Интермедия

Стремнина несет через пороги красный плод, он кружит в водовороте и попадает в глубокую заводь между черными камнями. У самой поверхности возникает золотистый блик, это широкая рыба разворачивается и ловит яркую приман­ку. Плод исчезает.

Две пары глаз наблюдали движения рыбы. Сын Коршуна гля­дит на своего белого друга и указывает губами, как это принято у его народа.

• Ампарра дрома (большая дорада).

Старик кивает.

• Мой сын,— тихо говорит он,— найди мне несколько зеле­ных кузнечиков, у которых широкие крылья. Тинкомиа.

Молодой индеец идет в заросли. Через десять минут он воз­вращается с кульком из листа бихао.

• Тинкомиа,— говорит он, улыбаясь, берет топор и уходит вверх по течению, туда, где над речкой наклонились стволы сурибио.

Старик готовит свою снасть — крепкое метровое удилище с катушкой и прочной найлоновой леской, короткий металлический поводок, солидный крючок. Осторожно привязывает к крючку шелковой ниткой кузнечика, подкрадывается за широкими листьями к самому перекату и движением кисти забрасывает приманку.

Кузнечик отчаянно бьется на быстрине, его несет в заводь у черных камней. Что-то блеснуло под водой. На приманку идет рыба, крупная дорада, не меньше килограмма. Она заходит сбоку и клюет. Рыболов тотчас подсекает. Удочка изгибается дугой, будто рапира, когда рыба, почувствовав крючок бросается прочь: сперва вглубь, к укрытию между камнями, потом через быстрину к маленькому заливчику на другой стороне, где водоворот крутит обломанные сучья. Если дорада доберется туда, она будет спасе­на. И рыболов держит ее, держит так, что удочка становится по­хожей на лук. Рыба поворачивает обратно, всплывает, заходит на цель. Снова и снова смыкаются ее челюсти, но даже зазубренные как пила, зубы дорады бессильны против стального поводка. Она дергает, она тянет, наконец выбивается из сил, и старый рыбо­лов осторожно подводит ее к заранее намеченному месту, где по песку и гравию можно вытащить добычу на берег. Удар по голо­ве тупой стороной мачете — и можно подвешивать рыбу на лиане.

В это время в зарослях сурибио начинает стучать топор. Ста­рик качает головой. Может быть, у рыб и впрямь не такой уж хороший слух, но вибрации, конечно, дойдут и. испугают их. К тому же течение скоро принесет сверху свежие щепки и сучья. Лучше поискать другой уголок для рыбной ловли. Обернув рыбу в листья бихао, он перевешивает ее в тень, берет ружье и под­нимается мимо переката к следующему плесу.

Здесь в реку впадает ручей. Он кишит мелкими рыбешками, самая крупная но больше указательного пальца. С полдюжины видов представлено тут, и у каждого свои повадки, каждый за­нимает свою корохотную нишу в микрокосмосе лесного ручья. Старик молча глядит на них, мысленно сортирует, перебирая ла­тинские названия; две-три из этих рыбешек описаны и наимено­ваны им самим. Но сейчас он их классифицирует безотчетно, больше по долголетней привычке к занятию, с которым пришла пора расстаться. В эту минуту для него гораздо важнее то, что эти Rivulus elegans как будто сделаны из золота и эмали, a Gephyrocharax. marthae (они короче спички) кажутся олицетворением понятия «металлический блеск». А вон та, вся в синих пятнах — Aequidens pulcher... Но полно, он должен найти что-нибудь по­крупнее для тружеников, которые мастерят для него плот. Ста­рик перешагивает через ручей и идет дальше.

На следующем перекате оп берет двухкилограммовую рубиа, на плесе — три дорады, а в глубокой, темной заводи под корнями упавшей сейбы — увесистую черную мохарра, рекорд дня. Конец кузнечикам, а значит, и клеву. Сегодня рыба никакой другой на­живки не признает. Ничего. Добытого хватит с лихвой для чет­верых, пусть даже трое из них — молодые индейцы с завидным аппетитом.

Старик уже возвращается вниз, когда его обгоняет плот, сов­сем небольшой, из тонких бальсовых бревнышек. На носу, рабо­тая длинным шестом, стоит индеец, на корме опустилась на ко­лено молодая женщина с грубо оструганным веслом. Между ними лежит на настиле из жердей какая-то фигура, завернутая в плащ. Две заплечных корзины подвешены на стойках из сучьев сури­био, чтобы водой не замочило.

Мужчина и женщина одеты только в короткие набедренные повязки. Они заметили старика в кустах на берегу, но не пока­зывают вида, только сильнее разгоняют плот, и вот быстрина у переката подхватывает его и увлекает за собой. Когда старик при­ходит в лагерь, чужой плот уже причален возле лодки. Заверну­тая в плащ фигура лежит на берегу под тенистым деревом, жен­щина занята стряпней у костра, мужчина сидит и негромко пе­реговаривается с тремя молодыми индейцами, которые вернулись из леса.

Белый идет за своей первой дорадой и складывает весь улов на берегу, в двух-трех шагах от воды. Потом моет руки и подхо­дит к индейцам. Уголком глаза он видит, как женщина встала, нашла в своей корзине короткий нож и принялась чистить рыбу.

Короткое приветствие, старик присоединяется к кружку муж­чин. Несколько минут все сидят молча. Потом сын Оцелота го­ворит:

• Мой отец, люди с Зеленой реки привезли больного. У них больше нет своего знахаря, после того как дед вот отого человека умер в прошлом году.

Знахарь с Зеленой реки, Яри Домико — старый друг, брат по тотему удава... Один из многих, которые уже ушли из жизни. Выходит, этот молодой человек с умным, спокойным лицом — внук Яри.

• Куда вы направляетесь? — спрашивает старик.

Индеец с Зеленой реки мнется. Проходит несколько минут, наконец за него отвечает сын Выдры.

• Они слышали, что мой отец сейчас здесь, на этой реке,— говорит он.— И подумали, что, может быть, мой отец согласится лечить больного. Но они стесняются просить моего отца о помо­щи, потому что у них нет достойного дара для хаи-бана биа.
• Не нужно никаких даров, чтобы я помог внукам моего брата, если только это в моих силах,— говорит старик.— А что с больным?
• Его порубили мачете,— отвечает внук Яри.— Чужие люди, капуниа, бледнолицые, пришли туда, где он посадил какао, и ста­ли наполнять свои корзины его плодами. А когда брат моей жены попытался отстоять свое добро, они пустили в ход мачете. Если бы мы с моим братом тут не подоспели, они бы его убили.
• Вы сообщили об этом случае в деревню? — спрашивает старик.
• Сообщили. Алькальд хотел наложить на нас штраф за дра­ку. А священник сказал, чтобы мы принесли свинью пожирнее, тогда он прочтет молитвы и зажжет восковую свечу. Но у нас нет жирной свиньи.

Старик опускается на колени около раненого. Мышцы на гру­ди рассечены клинком, рана длинная, но не глубокая, ребра не задеты. Есть воспаление. На предплечье ножевая рана поглуб­же. Температура высокая, похоже на начинающееся заражение крови.

• Вскипятите два котелка воды! Подайте мне мешок с крас­ной завязкой! Имангаи, тебе придется помогать мне. Вымой руки сперва водой с мылом, потом вот этим спиртом! А остальные пусть смастерят навес и широкие нары!

Не успел он договорить, как три мачете уже рубят кусты. Индейцы умеют работать быстро, когда знают, что это нужно. Три часа спустя больной лежит под навесом на чистом покрыва­ле. Раны очищены, продезинфицированы и перевязаны. Он полу­чил пенициллин и стрептомицин, температура упала на несколько десятых. К счастью, на людях лесного племени, как правило, все быстро заживает.

Индейцы с Зеленой речки остаются в лагере. Мужчина помо­гает заготавливать материал для большого плота: жерди сури­био, чтобы скрепить основу, лианы анкла и луб махагуа для вязки, сапановые палки для настила под багаж, прутья мангалеты и листья бихао для навеса. Женщина стряпает и с разреше­ния «знахаря» присматривает за раненым.

Наступает вечер. Старый охотник сидит на своем гамаке и курит трубку. Рабочий день индейцев закончен, они сейчас ку­паются в реке пониже лагеря. Вот один из них возвращается, это внук Яри. Он говорит что-то жене, которая раздувает костер, стоя на коленях. Она встает и роется в одной из их корзин, висящих на ветке поблизости от плота. Вот достала сверток из прокоп­ченных листьев и передает его супругу. Молодой индеец медленно подходит к белому охотнику, останавливается в двух шагах от него.

• Хаи-бана,— говорит он уважительно.
• Говори, сын мой, я тебя слушаю.

Индеец распутывает лубяные завязки и протягивает сверток старику. Охотник берет его в руки.

Восемь початков кукурузы. Два золотисто-желтые, два тем­но-красные, два густо-фиолетовые, два иссиня-черные. Четыре рода ритуальной кукурузы, которые знахарю положено выращи­вать около своей хижины. Плодородие, успех на охоте, врачева­ние и ключ к стране духов.

• С участка моего деда,— объясняет молодой человек.

Старик молча кивает.

Восемь — символ могущества, волшебное число, в нем соеди­няются и бесконечность, и бренность. Кукуруза священна. Дар мертвого знахаря живому.