«Я ввергнут в бездну»

И на корабле, и в первые дни пребывания в Кастилии Адмирал передвигался с трудом — мешали кандалы. Но, господу хвала, Бобадилья забыл о наручниках, руки были свободны, и всю дорогу Адмирал писал. Писал ко­ролевской чете, видным царедворцам, друзьям. Он не жа­ловался, он обвинял, и неистовым гневом и безысходной горечью дышали его письма.

Среди этих писем самое скорбное было то, которое он адресовал донье Хуане де Торрес, в прошлом кормилице наследного принца Хуана, сестре его верного соратника капитана Антонио де Торреса[76]. В свое время она замолвила об Адмирале доброе слово королеве и при дво­ре пользовалась кое-каким влиянием; Изабелла к ней бла­говолила и часто принимала в своих покоях.

Сердце царицы в руках ее наперсниц — эту истину Адмирал не мог не знать, он, бесспорно, рассчитывал на то, что об его письме донье Хуане узнает королева.

Вероятно, так оно и вышло, но трудно сказать, как отнеслась Изабелла к этому поистине страшному письму. Чувствами своими Изабелла владела превосходно, и весь­ма возможно, что, проклиная в душе простодушного генуэзца и незадачливого судью-ревизора, она при этом про­ливала горькие слезы. Королева знала, когда и кому надо плакать.

«...Господь сделал меня посланцем нового неба и новой земли, им созданных, тех самых, о которых писал в Апо­калипсисе святой Иоанн, после того, как возвещено было о них устами Исайи и туда господь указал мне путь...»

«Тысячу сражений я дал... и устоял во всех битвах, ныне же мне не помогают ни оружие, ни советы. С же­стокостью я ввергнут был в бездну; надежда на того, кто все сотворил, поддерживает меня... когда я впал в бездну, он поднял меня своей десницей, возгласив: «Восстань, о маловерный».

Так начинается это письмо. Вещает не отрешенный от должности наместник, а избранник господний, чья миссия была предуказана Исайей-пророком и вдохновен­ным провидцем Иоанном.

В этом автор письма убежден беспредельно. Он и в самом деле ничего не боится, он верит, что из любой бездны его извлечет десница всевышнего.

И вдруг библейский пророк срывается с сионских вы­сот в трясину, всасывается в грязь, с запальчивостью и злобой обличает мелких смутьянов из лагеря Ролдана, не­сет околесицу о богатейших золотых рудниках Эспаньолы, приводит цены на рабов, указывая при этом, что «за женщину здесь платят сто кастельяно, словно за возде­ланное поле», и что торговать рабынями очень выгодно — «можно заработать на женщине любого возраста».

Сбивчиво, порой невнятно, обличает он действия Бобадильи, и эта «деловая» часть письма вселяет щемящее чувство жалости к ее автору. Всем сердцем чувствуешь, как измучен, обездолен и бесконечно одинок этот чело­век, какой глубокий след оставили в его душе «подвиги» Бобадильи.

Но вот с Бобадильей покончено, и снова Адмирал вступает в роль посланника небес, снова он говорит, как Христоносец Колумб, как мессия, который перенес свет истинной веры в земли идолопоклонников.

И слово его обретает удивительную силу, говорит не раздавленный и выбитый из колеи неудачник, а судья, наделенный правом судить королей.

А далее снова навязчивые думы о золоте и заверения, что самый неопытный человек может ежедневно собирать на Эспаньоле золото на один-два кастельяно [5—9 граммов] и «золотые гиперболы» (весь остров — сплошной золотой рудник), и брань по адресу Бобадильи, «который роздал все даром».

И тут же мысли о новых плаваниях, о новых откры­тиях. Каликут — малабарская гавань, куда в мае 1498 го­да привел свои корабли Васко да Гама, не дает покоя Адмиралу. Если бы не постигшее меня великое не­счастье, пишет он, «я мог бы совершить именем бога большое путешествие, мог бы завязать сношение со, всей Счастливой Аравией, вплоть до Мекки... после чего я мог бы дойти до Каликута...».

На ногах кандалы, душу терзают горькие раздумья, ведь никакой мерой не измерить черную неблагодарность их высочеств, впереди все туманно и неясно — как знать, быть может, до конца дней придется влачить цепи, на­ложенные расторопным поваром Эспиносой, но кто осме­лится утверждать, что дух этого невероятно истомлен­ного, тяжело больного и далеко не юного человека по­давлен и сломлен?

Очень трудно передвигаться по кастильской земле в колодках, скованные шаги — это мука мученическая, но все яснее и яснее зреет у Адмирала замысел нового пла­вания. К Золотому Херсонесу, а оттуда, если сподобит господь, к Каликуту и к берегам Счастливой Аравии.