БИТВА

Глава восемнадцатая

Они двинулись дальше, пока не пришли на место, где соединялись четыре дороги, и здесь, на этом перекрестке четырех дорог, они были настигнуты судьбой.
«Пополь‑Вух»

Вопли Абиша подняли на ноги полусонный дворец Ах‑Меш‑Кука. Захлебываясь слезами, он поведал о страшном сражении, разыгравшемся у храма Тунуниха, о доблестной смерти нового наследника тикальского престола. Во дворе ему вторили уцелевшие воины. Ужасы сражения и количество восставших рабов возрастали с каждой минутой.

Вскоре весть о печальных событиях облетела весь Тикаль. Большинство знати было уверено, что войско мятежников будущей ночью нападет на столицу, чтобы освободить своих собратьев. Ужас перед восстанием рабов накрыл темными крыльями гигантский город. Принимались лихорадочные меры по защите: около лагерей рабов, в которых начали вспыхивать волнения, была выставлена усиленная охрана, на крупнейших дорогах размещены воинские отряды, но и Ах‑Меш‑Кук, и его приближенные понимали, что эти меры сродни попытке потушить лесной пожар ведром воды. Ведь в каждом дворце находились десятки и сотни домашних рабов. А если они присоединятся к восставшим? Вспоминали древние истории о подобных событиях, и у многих волосы на голове шевелились от страха.

А между тем Хун‑Ахау уводил свое войско все дальше от Тикаля. Множество забот терзали его душу. Он ясно понимал, что первая победа ничего не значит; только из‑за отсутствия в Тикале накона и его войск рабы смогли вырваться из города. Безусловно, за ними будет послана погоня. Как им благополучно ускользнуть от нее? Шагавший рядом с ним Цуль служил молчаливым напоминанием о клятве – убить Кантуля. Юноша чувствовал, что иначе он никогда не обретет покоя. Но бросить сейчас товарищей и возвратиться в Тикаль Хун‑Ахау тоже не мог. Мысль о собственной свободе незаметно отступила на задний план. Он должен прежде всего спасти доверивших ему свою жизнь и свободу людей. Надо было что‑то срочно решать!

В ближайшем поселении был устроен привал; силы у всех истощились, требовался отдых. Жители молча и покорно отдали все свои запасы пищи; с угрюмым видом смотрели они на весело суетившихся около разложенных костров рабов. Правитель поселения незаметно сбежал, и его розыски ничего не дали. Беспокоясь о том, чтобы в Тикале не узнали об их местонахождении, Хун‑Ахау разослал нескольких лазутчиков.

Цуля, как наиболее опытного и знающего, он попросил отправиться к Тикалю. По мнению юноши, это был самый опасный участок.

– Помни, Цуль, – сказал он на прощанье. – Наша юная владычица не останется неотмщенной. Я разыщу и убью Кантуля! Но сперва я должен подумать о них. – Он показал рукой на отдыхавших товарищей. – Это мой долг!

Старик тяжело вздохнул и, не говоря ни слова, медленно отправился к видневшимся вдали пирамидам великого города.

Хун‑Ахау дожевывал остатки отварных бобов, когда к нему подошел улыбающийся Шбаламке.

– А жирная крыса сбежала во время битвы! – сообщил он об Экоамаке.

– Ну что же, он свое дело сделал, – отозвался равнодушно молодой предводитель. – Все равно я сдержал бы слово и отпустил бы его. Нам надо подумать о другом, Шбаламке. Куда мы пойдем теперь?

Шбаламке задумался.

– Мы с тобой – в Ололтун… – нерешительно отвечал он.

– Укан отправится в свой Копан, и так далее, – подхватил Хун‑Ахау. – А через день‑два нас всех переловят поодиночке и возвратят в Тикаль! Кого заставят снова строить пирамиду, кого казнят, а нас с тобой, как зачинщиков, обрекут на пытки… Нет, мы должны держаться вместе! Еще не скоро мы сможем спокойно разойтись по родным селениям! Надо собрать совет и решить, в каком направлении лучше двигаться. Я уверен, что из Тикаля за нами вышлют погоню! Собирай начальников отрядов!

Но совет провести не удалось. Едва только все собрались, как прибежал запыхавшийся лазутчик.

– По главной дороге сюда идет войско, – объявил он. – Количество воинов в нем вдвое больше нашего! Они направляются в Тикаль. Через полчаса будут здесь!

– Это након со своим войском, – сказал Хун‑Ахау. Его нерешительность и сомнения сразу исчезли. – Отступать к Тикалю нам нельзя. Оттуда может нагрянуть погоня. Жаль, что нет сведений от Цуля. Мы должны разбить тех, кто преграждает нам дорогу! Пытаться спрятаться бесполезно: након сразу же узнает от жителей этого поселения о нас и нагонит. Мы должны напасть на них неожиданно – это единственная возможность выиграть битву! Надо укрыться среди домов так, чтобы враги вошли в селение спокойно, и тогда ударить. Нападать будем по сигналу: Ах‑Мис – он самый громкоголосый среди нас – крикнет «бей!». Договорились? Давайте готовить засады!

Хун‑Ахау обошел все отряды, объясняя план нападения и показывая, как лучше спрятаться. Селение было небольшим, и разместить войско за домами оказалось делом нелегким. К счастью, неподалеку находилась небольшая лощина, и молодой предводитель решил воспользоваться ею. В нее он увел отряды Укана и Шбаламке.

– Как только вражеское войско втянется в селение, – говорил он, – мы набросимся на него. Завяжется схватка. Вот тогда‑то выступите вы и ударите в тыл противнику. Поэтому будьте терпеливы, дайте им пройти. Только внезапное нападение сзади может вызвать у них панику. Затаитесь и будьте терпеливы! Укан, прошу тебя, присмотри за Шбаламке! Он очень горяч и несдержан.

– Еще неизвестно, кто за кем будет присматривать! – пробурчал недовольно Шбаламке. – Ожидать врага – привычное дело для воина!

Хун‑Ахау обнял друзей и расстался с ними. Время тянулось невыносимо долго. Солнце, приближавшееся к зениту, невыносимо жгло. Рабы в непривычных тяжелых деревянных шлемах и хлопковых панцирях обливались потом. Хун‑Ахау тяжело дышал; сердце колотилось в груди. «Мы должны победить! – думал он. – Поражение для нас хуже смерти. Но все ли понимают это? Может быть, кто‑нибудь уже втайне сожалеет о том, что поднялся против владык?»

Он обвел глазами сидевших с ним в засаде рабов. Их лица словно застыли в ожидании схватки, но на них была написана такая решимость и мужественность, что юноша устыдился своих тайных сомнений. На дороге, со стороны Тикаля, показался человек. Он брел медленно и задумчиво. Молодые глаза Хун‑Ахау быстро распознали в нем Цуля. Войдя в селение, старик остановился, удивленный тишиной, и начал недоуменно озираться. Из‑за ближайшего дома его негромко окликнули и сообщили, где находится Хун‑Ахау. Через минуту он уже стоял перед юношей.

– Все благополучно, почтеннейший након! – сообщил Цуль. В присутствии посторонних он награждал теперь своего бывшего ученика самыми пышными титулами. – Я прошел очень далеко, но никаких следов погони нет! Со стороны Тикаля все спокойно. А кого ждете вы?

Когда Хун‑Ахау в двух словах объяснил положение, на морщинистом лице старого раба появилась первая за эти дни улыбка.

– Я знал, что моя находка пригодится, – торжествующе сказал Цуль. – На, возьми и пожуй!

Юноша в недоумении смотрел на протянутую руку старика с пучком какой‑то травы.

– Пожуй, пожуй, – убеждал тот. – Ничто так не подкрепляет силы перед боем, как это растение! Как хорошо, что я наткнулся на него!

Хун‑Ахау нерешительно положил в рот несколько стебельков и принялся жевать. Кислый, с острым запахом сок растения приятно освежал рот. Через несколько минут юноша действительно почувствовал бодрость и небывалый прилив сил. Голова его оставалась ясной. Цуль хлопотал рядом, раздавая чудесную траву другим воинам. Теперь Хун‑Ахау мучило только одно: куда же пропали два его разведчика? Неужели они попались в руки врага?

Вдалеке заклубилась пыль: подходило вражеское войско. Усталые, разморенные солнцем воины шли вразброд и громко пели:

Эйа! Что самое прекрасное у меня?

Нефритовое ожерелье на моей шее!

Эйа! Что самое прекрасное на всем свете?

Тикаль, око мира,

Самый прекрасный город на всем свете!

Войско приближалось. Вот передовые воины вступили в тень первых домов, вот они прошли мимо притаившихся Хун‑Ахау и его товарищей. Вот уже почти весь отряд втянулся в селение. В середине его шел, окруженный плотным кольцом приближенных, невысокий молодой человек – очевидно, начальник войска. Мальчик‑прислужник нес за ним шлем, а сам предводитель, спасаясь от жары, надел легкий головной убор, украшенный только пучком перьев кецаля.

Вдруг кто‑то с силой сжал левую руку Хун‑Ахау. Это был Цуль; из глаз старика текли слезы.

– Сыночек! – прошептал он сдавленным голосом. – Это Кантуль! – Старого раба корчило от гнева и отвращения.

Да! Наследник Кантуль вел на Тикаль отряд воинов из Йашха, чтобы вернуть себе трон.

Вдруг в знойной полуденной тишине, как будто с неба, прозвучал нечеловеческий крик Ах‑Миса: «Бей! Бей! Бей!»

Пораженные пришельцы невольно остановились. А из‑за домов уже высыпали десятки рабов, яростно размахивая оружием. Зазвучали первые глухие удары, послышался первый стон. Неистовые крики вырывались и у нападающих, и у попавших в западню. Началась схватка.

Весь участок дороги, проходивший через селение, оказался полем ожесточенной битвы. Рабы дрались, не щадя сил. Вражеские воины, сперва ошеломленные внезапным нападением, постепенно воспрянули духом и образовали плотный четырехугольник, отражавший атаки нападающих. Но то здесь, то там со стоном или молча валились на землю окруженные, рушилась живая стена воинов, и на мгновение в первом ряду образовывалась брешь. И хотя на место упавшего сразу же выдвигался другой воин из второго ряда, все же ровная вначале линия вражеского фронта оказалась в нескольких местах изломанной. В эти бреши проникали атакующие рабы.

Неистово работая топором, Хун‑Ахау, построивший свой отряд клином, пытался пробиться к центру вражеского войска, где он недавно видел Кантуля. Медленно, пядь за пядью продвигался юноша вперед. Пот лил с него ручьями, смешиваясь с кровью, – он не надел панциря, и брошенное кем‑то легкое копье пронзило ему левое плечо. Скользнувший мимо удар меча сорвал кожу со лба. Но Хун‑Ахау не чувствовал ран и с методичностью дровосека валил двигавшихся ему навстречу людей.

Он уже видел лицо что‑то неистово кричавшего Кантуля, когда вдруг справа, оттуда, где находилась лощина, послышался мощный, на мгновение заглушивший все звуки битвы, рев. Это ударили по флангу вражеского войска вышедшие из засады отряды Шбаламке и Укана. Словно по живой цепочке, страх и неуверенность передались в центр войска Кантуля: выражение твердости и мужества на лицах воинов сменилось сомнением и беспокойством. Их ответные удары стали менее энергичными; они все чаще поворачивали головы в сторону приближавшегося необычного шума. Воспользовавшись этим, Хун‑Ахау удвоил свои усилия и через мгновение, чувствуя за спиной плотную массу своего отряда, оказался лицом к лицу с Кантулем.

С воплем ужаса наследник тикальского трона взмахнул мечом, но что‑то в выражении лица Хун‑Ахау словно парализовало его. Узнал ли он в появившемся грозном воине любимого раба своей мертвой сестры, или его поразил вид залитого кровью, почти обнаженного юноши с гневным лицом, внезапно выросшего перед ним? Он не успел сказать ни слова.

На мгновение Хун‑Ахау словно почувствовал в воздухе аромат эделена. Вот кто была его юная владычица – недолгий диковинный цветок!

– За Эк‑Лоль! – крикнул Хун‑Ахау, опуская топор на голову царевича.

Кантуль широко раскинул руки, словно собираясь обнять своего врага, и упал на спину.

Смерть предводителя вызвала общую панику. Окружавшие Кантуля придворные с криками бросились в разные стороны, попадая под удары и своих, и чужих. Вражеский строй дрогнул и сломался. Разгорелись ожесточенные поединки между отдельными воинами, и через минуту все было кончено: дорога усыпана мертвыми и корчившимися от мук ранеными, да вдалеке виднелись одинокие фигуры врагов, побросавших оружие и спасавшихся бегством.

С глубоким вздохом облегчения Хун‑Ахау опустил топор и вытер рукой вспотевший, как ему казалось, лоб. Взглянув мельком на руку, он с удивлением увидел, что она запачкана кровью. «Чья же это кровь? – подумал он. – Ведь я никого не касался руками!» После долгих часов тревоги и гнетущей жажды мести юноша почувствовал спокойствие.

Он отмстил за Эк‑Лоль! За свою маленькую царевну, так верившую в него. Если бы она могла сейчас увидеть, что он выполнил свое обещание – убил Кантуля…

– Позовите Цуля! – крикнул молодой предводитель. – Где Цуль? Иди скорее сюда!

Но старик уже был около него. С радостным криком он нагнулся и поставил босую ногу Хун‑Ахау на мертвое лицо царевича. По телу юноши прошла невольная дрожь – он почувствовал тепло еще не остывшего тела. А этот человек был уже мертв. Ужасное дело – война!

Старик, вне себя от восторга, приплясывал вокруг мертвого Кантуля, то воспевая храбрость и мужество Хун‑Ахау, то осыпая неистовыми проклятиями убитого. Наконец он вспомнил о Эк‑Лоль, и, усевшись около мертвого тела ее брата, старый раб заплакал.

Хун‑Ахау нагнулся к нему, собираясь утешить старика, но в этот момент услышал встревоженный голос Шбаламке.

– Хун‑Ахау, где ты? – кричал его названый брат. – Иди скорее сюда! Укан тяжело ранен!

Молодой предводитель рабов, как ягуар, прыгнул в сторону и побежал на голос Шбаламке. Радость победы, удовлетворение и гордость тем, что он отмстил за смерть царевны, сменились чувством печали и горечи.

Укан был ранен копьем в грудь навылет. При первом взгляде на его лицо Хун‑Ахау понял, что копанцу жить осталось недолго. Его широко раскрытые, ничего не видящие глаза были устремлены в небо; при каждом тяжелом вздохе кровь, пузырясь, вытекала из широкой рваной раны. Укан с трудом, прерывисто дышал. Вокруг безмолвно стояли рабы из его отряда и Ах‑Мис.

Сдерживая стон, Хун‑Ахау опустился на колени около раненого и тихо позвал:

– Укан, брат мой! Ты слышишь меня? Это я, Хун‑Ахау! Я здесь, рядом…

Веки копанца часто затрепетали, как будто он хотел отряхнуть надвигавшуюся на его глаза мглу. Рука слабо шевельнулась, ища руку Хун‑Ахау. Тот схватил ее, крепко сжал.

– Я здесь, Укан! Я здесь!

Губы копанца зашевелились, он тяжело вздохнул и прошептал:

– Мы победили, Хун!

– Да, мы победили, – подтвердил Хун‑Ахау, глотая слезы. – Кантуль убит! Но не говори– больше, тебе вредно! Мы вылечим тебя…

– Нет, – сказал Укан, – я умираю… Хун, если ты будешь в Копане… подружись с моим братом… говорят, он похож: на меня.

Внезапно резкая судорога свела тело умирающего, он рванулся вперед, словно собираясь подняться, снова тяжело упал на землю и замер. Копанец был мертв. Ах‑Мис громко заплакал, не стыдясь своих слез.

Молча смотрел молодой предводитель на спокойное лицо верного соратника. Тяжелая спазма сжимала горло юноши. Укан мертв! Эта мысль не укладывалась у него в голове. Он снова и снова видел перед собой живые, лукавые глаза копанца, слышал его голос, подтрунивавший над Шбаламке. Укан мертв! И это в самом начале трудного пути, в двух шагах от Тикаля. Какие же жертвы ждут их в дальнейшем?

Стряхнув с себя оцепенение, Хун‑Ахау встал и обратился к стоявшему около него Шбаламке:

– Надо подсчитать, сколько у нас раненых, и позаботиться о них. Если их мало, мы возьмем их с собой; если… Но что это такое?

Чей‑то тревожный возглас прервал его речь. Послышались крики. И Хун‑Ахау увидел, что с трех сторон на его войско надвигается плотная масса воинов. Окрестности селения были уже запружены врагами. Они продвигались вперед медленным, мерным шагом, и от их тяжелой поступи гудела земля. Солнечные лучи, попадая на блестящие наконечники копьев, вспыхивали яркими звездочками.

– Это войско накона! Теперь мы умрем! – сказал юноше Шбаламке.

И оба они, схватив оружие, бросились навстречу наступавшему врагу.

Новая схватка была недолгой. Уставшие после только что окончившегося боя и ошарашенные неожиданным появлением нового врага, рабы не смогли долго сопротивляться. Напрасно Хун‑Ахау и Шбаламке метались от одного к другому, убеждали их построиться в колонну, чтобы прорвать вражеский строй. Все усилия были напрасны. С горечью в душе Хун‑Ахау видел, как один за другим падают его соратники. Скоро он и Шбаламке оказались в центре группы вражеских воинов, ожесточенно на них нападавших. Вертясь как волчок, юноша отбивал направленные на него удары. Вдруг до его слуха донесся короткий стон Шбаламке. Забыв все, Хун‑Ахау повернулся в сторону названого брата, но в это мгновение что‑то, как ему показалось, мягкое, но тяжелое ударило его по затылку. Перед глазами юноши вспыхнул яркий сноп разноцветных искр; он услышал неистовый гул, как будто рядом оказался водопад, ноги его подкосились, и юноша полетел в черную мглу…

Након Тикаля медленно обходил поле боя, рассматривая павших и раненых. Вдруг всегда спокойное лицо его выразило неподдельное изумление.

– Как, разве царевич Кантуль был с вами? – обратился он к лежащему неподалеку раненому рабу.

Раб с усилием приподнялся на локоть и, гордо глядя в лицо накона, медленно произнес:

– Нет, мы, рабы, разбили его воинов, а наш вождь убил его!

И, потеряв сознание, раненый упал на спину.

– Я сообщу новому повелителю Тикаля сразу два приятных известия, – про себя сказал након, и его суровое лицо озарилось непривычной улыбкой. Затем, повернувшись к одному из следовавших за ним на почтительном расстоянии начальников, он громко добавил:

– Раненых рабов добить!