол Гватемалы.

— Как возникло такое обвинение?

— В Мексике, в газете «Эксельсиор», появилась заметка подписанная неким Карлосом де Негри. Он был, по всей веро­ятности, агентом ЦРУ и, во всяком случае, шантажистом. «Но­вость» подхватили международные агентства, и в газетах Колумбии она появилась под заголовком «Кардоса-и-Ара­гон — виновник „боготасо”».

— Вас травили как левого деятеля...

— Конечно! Ведь мною была выпущена книга о Совет­ском Союзе — «Возвращение к будущему». Это, быть может, несколько торопливо написанная хроника, своего рода репор­таж, но она проникнута дружеским чувством к советскому народу.

Тогдашнее правительство Гватемалы отказалось предо­ставить мне какую-либо работу. И я вновь уехал в Мексику, занялся там журналистикой, жил в большой бедности, пока не был назначен послом Гватемалы во Франции.

В связи с этим вспоминается еще один, «непротокольный» эпизод из моей дипломатической практики в Париже. Одна­жды, в 1949 году, в дверь моего дома позвонил человек с бородой и усами и спросил: «Вы меня узнаете?» Я долго его рассматривал и сказал: «Нет, не узнаю. Кто вы?» Очень довольный этим, он отвечает: «Я Пабло Неруда! Прошу тебя, укрой меня, я приехал в Париж, чтобы принять участие в I Всемирном конгрессе сторонников мира». А мы с ним были старые друзья. Неруда остался, конечно, жить в моем доме, где пробыл на нелегальном положении около трех недель. Вскоре к нему присоединилась его жена. Вечерами Пабло читал нам еще не изданную тогда «Всеобщую песнь», мы открывали бутылку шампанского и беседовали до самого утра. Незабываемое время!

Неруда беспокоился, сможет ли он выступить публично — ведь он въехал в страну по фальшивым документам. Но с помощью Пикассо и французского поэта Жюля Сюпервьеля удалось все уладить и получить заверения префектуры Парижа в том, что преследовать Неруду не будут. Так Неруда появился на открытии конгресса, где было основано великое движение за мир. Пабло оставил мне тогда на память свои фальшивые документы — удостоверение личности и пас­порт: копии их я передал советскому литературоведу В. Н. Кутейщиковой и Володе Тейтельбойму — он опубликовал их в журнале «Араукария». А подлинники отдам в Музей Пабло Неруды, когда он, несомненно, будет создан в Чили.

— Вы много и плодотворно занимались мексиканской и мировой живописью. Какова современная живопись Мексики? Продолжаются ли традиции великих муралистов?

— Этап мексиканского мурализма полностью совпадает с эпохой революции 1910—1917 годов, со всеобщим политиче­ским подъемом в стране, который, по моему мнению, закон­чился вместе с правлением Лacapo Карденаса. Ныне эпоха мурализма практически завершилась. И хотя стенные рос­писи продолжают создаваться (например, Артуро Гарсиа Бустос расписывает правительственный дворец в Оахаке, на своей родине), в них нет уже тех чувств, которые характеризо­вали творчество великой тройки, да и среда лишена того горе­ния которым были освещены те годы. Но работы Ороско, риверы и Сикейроса пользуются огромной популярностью и сейчас. Во Дворце изящных искусств в Мехико прошла выставка работ Хосе Клементе Ороско, включавшая около 900 его произведений (каталог к ней написан мной). Ранее она демонстрировалась в Париже, затем — в Испании. В насто­ящее время в Мексике большое признание получил талантли­вый живописец Руфино Тамайо. Недавно в Нью-Йорке, в Музее современного искусства Гугенхейма, состоялась круп­ная выставка его работ. В Национальном музее современ­ного искусства в Мексике открылась выставка молодого, но уже всемирно известного художника из Оахаки Франсиско Толедо.

Политическая борьба носит иной характер, изменились средства воздействия на массы. Сейчас политические и социальные идеи наиболее эффективно распространяются средствами массовой информации — радио, телевидением. В мексиканском искусстве есть циклы, которые соответ­ствуют определенной социальной ситуации в стране. Каждое направление принадлежит своей эпохе. Например, такие рус­ские художники, как Малевич, о котором я написал книгу, и его современники, интересны тоже в контексте эпохи вре­мени крупнейших социальных преобразований в России. Неудивительно, что в такие бурные годы яростно спорят о дальнейших путях развития живописи.

Помню открытую дискуссию, которая велась в Мехико в 1937 году в Лиге революционных писателей и деятелей искусства Мексики. В ходе ее я выступал в защиту права художника, стоящего на революционных позициях, на свободу самовыражения. Моим главным оппонентом в тот момент выступал Хуан Маринельо, с которым мы были близкими дру­зьями.

— Расскажите немного о вашей книге, посвященной Малевичу. Как возник ее замысел и какова концепция?

— Я очень много читал о русском и советском искусстве и литературе начала века и первых послереволюционных лет. Мы серьезно спорили в Мексике по тем же проблемам, которые были затронуты на Первом всесоюзном съезде со­ветских писателей (август 1934 года).

Работая над книгой о Малевиче, я много времени уделял вопросу эволюции искусства в период революции. В резуль­тате чего и как именно пришел Малевич к абстрактному искусству...

— Вы рассматриваете творчество Малевича как логиче­ское завершение определенного течения или как отправную точку?

— На этот вопрос отвечает уже само название кни­ги: «Малевич. Заметки по поводу одного дерзания в духе Икара».

— Означает ли это, что вы рассматриваете творчество Малевича как единичное явление?

— Нет, я считаю, что это течение в искусстве имеет глубокие корни. В литературе, быть может, самым выда­ющимся его представителем был Стефан Малларме, чье твор­чество породило множество сложных проблем. У него немало текстов, где он говорит о «магии белого листа», о страхе, который испытывал перед чистым листом бумаги, и о мысли, как его заполнить. Вспоминается также Пикассо, который много работал над этюдами к своим картинам. Он часто говорил мне — я имел счастье быть его другом, — что ему больше всего хотелось, натянув на раму холст или положив перед собой бумагу, нанести на них цветовое пятно. Затем этот мазок сам по себе «требовал» от него еще чего-то, и он наносил мазок другого цвета, и тогда эти два мазка «про­сили» нанести еще одну линию и т. д.

— Ваш интерес к русской живописи простирается и далее периода 20-х годов?

—Да, я стремлюсь по возможности быть в курсе всего, что связано с русской культурой. Всевда питал большую любовь к русской культуре, к русскому народу, к его литературе, с кото­рой, к сожалению, знаком не очень хорошо.

—Поступает ли в Мексику информация о современной советской литературе и литературоведении?

— Весьма недостаточная, и многие интереснейшие книги еще неизвестны мексиканскому читателю. Например, только здесь, в Москве, я прочитал книгу Леонида Гроссмана о Достоевском. Мне кажется, что это одно из лучших произве­дений о великом русском писателе.

—А что еще написано вами в последнее время?

— В одном из крупнейших издательств Мексики, «Фондо культура и экономика», года два назад вышел большой одно­томник «Полное собрание стихов и некоторые прозаические произведения». В нем собрана большая часть моих стихов. Мы, испаноязычные поэты, подходим к поэзии с несколько иных позиций, чем, например, русские поэты. Когда-то суще­ствовало четкое разделение на поэзию и прозу. Но ведь поэзия — это как электричество, это жизненная сила, вопло­щение чувств и воображения. Иногда это удается выразить лучше прозе, чем поэзии. Поэтому в Латинской Америке не редкость, что произведение создается как будто в прозаиче­ской форме, но по существу — это поэзия, а по форме — верлибр, так называемый свободный стих. Мне кажется, что одними из основных книг французского XIX века в этом плане стали произведения Рембо «Сквозь ад» и «Озарения», где стихи вкраплены в основной прозаический текст. Их можно считать самыми выдающимися произведениями фран­цузской литературы прошлого века в жанре стихотворений в прозе. Они повлияли на всю мировую литературу, и мне кажется, что и Маяковский испытал их воздействие.

Мои поэтические произведения, наверно, не очень ясны, думаю, даже туманны. Но стихи на политические темы я не пишу по причинам для меня довольно основательным. Во-первых, потому, что у меня они плохо получаются. Уже одного этого достаточно, чтобы их не писать, не так ли? Во-вторых, я уважаю как саму поэзию, так и читателя, которому была бы адресована такая поэзия. Мои социально-политические тек­сты написаны прозой, их у меня сотни страниц. При этом я стараюсь быть предельно ясным, стремясь к сжатому и про­зрачному слогу.

—А к какому жанру относится ваша книга «Гватемала, линии ее руки» ?

—Я считаю ее книгой эссе с большим поэтическим насы­щением. Но она несет и важное политическое содержание. Однако специально для того, чтобы ее не соотносили с определенным временем, так как она хронологически никак не претендует на злободневность, я не затрагиваю в ней событий гватемальской революции. Параллельно я работал над книгой «Гватемальская революция». Книги эти написаны в совершенно разных жанрах: одна — взращенная на почве поэзии, другая — чисто политическая, ставшая, как мне гово­рят, классическим трудом по истории гватемальской револю­ции. А сейчас у меня вышла новая книга очерков.

— Чему она посвящена?

— В основном я затрагиваю в ней темы развития культу­ры, всего того, что представляется мне ценным в области искусства и литературы.

— Чтобы создать хорошие стихи, по-видимому, не обяза­тельно помнить о своей национальности. Но все же хотелось бы спросить вас: ощущаете ли вы себя гватемальским поэтом? Например, Мигель Анхель Астуриас всегда помнил о своих гватемальских корнях, даже об индейских, Роберто Обрегон Моралес —также. А вы?..

— Мне кажется, тут нет проблемы. Есть произведения, где фольклор занимает главное место. Полагаю, что в фун­даментальных произведениях фольклор вторичен. Но нацио­нальность, происхождение, народ, к которому ты принадле­жишь, — все равно это проявится, даже в самых, казалось бы, абстрактных вещах. Одно из моих сочинений, опубликованное в гватемальском университетском журнале «Алеро» — в номере, целиком посвященном моему творчеству, — называ­ется «Что значит быть гватемальцем». Оно завершается такой стихотворной строкой: «Я гражданин Млечного Пути...» Этой Фразой я раскрываю понятие всемирности человека, после того как говорил о своей принадлежности к определенному народу-племени.

— Возвращаетесь ли вы к гватемальской тематике?

— Я никогда не оставлял деятельности, связанной с моей страной, с моим народом. Я не ощущаю себя изгнанником потому, что Гватемала всегда в моем сердце.


[55] Кардоса-и-Арагон, Луис (р. 1904) — известный гватемальский писатель, эссеист, искусствовед, дипломат. После победы гвате­мальской революции 1944 г. был одним из основателей журнала «Ревиста де Гуатемала», сыграл важную роль в становлении демок­ратической литературы страны, возглавил группу прогрессивных литераторов «Сакер-Ти» («Рассвет»). После поражения гватемаль­ской революции живет в Мексике. За большие заслуги перед мек­сиканским народом награжден орденом «Ацтекского орла». Среди публицистических произведений писателя наиболее популярны «Гватемала: линии ее руки» (1955, рус. пер. 1983), «Гватемальская революция» (1955) и книга, посвященная Советскому Союзу, — «Возвращение в будущее» (1948).

[56] Интервью, данное в редакции журнала в конце 1979 г.

[57] Дом гватемальской культуры — объединение прогрессивных гватемальских писателей, созданное после победы революции 1944 года.

[58] «Боготасо» — народное восстание в Колумбии. Оно нача­лось 9 апреля 1948 г., в день открытия ix Панамериканской кон­ференции. Причиной восстания было недовольство народных масс реакционной проамериканской политикой консервативного пра­вительства М. Оспины Переса. Поводом к началу восстания послу­жило убийство популярного лидера либеральной партии X. Элисьера Гайтана.