Новый вождь охоты
Не будь здесь Чороманы, я был бы убит. Но когда мужчина выхватил нож, она бросилась вперед и уцепилась за его руку. Он пробовал ее стряхнуть, но она повисла на нем и громко кричала, призывая Начитиму. Брат не послушался меня и остался, помогая мне вырваться из рук врага, но тот был сильнее нас обоих. Высвободив руку, за которую уцепилась Чоромана, он оттолкнул девочку и замахнулся на меня, но я отскочил и избежал удара. В эту минуту явился Начитима и схватил его за руку, а с другой стороны подошел к нему летний кацик и приказал бросить нож.
— Но этот щенок навах убил моего сына! Я должен его убить! — кричал человек.
— Он не умер, я чувствую, как бьется его сердце, — сказала одна из женщин, опустившаяся на колени подле Оготы.
— Пусти меня! Я хочу знать, жив ли он, — сказал отец Оготы.
И Начитима его отпустил.
Прибежала мать мальчика и с громким плачем бросилась к сыну. Все мы молча на них смотрели. Я горько раскаивался в своем поступке и ненавидел себя за то, что нанес такой жестокий удар.
— Ну, что? — спросил летний кацик.
— Его сердце бьется, но очень слабо, — ответил отец Оготы.
— Отнесите мальчика домой. Я приду и вылечу его, — сказал кацик.
— Несколько человек осторожно подняли Оготу и унесли. Его отец оглянулся и, указывая на меня пальцем, крикнул:
— Собака навах! Если он умрет, ты тоже не будешь жить!
Келемана, ходившая за глиной для посуды, прибежала на площадь и увела нас домой. Чоромана и Начитима последовали за нами, и мы рассказали Келемане о том, что произошло. Когда мы окончили рассказ, она крепко обняла девочку и воскликнула:
— Храбрая Чоромана! Добрая Чоромана! Ты защищала моих мальчиков! Ты спасла им жизнь! Как я тебе благодарна.
— Я тоже тебя благодарю. Если бы ты не схватила убийцу за руку, я не успел бы спасти наших мальчиков, — сказал Начитима.
Одинокий Утес подошел к ней и стал ее обнимать, а я мог только выговорить:
— Ты — храбрая. Этого я никогда не забуду.
Келемана очень боялась. Если Огота умрет, его родители и, пожалуй, все кланы зимнего народа потребуют смерти моей, а может быть, и Одинокого Утеса.
— Наших мальчиков мы не отдадим! Я сумею их защитить, — сказал Начитима.
— Времени у нас мало. Придумай, как нам их спасти, — настаивала его жена.
Но в это время прибежала к нам женщина из клана зимнего народа и сказала, что Огота ожил, сидит и ест похлебку.
— Хорошо! Значит, мы можем вернуться на площадь! — воскликнула Чоромана.
— Нет, я и Одинокий Утес останемся дома, а то мы опять попадем в беду, — ответил я.
— После того как ты ударил Оготу, я думаю, что никто не посмеет вас тронуть, — сказал Начитима. — И не годится тебе все время сидеть дома или на крыше. Это похоже на трусость. Возьми этот нож, всегда носи его с собой и в случае необходимости защищайся.
Он протянул мне нож в крепких кожаных ножнах. Я очень обрадовался и привязал нож к поясу. Мы спустились на площадь, к нам подошли другие мальчики и девочки, и мы стали играть. Никто нас не обижал. Набравшись храбрости, я повел наш маленький отряд на площадь зимнего народа, и там к нам присоединились и дети из кланов зимнего народа. Но несколько мальчиков стояли в стороне и выкрикивали ругательства, они называли меня и брата собаками. Однако никто не посмел нас ударить.
С тех пор мы разгуливали по пуэбло так же свободно, как и другие дети. Вскоре в наших играх стал принимать участие и Огота, ни разу не упоминая о том, что произошло между нами. Я понимал, что играет он с нами только для того, чтобы быть с Чороманой, к которой он был очень привязан. В его присутствии я чувствовал себя неловко, так как часто он смотрел на меня с ненавистью. Я хорошо знал, что он ни на минуту не забывает нанесенного мной удара.
Пришла весна. Снег в горах растаял, и я сказал Одинокому Утесу:
— Теперь за нами никто не следит. Путь свободен. Мы можем убежать из пуэбло и вернуться к нашему народу.
— Но я не хочу бежать! — ответил он.
— Я тоже не хочу. Лучше останемся здесь, с нашими добрыми родителями-тэва, — сказал я.
За эти несколько месяцев, проведенных в плену, я очень изменился.
Больше мы ни разу не говорили о возвращении на родину.
Настало время посева. Мы помогали Начитиме засевать поле маисом, пшеницей, семенами тыкв, бобов и сладких дынь. Начитима учил нас чинить ачеквиа — оросительные каналы, за зиму засорившиеся. В ту пору индейцы-тэва еще не получили от испанцев ни плугов, ни сбруи, но несколько лет назад испанцы дали им в обмен на дорогие шкуры лопаты и кирки. Обливаясь потом, вскапывали мы землю, приготовляя ее к посеву, а за работой Начитима рассказывал о порядках и обычаях тэва, казавшихся нам очень странными. Хотя поле и оросительные каналы были собственностью Начитимы, но весь урожай переходил во владение Келеманы. Ей принадлежали также и дом и домашняя утварь, ей принадлежали дети. Так как своих детей у нее не было, мы, усыновленные, считались ее собственностью и были членами ее клана — клана Маис, но никакого отношения не имели к клану Начитимы — Бирюзе. Мужчина-тэва был лишь работником и помощником своей жены, ей принадлежало все, а ему — только одежда его и оружие. Не так было у навахов: мужчине-наваху принадлежали дети, жена, дом и вся домашняя утварь.
К концу посева мы часто слышали пение, доносившееся из кивы на нашей площади. Нам сказали, что шаманы молят всевышних ниспослать обильные дожди. Когда же посев был окончен, мужчины и женщины в нарядных одеждах вышли из кивы: их сопровождали старики — барабанщики и певцы. У всех мужчин на куртках были вышиты белые и красные зигзаги
— символ молнии. Такие же зигзаги я увидел и на их мокасинах. Ноги они вымазали черной краской. Все женщины надели одинаковые синие платья из материи, вытканной их мужьями, а головы покрыли уборами из кожи бизона. Уборы были разрисованы символическими изображениями дождя и облаков и украшены орлиным пухом. Мужчины несли трещотки из бизоньих зубов, а женщины — маленькие еловые ветки.
Начался священный танец. Процессия несколько раз обошла вокруг кивы. Мужчины потрясали в такт трещотками, а женщины — ветвями. Изредка ветер сдувал клочок пуха с головного убора какой-нибудь женщины, и пух поднимался к небу.
— А! Смотрите! Он поднимается! Он несет наши молитвы в синее небо! — кричал шаман, и народ ликовал.
Торжественный танец и пение произвели на меня глубокое впечатление. Мне захотелось стать настоящим тэва, получить право входить в киву и участвовать в обрядовых плясках. Но одна мысль меня смущала: я боялся, что тэва никогда не примут наваха в свою среду.
Когда окончилось празднество, я поделился своими опасениями с Начитимой. Он взял меня за руку, подозвал брата и повел нас обоих к старому летнему кацику. Ему он передал мои слова. Кацик ласково посмотрел на нас, потрепал меня по плечу и сказал:
— Начитима усыновил вас обоих. Вы — тэва, дети Начитимы и Келеманы. Делай добро, старайся всегда поступать хорошо, и ты получишь право входить в киву, а со временем примешь участие в совещаниях наших старшин и воинов.
Его слова сделали меня счастливым. Я побежал домой, чтобы обо всем рассказать Келемане. Слезы выступили у нее на глазах; она поцеловала меня и прерывающимся голосом сказала:
— И ты и Одинокий Утес — мои сыновья. Я вас сделала настоящими тэва, и мой народ должен принять вас в свою среду.
— Больше всего хотел бы я посещать киву, петь древние песни и войти в Совет воинов и мудрых старшин! — воскликнул я.
Начитима, только что вошедший в комнату, услышал мои слова.
— Твое желание исполнится, когда ты вырастешь, — сказал он.
— Хорошо! Мой отец был великим воином, и я буду таким, как он!
— Нет, ты не будешь грабить и убивать других индейцев. Воины-тэва сражаются только с теми, кто их обижает.
Его ответ удивил меня и разрушил мои планы, так как я мечтал стать вождем и совершать набеги на команчей, койова и другие племена прерий.
— Хорошо, я буду воином-тэва. Но когда же? — спросил я.
— Ты еще мал. Посмотрим, что будет через несколько лет, — ответил он, и этим ответом мне пришлось удовольствоваться.
В наше пуэбло часто приходили индейцы из Намба, Тезука, Похоака и других пуэбло тэва. От них мы узнали, что несколько воинов из этих селений ушли на охоту и домой не вернулись, исчезли две женщины из Намба и одна из Тезука. Тэва думали, что их убили навахи, которые мстили за страшное поражение, нанесенное им прошлым летом. Небольшие отряды навахов рыскали в окрестностях пуэбло, подстерегая индейцев-тэва. Охотники не отваживались уходить в горы; вот почему в селениях не хватало мяса и истощился запас орлиного пуха для молитвенных палочек.
Эти слухи повредили и мне и Одинокому Утесу. Мужчины и женщины стали косо на нас посматривать, а один индеец из соседнего селения сказал Начитиме:
— Ты должен убить, а не прикармливать этих собак навахов.
Это услышала Келемана. Она подбежала к нему и, погрозив кулаком, крикнула:
— Не смей обижать моих мальчиков! Они — такие же хорошие тэва, как и твои дети! Не вмешивайся не в свое дело, и уходи из моего дома!
Индейцу показалось, что она хочет его ударить, и, пятясь, он вышел из комнаты. Когда он спускался на площадь, дети, игравшие с нами на крыше, дразнили его и смеялись, но нам с братом было не до смеха.
— Не обращайте внимания на его слова, — сказал Начитима. — Поступайте так, как советует вам ваша мать и я, и когда-нибудь он будет хвалить вас, а не бранить.
Летом и Одинокий Утес и я много работали; научились вскапывать землю, сеять, сажать, полоть и собирать жатву. Когда настала осень, мы запасли дров на всю зиму. Прошла зима, и мы, первые во всем пуэбло, вышли на работу в поле и стали готовиться к весенним посевам. Пролетело еще несколько лет, а мы с Одиноким Утесом росли, работали, играли и привыкали к обычаям тэва. Люди, приходившие из других пуэбло, по-прежнему смотрели на нас недружелюбно. Их примеру следовал кое-кто из нашего пуэбло, главным образом члены кланов зимнего народа. От Чороманы мы узнали, что мать Оготы постоянно распускает о нас дурные слухи, ссылаясь на лживые слова своего сына.
Летом, вскоре после посевов, когда мне шел семнадцатый год, двое мужчин из клана зимнего народа ушли в горы на охоту и назад не вернулись. Отыскивать их отправился большой отряд. В лесу были найдены их тела. Кто-то снял с убитых скальпы, отобрал оружие и одежду. Ходившие на розыски вернулись в пуэбло и рассказали о том, что видели. Сомнений быть не могло — охотников убили навахи.
Мать Оготы начала шептаться с соседками. Она утверждала, что Одинокий Утес и я поддерживаем тайные сношения с бродячими отрядами нашего племени, доставляем им сведения и вместе с ними обдумываем план нападения на пуэбло. Весь летний народ и почти все кланы зимнего народа смеялись над этими россказнями, но кое-кто верил им или делал вид, будто верит. Среди тех, кто высказывался за то, чтобы убить нас или изгнать из пуэбло, был Тэтиа — Белый Медведь, вождь клана Па (Огонь) и дядя Оготы. Я знал, что он ненавидит нас с тех пор, как я ударил Оготу. Он был опасным врагом, и я не сомневался в том, что при первом удобном случае он нам отомстит.
Шел седьмой год нашего пребывания в Покводже. Летом умер Самайо Оджки, вождь охоты, и в киве летнего народа собрался совет, чтобы выбрать ему заместителя. В этом вопросе старшины кланов голоса не имели. Как-то вечером летний кацик созвал собрание, в котором участвовали только члены Патуабу — высшего тайного совета тэва. Членами Патуабу были два кацика, Тсиоджке — военный вождь, Тсичуи — главный шаман, Поаниу — хранительница змей, Самайо Оджки — вождь охоты и восемь советников.
Одинокий Утес, Келемана и я сидели на крыше перед нашим домом, когда члены совета начали собираться на площади. Я смотрел, как они поднимаются по ступеням кивы, и вдруг с изумлением воскликнул:
— Смотрите: женщина! Что она там делает?
— Тише! Это Поаниу, — ответила Келемана.
— Но разве женщина может быть членом Патуабу?
— Поаниу пользуется такой же властью, как главный шаман или даже сам летний кацик. Она — хранительница священной змеи.
— Священной змеи? А что это за змея? Где она находится? Почему я до сих пор о ней не слышал?
— Тише, не кричи, — перебила Келемана, зажимая мне рот рукой. — Мы никогда не говорим о Поаниу и о змее, за которой она ухаживает. Только члены Патуабу знают, где держит она эту змею.
— Но почему?
— Не задавай мне вопросов! — прикрикнула на меня Келемана. — Я не могу тебе ответить. И отец не даст ответа. Даже старшины кланов знают не больше, чем мы. Вот уже много лет, как у Патуабу находится эта змея, о которой заботится Поаниу. Змея им нужна для каких-то церемоний и обрядов.
— Смотри, Поаниу тащит тяжелый мешок, а в мешке, наверно, сидит змея, — предположил Одинокий Утес.
Келемана сердито повернулась к нему, дернула за ухо, потом ласково обняла и приказала молчать.
Члены Патуабу собрались на крыше кивы. Летний кацик спустился в подземелье, чтобы развести священный огонь, и вскоре из отверстия вырвались тонкие завитки дыма. Тогда один за другим члены Патуабу спустились вниз, и до нас донеслось заглушенное пение. Эти древние песни тэва всегда производили на меня странное впечатление. Меня охватила дрожь, захотелось узнать, что делается там, в киве, захотелось стать одним из тех, кто имеет право участвовать в совещании. Я наклонился к Келемане.
— Мать, — сказал я, — мать, я хочу быть одним из Патуабу.
Впервые я назвал ее матерью.
— Мой сын! Дорогой сын! — воскликнула она. — Наконец-то! Наконец-то ты назвал меня матерью! Как я счастлива! О, я помогу тебе стать одним из них! Я — твоя мать. Да, я — мать двух добрых сыновей.
Спускались сумерки. Вскоре пришла к нам из кивы Поаниу и спросила, где Начитима. Он был в соседнем доме, и мы видели, как Поаниу увела его в киву. Снова раздалось пение и бой священного барабана. Потом все стихло. Мы молчали, не смея высказать наши мысли и надежды.
Стало холодно; мы вошли в дом, и Келемана развела огонь в очаге. Потом достала мешочек со священной мукой и бросила по щепотке во все четыре угла комнаты — на север, юг, восток и запад. И Одинокий Утес и я, мы оба знали, о чем думает она, совершая этот обряд. Настала ночь, но мы не ложились спать. Наконец послышалось шарканье мокасин, и на пороге показался Начитима. Шел он медленно, словно человек, блуждающий во сне. Его глаза были расширены, лицо нахмурено и серьезно.
— Тебя выбрали на место умершего? Теперь ты — Самайо Оджки? — дрожащим голосом спросила Келемана.
— Да. Как я был удивлен! Я не смел надеяться, что меня выберут на место умершего вождя охоты. Тяжелое бремя возложили на мои плечи.
— Ты можешь нести это бремя. С твоей помощью охотники добудут нам дичи, — стала его успокаивать Келемана.
— И мне ты поможешь: я хочу стать членом Патуабу, — сказал я.
— Ты знаешь, что для тебя и для Одинокого Утеса я сделаю все, — ответил он.
— Ха! Как рассердится Тэтиа, когда узнает, что теперь ты — Самайо Оджки! — воскликнула Келемана.
— Да. Но меня он винить не может: не я себя назначил.
— Теперь и он, и Огота, и все члены клана Огня будут ненавидеть нас еще сильнее, — сказал я.
И я не ошибся. Тэтиа, дядя Оготы, и Начитима были главными помощниками старого вождя охоты. Они делали для него молитвенные палочки, исполняли его приказания, и Тэтиа не раз говорил, что надеется в будущем занять место старика. На следующее утро женщины зимнего народа сказали Келемане, что Тэтиа вне себя от гнева. Человек, приютивший и выкормивший двух щенков навахов, не имеет права быть Самайо Оджки и членом Патуабу, говорил он всем и каждому.
Спустя два дня Чоромана передала Келемане слова Оготы: он убеждал Чороману не иметь с нами дела и говорил, что дружба с мальчиками-навахами не доведет ее до добра.
Вскоре, после того как Начитима стал Самайо Оджки, начались сильные дожди. Теперь засеянные поля не нуждались в орошении, и мужчины нашего пуэбло решили пойти на охоту под предводительством Начитимы. Я очень обрадовался, когда он мне сказал, что я буду его помощником и пойду вместе с ним. У меня был хороший лук и оперенные стрелы с зубчатыми стальными наконечниками, но до сих пор мне приходилось убивать только кроликов, и я давно уже мечтал о настоящей охоте.
Рано утром отряд в сорок человек вышел из деревни и на плотах переправился через реку. Затем начался подъем на гору. Как тебе известно, горный хребет тянется с севера на юг, склоны его рассечены глубокими каньонами; он похож на большую ладонь, а каньоны — на пальцы руки.
За несколько дней до охоты Начитима послал вестника к Тэтиа и предложил ему отправиться вместе, как главному охотнику. Но Тэтиа наотрез отказался охотиться вместе с новым Самайо Оджки. Тогда Начитима назначил на его место Кутову — Человек-камень, отца Чороманы.
Эти двое вели отряд, а я, следуя за ними по пятам, тащил на спине мешок с молитвенными палочками Начитимы и очень гордился своим званием помощника Самайо Оджки.
Мы шли на юго-запад по заросшему лесом холму, между двумя глубокими каньонами. Идти было легко, так как высокие ветвистые сосны защищали нас от палящего солнца. Вскоре увидели мы следы дичи; олени и лоси убегали с нашей тропы. Но мы продолжали идти на юго-запад, и на дичь никто не обращал внимания.
Этого я не мог понять и наконец спросил Начитиму, почему он не начинает охоты.
— Сначала мы должны дойти до каменных львов, — ответил он.
У меня забилось сердце. Наконец-то я увижу этих чудесных каменных львов, о которых мне приходилось слышать столько рассказов!