Кальес

Вступая на пост президента, Кальес был одержим под­линной страстью к социальным реформам и решимостью провести в жизнь те статьи конституции, которыми Обре­гон предпочел пренебречь. Он намеревался управлять, как хозяин, а если нужно, — и как диктатор. Четыре года его правления были безусловным прогрессом в осуществлении обещаний революции. Эти годы были также отмечены не­уклонной концентрацией власти в руках правящей клики. Участились случаи расстрела офицерами лиц, обвиненных в подрывной деятельности. К традиционному мексиканско­му «лей фуга» прибавился, в качестве нового способа избавляться от неудобных заключенных, «лей де суисидио»[1].

Кальес был типичным представителем мексиканского революционного движения. Когда-то он был учителем на­чальной школы в Соноре, но его едва ли можно было назвать образованным человеком. Он был скорее военным главарем, чем интеллигентом. Кальес называл себя социа­листом, но это не помешало ему сделаться богатым земле­владельцем и давать своим коллегам возможность превра­щаться в капиталистов. В правление Кальеса быстро рос туземный мексиканский капитализм, сосредоточенный в строительстве и легкой промышлености. Главными его пред­ставителями были члены кабинета и друзья президента, которые могли рассчитывать на поддержку правительства. Превращение «кальистов» в группу богачей, вроде сиентификос Диаса, может служить новым примером той легкости, с какой путаные идеалы мексиканской револю­ции превращались в сознательное своекорыстие. Через шесть лет после того, как он сделался президентом, Кальес был все еще диктатором, но утратил свое былое рвение к реформам.

Бюджет государства редко превышал 300 млн. песо, а четверть этой суммы попрежнему поглощалась армией. Пе­риод диктатуры Кальеса был периодом процветания тор­говли, и правительство имело в своем распоряжении в то время больше денег, чем любое правительство в прошлом. Кальес энергично проводил программу просвещения, нача­тую Васконселосом, затевал камлании по внедрению сани­тарии и гигиены, предпринимал обширные ирригационные работы и прокладывал современные дороги, начинавшие нарушать первобытное уединение сельской Мексики. До своего избрания президентом он посетил Куаутлу и объя­вил себя наследником Сапаты. Аграрная реформа, хотя сам Сапата высмеял бы ее, осуществлялась при Кальесе значи­тельно быстрее, чем при Обрегоне. За четыре года было распределено 8 млн. акров земли между 1500 деревень. Чтобы воспрепятствовать тирании деревенских политиканов, эхидос сразу делились на индивидуальные участки, а для разрешения проблемы кредита был создан ряд сельско­хозяйственных банков. Впрочем, банки оказались для политиканов слишком большим искушением. Четыре пятых их средств давались в виде ссуд не крестьянам, а богатым землевладельцам, обладавшим политическим влиянием.

Тем временем Моронес и главари КРОМ шли по тому же пути, что и кальисты, но быстрее и более откровенно.

Моронес занял в правительстве пост министра промыш­ленности и несколько лет фактически играл в мексикан­ском рабочем движении роль диктатора. «Группа действия» продолжала проводить программу разрушения независимых профсоюзов и намеревалась завербовать всех мекси­канцев, работавших по найму, в ряды КРОМ. Она завла­дела увеселительными предприятиями, добившись того, что все театральные представления, в которых не были заняты актеры — члены профсоюзов, освистывались, и, контролируя печатников, сумела осуществлять неофициальную цензуру над мексиканской прессой. Все же при Кальесе на долю рабочих выпадали некоторые подачки. Заработная плата продолжала расти, предприниматели были вынуждены пла­тить возмещение рабочим, потерпевшим увечье или уволен­ным без уважительной причины. Но гораздо заметнее были преимущества, получаемые «группой действия». Члены ее построили себе в Тлалпаме великолепную усадьбу с бас­сейнами для плавания и площадкой для игры в мяч, при­обретали гостиницы и через посредников даже фабрики. Моронес носил дорогие бриллиантовые кольца. Критикам он объяснял, что хранит драгоценности в качестве резервного фонда, который рабочий класс сможет использовать в час нужды. На вершине своей власти КРОМ, по ее дан­ным, имела 1,5 млн. членов, но только 13 тыс. из них пла­тили членские взносы[2]. Значительная часть богатства КРОМ была приобретена у капиталистов посредством шантажа. Моронес пришел к заключению, что выгоднее вести с предпринимателями переговоры, чем прибегать к классовой войне. Пока он был министром промышленно­сти, количество стачек значительно сократилось. Продол­жая называть себя социалистом и произнося речи о своей солидарности с хеймаркетскими жертвами, он начал доказы­вать, что принципы социализма вполне совместимы с поли­тикой сотрудничества между рабочими и капиталистами.

Самая серьезная оппозиция режиму Кальеса исходила от духовенства. Мексиканская церковь была еще тесно связана с той системой обскурантизма и классового угне­тения, которая развилась в колониальный период. Ее последователи попрежнему совершали паломничества, чтобы поклониться святой деве из Гвадалупе, а ее фанатики по-прежнему занимались самобичеванием, прижимали к голо­вам венцы из кактусовых колючек и увешивали себе ноги тяжелыми железными гирями. Вся программа революции была духовенству антипатична. То обстоятельство, что духо­венство, по его словам, имело свою программу реформ, не нарушало его союза с привилегированными классами. В 1913 г. католический конгресс рекомендовал реформы в области труда, аналогичные реформам статьи 123, а в 1921 г. священники начали организовывать профсоюзы, объявив принадлежность к союзу, входящему в КРОМ, смертным грехом. Но церковь ничего не дала для осуще­ствления своей программы. Фабриканты должны были принимать ее предложения по доброй воле. Рабочим гово­рили, что повиновение хозяевам и примирение со своей бедностью является их религиозным долгом. Ни один ка­толический профсоюз ни разу не объявил ни одной заба­стовки.

В 1926 г. возник конфликт, который, казалось, готов был превратиться в войну не на жизнь, а на смерть между церковью и революцией. Первым выстрелом было вто­ричное опубликование в мексиканской печати протеста про­тив конституции, заявленного духовенством в 1917 г. Рас­серженный этим внезапным враждебным актом, Кальес стал проводить в жизнь игнорировавшиеся до тех пор антикле­рикальные статьи конституции. Выслали двести человек иностранных священников и монахинь, закрыли клерикаль­ные начальные школы, священникам было приказано заре­гистрироваться у гражданских властей. Епископы ответили, что регистрация даст правительству возможность отбирать священнослужителей по своему усмотрению и что они пред­почтут регистрации стачку.

Вечером 31 июля 1926 г. священники оставили церкви» и на следующий день, впервые со дня высадки Кортеса, в Мексике не было католической службы. По распоряже­нию правительства церкви перешли в ведение комитетов граждан, которым было поручено следить за тем, чтобы они оставались открытыми.

Стачка, продолжавшаяся три, года, оказалась бесплод­ной. Индейское крестьянство было очень набожно, но вера его и через 400 лет была более языческой, чем христиан­ской. Пока церкви оставались открытыми, пока индей­цы могли жечь свечи, исполнять пляски и праздновать фиесты в честь своих местных святых, они могли обойтись без услуг священников. На защиту духовенства встали не индейцы, а креолы, и хотя их деятельность принесла церкви мало чести, она все же причинила правительству некоторое беспокойство. В западных штатах — Халиско, Колиме и Мичоакане—мятежники, известные под названием «кристерос», чьим лозунгом было «Кристо рей» ^[3] ушли в горы и стали поджигать государственные школы и совершать ак­ты бандитизма. Духовенство сняло с себя ответственность за этот мятеж, но, повидимому, не сделало ничего, чтобы его ликвидировать. В апреле 1927 г. кристерос взорвали поезд, шедший из Мехико в Гвадалахару, причем было убито и сгорело 100 пассажиров. Было признано, что при этом террористическом акте присутствовали священники, но епи­скопы пытались оправдать их, объясняя, что они служили кристерос только капелланами. В ответ Кальес выслал ше­стерых епископов за границу в Техас. Феррейра, командо­вавший войсками в Гвадалахаре и прославившийся тем, что позволял своим офицерам похищать школьных учителей в подвластном ему районе, не собирался ликвидировать мя­теж слишком быстро. Он приказал опустошить район пло­щадью в 6 тыс. квадратных миль в Северном Халиско. 60 тыс. ни в чем не повинных крестьян вытащили из их домов и загнали в концентрационные лагери, а затем от­ряды Феррейры обобрали все ценное, что было на этой территории, а остальное сожгли.

Одновременно с мятежом кристерос зимой 1925-1926 гг. возник новый конфликт с Соединенными Штатами. Кальес приступил к осуществлению отдельных пунктов статьи 27, направленной против иностранцев, и в частности предложил владельцам нефтяных промыслов обменять свои владельческие права на право аренды продолжительностью в 50 лет, считая с момента приобретения участка. Соеди­ненные Штаты нашли этот декрет противоречащим тем за­верениям, которые дал Обрегон в 1923 г., и утверждали, что, хотя эти заверения не были оформлены договором, они все же налагают на Кальеса известные моральные обя­зательства. Многие нефтяные магнаты, чье положение ос­ложнялось тем обстоятельством, что вследствие путаницы в правах на землю в Мексике, а также насилия и плутовства, которыми отличался ранний период развития промышлен­ности, мало кто из них имел безусловное право собствен­ности на разрабатываемые ими поля, отказались приобре­сти право аренды. Мексиканское правительство возбудило против них судебные процессы.

В течение всего 1926 и начала 1927 г. между обоими правительствами происходил оживленный обмен нотами. Американские дельцы, имевшие капиталовложения в Мек­сике, стали требовать интервенции, а американские като­лики метали громы и молнии против религиозных пресле­дований в Мексике. Кое-какие круги втайне добивались разрыва, ибо нападения мексиканских бандитов на амери­канских граждан подозрительно участились, а изготовле­ние фальшивых документов приняло масштабы крупной отрасли промышленности. Кульминационным пунктом явилось утверждение херстовской прессы, что четыре либераль­ных лидера в сенате Соединенных Штатов получили от мек­сиканского правительства взятку, превышающую миллион долларов. Эти явно смехотворные обвинения пали в конце концов на голову тех, кто их изобрел. Более того, двое самых шумливых сторонников интервенции, Олберт Б. Фолл и Эдуард Л. Дохини, были главными героями нефтяных скандалов при Гардинге. В 1927 г. американское обще­ственное мнение решительно высказывалось за мир, и аме­риканское правительство решило изменить тактику. Вес­ной посол Шеффилд был отозван из Мексики, а на смену ему назначен Дуайт Морроу.

Результаты приезда Морроу не замедлили сказаться. До сих пор американские дипломаты привыкли обращать­ся с мексиканцами, как с людьми низшей расы. Они недо­статочно уважали права Мексики, как суверенной державы. Но Морроу начал не грозить, а льстить. Он завоевал доверие Кальеса, проявив большой интерес к его школам и ирригационным проектам. В результате через два месяца после приезда Морроу мексиканский верховный суд зая­вил, что законы о нефти противоречат конституции. Ино­странцы, получившие права на недра до 1917 г., должны получить их в собственность ^[4]. В течение трех лет пребы­вания Морроу на посту посла его дружеские заверения и чарующие манеры имели и более серьезные последствия.

Приближались очередные президентские выборы, а с ни­ми очередной военный мятеж. Кальес решил вернуть пост президента Обрегону, а для этой цели потребовалось внести соответствующее изменение в конституцию, причем в то же время срок, на который избирался президент, был продлен до шести лет. Угроза постоянного чередования Обрегона и Кальеса явилась достаточным поводом для пронунсиаменто, и генералы стали готовиться к войне. Но Кальес действо­вал быстро. В октябре 1927 г. был схвачен и расстрелян по обвинению в подготовке заговора в Мехико Франсиско Серрано. В Вера Крус поднял восстание Арнульфо Гомес, но его быстро загнали в горы, а через месяц и он был рас­стрелян. Единственным кандидатом остался теперь Обре­гон, но причиной этого была скорее политика застращива­ния, чем популярность Обрегона. Между Обрегоном и Кальесом не было личной вражды. С 1924 г. Обрегон стоял в стороне от политики и наживал состояние, выращивая турецкий горошек. Оба вождя остались верны друг дру­гу — случай весьма редкий в мексиканской истории. Тем не менее, политические деятели стали называть себя обрегонистами или кальистами. Обрегон издавна враждебно относился к КРОМ, и вокруг него сплотилась партия аграристов, все еще возглавляемая Сото-и-Гамой, а также все те, кто ненавидел и боялся Моронеса. КРОМ же выступала против его переизбрания и предполагала выс­тавить кандидатуру Моронеса. Поняв, наконец, что избра­ние Обрегона неминуемо, она решила сохранить нейтрали­тет. Обрегон сразу заявил, что не нуждается в ее под­держке, и многозначительно добавил, что без труда запол­нит вакансии в правительстве и без нее. Летом 1928 г. он был избран. Но через три недели (17 июля) Обрегон был убит католиком Хосе де Леоном Торалем.

Убийство Обрегона грозило вовлечь Мексику в самый серьезный политический кризис со времени раскола между Каррансой и Вильей. Сторонники Обрегона, рассчитывав­шие заполнить места в новом кабинете, требовали, чтобы виновником убийства был признан тот, кто получил от не­го наибольшую выгоду, иными словами, «группа действия». Ходили даже слухи, что в убийстве каким-то образом замешан Кальес. В действительности Тораль был просто фанатиком и действовал совершенно независимо от кого бы то ни было. Даже на католиков нельзя было возложить ответственность за его поступок. Тем не менее любая попытка со стороны Кальеса завладеть властью расценива­лась бы, как подтверждение выдвигавшихся против него об­винений.

В этом кризисе Кальес проявил редкую государствен­ную мудрость; в сентябре, когда собрался конгресс, он созвал в столицу всех губернаторов штатов и генералов. Перед этим небывалым сборищем деятелей Мексики, и с одобрения посла США Морроу, нарушившего правила дипломатического этикета публичными аплодисментами, Кальес прочел заявление, в котором говорилось, что Обрегон был последним каудильо. Отныне ни сам он, ни любой другой вождь не будет править как диктатор. Нас­тала пора заменить правление лиц правлением законов и создать такие учреждения, которые будут служить над­лежащей основой для демократии.

Право выбрать временного президента было предостав­лено конгрессу. Нужно было назначить человека, который принадлежал бы к группе обрегонистов и в то же время был приемлем для кальистов. Подходящей кандидатурой оказался Эмилио Портес Хиль, адвокат и бывший губер­натор Тамаулипаса.