ВОТ ОНА — СТРАНА СОЛИ!
История шестая
Хорошая земля, хорошая земля: Конец наших мучений, Земля золота, земля довольства, Земля постоянного дома, Земля обильной еды, Больших селений и просторов, И жители ее ходят одетыми!
Хуан Кастельянос. Элегии о знаменитых мужах Индий. Мадрид, 1748
2 марта
Впрочем, здесь все было удивительным: и непонятная, с обилием шипящих звуков речь туземцев, и изящная манера носить плащи. Отсюда начинался новый мир. Таинственный, враждебный, непостижимый.
По всему было видно, что индейцы не только искусные ювелиры. Они строили красивые дома, ткали белоснежные плащи, и, уж конечно, у них водились и пряности. Одним словом, здесь было чем поживиться. Однако овладеть этой густонаселенной землей дело нелегкое — это понимали все.
И генерал Кесада собрал своих людей, чтобы преподать им основы «науки завоевания». Бывший адвокат был красноречив, как никогда.
«Сеньоры! Мы пришли в благодатную населенную страну. Пусть же никто из вас не совершит насилия над местными жителями. Доверимся богу, и рука наша будет легка и искусна. Таким путем мы завоюем любовь всех, кого господь пошлет нам навстречу». Кесада помолчал, дабы слушатели прочувствовали его слова. «И помните, друзья, перед вами такие же люди, как и вы, только, может быть, не столь смышленые. Ведь каждый хочет, чтобы с ним обращались уважительно. Этого же желают и местные индейцы. Не будем же просить у них того, чего им не захочется отдавать. В награду за это мы получим все, что пожелаем. Не забывайте, что земля, на которой мы стоим, принадлежит индейцам по естественному и божественному праву. Они оказывают нам любезность, принимая нас, и ничего нам не должны!»
Поистине поразительна была речь Кесады, столь поразительна, что ее, пожалуй, следовало бы записать золотыми буквами на каменных скрижалях при «въезде» в Новый Свет. Это были благородные и возвышенные слова истинного гуманиста. И сказаны они были в век, когда травить индейцев, как зверей, и обращать их в рабство считалось и хорошим тоном, и почетным долгом одновременно. Несомненно, Кесада был на голову выше своих знаменитых современников — Писарро, Кортеса и других. Но истины ради отметим, что конкистадор, даже если у него сердце гуманиста, все-таки оставался конкистадором. Ведь и Кесада возлюбил ближнего своего, то есть индейца, не бескорыстно. Эту «неземную любовь» индейцы должны были оплатить весьма земными знаками благодарности — золотом и драгоценными камнями!
В день, когда испанские солдаты внимали советам своего генерала, они еще не подозревали, какой чудодейственной силой обладают. В этом они убедились очень скоро, как только двинулись на юг.
Вот что написал о впечатлениях первых дней уже знакомый нам Хуан Кастельянос. «Удивление и ужас индейцев при виде испанских всадников были столь велики, что они замирали как бы пораженные громом. Странное оцепенение сковывало их — индейцы не в состоянии были ни двинуться с места, ни побежать, язык их немел. Закрыв лицо руками, они бросались на землю. И сколь ни увещевали мы их, сколь ни грозили им, пиная и толкая их при этом, индейцы, казалось, предпочитали смерть столь кошмарному видению». Так на собственном опыте участники экспедиции Кесады удостоверились, сколь могучим, поистине чудесным союзником в их деле были обычные лошади. Как хорошо, что они не съели их. И как прав был генерал, когда во время скитаний по Магдалене упорно боролся за жизнь лошадей.
Впрочем, не преувеличил ли Кастельянос? Нисколько. Конкистадор Робледо, действовавший много западнее, в долине реки Каука, почти повторяет Кастельяноса: «При виде нас туземцы душили себя собственными юбками и плащами. Когда мы, пытаясь спасти индейцев, обрезали сии самодельные веревки, они знаками давали понять, что лица, жесты, весь внешний вид христиан внушал им непреодолимое отвращение к жизни. И было оно так велико, что индейцы предпочитали умереть, лишь бы не видеть нас».
Вскоре после первого же знакомства с нравами обитателей Нового Света испанцы поняли, что в тропиках им ни к чему стальные латы и шлемы. Сталь раскалялась на солнце и не спасала от отравленных стрел. И тогда на вооружение были взяты воинские доспехи самих индейцев. Из простеганного, сложенного в несколько слоев хлопка толщиной в три-четыре пальца сшивались плотные попоны. Ими покрывали и лошадей, и собак так, чтобы животные могли передвигаться. Впереди прорезались отверстия для глаз и ноздрей. Причем у собак отверстия для пасти были больше — специально для того, чтобы они могли хватать бегущих от них индейцев.
Солдаты, пешие и конные, так же тщательно прикрывали себя этими «хлопчатыми латами»: своеобразные чувяки закрывали ступни, «гетры» защищали ноги до колен, такие же прокладки предназначались и для бедер, корпуса и рук. Венчало, наконец, сей диковинный костюм некое подобие шлема-капюшона. Этот головной убор закрывал затылок, шею и лицо. Для глаз, носа и рта делались узкие прорези. При этом предусматривались даже некоторые удобства: во время трапезы лицевая часть шлема откидывалась. Все детали плотно соединялись друг с другом, как рыбьи чешуйки. У этого громоздкого облачения было одно важное преимущество: оно не пропускало индейские стрелы — они прочно застревали в толще хлопка.
Конкистадоры практически не снимали с себя своих «лат», ведь они постоянно находились в состоянии войны; никому и в голову не приходило стирать «доспехи», и скоро они превращались в грязно-коричневую рогожу, которая издавала острый гнилостный запах. По этой причине на них слетались мириады мух и прочих насекомых. В такой одежде завоеватели были похожи на чудовищ, на сверхъестественные существа.
И вот совсем уж неожиданный для конкистадоров поворот судьбы. Никто из них не мог и предполагать, что они станут в глазах индейцев посланцами языческого божества!
Предоставим же слово наиболее авторитетному свидетелю — Гонсало Хименесу де Кесаде. «Когда христиане появились в этой стране, они были приняты всем народом с великим страхом. Среди индейцев распространился слух, что испанцы явились к ним как сыновья Солнца и Луны, которым они поклонялись, и что небо послало своих сыновей, чтобы наказать индейцев за грехи. Первое же индейское селение оказалось пустым. Все жители его спрятались в крепости на скале. Как только мы приблизились, индейцы сбросили к нашим ногам несколько грудных детей, чтобы смирить тем гнев своих богов. Они были уверены при этом, что мы — суачиас[12], питаемся человеческим мясом и кровью. Испанцев окуривали ядовитым вонючим Моке[13], как если бы они были идолами. В некоторых же местах для нас оставляли на выбор связанных стариков, женщин, малых детей или жирных оленей. И клали их рядом с пылающими кострами».
Всего этого было достаточно, чтобы испанцы поняли: пусть они истощены, пусть на счету последние крохи пороха, пусть страна, лежащая перед ними, огромна и неизвестна,— они сильны. И сила их — в слабости и диковинных суевериях местных жителей.
В этих гористых местах дни становились все прохладнее, тропическая жара, истомившая солдат, постепенно сошла на нет. Дышалось легко и свободно, почти как в родной Испании.
Вскоре испанцы уже привыкли к тому, что вдоль дорог, по которым они следовали, дымились жаровни. Курившиеся в них благовония источали терпкий смолистый аромат. Рядом лежали свернутые плащи, золотые украшения. То были жертвы, которые обычно полагались солнцу, а теперь предназначались его посланцам — бородатым суачиас.
11 марта отряд пересек реку Суарес (на местном языке — Сарави) и вышел в долину реки Моникира. В селении Гуачета испанцев ждал сюрприз: они добыли первые изумруды — великолепно отшлифованные, сверкающие прозрачными гранями камни.
Конкистадоры шли прямо на юг. Каждый день встречались все новые индейские селения. Непривычно звучали их названия: Ленгуасаке, Кукунуба, Чипата. В селении Суэска навстречу испанцам вышла мирная процессия с дарами. Возглавлял ее могучего вида индеец с замысловатым тюрбаном на голове. Тело его было разрисовано яркими красками, с плеч свисал белоснежный плащ. Длинный конец его в красно-черных полосах волочился далеко по земле. На груди красовалась огромная золотая пластина в виде сердца. Но вот лица правителя Суэски испанцам разглядеть не удалось: причудливая золотая подвеска в носу закрывала рот, подбородок и щеки индейца, видны были только глаза, суровые и настороженные. Индеец заговорил. От слов его подвеска заколыхалась, в гортанных звуках послышалось нечто металлическое. Эффект был поразителен. Оправившись от изумления, испанцы скорее догадались, чем поняли из слов, что их просят быть почетными гостями.
Тонкий дипломат Кесада воспринял это событие как большую удачу и снова запретил всякие насильственные действия. Но тщетно. Хуан Гордо-толстяк соблазнился изящным плащом одного из спутников правителя и раздел его на глазах у всех. Разгневанный генерал приговорил виновного к смерти. Приговор был приведен в исполнение, несмотря на настойчивые просьбы капитанов помиловать товарища. Впоследствии хронисты порицали Кесаду не столько за суровость, сколько за то, что он дал понять индейцам: испанцы отнюдь не божественные создания, коль скоро они не бессмертны.
К этому времени Кесада уже знал кое-что о земле, которую ему предстояло завоевать. С помощью Перикона (так испанцы прозвали индейца, взятого в плен еще на берегах Опона) удалось вступить в переговоры с местными жителями.
Ответ на первый вопрос— как называется эта страна? — озадачил Кесаду. Оказалось, что единого названия для всей »той земли нет, на ней живет много народов, и каждая округа зовется по имени касика, который ею правит. А вообще-то мы — местные жители—известны как муиски. Это слово понравилось конкистадорам. Оно было очень похоже на испанское «моска», что значит «муха». Ну а поскольку долины были так плотно заселены, что, по словам очевидцев, индейцы кишели в них, словно мухи, название «моска» так и закрепилось за всеми жителями этих гор.
Узнали испанцы и еще одну важную новость. Всей страной на юге правит грозный сипа. А сипа — это могущественный повелитель, вождь вождей, его головной убор украшает голова самого сильного зверя — пумы, или, как называли ее испанцы, горного льва! И он, Кесада, стоит на пороге его владений.
22 марта последовало другое важное открытие. Солдаты вошли в долину с солеными источниками и озерами. Так вот где добывалась эта прекрасная белая соль, о которой они столько слышали. А вот и селение со звучным названием Сипакира. В нем более сотни добротных, и своеобразных домов, около них огромные кувшины — «гача». Они стояли на медленном огне так, что из налитого в них соляного раствора выпаривалась вода. Соляным промыслом жили индейцы не только этого селения, но и соседних — Немокона и Таусы. Отсюда соль расходилась далеко на север, восток и запад. Все говорило о довольстве и процветании местных индейцев. Но не все они мирно приняли необыкновенных пришельцев.
Выйдя из Немокона, испанский отряд увидел перед собой небольшую, но защищенную грозным деревянным палисадом крепость. Возле ворот с ярко-красными столбами по бокам застыло в неподвижности индейское войско. Неожиданно от него отделился огромного роста воин с боевой дубинкой в руках. Приблизившись к испанскому строю, он, принял угрожающую позу, Не оставалось сомнения — он вызывал на поединок, не подозревая при этом, как неравны были условия этого боя.
С испанской стороны вперед вырвался отчаянный конник Ласаро Фонте. Бой продолжался считанные минуты. Отбросив копье в сторону, Ласаро пришпорил коня и на бешеном аллюре помчался к отважному индейцу. Поравнявшись с ним, он схватил его за длинные волосы и заставил бежать рядом с конем, пока не притащил к своим.
Побросав оружие, индейские воины бросились врассыпную. Путь в крепость был свободен. Но не только в крепость.
С ее стен, а высота их равнялась шести варам[14], открывался великолепный вид. Перед испанцами расстилалось обширное плато в обрамлении снежных гор и пиков. Это была «сабана де Муекета» — та самая долина, которой правил могущественный сипа Тискесуса. Теперь испанцам стало известно и его имя. Правда, сами индейцы, следуя традиции, называли сипу именем его главной резиденции — Муекета, что значит «конец обработанного поля». В устах испанцев имя это превратилось в Боготу, Тискесуса — в Великого Боготу. Впоследствии это искаженное индейское слово стало названием столицы нынешней Колумбии.
Глядя на раскинувшиеся вокруг просторы, Кесада замечал все: зеленые поля и возделанные террасы на склонах гор, плотно прижатые друг к другу дома. Неожиданно глазам Кесады представилось нечто совсем невероятное. Святой Яго, да это замки! Настоящие замки — «алькасерес», как в Испании, только стены их возведены не из камня, а из мощных бревен. Крепости с большими воротами и подъездными рвами подобно орлиным гнездам венчали холмы и скалистые вершины. Особенно выделялись окрашенные в цвет пурпура высокие столбы, что стояли по бокам ворот и в углах оград. Перед испанцами была поистине «Долина замков». Теперь Кесада совершенно точно знал — он нашел свое Перу! Но его еще предстояло завоевать.
Тискесуса не заставил себя ждать. 28 марта около селения-крепости Кахика произошло первое серьезное столкновение с индейцами. Растянувшись по полям, испанский отряд медленно продвигался вперед. Вдруг в задних рядах раздались яростные крики, поднялись тучи пыли. На больных и раненых испанцев, шедших в арьергарде, обрушились 600 индейских воинов. В воздухе замелькали боевые дубинки, копья, дротики. Индейские воины сражались отдельными отрядами, строго соблюдая дисциплину. Хотя испанские солдаты и были перепуганы насмерть, они заметили в рядах противника нечто необычайное: это были сверкающие золотом носилки! Их охраняли дюжие индейцы. На носилках возлежало человеческое существо. Но лицо его было желто, глаза закрыты, руки и ноги недвижны. Да никак это мумия! Она появлялась там, где индейские воины терпели урон, как бы вдохновляя и призывая их утроить усилия.
И вот дрогнули испанские солдаты. Раздались крики о помощи. Только тогда Следовавшие впереди конники развернулись и обрушились на индейцев, что и решило исход боя. Впоследствии испанские хронисты удивлялись, как мог великий сипа, у которого было большее войско, выставить против испанцев всего лишь небольшой отряд. Но ведь индейские воины более чем втрое превышали по численности пришельцев. По местным понятиям, этого было достаточно для победы. Вина ли индейского правителя в том, что он не успел осознать, какой страшный, невиданный доселе враг вторгся на его землю.
Здесь нужно отдать должное прозорливости Тискесусы. Как только испанцы появились на его земле, он стал преследовать завоевателей. Для него эти бородатые чужеземцы не были ни богами, ни посланцами богов. И если его союзники падали ниц перед пришельцами, осыпая их дарами, Тискесуса обрушивал на испанцев своих воинов.
5 апреля
Но Тискесуса продолжал сопротивляться. Перед селением Чиа, в шести лигах от Боготы, индейцы вырыли несколько рядов глубоких и длинных канав. Это был расчетливый замысел. Великий сипа понимал, что главное преимущество суачиас в том, что они обладают этими диковинными зверями. А им для передвижения необходимо ровное пространство.
Поначалу ряды испанских конников смешались. Вынужденные остановиться, они с трудом уклонялись от града индейских стрел. На холме поодаль, раскинувшись в богатых носилках, за схваткой наблюдал сипа. Ободренный ее началом, он сам ринулся в бой. И вот уже несколько испанцев и лошадей оказались на дне одной из канав. Два человека и лошадь были мгновенно добиты индейцами. Только удачный обходный маневр спас испанцев от весьма вероятного поражения.
Последний бой решил судьбу повелителя «Долины замков». Но как знать, она могла бы стать иной, если бы союзники Тискесусы выступили против завоевателей. Однако после разгрома под Субой подвластные ему племена приняли сторону Кесады. Путь в столицу был свободен.
21 апреля отряд испанцев вступил в желанную Боготу. Окруженная горами и холмами, она лежала как бы на дне естественной чаши. В ней, как уверяют хронисты, было около 20 тысяч домов.
Муиски не использовали камень для своих построек. Они жили в круглых хижинах с соломенными коническими крышами. Стены возводили из глины, смешанной с измельченным тростником. Снаружи и изнутри каркас обшивали матами из выбеленной и окрашенной в разные цвета осоки. Пол был земляной. Эти своеобразные, легкие и изящные постройки привели испанцев в восторг. Кесада писал, что нигде прежде ему не доводилось видеть такие красивые и оригинальные здания.
Но к сожалению, расписные дома пустовали, безлюдно было и во дворце самого сипы. Испанцы дважды обыскали огромный двор, заключенный в двойную ограду из мощных бревен. Но тщетно. Никого не нашли они и в других двухстах домах, что стояли за этими стенами. Захватив с собой все> ценное — утварь, украшения, великий Тискесуса бежал вместе с многочисленными женами, придворными и слугами в неизвестном направлении.
Покинутый город производил унылое впечатление. Крайнее раздражение и разочарование воцарились среди завоевателей. Уплыли сокровища Тискесусы, а о них столь подробно и обстоятельно рассказывали покорившиеся вожди. Правда, хвала святому Яго, теперь солдатам не приходилось умирать от голода: покоренные индейцы ежедневно присылали горы провизии. В день иногда скапливалось до 150 оленей, почти по одному на брата, сотни любопытных животных — «фуко», мясо их напоминало по вкусу кроликов, бессчетное число всякой птицы, не говоря о рыбе.
Однако недолго наслаждались покоем завоеватели. В Боготе начались пожары. Поджигателями оказались индейцы, подданные великого сипы. Обмотав концы стрел и дротиков хлопком, пропитанным какой-то быстро воспламеняющейся смесью, они забрасывали улицы этими своеобразными летающими свечками. Не успевали испанцы потушить один дом, занимался другой. Вскоре соломенная Богота заполыхала жарким пламенем. Пришлось испанцам выставить вокруг города заслоны, чтобы держать индейских воинов подальше от Боготы.
Таков был ответ Тискесусы на предложение мира, с которым не раз уже обращались к нему завоеватели. Кесада не мог примириться с мыслью, что великий сипа ускользнул от него и в то же время скрывался где-то поблизости. Но где? Тщательные расспросы, попытки подкупить местных жителей полотняными рубахами и стеклянными безделушками ничего не дали.
А между тем Боготу ежедневно наполняла толпа любопытных индейцев. Они приходили посмотреть на незваных пришельцев. Завязывались первые беседы, обильно сдобренные жестами. Индейцы оказались весьма способными учениками и быстро перенимали испанские слова. Особенно их интересовали лошади.
В один из майских дней перед Кесадой явился атлетического вида индеец в узорном плаще, который волочился по земле — признак аристократического происхождения владельца. Голову его венчала сверкающая диадема с пышными перьями. Он бросил испанцам смелый вызов: «Дайте мне самого быстрого вашего оленя (индейцы считали лошадей оленями, но только особого вида) — и я обгоню его!» Выяснилось: перед Кесадой стоял знаменитый бегун, быстрыми ногами он не только прославил себя среди своих собратьев, но и снискал ореол великого праведника.
Ласаро Фонте, лучший наездник в отряде (по иронии судьбы он прежде был профессиональным моряком!), принял вызов. По сигналу и всадник, и почти обнаженный индеец бросились вперед. Индеец бежал стремительно, казалось, не касаясь ногами земли. Ласаро Фонте шел легким галопом и с удивлением вдруг заметил, что с трудом поспевает за соперником. Индейские болельщики восторженными гортанными криками подбадривали своего любимца. Раздраженный испанец пришпорил коня и на всем ходу сбил с ног индейца. В конце концов он был посланцем самого Солнца, и негоже ему было терпеть поражение на глазах у этих «дикарей». Так отважным местным жителям был преподан еще один урок испанского «кодекса чести».
Через день, 20 мая
В местечке Гуаска их ждал сюрприз. В палатку Кесады ворвались возбужденные капитаны и буквально вытащили его наружу. Перед входом в окружении любопытной толпы стояли два разряженных индейца. У каждого в руке... по золотой короне. Красоте и изяществу корон мог бы позавидовать сам Карл I. Индейцы бросились в ноги к Кесаде и, не поднимая глаз, быстро заговорили. Местные индейцы объяснили: «О великий суачиа! Перед тобой в пыли кеме — посланники великого Гуатавиты, правителя долины и народа того же имени. Ты видишь эти короны? Это знак того, что кеме пришли по приказанию своего повелителя».
«А что им нужно?» — нетерпеливо прервал индейца Кесада. «Они говорят, что великий Гуатавита идет тебе навстречу, чтобы с миром приветствовать посланца великих богов». И не успел Кесада подобающим образом ответить послам, как из-за поворота холма показалась многолюдная процессия. Ее возглавляли четверо индейцев в коротких пурпурных плащах-накидках. Не сбавляя быстрого шага, они трубили в огромные морские раковины. Следом шли люди в одних лишь набедренных повязках: одни очищали дорогу от камней и мусора, другие засыпали ее цветущими ветками. А вот и пестрая, разряженная толпа придворных. Над ней, словно плывя по воздуху, парила фигура человека в сверкающих золотом носилках. Гордый вид и царственная поза — все говорило о том, что это и есть сам Гуатавита.
Приблизившись к испанцам, вся свита распростерлась на земле. Так и не покинув носилок, Гуатавита, индеец средних лет, заговорил. Его спокойный голос, открытое загорелое лицо, фигура атлета приятно поразили Кесаду. Правитель явно не испытывал страха перед чужеземцами. Он сказал: «Гуаска Тикисоке приветствует тебя, о великий! Могучие владыки неба — вечные Суа и Чиа послали тебя, чтобы ты избавил наш народ от гнета грозного Тискесусы. Так знай же: хвостатые олени и огненные копья твоих воинов совершили святую месть. Много лет назад дядя Тискесусы вырезал весь мой род и стал властителем этих гор и долин. Но я, Парящий орел, возлюбленный богами, остался жив. Отныне я и мои подданные — друзья и братья посланцев богов. В трех переходах отсюда лежит благодатная долина, там дом моих предков. Я жду тебя и твоих воинов, чтобы воздать должное за радость, которую вы принесли нашим сердцам». Закончив, Гуатавита сделал знак рукой. Свита поднялась и, окружив повелителя, тронулась в обратный путь.
Так Кесада осознал, что он и его солдаты попали в мир людей, которых раздирали междоусобная борьба, кровная месть и личная обида. Генерал не стал откладывать визит к Гуатавите. Выяснилось, что Гуатавита не уступал по своей знатности самому сипе Тискесусе и был, наверно, так же, как и он, богат. К тому же все окрестные индейцы в один голос твердили, что в его владениях расположено озеро, священное для всех муисков, и что у них есть обычай бросать в воды озера золотые украшения, камни и плащи. И что самое невероятное: будто бы сам Гуатавита имеет обыкновение пудриться золотым порошком и купаться в озерных водах. Разговоры об этих чудесах ходили среди индейцев так упорно, что было бы досадным упущением не проверить, насколько это соответствует действительности. В конце июня
Испанцы прибыли как нельзя вовремя. Гуатавитяне готовились к празднику благодарения. В честь великих богов устраивались состязания по бегу. К великому удивлению испанцев, соревновались в скорости не юноши, а девушки. С почетом принятые в «ка» или «серкадо» («ограду»), они вскоре были приглашены на берег Гуатавиты. По дороге, которая была выложена смесью глины, соломы и мелкого камня, они двинулись к озеру. Испанцев немало поразило искусство, с которым была проложена эта дорога: пересекая холмы и овраги на протяжении лиги, она не отклонилась ни на один шаг в сторону.
Озеро явилось неожиданно. Словно голубое зеркало, застыло оно внизу в обрамлении лесистых склонов. Со всех сторон к нему, словно ручейки, сбегались большие и малые тропинки. Берега озера и окрестные холмы были усеяны толпами празднично одетых индейцев. По знаку Гуатавиты группа молодых девушек бросилась бежать вокруг озера. Двигались они легко и стремительно. «По силам ли этим юным созданиям такой большой путь?» — спросил у Гуатавиты Кесада. «О, конечно! Этому искусству они обучаются с детства,— последовал ответ.— Для наших богов нет зрелища более приятного, чем наблюдать за тем, как лучшие из лучших равняются в скорости орлу и оленю». Вот наконец одна из девушек сумела вырваться вперед и первой подбежала к подножию холма, на котором сидел Гуатавита в окружении свиты и испанцев. Гуаска Тикисоке поднял победительницу, распростершуюся, по обычаю, у его ног, и накрыл плечи девушки великолепным плащом, а на голову ей возложил корону — золотой полумесяц с высоко поднятыми краями. Ожили толпы индейцев на берегу. Откуда-то взялись огромные кувшины с сапкуа, хмельным напитком, настоенным нa кукурузных зернах. Послышались звуки печальных, на редкость приятных песен. Кесада и приближенные к нему капитаны подошли к Гуатавите. «О чем поют твои люди?» — поинтересовался генерал. «Благодарят богов за то, что они указали нам самую быструю и потому самую святую девушку. Теперь она будет служить в храме самому Солнцу»,— ответил Гуатавита. «А правда ли, как говорили нам индейцы из других долин, что ты имеешь обыкновение смазывать себя золотой пылью и смывать ее в озере?» — продолжал Кесада. «Это бывает однажды в жизни каждого правителя из рода Орла. В день, когда великие боги разрешают ему украсить лицо благородными украшениями, когда великая Фуратена, сделавшая эти воды своим домом, благословляет его править своим народом. Только тогда мы одеваем золотую кожу».— «А нельзя ли сыновьям Солнца взглянуть, как это делается?» — вкрадчиво спросил Кесада. «Нет,— последовал лаконичный ответ.— Золотой порошок нужно собирать всю жизнь. Только мой возлюбленный племянник, сын старшей сестры Турачоке, наденет сияющий покров, когда придет его черед сменить меня».
И хотя не все было понятно в словах знатного индейца, Кесада вынужден был признать: то, что казалось ему недавно бредом — в самом деле, не безумие ли бросать в воду драгоценности! — оказалось явью. Поистине они попали в сказочную страну. Размышления Кесады прервал бравый Ласаро Фонте. К удивлению Кесады, он просил у него не больше не меньше как разрешения... осушить озеро Гуатавита. «Терпение, мой друг, терпение,— ответил Кесада,— мы еще не хозяева, а незваные гости в этой стране».
Вскоре хозяева и гости возвратились во дворец. Испанцы были приглашены на трапезу в один из роскошных залов. Получили они и драгоценные дары — золотые кубки и чаши, украшенные изумрудами, тонкие плащи. Опытным взглядом они определили, что здесь есть чем поживиться. Но не сейчас. Нужно дать понять местным касикам, что суачиас умеют ценить дружеское расположение.
Внимание Кесады привлек юноша, чем-то очень похожий на Гуатавиту. «Это мой младший племянник, я пришлю его тебе, когда кончится праздник благодарения; если хочешь, он будет служить тебе верной службой»,— предложил Гуаска Тикисоке Кесаде. «Мальчишка бегает быстрее ваших оленей, плавает, как утка, вынослив и ловок, как обезьяна. Да будет он знаком союза между сыном Орла и сыном Солнца. К тому же ему известно много ваших слов».— «Откуда же?» — удивился Кесада. Слегка улыбнувшись, Тикисоке ответил: «Уже много дней он стал вашей тенью и следует за вами в толпе индейцев». И Кесаде показалось, что ему действительно знакома эта ладно сбитая фигурка, темные изучающие глаза, смышленое лицо. «Неплохой лазутчик,— подумал генерал про себя.— А Гуатавита совсем не прост».
Уже давно ушли на покой необыкновенные гости Гуатавиты, а тот все еще сидел в глубокой задумчивости на четырехногом «дутро» — троне. Вот и пришел конец власти грозного сипы. Напрасно Парящий орел собирал своих воинов на подмогу суачиас. Сыновья солнца сами расправились с коварным Тискесусой. Лазутчики-гуатавитяне из укромных засад следили за стычками между воинами сипы и пришельцами. Шаг за шагом отступали его недавние враги. И каждый раз радость наполняла сердце Гуатавиты. И пусть месть, завещанная предками, совершена не его руками, а этими странными суачиас, которые живут как люди, но могущественны как боги, все равно это хорошо.
«Что даст союз с грозными посланцами Солнца? Не погубит ли он меня? Но ведь к их ногам склонились все бывшие союзники и вассалы сипы. Да и можно ли противиться воле всемогущих богов?» Смутные, неясные предчувствия не давали ему покоя. Все, что окружало чужестранцев, было так необычно, так непонятны были их намерения, что Гуаска Тикисоке пребывал в полной растерянности. Его утешало только одно: хорошо, что он успел спрятать сокровища, гордость и славу его рода, в потаенном месте, известном одному ему. Настанет время, и они будут сложены к ногам его любимца и наследника Гуаски Паусо, который в уединенном храме готовится к посвящению.
На исходе тревожной ночи Гуатавита принял единственное решение — приставить к главному суачиа одного из многочисленных своих племянников, по имени Гуаска Чута. Ведь недаром имя его значило Орлиный глаз. Что-нибудь он да увидит. Распрощавшись с Гуатавитой, испанцы двинулись на поиски горы зеленых камней — «чуекута», так индейцы называли изумруды. Словно желая побыстрее избавиться от чужеземцев, местные жители с готовностью брались показать дорогу в места, где чуекута собирали пригоршнями. Что бы там ни было, а все это выглядело заманчиво.
Сорок всадников во главе с капитаном Валенсуэлой немедля отправились в путь. Вскоре действительно на горизонте показалась причудливой формы высокая скалистая гряда. Вокруг нее раскинулись владения правителя Сомондоко. Спешившись, испанцы начали подъем. Вот наконец и вершина. Взглянув вниз, испанцы обомлели. Они забрались так высоко, что земля внизу напоминала море. Вооружившись копьями, пиками, ножами, они лихорадочно принялись копать ямы в надежде, что каждому из них сразу же повезет. Вокруг готовые узкие канавки, прорытые индейцами, и деревянные лотки, с помощью которых они промывали породу. К вечеру испанцы, взмокнув от пота и набив мозоли на руках, поняли, что изумруды не валяются на земле. Здесь нужны были долгие и упорные усилия.
Спустившись вниз, они узнали от местных жителей, что камни добывают только два раза в год — в сезон дождей. Получив в подарок три дивной красоты изумруда, конкистадоры утешились. Было еще одно, что немного успокоило их: с высоты им открылись обширные, уходящие на восток плоскогорья — льяносы, очень похожие на те обетованные земли, которые грезились солдатам в страде бесконечных походов.
14 июня Валенсуэла возвратился к основному отряду, который стоял лагерем в богатом многолюдном селении Турмеке. На просторной площади этого селения раз в три дня открывался великий торг. Сюда сходилось множество индейцев покупать изумруды. Ведь «зеленый лед» — священный камень. Тот, кто им владеет, возлюблен всемогущими богами. Ничего не жаль отдать за зеленый камень — ни золотой подвески, ни расписного кувшина, ни легкого многоцветного плаща, ни связки листьев коки, вдыхающей новую жизнь в человека. Сосуды, ткани, украшения — всего этого было вдоволь под навесами. Росла общая казна испанцев. Пришлось вскоре выделить специальную стражу и носильщиков для ее перевозки и охраны. Так проходили дни и недели.
В конце августа Кесада выслал на разведку знаменосца Ва-негаса. Неожиданно тот вернулся и привел с собой странного индейца. Весь в черном, с расцарапанным в кровь лицом, индеец этот был мрачен: он носил траур по отцу. Из расспросов выяснилось невероятное. Оказалось, испанцы вот уже два месяца находились на земле саке Кемуинчаточи, грозного правителя северных муисков. Его столица Хунза была в одном дне пути от испанского лагеря. Однако дорога к ней непроста. Вокруг расставлены шпионы и лазутчики саке, которые стерегут каждый шаг испанцев. Подданные же его скорее умрут под пытками, чем выдадут место, где скрывается их повелитель. Индеец уверял также, что Кемуинчаточа, давний враг и соперник великого сипы Тискесусы, немыслимо богат и что между ними давняя вражда. И Кесада до сих пор не знал этого. Сколько прекрасных возможностей упущено!
Скорее по коням. 25 всадников и столько же солдат построились мгновенно. «На этот раз,— думал Кесада, — добыча от нас не уйдет. Индеец обещал показать тайную и кратчайшую дорогу — ведь он желает отомстить за отца, убитого саке».
Отряд шел весь день. Пешие бежали рядом с лошадьми, держась за стремя. Однако как ни торопились завоеватели, а город показался только перед заходом солнца. И вот уже могучие деревянные стены преградили им путь. От ворот отделилась толпа индейских сановников: они просили подождать до утра и не нарушать покоя больного властелина.
Но не тут-то было! Кесада пришпорил коня и на полном скаку врезался в толпу индейцев. За ним последовали остальные. Стремительный рывок, и вот уже цокот копыт ворвался на центральную площадь. То, что увидели они, захватило дух.
Это было невероятное по красоте зрелище: в косых лучах заходящего солнца, слегка позванивая на ветру, сверкали золотые щиты, пластины с изображением змей, птиц и каких-то непонятных животных. Они свешивались с дверей и крыш почти всех зданий, придавая этому странному городу фантастический вид. Впереди показался дворец самого саке, окруженный мощным частоколом. Входные ворота скреплены толстыми канатами.
Едва ли в эту минуту Кесада помнил про «азбуку завоевания», которой три месяца назад учил своих солдат. В эти решающие мгновения он был конкистадором «пор куатро ладос», другими словами — с головы до ног. Кесада спрыгнул с коня и перерубил канаты. Отобрав десятерых — остальные встали у ворот,— он ворвался во внутренние покои громадного здания.
Прямо перед ним на низком деревянном троне сидел человек с властным взглядом повелителя. Ноги его утопали в пушистом ковре из птичьих перьев. Кесада сразу же признал в нем саке Кемуинчаточу. Это был грузный старик с суровым и неподвижным лицом. Откинувшись на спинку своего «дутро», он выжидающе смотрел на приближавшегося к нему Кесаду. По признанию очевидцев этой сцены, во всем облике саке было нечто дьявольское. Разряженная толпа придворных сомкнулась за спиной своего повелителя.
Кесада содрогнулся. Вот наконец наступила и его великая минута. «Я пришел к тебе издалека, из страны, которой правит самый могущественный повелитель на земле. Он послал меня сюда заключить с тобой союз, чтобы помочь твоему народу бороться с врагами, а также очистить ваши души от нечестивой веры. Ты должен принять покровительство нашего короля и подчиниться ему, иначе сгоришь в огне!» Примерно те же самые слова уже были произнесены на других концах Нового Света: Кортесом — перед правителем астеков Монтесумой и Писарро — перед верховным инкой Атауальпой.
Помедлив, саке с достоинством ответил: «Новость, принесенная незнакомым гостем, так необычна, что ее требуется обдумать. Не соизволит ли пришелец отдохнуть в отведенных ему покоях до часа рождения завтрашнего солнца?»
Но Кесаду это никак не устраивало. Легко сказать, провести ночь в окружении бессчетного множества вооруженных индейцев! Молниеносно родилась мысль: взять в плен повелителя сейчас же. Кесада обнажил меч и схватил саке за плечо.
Кемуинчаточа преобразился. Резко вскочив со своего трона, он громовым голосом приказал своей свите убрать наглецов. Поднялся невообразимый шум. Мгновение, и не в меру ретивый Кесада оказался в кольце индейских воинов. И неизвестно, что произошло бы с ним, если бы на помощь не пришел капитан Суарес, который стоял на страже в воротах. Увидев подоспевшую подмогу, саке перестал сопротивляться. Солдаты заперли его в одной из комнат и выставили около нее часовых. Грубо и бесцеремонно обошлись испанцы с великим саке и тем буквально парализовали индейских воинов. По местным обычаям, это было чудовищным святотатством, ибо никто не смел не только касаться властителя, но и смотреть ему в лицо.
Вслед за этим начался великий грабеж. С криками «Перу! Настоящее Перу, наш добрый лиценциат! Клянемся богом — это вторая Кахамарка!» солдаты ринулись во дворец и в соседние дома. На сей раз добыча была велика. Реестровая запись бесстрастно свидетельствует: всего в городе Тунха (так прозвучало по-испански индейское Хунза) было собрано 136 тысяч песо высокопробного и 14 тысяч песо низкопробного золота, не считая 280 изумрудов. Особенно хороши были «чагуалы» — тонкие, с бумажный лист, золотые пластины, что украшали двери домов и храмов. Золотые браслеты и ожерелья, нагрудники и диадемы, плащи и щиты, инкрустированные кусочками золота,— сваленные вместе, они образовали огромную груду выше человеческого роста.
Но и этого показалось мало. Кесада предложил саке выкупить свою свободу. Пример Писарро не давал ему покоя. Но правитель муисков Кемуинчаточа оказался прозорливее своего собрата по несчастью — инки Атауальпы. Предание гласит, что он презрительно ответил испанцам: «Мое тело в ваших руках, делайте с ним, что хотите, но никто не может распоряжаться моей волей!» Вскоре грозный повелитель северных муисков скончался. Трудно было пережить ему свершившийся в одночасье разгром государства, падение столицы и позор плена. Но умер он достойно — завоевателям не покорился.
После его смерти подвластные ему правители пришли с повинной к испанцам, не оказав им отпора. Конкистадоры постепенно прибирали к рукам богатства местных жителей. 4 сентября
Кесада не стал медлить. Он ринулся за новой добычей. Небольшой отряд воинов, который выставил правитель Согамосо (так на свой лад переделали испанцы его имя), был быстро обращен в бегство. Город располагался на открытой равнине, и индейским воинам не удалось отразить атаку испанской конницы.
Сам правитель вместе с семьей и жителями скрылся в горах. Ночью испанцы ворвались в город и устремились к храму. Конкистадоры зажгли факелы и ворвались внутрь. Их глазам предстал длинный ряд мумий в ярких плащах с золотыми украшениями и пластинами на груди. Между ними метался жрец с длинной седой бородой. Бросив факелы, солдаты устремились к мумиям. Начался пожар. Все, что солдаты успели снять с мумий, было вынесено. Жрец предпочел сгореть вместе с дорогими его сердцу реликвиями. Так трагически погиб замечательный памятник культуры муисков. Очевидцы рассказывали потом, что пепелище не остывало в течение нескольких недель. Ведь стены и ограда храма были воздвигнуты из огромных стволов гуайакана, дерева с очень твердой древесиной. Индейцы рубили гуайакан у подножия Кордильер и доставляли его в горы к месту постройки храма. Таковы были первые плоды «знакомства» индейцев с христианской цивилизацией.
Опасаясь, что согамосцы захотят отомстить за гибель священного храма, Кесада отдал приказ возвращаться. Ускоренным маршем под покровом ночи конкистадоры поспешили в обратный путь. Коней гнали впереди, за ними трусцой следовали солдаты. Колонну замыкали индейцы. Они несли на плечах седла и награбленное добро.
Как раз в эти дни в Тунху возвратился капитан Сан-Мартин, посланный Кесадой на разведку северной части плоскогорья. Там в селении Иса в ноги Сан-Мартину бросился индеец, вид которого привел капитана в ужас. Лицо, руки и тело индейца обагряла кровь. Отрубленные левая рука и оба уха висели подвязанные к волосам. Несчастный — это был касик одного из северных племен — взывал к отмщению. Он рассказал испанцам: «До моего народа уже докатились слухи о подвигах сыновей Солнца. Как опытный муж я посоветовал Дуитаме, нашему господину, заключить мир с суачиас и выйти навстречу с дарами, как положено у нас по обычаю. Однако Дуитама жестоко расправился со мной и послал меня передать: такая же судьба ждет пришельцев и всех, кто за ними последует».
Страшась нападения, Кесада направил послов к Дуитаме. Послы предложили индейскому правителю принять покровительство далекого всемогущего властелина, а также позаботиться о спасении своей души, погрязшей в язычестве. Дуитама ответил лицемерным послам, что его мало волнует состояние души, коль скоро тело его в безопасности, и дал Кесаде срок в пять дней, или, как говорили индейцы, в пять солнц, чтобы убраться восвояси.
Однако испанцы навязали Дуитаме сражение около селения Бонса. Здесь впервые конкистадорам оказало сопротивление хорошо организованное и дисциплинированное индейское войско. В его рядах были и воины правителя Согамосо, который жаждал отомстить испанцам за разбойное нападение и разорение храма Солнца. Индейцы сражались отчаянно. Их длинные пики с костяными наконечниками, тяжелые боевые дубинки и маленькие острые стрелы разили без промаха. Вожди в высоких головных уборах бились в самой гуще боя. А вот и знакомая картина: две разряженные мумии. Они восседали на плечах индейцев, перебегавших с одного места боя на другое. Давно умершие прославленные воины продолжали сражаться, воодушевляя соплеменников.
Эта ожесточенная битва чуть не стала для Кесады роковой: он получил оглушительный удар дубинкой по голове и свалился с коня. Могучий индеец, не давая ему опомниться, принялся добивать генерала. Кесаду спас Бальтасар Мальдонадо. Он прорвал кольцо окружения и помог Кесаде забраться на коня.
Однако как ни велики были ярость индейцев и желание победить, но жертв оказалось так много, что Дуитама дал приказ отступить. Разбитый в открытом бою, он переменил тактику. Со своими подданными и воинами Дуитама укрылся на болотистых островах, где завоеватели не могли использовать свою конницу. Вода здесь была по грудь человеку. Днем и ночью испанский лагерь жил в ожидании отчаянных вылазок индейцев. Однажды они чуть не похитили Кесаду из его собственной палатки. Даже лошади, приводившие в трепет соплеменников, не пугали Дуитаму. Пленные индейцы рассказывали, что он грозился обтянуть воинские щиты конскими шкурами, а из зубов испанцев изготовить бусы для своих женщин.
Долгих три года воевал отважный вождь Дуитама с превосходящими силами испанцев, отказываясь от всех предложений мира, богатых даров и райских посулов. Он был единственным правителем муисков, который решился на длительную вооруженную борьбу с завоевателями, чтобы отстоять свободу и независимость своего народа. Только к концу
Наступил 1538 год. Пора было подумать и об основании столицы в завоеванной стране. Кесада долго колебался между Тунхой и Боготой, но его выбор все же пал на Боготу.
Немалую роль при этом сыграл знакомый уже нам правитель Гуатавита. В дни, когда испанский лагерь бурно обсуждал преимущества обоих городов, на улицах Тунхи появилась процессия. В гости к Кесаде прибыл Гуаска Тикисоке. Он настойчиво советовал Кесаде обосноваться в столице южных муисков. «Ведь недаром Боготу окружают тучные поля, а долина, в которой располагается город, плотно населена. Горячие ключи бьют в ее окрестностях, эти волшебные воды исцеляют тяжелые недуги и вдыхают новую жизнь в каждого, кто омоет в них свое тело. Только сипа и его приближенные могли купаться в горячих источниках, около них они проводили засушливое время года, там отдыхали от забот и волнений. А что за сады вырастили для сипы его садовники! Суачиас еще не успели отведать вкуса зреющих там плодов?» Советы Гуатавиты возымели действие.
Гуаска Тикисоке привел с собой бойкого племянника. Орлиный глаз выразил желание принять католическую веру и стать переводчиком главного суачиа. Лучшего помощника трудно было найти. Капеллан Лескано торжественно крестил индейца, который захотел принять то же имя, что носил Кесада. Так в отряде конкистадоров появился новый христианин — дон Гонсало де Гуаска. Вскоре он, хотя и был молод, завоевал доверие и дружбу Кесады, к немалому раздражению и зависти некоторых капитанов. Двум Гонсало предстояло пройти долгий и тернистый жизненный путь.
Вскоре испанское войско отправилось на юг, в Боготу. В городе было неспокойно. Как и прежде, испанцев донимали индейские воины, их направляла рука великого сипы. Местонахождение его оставалось неизвестно. К тому же сипа не возглавлял этих атак: конкистадоры не знали, что местный прорицатель предрек ему смерть от рук чужеземцев. На совете капитанов было решено в кратчайший срок покончить с неуловимым врагом. Поймать Тискесусу стало для испанцев делом престижа. Необходим был пленный, который мог бы указать тропы к тайному убежищу сипы. И вскоре Ласаро Фонте, неутомимый помощник Кесады, выловил в зарослях тростника двух индейцев. Они признались, что посланы великим сипой следить за передвижениями испанцев. Уговоры, подарки, обещания — все было бессильно: пленники отказались указать место, где скрывался их повелитель. И тогда испанцы прибегли к испытанному методу: индейцев подвергли пыткам. Старший из пленников умер, не сказав ни слова, а младший, совсем еще юноша, не выдержал и стал предателем. Как заметил впоследствии один из хронистов, собственную жизнь он оценил дороже жизни своего повелителя. Связав несчастному юноше руки, испанцы погнали его впереди себя. Целую ночь отряд пробирался по горным тропам и на рассвете вышел к мощным крепостным стенам.
Но индейцы как будто бы ожидали неприятеля: из распахнувшихся ворот хлынула толпа вооруженных воинов, на головы испанцев посыпались горящие и чадящие зажигательные стрелы.
Кесада дал знак к бою. Бешеный конский топот, выстрелы из аркебузов, атака конницы смешали ряды индейцев. Солдат Домингес поймал на мушку какого-то знатного индейца и выстрелом из аркебуза ранил его в плечо. Тот упал на руки стоявших поблизости людей. Много недель спустя, после того как испанцы обыскали павшую крепость и, не найдя в ней следов Тискесусы, ни с чем вернулись в Боготу, они узнали: человек, случайно раненный Домингесом, умер, и это не кто иной, как сам великий сипа. Тело его было погребено, согласно индейскому обычаю, в тайном месте, известном только жрецам. Таким образом, встреча Кесады с одним из могущественных представителей индейской знати так и не состоялась.
Судьба занявшего его место наследника Сакесасипы (испанцы называли его Сагипой) была куда более трагичной. Долгое время Кесада не подозревал о гибели Тискесусы потому, что после сражения за горную крепость атаки индейцев на Боготу участились. Испанцы были вынуждены разбить лагерь в открытом поле, чтобы в любой момент использовать преимущества конницы. Вскоре стало известно, что у индейцев появился новый сипа и он поклялся уничтожить испанцев.
Однако обстоятельства помешали Сагипе выполнить свою клятву. Сначала подняли голову закоренелые враги муисков — индейцы панче, свирепые и воинственные обитатели берегов Магдалены. Чтобы сдерживать их натиск, в прежние времена сипы держали на границе пятитысячный отряд отборных воинов. Но где было взять такую силу сейчас?
Смута началась и в среде знати, окружавшей Сагипу. У него появился соперник, молодой восемнадцатилетний юноша, племянник погибшего Тискесусы. Сагипа, опытный и смелый воин, правая рука Тискесусы, доводился ему всего лишь двоюродным братом. А между тем сан правителя у муисков передавался только по женской линии, от дяди к племяннику.
Несмотря на то что страна переживала самые трагические в истории дни, древний закон требовал восстановить справедливость. В один прекрасный день к Кесаде явились два знатных индейца. Они пришли передать ему волю молодого наследника сипы: он обещает покориться суачиас, если те накажут узурпатора Сагипу. Так был нанесен удар в спину единственному человеку, действительно опасному для завоевателей. Так, часто традиции расходятся со здравым смыслом.
Умный политик и дипломат, Сагипа не позволил своему сопернику сговориться с испанцами. Однажды Кесаду разбудили дикие крики. Генерал выбежал из палатки и оторопел. В двух метрах от него сидела и глухо рычала рыжая пума. Часовые разбежались кто куда. Подавив страх, Кесада заметил двух индейцев, распростертых позади пумы, еще бросилась ему в глаза золотая серьга в левом ухе зверя. «Здесь что-то не так,— мелькнула догадка,— это, наверное, кеме — послы какого-нибудь правителя». Так и есть. Сам Сагипа выслал впереди себя царя зверей, чтобы предупредить суачиас о своем визите.
Кесада устроил пышный прием мирной делегации. Казалось, генерал превзошел на этот раз самого себя. Он одарил Сагипу побрякушками на 300 кастельяно, дал ему две рубашки, одно мачете, два маленьких ножа и красивую шапку, перо для которой снял со своего шлема. От имени испанского короля Кесада заверил индейского правителя, что тот может считать себя в полной безопасности. Сагипа попросил у испанцев помощи, чтобы отбить наступление «темиблес» (ужасных) панче. Желая доказать Сагипе «дружеское» расположение, Кесада обещал ему содействие: в ту минуту он отдал бы ему. и своего коня, лишь бы завоевать доверие опасного соперника.
Готовясь к встрече с панче, испанцы наблюдали волнение среди муисков, причину которого поняли позднее. «Они поедают убитых на поле боя! Они пьют кровь раненых!»[15]—с дрожью в голосе говорили солдатам Кесады закаленные в боях воины Сагипы. Несколько дней подряд муиски пели заунывные гимны, вымаливая у великого Суа победу в грядущем бою. Называя себя братьями испанцев — сыновей самого Солнца, муиски просили Суа позаботиться о них в час, когда начнется битва: «Если это будет днем, пусть Суа нагонит облака, чтобы солнечные лучи не мешали сражаться. Если же это будет ночью, пусть Чиа, супруга Суа, разгонит тучи, чтобы воины хорошо видели своих врагов».
Лишь после первой встречи с панче конкистадоры поняли, что тревога их союзников была не напрасной. Индейцы панче ходили в атаку сомкнутыми рядами во весь рост, прикрываясь с ног до головы огромными щитами, оглашая воздух леденящими душу криками. Пришлось Кесаде разработать план боя с применением конницы. Только тогда панче были разбиты и отступили. На поле остался один убитый испанец и много тяжело раненных отравленными стрелами.
Чтобы несколько сгладить неприятное впечатление от встречи с панче, Кесада решил устроить раздел захваченной добычи. Шел июнь
Сначала торжественно сверили, совпадают ли данные о добыче в реестре казначея экспедиции Хуана Сан-Мартина с записями, которые вел сам Кесада. Ко всеобщему удовольствию, все сошлось. Но на следующий день неожиданно был проведен поголовный обыск у всех конкистадоров, чтобы выяснить, не утаил ли кто какой-либо драгоценности. Эту деликатную операцию осуществил брат Кесады Эрнан. То ли сокрытое сокрывалось тщательно, то ли солдаты были честны, однако ревизия ничего не дала.
Затем в полной тишине и с должным вниманием была заслушана самая важная часть инструкции губернатора Педро де Луго, касавшаяся порядка раздела добычи. Отряд конкистадоров разделился на три группы — капитанов, всадников и рядовых солдат. Капитаны избрали своим представителем Хуана де Сан-Мартина, отчаянного смельчака и знатного дворянина; всадники отдали предпочтение Бальтасару Мальдонадо, богатому рыцарю; интересы, простых солдат защищал Хуан Валенсиано, глава щитников. Все они поклялись судить честно и по справедливости.
После этого надлежало подсчитать общую сумму долга каждого за лекарства и помощь, оказанную лекарем, за порох, арбалеты, аркебузы, ножи и кремень, клей и гвозди и, наконец, за мертвых лошадей, павших во время экспедиции, с тем чтобы возместить ущерб их владельцам. Все эти издержки тщательно оценили два наиболее честных капитана. Наконец из общей «кучи» были отчислены вклады в две церкви Санта-Марты — Ла Майор и Ла Мерсед. И только на следующий день приступили к собственно дележу.
Первым и главным претендентом на добычу была испанская корона. Ее доля — знаменитая королевская пятина — составила 38 259 песо золота высокой пробы, 7257 — низкопробного золота, 3690 песо золотого и серебряного лома и 363 изумруда.
Все это причиталось испанскому королю Карлу I!
Толпа вздохнула облегченно: наконец-то остальное наше! Впрочем, не совсем. Как же быть с теми, кто остался на бригантинах? А зачем причислять их к нам, зашумели недовольные. Они теперь сами себе хозяева и пусть добывают все сами — так порешил сход. Однако предусмотрительный Кесада, памятуя о бесконечных склоках и счетах, которые губили и самых удачливых среди конкистадоров, выделил отставшим некую толику.
Раздел остального завершился быстро. Изумруды разложили на пять кучек согласно качеству и размеру, и каждый из конкистадоров подходил к ним и выбирал свою долю. Таким образом, каждый щитоносец-роделеро и мачетеро, имевшие право на одну долю, получили 510 песо чистого золота, 57 песо низкопробного золота и 5 изумрудов. Кесада в качестве заместителя губернатора и генерал-капитана экспедиции претендовал на пять частей.
Ничего, абсолютно ничего не досталось наследникам погибших во время экспедиции, если не считать тех жалких 200 песо, что были выделены на поминальные молебны. А умерших было много — более 500 человек. Да успокоит господь их души!
15 июня
Кесада решает оставить на некоторое время свою беспокойную братию, чтобы лично проверить, правда ли, что у индейцев мусо есть богатейшие залежи изумрудов. Но напрасно он думал, что в испанском лагере воцарились мир и спокойствие. Слишком велика была жажда наживы в сердцах конкистадоров, чтобы могла утолить ее доля, полученная каждым из них при разделе. Эрнан Кесада — он теперь замещал своего брата — не собирался покровительствовать Сагипе. Ведь тот еще ничем не расплатился за проявленную к нему «дружбу». А платить ему было чем. Разве сокровища убитого сипы Тискесусы не перешли к нему по наследству, и, говорят, они были немалые?! Так заверил его молодой соперник Сагипы. К тому же Сагипа — узурпатор и не имеет права распоряжаться этими богатствами.
Направляясь на встречу с Эрнаном в тот жаркий июньский день, Сагипа и не подозревал, что через мгновение он станет пленником. Его скрутили по рукам и ногам и учинили унизительный допрос. Сагипа заявил, что ему ничего не известно о кладе Тискесусы. Но свежи еще были в памяти испанцев воспоминания о лихой удаче Франсиско Писарро в Перу, чтобы отказались они повторить его эксперимент здесь, в стране муисков.
И вот под давлением Эрнана Кесады Сагипа пообещал испанцам заполнить целую хижину золотыми украшениями и выставить четыре больших блюда с изумрудами. Для сбора выкупа сипа испросил 20 дней сроку. Сагипу поселили рядом с домом Кесады и выставили у дверей часовых. Оставалось одно — ждать.
И действительно, все эти дни Сагипу посещало множество индейцев, они приносили сверкающие плюмажи из перьев диковинных птиц, морские раковины и костяные колокольчики. Однако золота не было. Возмущенные солдаты стали требовать ответа у Сагипы. «Дороже золота считаются эти вещи в моей стране»,— заявил им на это пленный правитель. Трижды просил сипа отложить срок исполнения обещания и наконец на требования испанцев ответил, что не может выполнить его: «Мои индейцы,— сказал он,— видя, что я взят под стражу и со мной плохо обращаются, спрятали все золото».
Испанский лагерь негодовал. Как только старший Кесада вернулся в Боготу, солдаты потребовали, чтобы он проучил сипу за обман. Генерал отдал приказ заковать индейца по рукам и ногам. Впоследствии, оправдываясь на суде в Испании, он скажет, что ограждал Сагипу от гнева конкистадоров, что оставил ему жен и слуг и обходился с ним с почтением, которого требовал высокий сан знатного индейца.
Кесада решил заняться административными делами. Страна муисков была замирена. Наиболее могущественных ее правителей, как сипы Тискесусы и саке Кемуинчаточи, уже не было в живых, другие, подобно Сагипе, находились в плену и ничем не угрожали испанцам. Теперь можно было по-хозяйски оглядеться и распорядиться завоеванной страной. Каждого из своих солдат Кесада наделил землей вместе с сидевшими на ней индейцами. Индейцы должны были построить для новых хозяев дома, засадить поля, одеть и снабдить испанцев всем необходимым.
Себе Кесада взял плодородные долины вокруг Боготы. Отошли к нему и владения правителя Гуатавиты, с которым генерал был дружен. Гуаска Тикисоке крестился и принял имя дона Фернандо: всем представителям индейской знати в честь их древнего происхождения испанцы при крещении давали дворянское звание. Таким путем они надеялись превратить правителей в послушное орудие и с их помощью править покоренными му-исками.
В августе
Настало время отправиться в Испанию, чтобы по традиции тех лет представить королю отчет о совершенном открытии. Однако Кесаде пришлось отложить отъезд. До него дошла весть о том, что на восточных границах земель муисков находится храм Солнца. В ноябре
В лагере он застал смуту и разброд. Из знатного пленника Сагипа превратился в узника, осыпаемого оскорблениями и угрозами. Конкистадоры потеряли всякую надежду увидеть сокровища Тискесусы. Они потребовали, чтобы Кесада приказал подвергнуть пыткам непокорного правителя, силой вырвать у него тайну местонахождения клада.
Много лет спустя, давая объяснения в Совете Индий по этому поводу, Хименес Кесада скажет, что ему было трудно защищать индейца! Ведь испанские солдаты пустили слух, будто бы он был в сговоре с Сагипой, чтобы одному воспользоваться потаенными богатствами Тискесусы. Спасая Сагипу от разъяренной толпы, Кесада предложил судить его. Возможно, это и было выходом из положения. Завоеватели предъявили Сагипе иск на 10 миллионов золотых песо и 10 тысяч изумрудов. Выслушав обвинителя, защитника — им генерал назначил своего брата Эрнана, и свидетелей — индейцев, которые едва ли понимали смысл происходившего, Кесада вынес приговор: «Пытка веревкой, поскольку здесь, на земле, столь далекой от христианской, нет более соответствующих случаю орудий пыток». Оговорка столь же красноречивая, сколь и циничная.
Под одобрительный ропот испанской солдатни с Сагипы сорвали одежду. Присутствовавшие при сем индейцы стыдливо опустили глаза, ибо нет большего позора для повелителя, чем явиться обнаженным перед своими подданными. И вот уже руки его закинуты назад и крепко связаны. Еще мгновение, и могучее тело индейца провисло на искалеченных руках. Медленно опускается и вновь подымается веревка, а вместе с нею и Сагипа. Великий сипа молчал.
Ничего не добившись, испанцы вновь посадили его в тюрьму. А в феврале
Впоследствии нашлись свидетели, которые уверяли, что пытал Сагипу Эрнан Кесада. Потерявшего сознание, окровавленного Сагипу снова привезли в тюрьму, где 8 апреля
Теперь уже ничто не задерживало Кесаду в стране муисков. Давая последние наставления, он не предполагал, что капризная судьба готовит ему коварный удар. Вернее, сразу два удара.
[12] От муисского «суа» — солнце и «чиа» — луна.
[13] Плоды лесной смоковницы при сжигании давали густой дым с терпким запахом — «благовоние», которым индейцы окуривали изображения богов и другие предметы культа.
[14] Вара — испанская мера длины, равная
[15] О трусе среди панче говорили: «Ты так труслив, что тебя никогда не убьют, чтобы насытиться твоим мясом и стать великим воином». Для взрослого панче не было большего позора, чем услышать о себе такие слова. Индейцы панче, как и многие другие первобытные племена, практиковали обрядовое людоедство: считалось, что поедание тела убитого врага делает воина непобедимым