Итоги

Границы испанской колониальной империи расширились уже до Перу и Чили, однако значительную часть внутренней территории Южной Америки еще только предстояло исследовать и покорить. Однако с убийством Писарро в 1541 году время конкистадоров заканчивалось. Период открытий и завоеваний, известный под названием конкисты, был относительно недолог. Всего за полвека был открыт новый мир, громадный, охватывающий два континента. При этом большинство людей, личные качества которых сделали возможными столь необычайные достижения, отнюдь не принадлежали к породе строителей империй. Даже роль исследователя выпадала тому или иному человеку достаточно случайно. Основным же занятием этих людей всегда была война; и успех не избавлял их от этой привычки — большинство их умерло насильственной смертью в борьбе за власть, неизменно следовавшей за каждым новым завоеванием. Задача консолидации завоеванных ими земель была уже делом других людей.

В Перу после смерти Писарро возник вакуум власти, заполненный сперва молодым Альмагро, а затем и Гонсало Писарро. Оба они утвердились в качестве военных предводителей не только в нарушение приказов из Испании, но даже путем вооруженного сопротивления представителям короны. Против Альмагро играли его молодость и отсутствие опыта, да еще мешал конфликт с Вакой де Кастро, намечавшимся на пост губернатора в случае смерти Писарро из‑за своей неколебимой лояльности короне. Когда дошло до столкновения, он оказался лицом к лицу с одним из самых грозных конкистадоров старой школы — Франсиско де Карбахалем. Карбахаль был уже стар и ожирел. У него «были шутки на все случаи жизни — и на неудачи других людей, и на его собственные. Он смотрел на жизнь как на фарс — хотя сам слишком часто превращал ее в трагедию». Ему приписывают невероятное количество казней, однако люди шли за ним с отчаянной храбростью, и именно это решило исход сражения на равнине Чупас. Молодой Альмагро был захвачен и казнен, и под управлением Ваки де Кастро страна на некоторое время обрела мир.

Власти метрополии, однако, этого не знали из‑за затрудненного сообщения между Испанией и Перу. Они все еще получали доклады о гражданской войне, убийствах и безоглядном истреблении и ограблении индейцев. Чтобы разобраться со всем этим, вице‑королем назначили Бласко Нуньеса Велу. Он отправился в свою провинцию в сопровождении королевской комиссии из четырех судей, призванной ввести новый умеренный кодекс законов, результат прошений Лас Касаса. К тому моменту, когда вице‑король добрался наконец до Лимы, Гонсало Писарро оставил свои исследования серебряных рудников Потоси и перебрался в Куско, где сделался признанным лидером всех недовольных конкистадоров. При поддержке Карбахаля он осадил Лиму. Закончилось все совершенно бескровно: четверо судей комиссии назначили Гонсало генерал‑губернатором и отложили введение нового кодекса законов до получения дальнейших инструкций из Испании.

Каждый прибывающий из Индий корабль теперь привозил в Испанию слухи о волнениях в Перу, и в 1545 году император назначил нового вице‑короля — Педро де Гаску. Однако де Гаска добрался до Панамского перешейка только к июлю, а к тому времени Нуньес уже потерпел поражение, лишившись головы на поле битвы. Гонсало Писарро стал властителем Перу, Эквадора и Чили. Он обладал первоклассной колониальной армией, поддерживавшей его в своих интересах, и флотилией под командованием Инохосы, господствовавшей над всем западным побережьем Южной Америки. Де Гаска выложил свой единственный козырь — личное повеление императора. Время и его спокойная уверенность взяли свое. Он действовал изощренными политическими методами и, по словам Прескотта, обладал «моральной силой, более могучей, чем его [Гонсало] одетые в сталь полки». Отправленные в Лиму письма обещали прощение, однако не предлагали никаких гарантий в том, что Гонсало будет утвержден в своем положении генерал‑губернатора. Предложенные условия были отвергнуты, однако, когда его посланец Альдана прибыл в Панаму с этим ответом, де Гаска убедил его верноподданнически признать волю императора. Его примеру последовал адмирал Инохоса, передавший де Гаске флотилию и вместе со своими офицерами присягнувший на верность короне в обмен на полное прощение. Путь на Лиму оказался открыт, но де Гаска, которого опыт инквизиторской службы сделал специалистом по ведению психологической войны, не стал торопиться и дал время на то, чтобы его политика умиротворения и авторитет стоявшей за ним королевской власти подорвали положение Гонсало. Он отправил своих агентов с флотилией, отплывшей в феврале 1547 года в Кальяо, порт Лимы. Люди Гонсало начали дезертировать, и Карбахаль в шутку припомнил слова известной песенки: «Ветер уносит волосы с моей головы, мамочка; уносит их сразу по два».

Де Гаска высадился в Тумбесе 13 июня; Гонсало отступил на юг в Арекипу. Пораженный неудержимым ростом подвластных де Гаске сил, он решился на переговоры. Он согласен был покинуть Перу в обмен на Чили. Он направился к озеру Титикака и послал свои предложения Диего Сентено, старому товарищу по оружию, державшему по поручению де Гаски проходы в Андах. Однако Сентено ответил, что служит королю, и посоветовал безоговорочно капитулировать. У Гонсало не осталось другого выхода, кроме как сражаться, и 26 октября две армии встретились при Уарине, индейском городе на юго‑восточном берегу озера Титикака. У Сентено было около тысячи человек, у Гонсало примерно вполовину меньше, причем сражение происходило на головокружительной высоте более 3000 футов. К счастью для Гонсало, Сентено был болен плевритом и не мог лично командовать сражением. Несмотря на это, Гонсало и его кавалерия терпели поражение, и только Карбахаль, старый, неукротимый и совершенно непоколебимый Карбахаль со своей пехотой принес бунтовщикам победу в этом сражении.

Потребовалось почти шесть месяцев, чтобы де Гаска достаточно оправился от этого удара и возобновил свой поход на Куско. Армия его к тому времени увеличилась почти до двух тысяч человек. Гонсало не сумел достаточно быстро ответить на действия де Гаски, и это стоило ему контроля над Апуримаком; армия де Гаски пересекла поток на бальсовом плоту. 8 апреля 1548 года два войска встретились у Сакисагуана. Армию Гонсало сопровождало множество индейцев, однако их вряд ли можно было назвать эффективной силой; исход встречи оказался предрешен еще до сражения, когда на виду у обеих армий Гонсало покинули сперва Сепеда, командовавший частью пехоты, а затем Гарсиласо де ла Вега (отец писателя). Их примеру тут же последовал отряд аркебузиров. Примеры эти оказались заразительны, и силы Гонсало буквально растаяли. Сам он был захвачен в плен, как и Карбахаль, пытавшийся без лошади переплыть стремнину. Только вмешательство Сентено спасло его от толпы солдат. Карбахаль, однако, не пожелал признать Сентено, а когда тот назвал его по имени, старый боевой конь, как утверждают, ответил: «Прошу прощения; я так давно не видел ничего, кроме твоей задницы, что успел забыть твое лицо». Старику тогда было восемьдесят четыре года. Он был приговорен к колесованию и четвертованию. Гонсало был обезглавлен.

Наступал конец эпохи конкистадоров. Наплыв чиновников, так донимавший Кортеса в Новой Испании, теперь достиг не только Центральной Америки, но и Южной. Однако вводимые ими новые законы уже не могли остановить истребления индейцев. Манко, выбранный Писарро как марионеточный Инка, которому чуть было не удалось перебить испанцев у Куско в 1536 году, продолжал вести партизанскую войну до самой своей гибели через восемь лет от рук Альмагро‑младшего. Впоследствии немногочисленные индейцы, продолжавшие сопротивление, вынуждены были отступать все глубже и глубже в Анды. Их последние твердыни находились в горах между Урубамбой и Апуримаком. Несомненно, одним из них был Мачу‑Пикчу. Непроходимые горы не привлекали испанцев, основной целью которых являлось быстрое обогащение. Само существование районов, куда никогда не заходили испанцы, привело к возникновению слухов о затерянных городах и пропавшем золоте Инков. Большинство индейцев, однако, пассивно приняли разрушение собственной цивилизации. С точки зрения пуриков, испанская система encomiendas не слишком отличалась от подобной же системы инков; и та и другая существовали за счет жестокой эксплуатации населения.

Не все вице‑короли и губернаторы, управлявшие колониями от имени короны, принадлежали к людям калибра де Гаски или двух последовавших за ним в Перу представителей семейства Мендоса. Колониальный режим, основанный на принципе верховной королевской власти, не был однороден. Индии фактически представляли собой конгломерат королевств, вассально зависимых от Кастилии, а не от Испании, а их законы издавались от имени суверена Королевским и Верховным Советом по делам Индий. Alter ego короля являлся вице‑король, а юридическую сторону Совета по делам Индий представляли audiencias, или высшие суды, располагавшиеся в центрах колоний. Колониальная audiencia представляла собой сплав апелляционного суда, административного совета, местной законодательной власти и королевской пятой колонны и обладала колоссальной властью. В ее функции входили надзор за чиновниками и защита индейцев. Это было, несомненно, важнейшее звено в системе мер и противовесов, встроенных в законодательную систему Индий; через его посредство неэффективное правительство быстро заменялось другим; и что еще более важно — достигалась лояльность Индий далекому и занятому европейскими делами императору.

Следует помнить, что в истории Испании не было прецедента, на основе которого она могла бы организовать управление столь огромными и отдаленными территориями. И тем не менее ее колониальная империя просуществовала триста лет. Это в значительной степени объясняется тем фактом, что Испания обладала двумя весьма развитыми бюрократическими инструментами, способными удержать завоеванное конкистадорами, — церковь и Совет по делам Индий.

Авторитет католической церкви в Испании в тот период, после победы над маврами и учреждения инквизиции под началом Торквемады, становился непререкаемым. Из стен ее семинарий выходили высокообразованные молодые люди, искусные в дипломатии и администрировании; а поскольку церковная система образования была, по существу, монопольной, то доктрины церкви регламентировали всю деятельность испанского правительства. К несчастью, некоторые представители церкви в Индиях автоматически переносили на новую почву те приемы и методы, которые применялись ими для подавления мавританского и еврейского влияния в Испании, и зачастую стремились полностью уничтожить культуру и цивилизацию индейцев. Тем не менее без вмешательства церкви положение коренных жителей колоний, без сомнения, оказалось бы еще тяжелее. Лас Касас — самый известный из многих добросовестных священников, неустанно пытавшихся облегчить положение индейцев.

Основу для создания новых законов в Перу дало законодательство более старых колоний, в особенности Мексики, или Новой Испании, где злоупотребления в системе encomiendas, введенной Кортесом и поддерживаемой всеми представителями короны в качестве единственного средства удовлетворить потребности поселенцев в рабочей силе, сделали законодательный контроль необходимым. Совет по делам Индий первоначально основывался на бюрократической машине, созданной единолично епископом Фонсекой. Он был назначен главой соответствующего комитета Совета Кастилии вскоре после первого путешествия Колумба и в 1503 году учредил Палату по делам Индий для регулирования торговли, навигации и заселения Нового Света. Этот прототип колониальной администрации со штаб‑квартирой в Севилье ко времени вступления на престол Карла был уже достаточно хорошо отлажен, чтобы расширить его до полномасштабного правительственного департамента. В 1524 году управление колониями перестало быть прерогативой одного человека; образовался комитет из шести советников и секретаря. Под руководством таких сильных личностей, как канцлер Соваж и кардинал Адриан, новоиспеченный Совет по делам Индий приобрел достаточное влияние, чтобы начать оспаривать властные полномочия людей, завоевавших эти земли для своего короля. Применялись обычные бюрократические методы — огромное количество законов, налогов, чиновников и бумаг. Волокита, черствость и произвол чиновников были вопиющими. Случай Ваки де Кастро вполне типичен. Если бы через его голову не назначили вице‑королем Нуньеса Велу, его разумное управление Перу, вполне возможно, спасло бы страну от последовавшей анархии. Тем не менее после возвращения в Испанию он был арестован и провел двенадцать лет в тюрьме, прежде чем с него были сняты все выдвинутые против него откровенно ложные обвинения. Отношения Совета с Кортесом еще более показательны. Последние страницы «Истории» Гомары читать грустно.

Кортес умер 2 декабря 1547 года в возрасте шестидесяти трех лет, жалким больным стариком, безнадежно пытающимся добиться от правительства компенсации за нанесенные ему обиды. Произошедшая с ним перемена поразительна в сравнении с той абсолютной властью, которой обладал этот человек после падения Те‑ночтитлана двадцать пять лет назад. На примере Кортеса мы ясно видим, как зависть способна очернить, а безликая официальная «политика» окончательно погубить репутацию великого человека. Кортес вполне мог сделать то, что сделал Писарро и в замышлении чего обвиняли его недоброжелатели при императорском дворе: он мог основать независимое королевство, ибо в 1524 году он контролировал большую часть Центральной Америки; и индейцы, и испанцы подчинялись ему как абсолютному правителю. Взамен этого он, под влиянием семейного воспитания и врожденной верности своего класса короне, подчинялся законам, сносил от присланных из Испании выскочек многочисленные унижения и добивался лишь законного вознаграждения. Отчасти это была его собственная ошибка, ибо когда в Гондурасе взбунтовался Олид, он решил сам повести свои войска, вместо того чтобы поручить усмирение мятежников одному из своих капитанов. «Я подумал, что сам я давно нахожусь в бездействии», — написал он в начале своего пятого письма императору. Дух конкисты, очевидно, не давал ему покоя, но в то же время он, возможно, ощущал схожесть действий Олида и собственного своего поведения в отношении Веласкеса. Отсутствовал он почти два года, и только известие о раздорах между оставленными в Мехико офицерами помешало ему отправиться походом в Никарагуа, а возможно, и дальше на юг в поисках приключений. Эти два года метаний подорвали не только здоровье Кортеса, но и его положение в целом. Слухи о его смерти и доклады о хаосе в Мехико посеяли сомнения и даже серьезные подозрения в умах Карла и его советников. В результате Совет по делам Индий рассмотрел назначение губернатором на его место Диего Колумба.

К счастью для Кортеса, именно в этот момент Диего де Сото привез в Испанию значительные ценности, собранные перед походом Кортеса в Гондурас. «Посылаю в дополнение, — писал Кортес в своем четвертом письме к императору, — серебряную голубку, отлитую из 24,5 центнера серебра, которая обошлась мне в 24 500 песо за металл». Она была украшена изображениями Феникса и надписью, возможно слишком откровенной: «Никто не властен над этой птицей от рождения, никто не властен над тобой на земле, никто не властен над величием моей службы». Голубка отправилась на переплавку в угоду вечно алчущему казначейству Карла, однако сокровища сделали свое дело. Назначение Колумба не было подписано; вместо этого в Америку отправился Понсе де Леон в качестве судьи residencia, королевской комиссии по расследованию, а также в качестве губернатора. Он умер почти сразу же по прибытии в Мехико, и как и в случае со смертью Гарая, Кортеса обвинили в отравлении. Последовавшие затем унижения вынудили его удалиться из города в свои имения в добровольное изгнание.

Пятое, и последнее, письмо Кортеса императору завершается горькими жалобами на «многочисленных и могущественных соперников и врагов», которые «затуманили глаза Вашему Величеству… объявляя, что я отказался повиноваться королевским указам и держал эту землю не могуществом Вашего имени, а тираническим и отвратительным способом, с каковой целью они приводят низкие и дьявольские причины, которые являются не чем иным, как ложными и бессмысленными предположениями». Завершая свой ответ на эти обвинения в измене, он пишет: «Однако в недавнее время злонамеренность тех, кто выдвинул подобные обвинения, вскрылась еще более ясно и очевидно, ибо если бы их обвинения были истинны, я никогда не отправился бы за шестьсот лиг от этого города через ненаселенные земли и по опасным дорогам и не оставил бы землю в распоряжение чиновников Вашего Величества, а они, как можно предположить, являются людьми, от которых следует ожидать наибольшего рвения в служении Вашему Величеству, хотя их действия далеко не соответствовали тому доверию, которое я на них возложил». Остальная часть письма представляет собой детальный ответ на обвинение в растрате в собственных целях причитающихся короне средств. Однако его утверждение, что он по‑прежнему беден и находится в долгах на сумму более полумиллиона золотых песо, «не имея даже имения, с которого можно было бы заплатить долг», едва ли согласуется с великолепием его антуража при возвращении в Испанию в 1528 году, когда он приехал, чтобы лично представить свое дело Карлу V.

Отдадим должное Совету по делам Индий: существовала и другая сторона вопроса, представленная столь же горькими жалобами Диего Веласкеса. Сам Фонсека не только был вовлечен в эту историю финансово, но и до самого своего падения оказывал мощную поддержку губернатору Кубы как чиновнику, способному наилучшим образом управлять материковыми владениями в интересах короны. В четвертом письме Кортеса содержится один из наиболее откровенных его пассажей: «Я намереваюсь направить армию на Кубу, арестовать Диего Веласкеса и отправить его Вашему Величеству в качестве пленника; ибо, стоит устранить корень всех зол, а этот человек воистину является их причиной, исчезнут и все остальные ветви». Фонсека считал Веласкеса надежным, Кортеса опасным, и этот пассаж, наглядно показывающий, какое сильное влияние на Кортеса оказала абсолютная власть, позволяет предположить, что с точки зрения долговременных интересов государства Фонсека, вероятно, был прав. В любом случае человек, подобный Кортесу, неизбежно должен был вызвать подозрения и зависть государственных чиновников метрополии.

Однако его успех и отчаянная нужда Карла в деньгах помогли Кортесу добиться большей части желаемого. Карл принял его в Толедо, утвердил в должности капитан‑генерала и пожаловал титул маркиза дель Валье де Оашака и множество земель, включавших, в частности, города Оашака и Куэрнавака. Однако вместо командорства ордена Сантьяго ему досталось лишь членство в этом ордене — и он никогда не упоминал об этом своем титуле. Не стал он и губернатором Новой Испании, а только этот титул способен был полностью его обезопасить. И в Новую Испанию после своей женитьбы на представительнице герцогского семейства Суньига он вернулся отнюдь не абсолютным властителем. Кортес прибыл в Вера‑Крус 15 июля 1530 года и обнаружил, что Нуньо де Гусман, президент audiencia, или высокого суда, управлявший Мексикой, довел страну до состояния анархии и поощрял всяческие обвинения против него, Кортеса, включая даже обвинение в убийстве первой жены, Каталины. Кортесу угрожал арест, и в Тешкоко, по сообщению Гомары, он получил приказание не входить в Мехико «под угрозой конфискации имущества и неудовольствия короля». Тем не менее он, по‑видимому, пользовался властью капитан‑генерала вплоть до прибытия в 1531 году, согласно достигнутому еще в Испании соглашению, новой audiencia. Хотя в состав ее входили более разумные чиновники, все же вокруг пожалованных Кортесу императором земель и вассалов разгорелась юридическая баталия. В результате был достигнут компромисс, и Кортес удалился в Куэрнаваку, где и по сей день сохранился его дворец. Карл предусмотрительно оставил Кортесу поле для приложения его сил, даровав власть над побережьем Южного моря. Следующие восемь лет, вплоть до окончательного возвращения в Испанию в 1540 году после конфликта с вице‑королем, Кортес занимался исключительно исследованием Тихого океана; его корабли ходили от Теуантепека до Калифорнии.

К моменту его ухода из Мехико управление полностью перешло в руки бюрократии; индейцы, по закону, объявлялись свободными людьми; принудительный труд был запрещен, а за клеймение рабов введена смертная казнь. Первым вице‑королем, занявшим этот пост в 1535 году, стал дальновидный Антонио де Мендоса; позже его направили в Перу на смену де Гаске. Таким образом, две наиболее важные испанские колонии с самого начала своего существования стали пользоваться преимуществами либерального правления. Со смертью Кортеса в 1547 году и казнью через год Гонсало Писарро Совет по делам Индий наконец обрел полный контроль над заморскими колониями; по крайней мере, некоторые из злоупотреблений, следовавших за завоеванием империй ацтеков и инков, наконец прекратились. Для Испании это имело огромное значение, ибо именно богатства Мексики и Перу поддерживали ее лидирующее положение в Европе и делали возможными войны Карла V и Филипа II. Штаб‑квартира Совета по‑прежнему располагалась в Севилье, а торговля в Атлантике велась исключительно в интересах Испании.

О важности этой торговли и о ее стремительном росте можно судить по портовым записям — до 1540 года, например: «семьдесят девять судов вышло, сорок семь прибыло». К середине XVI века европейские войны стали наносить огромный урон транспортным потокам. Это привело к введению в 1564 году системы конвоев. К концу столетия вся экономика Испании и ее положение в Европе практически полностью зависели от золота и серебра Нового Света. К этому моменту косность колониальной системы привела к тому, что колонии оказались буквально изолированы, и не только от других государств, но и друг от друга. Существовала масса законов, запрещавших им торговать, выращивать определенные растения и даже производить товары для собственного потребления. Сырье следовало отправлять в Испанию на испанских судах. И только беспримерная верность испанских колонистов короне позволила столь бесстыдной эксплуатации продолжаться три века.

Современная мексиканская поговорка гласит: конкисту сделали индейцы, а революцию — испанцы. В 1810 году Идальго предложил в Мексике лозунг «Viva, viva»; в 1811 году Боливар начал в Каракасе активные революционные действия и повел атаки на испанские гарнизоны Южной Америки. За десять с небольшим лет была завоевана независимость, кое‑где с помощью «наемников», высвобожденных с европейской службы поражением Наполеона. Однако, подобно современным государствам Африки, освобожденные колонии столкнулись с отсутствием опыта самоуправления эффективного механизма реализации власти. В результате — вновь анархия, которой воспользовались наиболее могущественные семейства колоний Испании. Богатые креолы стали еще богаче; индейцы были низведены до положения крепостных в больших поместьях; люди смешанной крови жили немногим лучше. В Мексике, где условия были наихудшими, создалась взрывоопасная ситуация, приведшая к кровавой бане революции 1910—1917 годов и сегодняшнему оголтелому национализму. В Перу, как и в других южноамериканских колониях, за отделением от Испании следовали военные диктаторские режимы. Новые республики постоянно терзаемы гражданской войной.

Современный путешественник по Южной Америке, пожелавший заглянуть чуть глубже в ее историю, убедится, что события последних четырех с половиной столетий изменили эту землю гораздо более значительно, чем это может показаться при созерцании архитектурных памятников и чтении справочников. В Мексике наблюдается почти полное смешение испанской и индейской крови, давшее миру новую активную расу, обладающую значительным потенциалом. Мексика стала первой латиноамериканской республикой, добившейся прорыва к финансово здоровой экономике. Перу вполне может стать следующей, однако Анды делают транспортное сообщение дорогим и сдерживают разработку минеральных ресурсов.! Кроме того, большое индейское население Перу, в основном живущее натуральным хозяйством, представляет проблему, разрешить которую способно лишь время. Как и в Панаме, жизнеспособной лишь благодаря построенному американцами каналу, проблемы каждой из этих стран своими корнями уходят в географические условия и прошлое края.

Примечательно различие в отношении этих стран к своим испанским основателям. В Мексике Куаутемок, лидер ацтеков, казненный Кортесом во время похода в Гондурас, считается национальным героем, а сам Кортес узурпатором. По стандартам того времени, он был либеральным и справедливым человеком, и тем не менее почти все следы его пребывания в Мексике стерты с лица земли, его статуи разрушены, улицы переименованы, в его дворцах в Тлашкале и Куэрнаваке представлена мексиканская версия конкисты, его образ превращен в гротескную карикатуру фресками Диего Риверы.

В Перу, напротив, никакой позор не пятнает гораздо более жестокого завоевателя, основателя Лимы: Писарро верхом на своем боевом коне, очень похожий на статую в его родном городе Трухильо, по‑прежнему смотрит на Пласа‑де‑Армас; часовня его имени и огромный собор сохранились и полны людей, как самих перуанцев, так и иностранных туристов. Более того, в Перу испанская колониальная архитектура, еще более претенциозная и вычурная, чем в Мексике, не тронута псевдоиндейским обновлением. Во всем этом находит отражение разница политических систем: Перу по‑прежнему в значительной степени управляется белым меньшинством в своих интересах, и многие представители его являются прямыми и чистокровными потомками испанских колонистов.

Мексика же представляет собой поразительный контраст Перу: ее современная скульптура и архитектура обернулись назад к ацтекам в сверхъестественном стремлении вернуть доиспанское состояние духа и вычеркнуть из истории страны четыре с половиной века. Теперешние настроения мексиканцев как будто зеркально отражают настроение испанских завоевателей, и кажется, что из глубины веков доносятся слова Кортеса, завершающие его последнее письмо: «…ибо невозможно, чтобы со временем Ваше Величество не признало моих заслуг; и хотя время это никак не наступает, все же я удовлетворен тем, что выполнил свой долг, и сознанием того, что ни перед одним человеком я не был в долгу…» Написано в городе Теночтитлане, 3 сентября 1526 года.