Очерк 1

Колумб и открытие Нового Света. Открытие морского пути в Индию в оценках современников и позднейших авторов. Тордесильясский договор. Путешествие Магеллана и его значение.

Колониальная политика европейских держав начинается со вре­мени двух событий, пережитых человечеством в последнее десяти­летие XV в.,— с открытия Нового Света в 1492 г. и с открытия не­прерывного морского пути из Европы в Индию в 1498 г. Оба эти со­бытия были подготовлены долгими попытками, морскими развед­ками, многочисленными жертвами и неудачами, оба события тесно между собою связаны, так как и открытие Нового Света было со­вершено в результате путешествия, имевшего прямой, непосредст­венной и единственной целью открытие морского пути в Индию. Торговля средиземноморского побережья с Востоком, начавшаяся, правда в очень скромных размерах, еще до крестовых походов и очень усилившаяся к концу крестовых походов, отдала в руки итальянских торговых городов — Венеции, Генуи, Пизы, Амальфи — главные выгоды ввоза в Европу товаров, шедших с Востока. В XIV и XV вв. эти города вершили золотые дела, отправляя своих аген­тов к берегам Сирии, Египта, Малой Азии, в Константинополь и дальше, в Черное и Азовское моря, где у итальянцев (главным об­разом генуэзцев) были налицо свои торговые станции и фактории. Не следует повторять без оговорок обычную фразу школьных учеб­ников, что приход турок-османов и захват ими Малой Азии, Сирии, Египта, всей Северной Африки, а также всего Балканского полуос­трова с Константинополем включительно отрезал Европу от вос­точных рынков, откуда прежде получались индийские товары, и тем самым заставил приморские страны искать непосредственного, неза­висимого от турок морского пути в Индию. Этот взгляд, как теперь может считаться доказанным, нуждается в весьма существенных оговорках. Задолго до прихода турок-османов, уже с начала XIV в., Генуя, Венеция, свирепо и беспрестанно враждуя между собой, в то же время если обнаруживали в чем-либо полнейшую солидар­ность, то именно в стремлении оттеснить купцов и судовладельцев Барселоны, Марселя, Лиссабона и решительно всех купцов вообще, которые вздумали бы тоже завести торг со странами Леванта (т. е. восточных берегов Средиземного моря).

Ни Франция, ни Испания, ни Португалия, ни Англия просто не могли и думать о торговле с Востоком, потому что могущественные итальянские торговые республики, не колеблясь, всеми сред­ствами, вплоть до открытых нападений на море, мешали этому. Например, еще в эпоху крестовых походов, в 1166 г., большой французский торговый центр Нарбонна принужден был обязаться особым договором перед Генуей не отправлять больше строго оп­ределенного ограниченного числа кораблей на восток Средиземно­го моря, и нарбоннцы хорошо знали, что генуэзцы будут неукосни­тельно топить их корабли в случае нарушения этого обязательства. Прибавлю к этому, что постепенно Генуя и Венеция (в гораздо меньшей степени Пиза и Милан) стали обнаруживать стремление монополизировать уже не только закупку индийских и вообще вос­точных товаров в странах Леванта, но и сбыт этих товаров в Сред­ней и Северной Европе, по Рейну, в бассейне Эльбы, в области ган­зейской торговли. Эти стремления раздражали среднеевропейское, южнофранцузское, испанское, португальское купечество еще до при­хода турок. Но, конечно, приход турок почти наглухо закрыл те пу­ти, по которым индийские товары притекали к восточным берегам Средиземного моря, и это обстоятельство если не создало, то уси­лило уже давно существовавшее в торговых кругах приатлантических стран стремление найти прямой путь в Индию, что позволило бы, не заботясь ни о генуэзцах, ни о венецианцах, ни о турках и не пе­реплачивая безмерно за индийские товары бесчисленным посред­никам, так организовать торговлю, чтобы снаряженный в Лиссабо­не или Кадисе корабль мог причалить к берегам Индии и, нагрузив­шись купленными у индийцев товарами, доставить их прямым хо­дом в Лиссабон или Кадис.

Поиски нового пути для непосредственной связи с Индией яви­лись последствием создавшегося экономического положения. Было известно, что из всех европейских народов того времени наиболее культурными были итальянцы. И старое наследие великой древней цивилизации, и блистательнейшая эпоха возрождения наук и ис­кусств, и гибкость ума, уже выработанная старой культурой, делали их, казалось бы, наиболее приспособленными к постановке и вы­полнению новых задач. Но то, что эти новые задачи были решены не ими, а другими народами, объясняется тем, что на следующей ступени развития Европы победили вовсе не расовые особенности, которые подчеркивали историки-идеалисты, не воинственность ос­манов и не таланты итальянцев, а неуклонно растущие социально-экономические потребности среднеевропейских и средиземномор­ских государств и порождаемые ими поиски новых торговых путей и новых стран, богатых драгоценными металлами.

Для изучения истории поисков морского пути в Индию необходи­мо проследить, как экономические нужды толкали европейцев, соот­ветствующих представителей общественных слоев, к выполнению этого в высшей степени трудного и неотложного дела, когда ни мар­шрута, ни плана, ни кадров, ни денег, казалось, не было налицо.

Всегда бывает, когда какая-нибудь экономическая задача, выра­жающая гнетущую потребность, объединяет общества и народы, тогда все силы этих стран, вся наука, вся интеллигенция начинают напрягать мысль в направлении, нужном для ее разрешения. На пер­вый план выдвигаются те науки, которые могут как-нибудь помочь найти нужные ответы. География, до тех пор питавшая Европу ар­хаическими, тысячелетней давности картами Птолемея, стала са­мой модной наукой. Было известно, что между Средиземным морем и Красным морем тянется узенькая полоска земли. Бесплодно тол­кались в этот перешеек, думая, что стоит найти из него выход и но­вый путь в Индию будет открыт. Другими словами, в XV в. искали тот самый Суэцкий канал, который был прорыт только в 1869 г. От­чаявшись выполнить эту задачу, принялись за другую: стали пы­таться обогнуть Африку не с востока, а идя из Средиземного моря на запад; о целом континенте, расположенном между Атлантичес­ким океаном и другим, также неизвестным тогда Тихим океаном, понятия не имели. Обогнуть Африку требовалось для того, чтобы тут же, без дальнейших барьеров, попасть в Индию. Взялись за та­кую экспедицию нации, населяющие именно приокеанское побере­жье,— Испания и Португалия.

По инициативе предприимчивого португальского принца Ген­риха, прозванного Мореплавателем (1394—1460), отправлена была первая экспедиция для изучения западноафриканского побережья. Около основанного Генрихом мореходного училища собиралась молодежь, полная предприимчивости и энтузиазма. Вслед за первой экспедицией смелые мореплаватели проникали все дальше и даль­ше к югу Атлантического океана. Целые поколения мореходов шли вдоль западного африканского побережья, заходили в каждую впа­дающую в океан реку все с той же надеждой пересечь Африку, ко­торую они представляли себе узкой полоской вроде того же Суэц­кого перешейка, через какой-нибудь морской пролив, который при­ведет их в Индийский океан.

Уходили флотилии из трех-четырех кораблей, и если два из них возвращались на родину, то результаты плавания считали хороши­ми. Хотя они шли вдоль берега, но в тогдашних условиях и такое плавание уносило много жертв, ибо опасность ожидала путешест­венников отовсюду. Такие попытки продолжались лет сорок, пока одним счастливцам не удалось обогнуть выдающуюся часть земли (мыс Балдор, теперешний Могадор). Вот главные даты знаменатель­ных упорных попыток португальских мореходов добиться наме­ченной цели: в 1445 г. они уже обогнули устье Сенегала и открыли дальше к югу Зеленый Мыс; в 1446 г, был достигнут берег Сиера Леоне; в 1449 г.— острова Зеленого Мыса, а затем и Золотой Берег. Ликование было большое, но оно быстро сменилось полным отчая­нием. Направляясь от Гвинейского залива к востоку, моряки вдруг наткнулись на тот крутой изгиб материка к югу, который идет к Зо­лотому Берегу. Африка не заканчивалась. Значит, море, охватыва­ющее Индию, на веки вечные отрезано от других морей, потому что стена африканского материка безнадежно запирает путь к ней. После этого разочарования большинство попыток идти дальше бы­ло заброшено.

Но в 1471 г. добрались до мыса Лопеса, почти на экваторе; в 1485 г., через 25 лет после смерти Генриха Мореплавателя, его племянник король Иоанн II послал новую экспедицию под началь­ством капитана Диего Као, который открыл берег и устье р. Конго, а в 1487 г. Бартоломеу Диас добился наконец того, что так долго не давалось ни одной из предшествующих экспедиций. Он достиг крайней южной оконечности Африки — мыса, названного им мы­сом Мучений. Ни он, ни его современники не знали, что они натк­нулись на ту самую географическую точку, которую европейцы ис­кали столетиями и впоследствии переименовали в мыс Доброй На­дежды — надежды доплыть до Индии. Экспедиция вернулась в Пор­тугалию, не использовав своей славной победы. Но самая ткань со­бытий, развернувшихся вокруг вопроса о прямом пути в Индию, все ошибки и представления о размерах и положении Африки яви­лись прямым толчком к открытию неведомого континента.

Мысль о том, что можно открыть морской путь в Индию, на­правляясь не на восток, а на запад, возникла еще задолго до путе­шествия Диаса, тогда, когда бесконечно тянувшийся к югу западный берег африканского материка, казалось, навсегда заграждал море­плавателям путь в Индийский океан. Смутные, научно еще не до­казанные догадки и гипотезы о шарообразности земли уже броди­ли (в Италии) в умах некоторых географов и не могли не казаться соблазнительными для моряков, все более и более отчаявшихся в возможности обогнуть наконец Африку. Но география как наука, без применения которой, по нашим понятиям, нельзя, отправляясь в экспедицию, ступить ни шагу, находилась в состоянии младенче­ства. И ученые-географы, и невежественные моряки XV в. одина­ково не имели даже и приблизительного представления об истин­ных размерах земли и полагали, что если земля действительно круглая, то вожделенная Индия должна находиться от Испании или Португалии довольно близко, примерно в нескольких неделях мор­ского пути парусного корабля, если идти прямо от Иберийского по­луострова.

Из скандинавских преданий, из легенд, передававшихся в уст­ной традиции от одних моряков к другим, знали или подозревали не только что за Атлантическим океаном лежит какая-то неведомая земля, но что европейцы (именно скандинавы) уже успели там по­бывать, хоть это и было очень давно, чуть не за полтысячелетия до португальских и испанских путешествий XV в. Этими гипотеза­ми о шарообразности земли, этими фантастическими понятиями о небольших размерах земного шара, этими преданиями о неведо­мой земле на западе Атлантического океана были с конца 70-х го­дов XV в. охвачены все передовые люди Португалии и Испании.

Эти идеи овладели всецело умом и волей первого человека, ре­шившего искать Индию не на востоке, а на западе.

Как это ни странно, но о Христофоре Колумбе, одном из наибо­лее знаменитых деятелей своего времени, сохранилось очень мало биографических сведений. По имени он известен всякому сколько-нибудь грамотному человеку на всем земном шаре, но кто он был такой, откуда явился, чем занимался в ранней молодости, еще до то­го как им овладела упорная, доходившая чуть не до мономании мысль об открытии новых стран,— об этом до сих пор ведутся спо­ры и высказываются гипотезы.

Даже происхождение, место и год рождения «странного прохо­димца», как его якобы характеризовали в молодости приютившие его монахи, точно не установлены. Он родился в пределах Генуэз­ской республики, на севере Италии, но неизвестно даже, в самой ли Генуе или в другом городе или деревне этой торговой республики. Он скрывал даже от своего сына, написавшего впоследствии его биографию, чем занимались его родители и что делал он сам в мо­лодости. Историки города Генуи, нашедшие в генуэзских архивах некоторые документы, в которых упоминается, впрочем, распрост­раненная фамилия Колумб, твердо стоят на том, что эти документы относятся именно к семье великого мореплавателя и что он родил­ся в 1451 г. в семье ткача. Кроме догадок и позднейших легенд, ни­чего не известно о нем вплоть до 1476 г., когда он, плывя на одном торговом судне в Англию, потерпел крушение у берегов Португа­лии и очутился в совсем чужом ему городе Лиссабоне, откуда по­том все-таки съездил в Англию и вернулся в Лиссабон, где и устро­ился на жительство, женился и вскоре потерял жену. Его тесть ока­зался старым моряком, вышедшим из той школы мореходов, которая создалась еще вокруг Генриха Мореплавателя. Уже с конца 70-х го­дов XV в. у Колумба возникает мысль о том, что искать путь в Ин­дию можно it должно не огибая Африку, как это стремились до тех пор делать целые поколения мореходов, а держа путь на запад, и что, переплывя океан, можно очутиться у берегов Восточной Азии. Ближайшей же целью Колумба было открыть таинственную Антилию, остров или группу островов, о существовании которых доходили упорные слухи уже с середины XV в. Один мореход (Санхен) уверял Колумба, что он лично побывал уже на этих далеко к западу лежащих островах.

Может показаться непонятным, почему Колумба тогда не преда­ли сожжению за многократные утверждения, что земля круглая, или не заставили, как Галилея, отречься от своих убеждений. Мало того, почему монархи и Ватикан нашли полезным не только выслу­шивать Колумба, но и построить на основе его предложений целую политическую теорию.

На этот вопрос надо дать ответ. Дело в том, что в XV в. папская курия не боялась за свое владычество, поскольку научные споры распространялись лишь в высоких кругах общества; часть духов­ного сословия не прочь была полиберальничать, выражая интерес и сочувствие к новым теориям. Раз при Папе Льве X велись диспуты о бессмертии души, то настаивать на собственном научном убежде­нии было не страшно, особенно при соизволении короля, матери­ально заинтересованного и находившего нужным в данном случае умерять излишнюю ревность инквизиции в защиту того, в ком он усматривал подходящего агента. Когда же в XVI в. грянула протес­тантская реформация, движение гораздо менее скептическое и ме­нее освободительное, но направленное против католицизма и свя­занной с ним власти абсолютизма, охватившее широкие народные массы и оторвавшее от католицизма североевропейские государст­ва, только тогда папство обратилось к свирепейшей реакции и пре­кратило потворство всем либеральным учениям, которые подтачи­вали Библию. Выступи Колумб не в 1470, а в 1570 г., он бы, конеч­но, погиб или подвергся преследованиям со стороны церковников, хотя о шарообразности земли известно было в Европе с античных времен и многие европейские ученые разделяли это убеждение.

Было еще одно обстоятельство, которое его ограждало. Свое предложение он сначала внес в Португалии, затем, через своего бра­та Бартоломео, во Франции, но и тут и там оно рассматривалось не как ересь, а как бред сумасшедшего или в лучшем случае вздор­ная фантазия и попросту отвергалось. В общем поиски правитель­ственной или частной поддержки длились около 12 лет. Колумб был более удачлив в Испании, куда обратился в последнюю оче­редь. Испанские монархи Фердинанд и Изабелла, типичные прави­тели своей эпохи, были готовы поддержать прерогативы королев­ской власти деньгами ради взаимно выгодных предприятий. На прак­тике Фердинанд проводил политику, породившую лет 30 спустя те­орию Макиавелли: «Хорош тот, кто хорош интеллектуально, а не морально». Он не только сознательно покровительствовал бан­кирам, торговцам и начинающейся промышленности, но участво­вал как акционер во многих компаниях. После долгих переговоров с Колумбом он счел, что, как бы ни было рискованно отпускать средства на неслыханную экспедицию на запад от Африки, в от­крытое море, которое должно якобы привести на восток, в Индию, необходимые суммы, в сущности, так ничтожны по сравнению с обе­щанными результатами, что надо цепляться за малейшие планы по­беды. Заинтересованность Фердинанда объяснялась также опасе­ниями соперничества Португалии и ее успехов в области морепла­вания. В разгар сомнений относительно проектов Колумба, в 1487 г., пришла весть, что Бартоломеу Диас обогнул мыс Доброй Надежды. Надо было торопиться.

В идеалистической историографии, склонной признавать руко­водящую роль героев во всем историческом процессе, долго держа­лась красивая романтическая легенда — известный канон о гени­альном, почти ясновидящем Колумбе, которого озарило внезапное прозрение и который, всеми гонимый, голодный, в лохмотьях, пре­следуемый насмешками и непониманием, добивается судов и лю­дей для путешествия, в ореоле великого страдальца за идею, героя духа, фанатика новой научной мысли. Особенно способствовали распространению таких взглядов мастера романтической школы «Шатобриан», «Гейне». Последний называл Колумба гением, благоде­телем, «удлинившим цепь, сковывающую человечество», великим бескорыстным идеалистом и негодовал на историков, которые ря­дом с Колумбом вписали «имя наглое Кортеса». Теперь ни более реалистический и научный подход к историческим событиям, ни бо­лее глубокое и обстоятельное изучение материалов уже не позволя­ют повторять эти искажающие историческую истину красивые вы­мыслы. Мы знаем, конечно, что Колумб был человеком большой и упорной мысли, воли и смелости, но также и то, что вера в пред­стоящие свои открытия переплеталась у него с непосредственной алчностью. По своим устремлениям и задаткам он был ближе к Кортесу и другим «конкистадорам» (завоевателям), чем это каза­лось поэтам. Колумб жил и действовал в эпоху первоначального накопления, когда сама обстановка создала человека, искавшего новых путей, рвавшегося к новым победам, смелого, предприимчи­вого, полного жажды жизни и уверенности в будущем. И сам он по личным целям был человеком своего времени: он мечтал о бо­гатстве, о золоте, валяющемся под ногами, о том, что он будет в этих новых волшебных странах наместником короля, «великим адмира­лом» западного океана и т. д. Он долго, ожесточенно, люто торго­вался по поводу всех этих будущих своих прав и привилегий, затя­гивал на целый год подписание договора с казной, жаловался, настаивал на все новых привилегиях для себя. Дело едва не сорвалось из-за слишком уж неумеренных претензий Колумба на будущие до­ходы и богатства и неясностей тех доводов, которые он приводил в доказательство своих предположений. Он было уже оставил коро­левскую резиденцию и поплелся искать счастья по дороге в Кордову, когда его догнал верховой гонец и вернул к королеве. Изабелла со­гласилась. 17 апреля 1492 г. был подписан договор между королем Фердинандом и королевой Изабеллой, с одной стороны, и Христо­фором Колумбом — с другой. По этому договору король и королева делали Колумба наследственным «адмиралом и вице-королем» всех земель, которые он откроет в будущем, ему навсегда гарантирова­ли 1/10 всех будущих доходов с этих земель, 1/8 всех доходов вся­кой будущей торговой экспедиции, которая будет послана кем бы то ни было в эти новые страны. Королевским указом от 30 апреля того же года портовому городу Палосу было приказано дать в рас­поряжение Колумба два корабля (спустя некоторое время дали еще один). Уже раньше Колумб завязал в Палосе связи с очень известны­ми там опытными и искусными мореходами, тремя братьями Пинсонами. Они приняли деятельнейшее участие в снаряжении экспеди­ции и в подборе экипажа. В июле 1492 г. все три каравеллы («Санта-Мария» под начальством самого Колумба, «Пинта» и «Нинья» под начальством братьев Пинсонов) были вполне готовы. На всех трех судах было 90 человек матросов и боцманов. Это были матро­сы, которых наняли Пинсоны, как обыкновенно нанимали матросов в те времена, и легенда, по которой будто бы матросами в распоря­жение Колумба были предоставлены преступники из тюрем или от­пущенные на волю каторжники, возникла в буржуазной историо­графии и служила только возвышению самого вождя. Конечно, сле­дует предположить, что все эти люди были неробкого десятка. За все время, что себя помнит человечество, не приходилось предприни­мать подобное плавание в неизвестную водную пустыню. Ведь даже самые далекие путешествия XV в. с целью найти морской путь в Индию (о более ранних нечего и говорить) были путешествиями, по существу, каботажными вдоль западного берега Африки. Тут же приходилось готовиться к плаванию на долгие месяцы, с перспек­тивой длительное время ничего не видеть, кроме воды и неба.

3 августа 1492 г., в 8 часов, в присутствии толпы обывателей го­рода Палоса, собравшихся на берегу, Христофор Колумб отдал при­каз отчаливать. Началось самое удивительное по своим конечным результатам путешествие, какое когда-либо совершали люди от на­чала своей истории.

Единственную остановку, очень продолжительную (три недели), Колумб сделал на Канарских островах, где чинили руль «Ниньи» и поставили другие паруса, 6 сентября отплыли от Канарских ост­ровов и направились в неведомый океан.

На карте, служившей Колумбу, нет ничего хотя бы отдаленно похожего на конфигурацию земного шара. Хранил он двадцатилет­ней давности письмо географа Тосканелли (Тосканелли Паоло (1397— 1482) — итальянский ученый, космограф и астроном), в котором повторялись предположение об округлости земли и замечание о летописце XI в. Адаме Бременском, который рассказывал, что какие-то исландские рыбаки, отнесенные ветром на запад, приплыли к земле, откуда вы­бегали красные люди с перьями.

Счастье благоприятствовало Колумбу. Погода по большей части держалась великолепная. Но неделя шла за неделей, кроме воды и неба, ничего не было видно. Настроение матросов становилось все беспокойнее с каждым днем, и если дело не дошло до открыто­го бунта, то, вероятно, вследствие сознания, что без капитанов об­ратно кораблей не довести, а также вследствие того, что Колумб ус­пел внушить им надежду на скорый конец пути и они каждый день ждали развязки. 6 октября матросы каравеллы «Санта-Мария» объ­явили Колумбу, что они боятся идти дальше и требуют возвраще­ния. Колумбу и старшему Пинсону удалось их в тот день успоко­ить, а на другой день показались птицы. Воскресла надежда на бли­зость земли. В ночь на 11 октября при лунном свете матрос одной 'из каравелл увидел в отдалении чуть заметную полосу и положил конец начавшейся на трех суденышках морской трагедии криком: «Земля! Земля!»

2 октября 1492 г. Колумб высадился на землю и развернул мор­ской флаг на острове, который был назван Колумбом Сан-Сальва­дор (у местных жителей он назывался Гванагани). Он находится в восточной части Багамских островов, к северу от Кубы, на 24° се­верной широты. Следует заметить, что до сих пор ведутся споры, какой именно островок этой группы был первым открыт Колумбом.

Уже 28 октября была открыта Куба, огромный плодороднейший остров, неизмеримо превосходивший размерами все десятки ост­ровков, с которыми ознакомился Колумб в первые две недели после своего прибытия.

Но мореплаватель был несколько смущен, его раздирали сомне­ния. Золота у местного населения было мало, страна оказалась на­селенной бедным диким племенем, а Колумбу казалось, что Куба и есть Япония, которая, как он знал, расположена на островах; ему представлялось, что недалеко от этих островов должен находиться Китай, и, когда островитяне объяснили ему, что от Кубы к западу лежит большая земля, он решил, что эта большая земля и есть Ази­атский материк.

Вскоре были открыты и соседние острова — Ямайка и Гаити. Вся эта группа была названа сначала Индией, так как Колумбу хо­телось верить, что он у берегов Индии; впоследствии, когда истина обнаружилась, острова стали называться Вест-Индскими (западно-индийскими); со второй половины XVI в. острова Куба, Ямайка, Гаити (Сан-Доминго), Пуэрто-Рико чаще всего называются Антиль­скими островами; Малым Антильским называется архипелаг не­больших островков к юго-востоку от этих четырех больших остро­вов. Земли эти были богаты. Мы знаем, что французы, отнявшие впоследствии у Испании Сан-Доминго, часть Малых Антильских островов (Гваделупу), Мари-Галант, Доминику, Мартинику, англи­чане, отнявшие у Испании Ямайку, почти все остальные Малые Антильские острова и весь Багамский архипелаг, Соединенные Штаты, отбившие у Испании Кубу и Пуэрто-Рико, не щадили ника­ких усилий, чтобы вырвать у испанцев эти страны, которые раньше всех других земель Нового Света были открыты Колумбом и объ­явлены им испанской собственностью. Но это было уже в тот более поздний период европейской колониальной политики, когда посте­пенно удостоверились, что приходится думать о несколько более замедленном темпе обогащения и что главные сокровища субтро­пических и тропических стран не столько в их золоте и серебре, сколько в сахарном тростнике, кофе, табаке, хлопке и иных драго­ценных продуктах сказочно богатой почвы. Колумб же и его спут­ники, все продолжавшие бредить о золотых крышах, которыми, по старым сказаниям, покрыты в Китае и Индии дома богатых лю­дей, никаких сокровищ не находили, а вместо золота и алмазов ви­дели бедные шалаши и были разочарованы. Но Колумб ни за что не хотел расстаться со своей мечтой. С островитянами отношения были пока терпимы. Ведь испанских пришельцев было так ничтож­но мало (всего 90 человек), что им небезопасно было обнаруживать сразу слишком воинственные и грабительские намерения. Они по­ка только проводили разведку. Что же касается аборигенов, то они не могли при этих первых встречах предвидеть, что это как бы са­ма смерть высадилась у них и делает первую разведку и что имен­но тут, на этих островах, будет прежде всего не только провозгла­шен, но и полностью в какие-нибудь ближайшие 70 лет осуществ­лен лозунг совершенного истребления всех местных жителей, вклю­чая женщин и детей. Этого они, конечно, знать не могли, а пока ев­ропейцы их почти не обидели, если не считать, что Колумб обма­ном увез с собой в Испанию нескольких индейцев, чтобы показать их Фердинанду и Изабелле. Он вернулся из своего первого путеше­ствия в марте 1493 г. и с триумфом был встречен населением и королевским двором. Разочарование было сильно смягчено утверж­дением Колумба, что он открыл Индию и нужно лишь углубить поиски, чтобы найти и вазы с алмазами, и золотые крыши, и про­чие чудеса.

Он немедленно стал собираться в новую экспедицию. Слухи о великом открытии быстро распространились по Испании и по всей Европе, и всюду повторяли ошибку Колумба, всюду говорили о но­вооткрытом западном пути в Индию. Все расспрашивали с жадно­стью вернувшихся, осведомлялись о новой поездке.

В свое второе путешествие Колумб отплыл 25 сентября 1493 г. во главе уже целого флота из 17 судов, из которых три было по тому времени крупных; самым большим кораблем был адмиральский, в 1250 т., на котором находился сам Колумб. С Колумбом отправи­лось на этот раз около полутора тысяч человек. Среди них были и купцы, и земледельцы, и ремесленники, и авантюристы, надеяв­шиеся поправить в новых странах свои денежные дела. Во главе их Колумб обосновался на двух главнейших островах Антильской группы — Кубе и Гаити (который он назвал Эспаньола) — и за от­сутствием золота и драгоценных камней возымел план организо­вать торговлю рабами, т. е. хватать коренных жителей и отправлять их на продажу в Испанию, а оттуда в обмен получать новые припа­сы для первого обзаведения. Он лицемерно утверждал при этом, что будет обращать в рабство лишь людоедские племена как бы в наказание it для исправления. Но на самом деле в виде первого опыта велел схватить несколько сот гаитян, которые никогда не бы­ли антропофагами, и с женами и детьми отправил их в Европу. Многие перемерли в пути, остальные прибыли, но тоже вскоре по­гибли почти все: jix так и везли по океану в зимнее время полуго­лыми, в том виде, в каком схватили на их тропической родине.

Насилия испанцев этим не ограничились. Они начали охотить­ся на местных жителей, как на зверей, убивали и грабили их.

Неорганизованные, плохо вооруженные племена отступали с по­бережья в глубь островов. Начались эпидемии. В 1495 г. произошло первое восстание коренного населения, быстро и жестоко подав­ленное Колумбом. Не зная, как избавиться от пришельцев-истреби­телей, восставшие решили, рискуя самим умереть с голоду, пере­стать обрабатывать землю. Возник голод, от которого прежде всего тысячами гибли сами индейцы. Лишь весною, в апреле 1496 г., вер­нулся Колумб из своего второго путешествия. На этот раз его при­няли очень холодно. Золота он не привез, а привез несколько новых заразных болезней, истощенные в пути жители тропических остро­вов были негодны к работе и быстро вымирали, лишь немногие уцелевшие были по королевскому приказу возвращены на родину, против Колумба выдвинуты были обвинения со стороны его спутников, которые не могли ему простить несбывшихся пока надежд на быстрое обогащение. Когда Колумб собрался в третье путешест­вие (в мае 1498 г.), то на этот раз охотников переселиться в запад­ную «Индию» оказалось так мало, что на суда действительно при­шлось посадить и только что осужденных, и сидевших в тюрьмах преступников. Это путешествие было еще более несчастным, чем второе. На острове Эспаньола (Гаити) снова вспыхнуло восстание, на этот раз уже среди испанцев, привезенных Колумбом. Началась междоусобица. Колумб и его враги жаловались двору друг на дру­га. Раздраженные всем этим, а особенно тем, что новые открытия не принесли казне сразу ожидаемого дохода, Фердинанд и Изабел­ла назначили на остров Эспаньола чрезвычайного уполномоченно­го в ранге губернатора. Новый властелин, прибыв на место, аресто­вал Колумба, велел заковать в цепи и отправил под стражей в Испа­нию, где его, впрочем, освободили от суда и следствия. Он и еще раз (в четвертый и последний) побывал в Новом Свете: отправился он туда 11 мая 1502 г., а вернулся в ноябре 1504 г. В это путешест­вие он открыл восточное побережье Американского континента (берег Гондураса). Вскоре после возвращения он скончался, заве­щав положить на свой гроб цепи, в которых его за несколько лет до смерти привезли из открытого им Нового Света.

С точки зрения исторической, подрыв авторитета Колумба, раз­дражение испанского двора против него, разочарование в тех слоях испанского общества, которые мечтали о быстром обогащении в Ин­дии, помимо вышеизложенных причин, объясняются в большей ме­ре открытиями португальцев, единственных тогда соперников Испа­нии на океанских путях. Скандальная репрессия, которой был под­вергнут великий мореплаватель, явилась грубой формой отместки особенно за последний сильный удар, нанесенный Испании блиста­тельным успехом, которого, по непроверенным еще слухам, в эти го­ды достигла Португалия.

В то самое время, когда Колумб тщетно искал Индию на Ан­тильских островах, Европу облетело известие, что настоящая, уже совсем бесспорная, в самом деле сказочно богатая Индия действи­тельно найдена.

В 1498 г. португалец Васко да Гама (Васко да Гама (1469—1524) — португальский мореплаватель), следуя по заброшенному пути Диаса, обогнув мыс Доброй Надежды, взял курс на север, пе­ресек Индийский океан и высадился в Каликуте (Кожикоде) — крупном торговом центре юго-западного индийского побережья, завершив славное открытие морского пути в Индию. Но португаль­цы продолжали беспокоиться об опасности конкуренции Испании и расспрашивали местное население, не опередил ли их Колумб, между тем как Колумб до самой смерти своей 21 мая 1506 г. не знал, что он открыл континент, ничего общего с Индией не имеющий.

Уже при жизни Колумба, как мы видели, в Испании и при дворе, и в торговых кругах имело место некоторое разочарование по пово­ду экономических результатов его открытий. И верили и не верили, когда он упорно продолжал утверждать, что новооткрытые им стра­ны — это восточные берега Азии и что нужно лишь еще несколько усилий, чтобы добраться наконец до вожделенной страны. Но уже вскоре после смерти Колумба окончательно удостоверились, что он открыл какой-то совсем неведомый континент, обладающий, прав­да, природными богатствами, но нуждающийся в очень большом приложении труда, чтобы начать приносить торговую выгоду. Прав­да, были уже найдены месторождения золота и серебра и были при­знаки, что дальше возможны еще гораздо более обильные находки. Но, во всяком случае, не было и сравнения между этой загадочной страной, самого существования которой никто и не подозревал, и великолепной Индией, открытой португальцами. Как раз в первые 20 лет XVI в. португальские экспедиции во главе с королевским уполномоченным Альфонсо д'Альбукерке и в первые годы после его смерти захватывали на Индийском побережье то Гоа, то Малакку, о чем сообщал чуть ли не каждый корабль, приходивший в Евро­пу. Приходили все новые и новые радостные известия об открытии островов и островков Индонезии, еще более богатых пряностями, чем сама Индия. В этом свете не приходится удивляться тому, что в Испании испытывали неудовлетворенность открытиями Колумба.

При занятиях историей необходимо избавляться от присущей на­шему мышлению слабости, заключающейся в стремлении к модер­низации, т. е. к привычке невольно переносить наши современные представления и понятия, с которыми мы сжились, на более раннюю эпоху. Конечно, сейчас нам кажется несколько странным сравне­ние экономического и политического значения Америки с Индией. Под Америкой мы понимаем огромный континент, по размерам зна­чительно превышающий Европу. Известно, что на этой земле распо­ложены необъятные пространства богатейших государств — Соеди­ненных Штатов Америки, Аргентины, Бразилии, Канады и др.

Сравнение такого комплекса земель и богатства с Индией, кото­рая при всех своих материальных ресурсах, пребывая в течение не­скольких столетий в зависимости от колонизаторов, лишь совсем недавно получила возможность рационально их использовать, может, повторяю, в настоящее время показаться странным. Для XX, как и для XIX в., наше недоумение, естественно, правильное, для XVIII в. оно было бы не совсем правильно, а для XVII и XVI вв.— и совсем неправильно. Тогда Индия была много богаче тех земель, которые были открыты к западу от Европы.

Относительная ценность, придаваемая современниками каждо­му из новых морских путей в отдельности, была ясно выражена в следующем акте. Когда после первого путешествия Колумба в Португалии пришли к заключению, что открытая им Индия во всяком случае не та Индия, которую искали европейские море­плаватели, а какая-то другая страна, гораздо менее богатая, то по на­стоянию португальского правительства в 1494 г. было заключено со­глашение, явившееся одним из стержней дальнейшей дипломатиче­ской истории Европы.

По Тордеснльясскому договору, заключенному представителями Испании и Португалии и утвержденному Римским Папой Александ­ром VI Борджа, устанавливался следующий раздел земного шара. Демаркационная линия проходила в Атлантическом океане, к запа­ду от островов Зеленого Мыса, по меридиану, на протяжении свыше 200 км, примерно вдоль 50° западной долготы. Если 'взять линию, отступающую примерно на 30 морских миль к западу от Африки у Зеленого Мыса, все дальнейшее на запад, что будет найдено, весь Атлантический океан, все земли, которые уже были открыты — имелись в виду открытия Колумба— или которые еще не открыты, принадлежат Испании. Все, что будет открыто из неведомых земель к востоку от этой линии,— Португалии. Договор, следовательно, ис­ключал из права владения какие бы то ни было державы, которые могли бы впредь выступить на поприще открытий. И французы, и англичане, и немцы были заранее лишены права владения любы­ми странами, которые могли быть открыты в будущем.

Мы теперь можем рассматривать этот документ как лишенный какой-либо внутренней убедительности, т, е. как его рассматривал уже в XVI в. французский король Франциск I, заявляя, что раз Папа не уполномочен праотцем рода человеческого Адамом распоря­жаться земным шаром, то и он, такой же прямой потомок Адама, не считает себя связанным Тордесильясским договором. Эта шутка, конечно, любопытна в том отношении, что она как бы подсказывает постановку вопроса, почему, в самом деле, данный договор не пре­вратился сразу, как это произошло лишь в конце XVI и в XVII в., в пустейшую бумажонку?

В старой историографии и вплоть до XIX в, можно найти (на­пример, у Модеста Лафуэнте) утверждение, что авторитет Римских Пап еще в XVI в. был так могуч, что стоило Александру Борджа по­делить землю, чтобы вся христианская Европа ему повиновалась. Такие комментарии вздорны. Ведь речь идет о знаменитом Борджа, прославившемся нарушением чуть ли не всех без исключения ста­тей уголовного уложения. Это он, между прочим, пригласил однажды 11 своих кредиторов на обед, отравил их всех и на этом покончил свои долговые обязательства. Говорить о чувствах благоговения, ко­торые он внушал своей пастве, едва ли состоятельно.

Почему же договор соблюдался? После открытия морского пу­ти в Индию и упадка значения Венеции в нем были заинтересова­ны обе крупнейшие морские державы — Португалия и Испания. А когда в 1580 г. Филипп II Испанский захватил португальский пре­стол и к нему перешли все португальские колонии, то он и оставал­ся владыкой заокеанских путей до тех пор, пока реальная сила была на его стороне.

Если сформулировать в дипломатических терминах требование, которое европейская экономика выдвигала в XV] в., то можно сказать, что оно состояло в отмене Тордесильясского договора. А так как глав­ный, если не единственный, способ добиться поставленной цели за­ключался в ниспровержении испанского господства, то к этому и бы­ла направлена вся энергия соперников Испании. Борьба продолжа­лась 100 лет; когда же цель была достигнута и испанское могущество было сломлено Англией, Тордесильясский договор фактически утра­тил всякую силу задолго до официальной его отмены в 1777 г.

Анализируя историю колониальной политики в связи с развити­ем международных отношений, мы определяли предпосылки упор­ной и сильнейшей конкуренции, возникшей в XV в. между различ­ными странами, в то время как буржуазная идеалистическая истори­ография почти совершенно игнорировала ее экономические истоки.

В действительности экономический интерес стоял здесь на пер­вом месте. Мадрид завидовал Лиссабону: как будто оказывалось, что Тордесильясский договор 1494 г. был выгоднее португальцам, чем испанцам, торговля с индийцами выгоднее, чем овладение зем­лями Нового Света. На некоторое время интерес к Новому Свету поостыл, но, когда испанец Бальбоа в 1513 г. перешел через Панам­ский перешеек и открыл Тихий океан, тогда окончательно сообра­зили, что земной шар несравненно больше, чем полагал Колумб, и что, разве только переплыв еще и этот совсем никем до той поры не подозревавшийся новый океан, можно добраться до Индии, идя западным путем. Правда, португальцы дошли до нее гораздо более коротким путем, восточным, вдоль Африки. Но значит ли это, что их монополия распространяется на все пути, ведущие к Индии, и, главное, к богатейшим индонезийским островам? Вопрос приоб­рел для Испании большое экономическое значение. И тут-то высту­пил со своим оригинальным предложением Фернандо Магеллан (Магеллан Фернан (ок. 1480—1521) — мореплаватель, экспедиция которого со­вершила 1-е кругосветное плаванье).

Себастьян Кабот (Кабот Себастьян (ок. 1475—1557) — итал, мореплаватель), акклиматизировавшийся в Англии италья­нец, человек, всей душой переживавший охватившую тогда очень многих деятелей страсть к новым, неизведанным путям, сказал как-то в высшей степени характерные слова «о великом пламени жела­ния совершить что-нибудь замечательное».

Далекие и опасные географические экспедиции финансирова­лись, как правило, осторожными и алчными политиками с холодной головой и холодной душой, вроде Фердинанда Католика или Елиза­веты Тюдор (Тюдоры — королевская династия в Англии в 1485—1603 гг.), или столь же сухо и точно высчитывавшими свои при­были амстердамскими, мадридскими или лиссабонскими банкира­ми и лавочниками, а пускались в беспредельные океаны и склады­вали там свои буйные головушки часто люди совсем другого скла­да, удальцы, в которых не всегда разберешь, что их больше всего привлекало — золото, или опасности, которые нужно преодолеть, чтобы до этого золота добраться, или, помимо золота, жажда все новых и новых впечатлений, или привычка жить не в тех условиях, в каких живут все, а в каких-то вечно новых, вечно меняющихся ка­драх непрерывно развертывающейся занимательной сказки, в кото­рую они превратили свою жизнь.

В истории географических открытий поиски пряностей, стрем­ление добраться до заветных земель, изобилующих экзотическими и вместе с тем реальными богатствами, занимали, как говорилось, очень большое место. Но пряностями славилась не только Индия, а в еще большей мере Молуккские острова на Тихом океане.

Молуккские острова в старые годы гораздо чаще назывались «островами пряностей». Англичане и теперь чаще всего называют их так (Spice Islands). Действительно, португальцы, впервые их от­крывшие в 1512 г., были поражены колоссальным количеством пря­ностей, выращиваемых на Молуккских островах с удобными и мно­гочисленными бухтами, обильной и превосходной питьевой водой, роскошной растительностью.

Пряности в те первые времена проникновения европейцев в тро­пические и субтропические страны считались, конечно после дра­гоценных металлов, самой богатой находкой для купца и морехода в этом новооткрытом мире. И дорогая цена этих пряностей, обуслов­ливаемая огромным спросом на них в Европе, где они раньше были неизвестны, их портативность, что было так важно тогда при скуд­ных размерах торговых кораблей,— все это заставляло искать пря­ностей почти с таким же жаром, как золотых россыпей или сереб­ряных рудников. Мускус, амбра, перец, кардамон, мускатный цвет и мускатный орех, ваниль, шафран, лавровый лист, имбирь, курку­ма, корица — все это в самом лучшем качестве и в колоссальном количестве добывалось на Молуккских островах. Тут не было всех сортов перца, например того, который потом, много позже, добы­вался во Французской Гвиане (кайенский сорт), не было некоторых разновидностей пряной растительной коры, которые найдены были в Индии, но зато были такие сорта других пряностей, которых ни­где, кроме как на Молуккских островах, найти было нельзя.

В Португалии, в Испании, во всей Европе именно впервые по­сле открытия Молуккских островов много разговоров было о но­вом неожиданном богатстве, привалившем португальскому королю и португальскому купечеству. Молуккские острова должны были вознаградить за обманутые надежды на золотые горы. В Испании очень завидовали успеху конкурента. И вдруг молодой испанский король Карл V получает известие, что еще есть такая комбинация, при которой весьма возможно либо отбить вовсе у португальцев их новую драгоценную добычу, либо заставить их поделиться.

Этот план как раз и предложил явившийся из Португалии море­ход и офицер, человек из небогатого дворянского рода дон Фернан­до Магеллан. Был он тогда уже не так молод, ему шел четвертый десяток, а в те времена век человеческий был в среднем еще коро­че, чем теперь: отсутствие гигиены, убогое состояние медицины, злоупотребление спиртными напитками — все это приводило к то­му, что в 50 лет человек становился стариком, которому жить оста­лось от 5 до 10 лет. Магеллан в 37 лет считался человеком весьма зрелых лет, а сверх того, за ним числилось несколько громких во­енных подвигов и отважных морских рейсов. Служил он в Индии под начальством Альбукерке. Изменить португальскому королю и перейти на службу в Испанию побудили его оскорбленное само­любие и неудачи по службе. Выслушаны были его предложения в Испании с полной серьезностью и сразу приняты, хоть держал он речи не весьма обыкновенные. Но после Колумба испанский двор уже попривык к чудесам, которые иногда получаются из самых су­масбродных проектов. Магеллан предлагал Карлу V в самом деле повторить опыт Колумба— плыть на запад, чтобы прибыть в Ин­дийский океан, к Молуккским островам, не с востока, как явился туда Васко да Гама и последовавшие за ним португальцы, а с запа­да, как хотел прибыть Колумб. Почему Колумб не попал в Индию и хотя бы к тем же Молуккским островам? Потому, что ему загоро­дил путь новый, огромный, неведомый континент, о котором ни он и никто другой даже не подозревали. Но теперь уже было известно, что за этим неведомым Колумбу океаном, наверное, находится Азия с омывающим ее с юга Индийским океаном и с богатыми и пряными островами в этом океане. Значит, задача Магеллана ста­вилась так: следует отыскать морской проход, через который мож­но было бы проникнуть из Атлантического океана в тот другой оке­ан, который омывает новооткрытый континент с запада, и потом продолжать плыть все дальше и дальше в западном направлении. Короля Карла V (и испанский торговый мир) пленила больше всего надежда, что если испанские корабли подойдут к Молуккским островам с запада, то, прежде всего, можно будет истолковать в вы­годную для Испании сторону смысл той демаркационной линии, которую установил, как сказано, в 1494 г. Папа Александр VI: запад — испанцам, восток — португальцам, так в просторечье охарактери­зована эта демаркационная линия. Ведь как считать Молуккские острова? Если плыть из Европы на восток, как шли Васко да Гама и Альбукерке, то Молуккский архипелаг окажется крайним восто­ком. Но если отправиться из Европы на запад, как предлагал Ма­геллан, то не окажутся ли Молуккские острова на крайнем западе? Король Карл, как и его предшественник на престоле Фердинанд Ка­толик, любил юридические споры и сутяжничество, когда была воз­можность поддержать свою претензию силой оружия. А из-за пря­ных островов стоило и повоевать. И подавно стоило дать Магелла­ну пять кораблей и 230 человек команды.

В Португалии были очень встревожены действиями «изменни­ка» Магеллана. К нему подсылали людей с целью убедить его бро­сить начатую затею, вернуться на родину, обещали ему за это вся­кие милости. Он остался непреклонен. Некоторое время носились в Португалии с мыслью убить его. Но не успели: 20 сентября 1519г., как было уже сказано, началось это первое за все существование человечества кругосветное путешествие, и Магеллан навсегда по­кинул Европу.

Долгим и неуверенным было начало этого плавания. Переплыв Атлантический океан, Магеллан стал спускаться вдоль бразильского берега к югу, внимательно исследуя, нет ли морского прохода на за­пад. Некоторое время он принимал устье р. Ла-Платы за начало же­ланного перехода и лишь после значительной потери времени убе­дился в ошибке. Наступил уже май 1520 г., т. е. начало зимнего се­зона для тех широт. Магеллан все еще бродил у атлантического бе­рега Южной Америки и не видел выхода. Тут, у берегов Патагонии, пришлось провести всю зиму (т. е. май, июнь, июль, август 1520 г.) и лишь с наступлением более длинных дней возобновить путеше­ствие, С аборигенами, вообще, удавалось поддерживать сносные от­ношения, хотя и не обошлось без нескольких стычек. Более грозная опасность ждала Магеллана на борту его собственного корабля. Во время зимовки, трудной, холодной, полуголодной, вспыхнуло возмущение на одном из кораблей. Во главе встали двое офицеров и один судовой священник. Восставшие заявили, что Магеллан, как португалец, просто обманул испанского короля и цель его — не прой­ти к Молуккским пряным островам, а, напротив, погубить всю эту испанскую экспедицию, во главе которой он встал. Магеллану уда­лось подавить возмущение. Не обошлось без двух казнен, притом весьма варварских (виновные были четвертованы), и двух изгнаний с корабля (изгнанные пропали без вести). Но наступила наконец и весна (соответствующая нашим осенним месяцам), и Магеллан подошел к крайней южной оконечности Американского материка. Тут один корабль, отнесенный волнами далеко от остальных четы­рех, покинул экспедицию, команда на нем снова восстала, заковала в цепи капитана и повернула в Испанию. А Магеллан после долгих и трудных разведок вышел с оставшимися у него кораблями в про­лив; один из оставшихся четырех кораблей разбился о скалы. Ма­геллан шел этим бурным и опаснейшим проливом между Амери­канским континентом справа, на севере, и неведомой землей слева, на юге. Целыми ночами слева виднелись огни, и Магеллан назвал эту неведомую землю Огненной Землей. Наконец, на 22-й день по­сле того как Магеллан вошел в пролив, он увидел перед собой бес­предельный, гладкий, как зеркало, океан. Главная трудность была преодолена. Америка была обойдена, проход в новый западный океан был найден. Случилось это колоссальное по своим последст­виям событие 2S ноября 1520 г. Вплоть до XX в., когда был прорыт Панамский перешеек, пролив, открытый Магелланом (и получив­ший его имя), оставался единственным проливом, соединяющим оба океана (они соединяются, конечно, и непосредственно южнее Огненной Земли). Но колоссальным это событие было прежде всего для экспедиции Магеллана: теперь ставилась задача плыть по этому новому «Тихому» океану, держа по-прежнему путь на запад. Через три с половиной месяца, 16 марта 1520 г., Магеллан был уже на Фи­липпинских островах, переплыв Тихий океан; шел он через океан наугад, соображая лишь, что Молуккские острова не могут быть очень далеко от экватора. Он уже почти достиг цели своих странст­вий — подошел западным путем к пряным островам, ему остава­лось повернуть от Филиппин к югу, и при попутном ветре через не­сколько дней он очутился бы среди Молуккского архипелага. Но тут-то и ждала его смерть.

Задумав овладеть теми островами Филиппинской группы, куда он пристал, Магеллан поспешил «обратить в христианство» мест­ного царька одного из этих островов, а затем объявил, что окрест­ные острова должны отныне повиноваться этому царьку. Остров Маутак (иначе Мотан) не пожелал подчиниться, Магеллан произ­вел высадку с целью приведения острова к покорности и здесь во вре­мя стычки был убит.

Испанцы спаслись бегством. Их корабли подошли к острову Бор­нео, а оттуда наконец к Молуккским островам. Еще один корабль они успели потерять за это время. Ни о каких завоеваниях уцелев­шие на остальных двух кораблях команды не смели уже. конечно, и помышлять. Они направились от Молуккских островов через Ин­дийский океан к Африке, обогнули ее вокруг мыса Доброй Надежды 19 мая 1522 г. и, идя к северу но Атлантическому океану вдоль за­падного берега Африки, вошли наконец осенью этого же года в ис­панские воды. Лишь один уцелевший корабль «Виктория» (из двух отошедших от Молуккских островов и пяти начавших за три года пе­ред тем это путешествие) бросил якорь у берега Севильи. Первое во всемирной истории кругосветное путешествие было закончено. Люди обогнули земной шар в самой широкой его части — по эквато­ру и близ экватора. Путешествие потребовало с небольшим три года.

Император Карл V (он же король испанский) достиг своей цели. и испанцы не переставали с тех пор оспаривать у Португалии права на владение если не всеми, то некоторыми из островов Молуккской группы; испанские торговые суда не переставали конкурировать с португальскими в вывозе драгоценных пряностей, а также драго­ценных красящих веществ и дорогого пальмового дерева из этого да­лекого архипелага, так исключительно щедро одаренного природой.

Но несравненно важнее была другая сторона дела. Впервые ге­ографическая наука стала обретать сколько-нибудь прочное осно­вание для дальнейшего развития. Впервые догадки и гипотезы ан­тичных мыслителей и некоторых смелых ученых, признававших шарообразность земли уже в XIV в., вдохновившие в свое время Колумба, превратились в полнейшую уверенность, в научно дока­занный факт; после Магеллана продолжать считать землю плоско­стью можно было, лишь умышленно одурманивая свой мозг рели­гиозными суевериями и детскими сказками. Была неопровержимо доказана не только шарообразность земли, но и ее конечность, пол­ная ее обособленность в пространстве, были созданы нужные пси­хологические предпосылки к великому открытию Коперника, по­следовавшему через 20 лет после путешествия Магеллана. С точки зрения дальнейших открытий и расширения географических по­знаний путешествие Магеллана сыграло роль как бы огромной об­щего характера разведки, давшей пока еще только приблизитель­ные, но уже не совсем гадательные понятия о величине Земли, о пространственных соотношениях между сушей и морем, в част­ности о колоссальном океане, отделяющем Америку от Азии.

В 1934 г. появилось основанное на всех известных к этому вре­мени источниках специальное исследование о маршруте, которого держался Магеллан с того момента, когда он вышел в Тихий океан, и вплоть до того момента, когда он подошел к Филиппинским ост­ровам. Обнаруживается, что Магеллан, а после его смерти и его спут­ники, продолжавшие и окончившие путешествие, умышленно лгали и путали земли в корабельном журнале и давали умышленно непра­вильные объяснения. Один из спутников Магеллана, некий Бустамента, уже на смертном одре покаялся в обмане и уточнил, в чем заклю­чалось лично ему известное извращение истины: восточный берег Патагонии был показан умышленно ближе к берегам Европы, чем он на самом деле находится. И эта ложь, и другие неверные показания в том же роде мотивируются желанием Магеллана, его спутников и покровительствующего этой экспедиции Карла V доказать, что Мо­луккские и Филиппинские острова находятся «еще» в Западном по­лушарии (т. е. в испанской сфере по Тордесильясскому договору), а не «уже» в Восточном полушарии (т. е. не в португальской сфере).

Эта любопытная история, окончательно выясненная исследова­нием специалиста по изучению старинных путешествий, не являет­ся полной неожиданностью. Португальцы с XVI в. и вплоть до позд­нейших времен подозревали обман со стороны знаменитого море­плавателя и его испанского экипажа. Магеллан еще перед своим путешествием убеждал дона Фонсеку, председателя Королевского совета по управлению Индией (т. е. американскими владениями), что Молуккские острова находятся совсем недалеко от Панамы и, значит,— в испанской сфере влияния. Когда знаменитый море­плаватель увидел уже в пути, что Молуккские острова находятся на необъятном расстоянии от Америки и, таким образом, лежат не в Западном, а в Восточном полушарии и что очевидные факты противоречат его теории, то он, предвосхищая приписываемый Ге­гелю афоризм, решил, что «тем хуже для фактов», и принялся их умышленно извращать. В данном случае в игре были не интересы чистой науки, а несравненно более осязательные экономические ин­тересы, связанные с вопросом об обладании Молуккскими и Филип­пинскими островами. Испанское правительство поспешило, конечно, уверовать в правильность и доказанность теории Магеллана и на со­брании португальских и испанских уполномоченных, заседавших в Бадахосе в 1524 г., объявило и поддержало свои права на Мо­луккские и Филиппинские португальские острова. Спорить против аргументации Карла V, могущественного государя тогдашней Евро­пы, португальцы не решались. Впоследствии Испания продала свои права на Молуккские острова португальцам, которые до Магеллана торговали и имели на этих островах свои стоянки и конторы.

Филиппинские острова так и остались за Испанией вплоть до 1898 г., когда они силой оружия были захвачены Соединенными Штатами Америки.