На Рио-Димити

Девочкой я училась в миссионерской школе в Таракуа. Однажды отец получил от директора школы письмо с просьбой забрать меня из школы — эти школы открыты для детей индейцев, а не для «цивилизованных»[1]. Отец сильно опечалился, но что ему было делать. Он отвез меня домой в селение Марабитанас на берегу Риу-Негру. Прошел примерно год. Потом мы спустились вниз по Риу-Негру до Санта-Исабель и в тамошнем лесу целый месяц собирали дикие орехи. А когда вернулись, умерла моя старшая сестра.

В 1937 году к нам приехал брат моей матери со всей семьей. Они пять лет прожили на берегу Рио-Димити. Построили там два домика, выжгли лес и стали возделывать маниоку на трех роса[2]. И вот теперь они решили перебраться в другое место, и брат матери предложил нам купить оба домика и землю. Дома были хорошие, с дверьми и окнами.

Отец за три дня выдолбил большую лодку, мы погрузили в нее саженцы маниоки и весь наш немудреный скарб и рано утром тронулись в путь. Всего нас было в лодке пять человек: отец с матерью, я и двое моих братьев — семилетний Луис и годовалый Анисио! Мне самой тогда было лет одиннадцать-двенадцать. Мы спустились по Риу-Негру и очень скоро добрались до устья реки Димити. Целый день мы плыли вверх по небольшой протоке в лесу, называемой игарапе[3]. Отец с матерью гребли, а мы грелись на солнышке.

На Димити почти у каждого холмика и даже дерева было свое название. Я отлично помню, что в одном месте над речкой повис ствол высохшего дерева и все охотники называли его старым паже[4]. Каждый, кто переходил здесь через реку, должен был оставить на дереве несколько бананов и бейжу[5], приговаривая при этом: «Паже, не Дай начаться дождю. Пусть, пока я тут охочусь, светит солнце. И тогда я на обратном пути подарю тебе лапу убитого мною зверя». Мать положила на мертвый ствол кусок бейжу, и мы поплыли дальше. Отец потом не раз рассказывал мне об этом путешествии, и я запомнила все до мельчайших подробностей.

Вечером мы увидели охотничью хижину и переночевали в ней. Утром снова поплыли вверх по реке. Солнце уже стояло высоко в небе, когда отец сказал: «Чувствую запах дыма». Белый дым стлался над самой водой. Мать ответила: «Может, какой-нибудь охотник коптит мясо в пустом доме брата». «Нет, наверное, это жители Манадоно решили поохотиться тут перед праздником»,— возразил ей отец.

Манадоно — небольшое селение неподалеку от моего родного Марабитанаса, и его жители славятся своими охотниками. Наконец мы причалили к берегу. И здесь пахло дымом. Оба домика брата стояли в лесу. Отец взял мачете и сказал: «Пойду посмотрю, что там делается». Он подошел к домикам, но там все было тихо.

Мать сошла на берег, а я уселась на корме лодки. Вдруг мы увидели, что отец бежит к нам, зажав в окровавленной руке мачете. Его ранило в руку отравленной стрелой, но он сумел тут же ее вытащить.

— Что случилось, Карлос? — испуганно спросила мать. Отец ничего не ответил: он не в силах был выговорить ни слова. С помощью матери он столкнул лодку в воду, и мы понеслись вниз по течению.

— Что с тобой, Карлос? — снова спросила мать.

Отец взял из куйи[6] горсть соли и посыпал ею рану.

— Брось все ростки маниоки в воду, и вещи тоже,— пробормотал он.— Индейцы ранили меня. Надо спасаться бегством.

Мать с плачем побросала в воду маниоку и все наши пожитки. Лодка стала легче и плыла куда быстрее.

Кругом все было тихо, отец с матерью гребли что есть мочи.

«Теперь индейцы нас не догонят»,— подумала я. Но они бежали за нами по берегу. Вдруг над моей головой просвистела одна стрела, потом вторая... «Ложитесь на дно»,— приказал отец. Я пригнулась, и в тот же миг стрела, прошив кожу живота,. вонзилась мне в левое бедро. Я закричала, хотела разогнуться, но не смогла. Мать схватила стрелу, рывком вытащила ее и бросила в воду. Но наконечник стрелы сломался, и один осколок застрял в животе, другой — в бедре. Мать пальцами выковыряла осколок, неглубоко засевший в животе, а вот осколок в бедре вытащить никак не могла. Тогда она попыталась ухватить осколок зубами. Наконец ей это удалось, и она выплюнула осколок в воду.

Отец греб как одержимый. Мать бросила взгляд на берег и тихо сказала: «Вон они, индейцы». На прибрежных скалах сидели люди с луками и стрелами. У некоторых из них грудь и бритая голова были окрашены в красный цвет, у других — в черный. Течение несло нас прямо к скалам. Мать плакала и кричала на туканском наречии[7]: «Не убивайте нас». Отец тоже кричал: «Не стреляйте из луков, не надо. Мы ваши друзья». Но теперь стрелы летели в нас, словно туча. Одна угодила отцу в спину, другая — в руку. Всего в отца попало восемь стрел, но он сумел все их вырвать. Потом мы нырнули в реку. Голова у меня кружилась, и я не могла плыть, но мать поддерживала меня рукой. Наконец мы добрались до берега. Отец взял меня на руки и помчался в лес. Помню, что перед моими глазами все плыло, точно в тумане. Я слышала крики индейцев, гнавшихся за нами. И еще я помню, что сказала отцу: «Брось меня, я умираю».

Потом отец рассказал, что он положил меня на землю. Я приподнялась и тут же упала. Отец сломал несколько веток, чтобы потом отыскать это место, и, пошатываясь, побежал в глубь леса вместе с подоспевшим Луисом. Мать несла на руках Анисио и потому отстала от нас. В густом лесу она потеряла отца из виду. Они встретились лишь спустя два дня и кое-как добрались до Марабитанаса. Отец вернулся в лес вместе с солдатами, чтобы отыскать меня. Но солдаты не решились углубиться далеко в лес, не то бы они меня непременно нашли.