ЗАПАДНЯ В ЧОЛУЛЕ

Рассказы о богатствах Мешико сильно нас раззадорили, и в 17-й день нашего пребывания в Тлашкале Кортес собрал общую войсковую сходку, чтоб обсудить дальнейший поход. Конечно, мнения разделились. Были и такие, которые указывали на безумие попытки - как может горсточка людей двинуться в столь прославленную столицу с ее множеством воинства. Но Кортес резко оборвал плаксивые речи, указав, что для нас существует лишь один лозунг - вперед; ведь не для смеха же мы столько раз оповещали Мотекусому о своем визите. От всего сердца мы все, старые вояки, согласились с ним, а кучка недовольных, все те же помещики с Кубы, больше не раскрывали рта.

Шикотенкатль и Машишкацин, видя наше твердое решение, немало обеспокоились. Они всячески старались переубедить Кортеса, умоляя его не доверять мешикам ни в чем: все их предложения, речи и подарки таят лишь измену. Нельзя ни верить им, ни щадить их, будь то юноша или старец; всех нужно уничтожить. Говорили они это не только из ненависти к мешикам, но и из любви и преданности к нам, и Кортес неоднократно одаривал их, между прочим, той тонкой материей, какую мы получили в дар от Мотекусомы.

Когда же Кортес заикнулся о том, что после его похода в Мешико всюду в этих краях настанет мир и тишина и что поэтому отношения между Тлашкалой и Мешико изменятся коренным образом, Шикотенкатль перебил его, сказав: "Заключать мир с мешиками - пустая затея и трата времени; вражда все же останется в самой глубине сердца..."

Насчет избираемого пути мнения также расходились. Послы Мотекусомы, все еще находившиеся у нас, указывали, что наиболее удобная дорога ведет через город Чолулу, подвластный Мотекусоме, а посему всегда готовый оказать нам помощь. На этот же путь согласились и мы. Но касики Тлашкалы советовали направление на Уэшоцинко¹, жители которого в родстве и дружбе с Тлашкалой; дорога труднее и голоднее, зато нет опасности измены, как в Чолуле.

Но Кортес избрал первый путь, настолько привлекал его большой город с множеством высоких строений и богатая его округа, изобилующая всякими припасами. Решив это, он тотчас сообщил о своем намерении властям Чолулы, выразил одновременно удивление, как это они до сих пор не удосужили прислать ему, посланцу великого монарха достойного привета. Между тем доложили, что от Мотекусомы прибыло новое посольство с великими дарами, ибо Мотекусома считал недостойным своего сана посылать людей с пустыми руками. Действительно, дары на сей раз были изрядные: одного золота не менее чем на 10 000 песо, а кроме того, 10 тюков удивительных изделий из перьев. Послами же - их было четверо - оказались что ни на есть знатнейшие сановники, по уверению тлашкальцев. Речь их была проста и коротка: Мотекусома, дескать, дивится, что Кортес находит удовольствие в общении с бедной и грубой страной; пусть он лучше поспешит в Мешико, где встретит подобающий прием... Конечно, Мотекусома хотел нас поскорее выманить из Тлашкалы, тесная дружба с которой ему была очень не по душе.

Кортес ответил рядом учтивостей, благодарил за приглашение и просил пока что послов не уезжать, тем более что сам задумал послать в Мешико двух наиболее блестящих наших капитанов, именно Педро де Альварадо и Бернардино Васкеса де Тапию. Подробностей, к сожалению, не знаю, так как в это время тяжко заболел лихорадкой, к тому же вскрылись раны, и мне ведомо лишь, что Кортес их вернул с пути и что, с другой стороны, Мотекусома очень заинтересовался этой парой и у своих послов испросил точное их описание и даже рисунки с них. Тут-то впервые Альварадо и получил название Tonatio², что по-мешикски означает "солнце" или "сын солнца", ибо он был человеком очаровательной внешности и тонких, располагающих манер, всегда приветливый, точно сияющий. Впрочем, не менее приятное впечатление производил и Тапия, несмотря на громадную свою силу. Итак, их вернули, и никто из нас не скрывал, что посылка их - одно из наиболее неудачных мероприятий Кортеса.

В это же время касики Чолулы прислали "посольство", если его можно так называть: всего четырех человек, незнатных и плохоньких, без всяких подарков, даже без припасов. Речи их были вялы и неуклюжи: касики, дескать, не смогли сами прибыть по нездоровью.

Тлашкальцы очень удивились такому посольству, считая его за насмешку, а Кортес послал четырех индейцев из Семпоалы в Чолулу с требованием в трехдневный срок отрядить благопристойное посольство, иначе он будет считать, что вся их округа находится в бунте и восстании против него, Кортеса. Узнав это решение, касики Чолулы немедленно извинились, указав, что в Тлашкалу они не отваживаются прийти из-за давнишней вражды, но как только Кортес вступит в их пределы, он убедится, что Чолула не хуже других умеет исполнять свой долг.
Кортес удовлетворился этими разумными объяснениями, и на следующее утро было назначено наше выступление. Тогда великие касики Тлашкалы сообщили, что в помощь нам, зная нрав и предательство Мешико, они отряжают 10 000 отборных воинов. Кортес был растроган такой заботой, но согласился лишь на 2 000 человек, так как вторгнуться с большим войском в страну, с которой хочешь жить полюбовно, ему казалось нецелесообразным. И вот мы двинулись в Чолулу обычной колонной, но с удвоенными предосторожностями. На ночь мы остановились у большого каменного моста через реку, где для нас уже были приготовлены хижины и навесы и где ожидали нас посланные от касиков Чолулы, все люди знатные, с множеством съестных припасов, извещая, что наутро прибудут и сами касики с papas [(жрецами)]. Так оно и было. Высыпало еще великое множество народа, и все казались весьма радушными и мирно настроенными. Об одном лишь просили касики и жрецы, чтоб наш отряд тлашкальцев, во всяком случае, не входил в их город, так как вражда их давняя и возможны крупные неприятности. Кортес внял этому и просил тлашкальцев расположиться вне города, объясняя им, особенно через Альварадо, разумность и необидность такого распоряжения.

Когда касики Чолулы узнали об этом, они несколько успокоились, а Кортес приступил к ним с иными речами: почему они до сих пор не обещали бросить своего идолослужения и не выразили подчинения нашему государю, ведь сделали это другие окрестные народы, и им не пристало бы отставать от них. Ответ был: отказаться от своих богов они не могут, тем более что с нашими они знакомы со вчерашнего дня, зато ничего не имеют против признания нашего монарха. Впрочем, совершили они это не по закону, без нотариальной записи и устно, после чего мы начали свое вступление в город. Народа было видимо-невидимо, крыши и балконы были битком набиты разряженными зрителями; да и понятно: никогда еще они не видали ни лошадей, ни белых людей.

Прием в Чолуле, несомненно, сперва был и сердечным, и искренним. Но, увы, вскоре все изменилось. А именно, Мотекусома предписал через тех своих послов, какие были при нас, чтоб Чолула потихоньку готовилась к бою, который откроется тогда, когда придет от него войско в 20 000 человек, и будет продолжаться этот бой беспрерывно днем и ночью, до полного нашего истребления. Подкреплялось это предписание многими подарками и наградами, например, золотым барабаном или обещанием двадцать из нас принести в жертву идолам именно здесь, в Чолуле.

Все было предусмотрено до мельчайших деталей: присланное войско спрятано в лесистых ущельях примерно в пол-легуа от Чолулы, оружие роздано в громадном изобилии, балконы снабжены брустверами, улицы перерезаны рвами и земляными насыпями, дабы затруднить действие конницы; некоторые дома, как оказалось, были даже наполнены особыми шестами, ошейниками и ремнями, чтоб крепко-накрепко связать нас и в таком виде доставить живыми в Мешико... Но Бог всемогущий решил иначе, как мы увидим...

Поместили нас в очень удобных квартирах, и пища шла нам изобильная. Но уже на третий день прекратили доставку еды, перестали появляться также всякие касики и жрецы. Если же показывался какой-нибудь индеец, он насмешливо хохотал и вскоре исчезал.

Кортес потребовал от послов Мотекусомы объяснений, почему прекращена доставка съестных припасов. Те ответили, что временно вышел весь маис в Чолуле.

На тот же третий день прибыло новое посольство от Мотекусомы, но уже с иным совершенно поведением: без всякого церемониала, прямо-таки нахально, они объявили, что Мотекусома не желает нашего прибытия в столицу, так как нечем нас там содержать; ответ должен быть дан сейчас.

Кортес сразу понял, что дела приняли скверный оборот, но с обычной вежливостью и сдержанностью выразил лишь удивление, как это великий Мотекусома столь часто меняет свои намерения; а что касается их отъезда, то он просит их несколько повременить, на что они и должны были согласиться. Нас же он сейчас собрал и внушил еще большую осторожность, ибо пахнет изменой. Наконец, он пригласил к себе самого важного из здешних касиков, но тот не пришел, объявившись больным. Опасные признаки накоплялись все больше, и Кортес велел нам возможно незаметнее извлечь, бережно и даже с почетом, из близлежащего cues [(пирамиды храма)] парочку papas [(жрецов)]. Это удалось, и Кортес начал с того, что богато одарил их, и потом спросил с помощью наших переводчиков доньи Марины и Агиляра: почему с недавнего времени жрецов, касиков и прочих жителей обуял такой неожиданный страх пред иноземцами? Один из них, самый главный, ответил, что никакого особого страха нет и он готов пойти и пригласить касиков, что он и исполнил. Кортес к ним обратился с тем же вопросом, указав, что ему пора двинуться дальше, в Мешико, а посему они должны доставить носильщиков [(tamems)] для переноса пушек [(tepuzques)} и багажа. Ответ был какой-то странный, а один из касиков прямо проговорился, заявляя, что они давно бы прислали еды, если бы не было запрета Мотекусомы.

Еще во время этих переговоров трое из наших друзей из Семпоалы, которые, в отличие от тлашкальцев, вошли с нами вместе в город, тайно донесли Кортесу, что ближайшие к нам улицы уже перекопаны и что глубокие рвы, внутри которых торчат заостренные колья, искусно замаскированы досками и землей; что на крышах и балконах навалена масса камней; что ряд улиц закрыт сооружениями из толстенных бревен. Почти одновременно прибыли и восемь тлашкальцев со следующим указанием: "Малинче! Видишь, насколько мы были правы в своих предостережениях. Чолула готовит тебе ловушку; еще вчера они принесли в жертву своему идолу войны семерых, из них пятеро - дети, чтобы дал им победу над вами, и вчера же они вывели жен и детей из города". Кортес поблагодарил их горячо, просил вернуться в лагерь и быть особенно бдительными, чтоб при первом зове двинуться в город на соединение.

Местным же касикам Кортес посоветовал помнить их обещание испанскому королю и не беспокоиться, ибо на следующий день он порешил выступить в Мешико, для чего Чолула должна предоставить носильщиков и 2 000 воинов, то есть столько же, сколько и Тлашкала. Касики обещали точное исполнение и откланялись, весьма радуясь, по-видимому, что их так легко выпустили и что мы своей просьбой о воинах еще более облегчили им дело, ибо те могут внезапно напасть на нас и продержаться, пока не подоспеет войско Мотекусомы для окончательной расправы. О том, что мы почуяли измену, никто из них не догадывался.

Кортес же старался все более и более точно проникать в их планы, а посему обратился к донье Марине, чтоб она новыми подарками склонила жрецов на дальнейшие разговоры. Донья Марина ловко умела обделывать такие дела, и вскоре пред Кортесом предстали оба жреца. Кортес убедительно доказывал, что им, почтенным старцам, да еще священникам, менее всего пристало лгать, а посему он надеется, что они выложат ему всю правду, тем более что он завтра уходит и никому не скажет ни слова. Жрецы помялись немного, но постепенно разговорились: что Мотекусома несколько раз уже менял свои намерения, что раньше он приказал принять нас радушно в Чолуле и с почестями проводить в Мешико, а теперь мешикское жречество уверило его, что их Тескатлипока и Уицилопочтли порешили нашу погибель в Чолуле, а посему он послал большое войско на помощь этому городу...

Богато одарив жрецов и отпустив их, Кортес собрал войсковую сходку для изложения дел. Меньшинство стояло либо за избрание другого пути, либо даже за возвращение в Тлашкалу; мы же, большинство, указывали, что, не отомстив как следует за измену в Чолуле, мы в другом месте подвергнемся еще большей напасти, что если уже начать военные действия, так именно здесь, в богатом и изобильном городе и что прежде всего нужно известить наших друзей тлашкальцев за городом, чтоб и они своевременно могли принять участие в нашем бранном труде.

Затем Кортес приказал нам приготовиться к походу на завтра, что было не трудно, ибо добра у каждого из нас было почти что ничего, а послам Мотекусомы объявил, что какие-то злодеи в Чолуле замышляют коварство и измену, что они даже готовы свалить вину на послов и самого Мотекусому, чему он, конечно, не верит, а посему просит их остаться у нас, прекратив всякие сношения с горожанами, а завтра, при походе, быть нашими проводниками в Мешико. Послы, разумеется, проявили большое изумление, уверяли в полнейшей своей лояльности, но все же к ним приставили стражу.

Всю ночь мы были начеку, так как предполагали именно ночное нападение. Наибольшую уверенность получили мы еще со слов старухи-индеанки, жены одного касика, которой донья Марина, молодая, красивая и богатая, настолько приглянулась, что она уговаривала ее бросить нас и перебраться к ней, ибо ночью нас всех перебьют по приказу Мотекусомы. Пусть она соберет все свои драгоценности - а у нее их было уже не мало, - и она ее сохранит, а затем выдаст ее за своего второго сына.

Умная донья Марина горячо благодарила старуху, но сказала, что сейчас не может с ней пойти, так как ей одной не снести всех своих вещей. Пусть она вместе с сыном останется в нашем лагере до ночи, и тогда они заберут все и уйдут вместе с ней. Старуха так и сделала, и донья Марина завела с ней длинные разговоры, понемногу вытягивая из нее все, что та знала. Оказывается, муж ее - начальник одного из кварталов; вот уже дня три, как идут подготовления к нападению; войско Мотекусомы прибыло и искусно спрятано, отчасти в самом городе; роздано много подарков и еще больше обещано; особые награды ожидают тех, которые живьем поймают испанца, чтоб он мог быть заколот на алтарях Мешико...

Донья Марина и глазом не моргнула при этих рассказах, а обнимала и гладила старуху; затем встала, говоря, что теперь пойдет собирать свои вещи. Сама же, конечно, пошла к Кортесу и все от слова до слова пересказала ему. Кортес велел привести старуху и извлек из нее еще немало ценных сведений.

Так прошла ночь. С наступлением же дня в наши квартиры привалила великая сила индейцев под видом носильщиков и двухтысячного вспомогательного войска. Занятно было видеть затаенную радость и глубокую скрытую насмешку касиков и жрецов, предполагавших, что мы уже крепко сидим в мышеловке, ибо людей они привели много больше, нежели мы потребовали. Они наполнили громадные дворы сиes [(пирамиды храма)], нашей квартиры, которая сохранилась и по сию пору в память того кровавого дня.

Как ни рано они пришли, но нас они уже застали готовыми к работе. А именно, наиболее надежные из нас были расположены вдоль ворот, чтоб у каждого проходящего отнимать его оружие. Сам же Кортес с охраной находился в глубине двора, верхом на коне. Узнав, кстати, что наши два жреца тоже стоят вместе с другими пред воротами, он велел им сказать, что в их присутствии сегодня не нуждается, дабы таким образом избавить их от опасности и чтобы не говорили, что за добрые услуги он заплатил недобром.

Тогда Кортес, сидя высоко на коне, а донья Марина была около него, гневно обратился к касикам и остальным жрецам, подробно изложил им всю их измену, все предательские приготовления в городе в течение последних трех дней, прибытие отрядов Мотекусомы, и сказал им, что они должны заплатить нам, согласно сказанному Богом Нашим Сеньором и по велению короля, за то, что хотели убить нас и съесть наше мясо, ведь уже они приготовили горшки с [соусом чили] из соли, перца и томатов, и что все это вынуждает нас - самых лучших и храбрейших воинов - оружием наказать их, как до этого их соседи тлашкальцы. Касики, как один, ответили, что это так, но что вина падает не на них, а на послов Мотекусомы и на него самого. Но Кортес прервал их указанием, что по испанским законам они подлежат смерти, дал знак, и раздался выстрел - условленный сигнал для начала кровавой работы.

Множество индейцев было перебито нами³, другие были заживо сожжены. Не помогли им лживые обещания их лживых идолов!.. Не прошло и двух часов, как к нам присоединились наши друзья из Тлашкалы, которые отважно пробились сквозь полчища жителей Чолулы, а теперь стали, несмотря на наши предостережения, разбредаться для грабежа и ловли людей. На следующий день, впрочем, прибыли новые отряды из Тлашкалы и совершили новые неистовства в городе, ибо взаимная их ненависть действительно была непомерной. С великим трудом Кортесу, при помощи Альварадо и Кристобаля де Олида, удалось ввести их опять в нужные границы и выпроводить из города в лагерь.

Во время этой расправы к Кортесу устремились касики и жрецы из других, более отдаленных кварталов города, уверяя, что они и их подвластные не причастны к измене, в чем им и можно было верить, так как кварталы города имели особые управления, независимые друг от друга. К их просьбам присоединились и оба известных уже нам жреца, а также старуха, сватавшая донью Марину.

Сперва Кортес не очень склонялся на эти просьбы, но потом, велев позвать послов Мотекусомы, заявил, что он готов переменить гнев на милость ради уважения к Мотекусоме, а посему приостанавливает дальнейшее возмездие. Одновременно он вызвал и начальников тлашкальцев из лагеря и повелел им отпустить на волю весь их полон, мужчин и женщин, что те и сделали, повинуясь воле Кортеса. Конечно, им это было нелегко; впрочем, богатств они унесли все же достаточно - золота, одежд, соли, рабов. Еще любопытнее, что отныне отношения между Тлашкалой и Чолулой не только поправились, но и ничем, насколько я помню, более не нарушались. Затем Кортес велел местным касикам и жрецам принять меры, чтоб в пятидневный срок вернулись все жители и по-прежнему бы действовали все tianguez⁴ , то есть рынки, со своей стороны ручаясь, что никто никакой обиды не претерпит. Жители опасались, между прочим, что Кортес, взамен убитого главного касика, участника заговора, сам назначит нового, грозного; но Кортес поступил иначе, чем много способствовал возвращению мира и доверия, именно: узнав, что по законам страны наибольшее право имеет брат убитого, он ему и передал это место.

Когда город опять наполнился народом и сутолокой, Кортес велел созвать всех, особенно касиков и жрецов, и держал перед ними длинную речь о преимуществах нашей святой веры и о пакости и тщете идолослужения и человеческих жертв, напомнив, что недавнее обещание их идолов насчет победы было посрамлено. Посему он надеется, что вскоре они разрушат свои капища либо сами, либо попросят сделать это нас, а пока один из си должен быть отделан заново, и в него поместят алтарь и крест. Собравшиеся согласились на это, дали даже кучу обещаний, хотя потом их и не сдержали, но падре Ольмедо утешал нетерпение Кортеса указанием, что счастливое наше вступление в Мешико должно сильно изменить мнение всех здешних людей.

Прибавлю теперь, что город Чолула лежит на равнине, окруженный многочисленными цветущими поселениями. И земля эта обильна маисом и разными овощами, множеством aji⁵, и вся покрыта агавами, из которых делают вино. Город же, вроде наших Талаверы или Пласенсии, знаменит своей посудой с красивыми рисунками, которая расходится и в Мешико, и по всем окрестным провинциям. В самом городе до сотни cues [(пирамид храмов)], из которых особенно замечателен один, величиной больше всех мешикских, с почти сотней дворов и колоссальным идолом, к которому устремляются паломники со всех сторон, принося жертвы и подарки и совершая 9-дневное служение...

Остается еще сказать о войске, посланном сюда Мотекусомой. Узнав о нашей расправе, они немедленно повернули обратно в Мешико, где Мотекусома, вне себя от огорчения, тщетно вопрошал богов, что ему следует предпринять: помешать ли нашему продвижению на Мешико или, наоборот, спокойно впустить нас в столицу. Лишь после двухдневных кровавых жертвоприношений оракул сказал, что он немедленно должен послать к нам посольство, чтоб извиниться за события в Чолуле, всячески способствовать нашему приходу в Мешико, а затем, когда мы прибудем туда, прервать все сообщения и уничтожить нас голодом, жаждой и постоянными атаками. Тогда-то бог Уицилопочтли и примет с великим удовлетворением великую жертву - всех белых людей, рассеченные тела которых будут съедены верующими и храмовыми животными...

Кроме того, понятно, весть о наказании Чолулы с невероятной быстротой распространилась по всей Новой Испании, и слава нашей непобедимости возросла больше прежнего; прослыли мы также вещими, так как всякое тайное дело для нас сейчас же становится явным.

Примечания:
1 Уэшоцинко (Huexotzinco) - более правильное; у Берналя Диаса - Гуашолькинго (Guaxolcingo). Ныне называется Уэхоцинго (Huejotzingo).

2Тонатиу (Tonatiuh) - с науа: солнце, светоч; в религии и мифологии мешиков бог солнца, тесно связанный с Уицилопочтли и Тескатлипокой; мешики считали, что солнце Пятого (современного) мира (Пятого Солнца) - это Уицилопочтли. Педро де Альварадо получил это прозвище, поскольку его волосы были ярко-рыжего цвета - цвета солнца, что было величайшей редкостью среди индейцев; красно-желтый цвет считался также и символом огня и победы.

3 Сам Кортес указывает во втором письме-реляции Карлу V, что в Чолуле им было перебито 3000 индейцев. Бартоломе де лас Касас в "Истории Индий" сообщает, что в Чолуле погибло более 6 000 жителей, а среди конкистадоров ни один не был убит, и Кортес прекратил резню, лишь когда конкистадоры уже не в силах были держать мечи. Бернардино де Саагун во "Всеобщей истории Новой Испании" (Книга XII) рассказывает, что раньше, еще до резни в Чолуле, еще до мира с Тлашкалой, на ее территории в городе Текоак конкистадоры устроили такое же избиение индейцев.

4 tianguez (науа), тиангис - торговая площадь.

5 аji (кариб.), ахи - индейский (красный) перец (Capsicum annuum).