Манаси

В эпоху открытия и завоевания Нового Света многие индейские народы Америки находились на разных сту­пенях общественной эволюции между первобытностью и цивилизацией, Сведения о них исключительно интерес­ны, так как позволяют на конкретных примерах просле­дить этапы становления самых первых государств, в том числе и развитие тех областей культуры, которые связаны с религией.

Среди не достигших стадии государства, но уже не первобытных народов были обитатели низменностей Восточной Боливии, большей частью араваки по языку. В эпоху инков к ним проникали изделия перуанских ювелиров, ибо эти индейцы научились ценить золото. Живя в саванне, каждый год затопляемой паводковыми водами, местные племена сооружали дамбы и насыпи, на которых спасались сами и разбивали свои огороды. Для передвижения на лодках в сухой сезон параллель­но дамбам прокладывали каналы. Этими работами, ко­торые требовали координации усилий тысяч людей, ру­ководили вожди. Некоторые из них подчиняли себе бо­лее слабых соседей и вставали во главе примитивных политических объединений. По аналогии со словом «кня­жество» их принято сейчас именовать «вождествами».

Задачу обращения в христианство мохо, баурэ, манаси и других восточноболивийских племен взяли на себя иезуиты. За несколько десятилетий (вторая половина XVII— первая половина XVIII в.) они сумели почти полностью уничтожить традиционную культуру индей­цев. Не считая археологических данных, единственный источник сведений о ней — документы архивов Ордена иезуитов, хотя они односторонни и тоже сохранились неполностью. Жившее восточнее других племя пареси реже встречалось с миссионерами, однако оно подверг­лось тяжелым испытаниям во второй половине XVIII и в XIX веках. Если 250 лет назад в селениях пареси сто­яло до 30 общинных домов, то в начале нашего века, когда у них побывал немецкий путешественник М. Шмидт,— не более двух. Столь катастрофическое па­дение плотности населения сопровождалось упрощени­ем социальной структуры и, конечно же, исчезновением сложных, массовых церемоний. Ведь одна из их глав­ных задач заключалась в том, чтобы публично проде­монстрировать место в общественной организации вождя, жрецов, родовой аристократии, простых общинни­ков.

По форме обряды аравакских племен Восточной Бо­ливии несомненно напоминали те, которые уже были описаны в связи с араваками верховьев реки Шингу и бассейна Ваупес. Например, в каждом селении племени мохо хранился набор священных духовых инструментов, состоявший из 12 огромных цилиндрических горнов и шести рожков. Они считались воплощениями демонов- кайманов, а у племени пареси — ядовитых змей. В пол­нолуние демонов выносили из мужского дома, женщины в это время прятались в своих жилищах. Считалось, что если непосвященные взглянут на участников цере­мониальной процессии, их съест кайман.

Племя манаси не принадлежало к числу аравакских. Обряды этих индейцев были не менее своеобразны, чем их язык. О них мы знаем со слов миссионера-иезуита Фернандеса, побывавшего в Восточной Боливии в нача­ле XVIII века и красочно описавшего увиденное.

По словам Фернандеса, пантеон манаси возглавля­ла четверка божеств: богиня Кипоси, ее супруг Омекетурике, сын Урасана и еще один мужской персонаж Урапо. Если богиню представляли красавицей, то остальные персонажи призваны были внушать своим обликом ужас: красная голова, торчащие уши, круглые глаза, обвитый змеями живот. Обряды устраивались в доме вождя. «Сцену» отгораживали от «зрительного за­ла» циновками. Внезапно за занавесом раздавался страшный шум — это «прилетали» боги. Омекетурике в эмоциональных выражениях обращался к своим «де­тям», выражая радость по поводу того, что они пьют, едят и пляшут, заверял, что обеспечил всем много ди­чи и рыбы. Он говорил высоким голосом. За ним высту­пал Урасана, произносивший слова в нос, а последним — Урапо, чей голос был подобен грому. Главных персона­жей окружала свита демонов, считавшихся душами уби­тых врагов и вообще иноплеменников.

Голосами всех богов, несомненно, вещал главный жрец—мапоно. По прошествии некоторого времени он давал понять, что небесные гости чувствуют жажду. Тогда мужчина и женщина, достигшие преклонных лет и наиболее уважаемые в селении, несли чашу, напол­ненную водой и цветами. Из-за занавеса за ней протя­гивалась чья-то рука, после чего Омекетурике, Урасана и Урапо делали по глотку.

Когда церемония с чашей заканчивалась, за сценой раздавался оглушительный рев. Смотреть, что там про­исходит, под страхом смерти запрещалось не только ря­довым индейцам, не говоря о женщинах, но даже шама­нам, и лишь сам мапоно и его ближайшие помощники знали закулисную сторону таинства. Мапоно обладал огромным влиянием на народ, ибо, пока продолжались пляски, он задавал вопросы богам, а затем сам же вы­ступал от их имени с речью — уже второй за время пра­здника. В ней он как бы оглашал волю богов и проро­чества, как правило, добрые.

Вслед за этим мапоно поднимался на небо и возвра­щался в объятиях Кипоси. Поскольку испанский автор подробно описывает позу летящего, похоже, что при по­мощи какого-то приспособления жреца действительно поднимали под купол здания. В тот раз, когда представ­ление довелось наблюдать Фернандесу, жрец, спуска­ясь, сильно расшибся. После вызванной этим происше­ствием небольшой заминки начала петь Кипоси. Даже на европейца ее голос произвел благоприятное впечат­ление, песня была красивой и мелодичной. Она сопро­вождалась танцами женщин, но видеть ту, которая ис­полняла роль богини Кипоси, не дозволялось. Видимо, у манаси существовали жрицы, одна из которых и вы­ступала в ее роли.

Таким образом, если у большинства индейцев южно­американских низменностей активными участниками празднеств были по крайней мере все взрослые мужчи­ны, у манаси к таинству допускались лишь избранные. Организаторы празднества, то есть прежде всего вождь, в доме которого оно устраивалось, и главный шаман или жрец, извлекали немалую выгоду из своего положе­ния. Представление должно было производить сильное впечатление на рядовых индейцев, вряд ли осознававших его механику столь же отчетливо, как ироничный иезу­ит. В благодарность за посредничество между людьми и богами мапоно получал от соплеменников десятую часть урожая.

В начале 30-х годов немецкий специалист по соци­ально-экономической организации первобытных и древ­них обществ Р. Тёрнвальд предложил новый термин — «реципрокность», позже заимствованный одним из круп­нейших экономистов XX века венгром К. Поланьи и пре­вратившийся в базовое понятие этнографической науки. Принцип реципрокности означает, что в обществе, где происходит обмен дарами и услугами, каждый, отдающий что-нибудь другим, получает, согласно обычаю, эк­вивалентное вознаграждение. Например, в первобытной общине удачливый охотник, отдающий всю свою добы­чу соплеменникам, вправе рассчитывать на высокий пре­стиж среди них и на брак с наиболее красивой и рабо­тящей девушкой.

По мере развития производительных сил и услож­нения социальной структуры реципрокность из средства обеспечения равенства среди членов общины превраща­ется в свою противоположность. Вождь и жрец, по при­казу которого люди работали на полях или строили храмы, был обязан вознаградить их, однако он выби­рал такую форму «расплаты», которая была несоизме­рима с затраченными усилиями. Вождь, как это было и у манаси, обычно организовывал красочные церемонии, призванные удовлетворять религиозную и эстетическую потребность членов племени. Присутствующие при со­вершении обрядов верили, что на них нисходит благо­словение сверхъестественных существ и, кроме того, мог­ли наслаждаться своего рода театрализованным пред­ставлением. Хотя организация праздника обходилась недешево, расходы вождя все же были значительно меньшими, чем доходы от труда соплеменников, кото­рые соглашались работать за право участвовать в рели­гиозных празднествах. Таким образом, в руках вождя или жреца накапливались материальные ценности, кото­рые он мог использовать для еще большего увеличения своего престижа и власти.