Дискуссия набирает силу

Конференция состоялась в июле 1941 года в Тустла-Гутьерес — столице максиканского штата Чиапас, и привлекла многих специалистов из различных стран

Американского континента. Буквально с первых же ми­нут зал заседаний стал ареной ожесточенных дискуссий и споров, поскольку «горючего материала» основная тема давала в избытке. Все присутствующие раздели­лись на два враждующих лагеря, между которыми шла непримиримая война. По иронии судьбы их разделяли на этот раз не только чисто научные взгляды, но и на­циональная принадлежность: мексиканский темперамент столкнулся здесь с англосаксонским скептицизмом. На одном из первых же заседаний конференции Дракер изложил собравшимся итоги своих раскопок в Трес-Са­потес и одновременно представил общую схему разви­тия ольмекской культуры, приравняв ее хронологически к «Древнему царству» майя (300—900 годы н. э.). Большинство североамериканских археологов оказало его взглядам единодушную поддержку. Надо сказать, что в то время многие исследователи доколумбовых культур Нового Света, особенно в США, целиком нахо­дились во власти одной заманчивой теории. Они были глубоко убеждены в том, что все самые выдающиеся до­стижения древней индейской цивилизации в Централь­ной Америке — заслуга только одного избранного наро­да — майя. И, одержимые этой навязчивой идеей, ученые-майянисты не скупились на пышные эпитеты для своих любимцев, называя их «греками Нового Света», народом-избранником, отмеченным печатью особой ге­ниальности, нисколько не похожим на создателей других Цивилизаций древнего мира.

И вдруг, как внезапно налетевший ураган, в зале чинного академического собрания зазвучали страстные голоса двух мексиканских ученых. Их имена — Альфонсо Касо и Мигель Коваррубиас — были хорошо известны всем присутствующим. Первый навеки прославил себя открытием сапотекской цивилизации после много­летних раскопок в Монте Альбане (Оахака). Второй по праву считался непревзойденным знатоком древнемексиканского искусства. Определив характерные черты и высокий уровень открытого в Трес-Сапотес художе­ственного стиля, они со всей убежденностью заявили о том, что именно ольмеков следует считать древнейшим цивилизованным народом Мексики.

«Там, в джунглях и болотах Южного Веракруса, — доказывал своим оппонентам темпераментный Мигель Коваррубиас, — повсюду лежат археологические сокро­вища: погребальные холмы и пирамиды, мастерски вы­резанные из базальта гигантские изваяния богов и ге­роев, великолепные статуэтки из драгоценного нефрита... Многие из этих древних шедевров относятся к началу христианской эры. Появившись внезапно, неизвестно откуда, во вполне зрелом виде, они, бесспорно, при­надлежат культуре, которая была, вероятно, основопо­лагающей, материнской культурой для всех более позд­них цивилизаций».

Ему вторил и Альфонсо Касо: «Культура ольмеков... оказала существенное влияние на развитие всех последующих культур».

Свои взгляды мексиканцы подкрепили весьма убедительными фактами. «Разве не на ольмекской территории найдены древнейшие предметы с календарными датами (статуэтка из Тустлы — 162 годн. э. и «Стела «С») из Трес-Сапотес» — 31 год до н. э.)?» — говорили они. «А самый ранний храм майя в городе Вашактуне — Пирамида Е — VII — суб.? Ведь он украшен типично ольмекскими скульптурами в виде бога-ягуара!»

«Помилуйте, — возражали их североамериканские оппоненты. — Вся культура ольмеков — это лишь искаженный и ухудшенный слепок с великой цивилизация майя. Ольмеки просто заимствовали у своих высокоразвитых соседей систему календаря, но записали свои даты, неверно, значительно преувеличив их древность. А может быть, ольмеки пользовались календарем 400-дневного цикла или вели отсчет времени от другой начальной даты, чем майя?» И поскольку подобные рас­суждения исходили от двух крупнейших авторитетов в области центральноамериканской археологии — Эрика Томпсона и Сильвануса Морли — многие ученые вста­ли на их сторону.

Особенно рьяно выступил в защиту майяской тео­рии Томпсон. Его статья «Датировка некоторых надпи­сей немайяского происхождения» была нарочито при­урочена к открытию конференции в Тустле, вызвав там эффект внезапно разорвавшейся бомбы. Блеснув неза­урядной эрудицией, автор заявил, что, во-первых, все немайяские надписи с территории ольмеков с их кажу­щимися ранними датами относятся в действительности к более позднему времени; а во-вторых, археологиче­ские памятники самих ольмеков появились на свет не ранее 1200 года н. э. и были одновременны тольтекам Центральной Мексики и майя Юкатана. И хотя точка зрения Томпсона официально прозвучала как мнение меньшинства, ее воздействие на окружающих было го­раздо значительнее, чем может показаться на первый взгляд.

Характерна в этом отношении позиция самого Мэтью Стирлинга. Накануне конференции, находясь под впе­чатлением своих находок в Трес-Сапотес, он утверждал в одной из своих статей: «Культура ольмеков, которая во многих аспектах достигла высокого уровня, действи­тельно является очень древней и вполне может быть основополагающей цивилизацией, давшей жизнь таким высоким культурам, как майяская, сапотекская, тольтекская и тотонакская».

Совпадение со взглядами мексиканцев — А. Касо и Коваррубиаса — здесь налицо. Но когда большинство его маститых соотечественников выступили против пан-ольмекской теории, Стирлинг заколебался. Выбор был нелегким. На одной стороне стояли мэтры американской археологии во всем величии своего многолетнего авторитета, увенчанные докторскими мантиями и профессорскими сединами. На другой — горячий энту­зиазм нескольких молодых мексиканских коллег. И хотя разум подсказывал Стирлингу, что у последних сейчас даже больше аргументов, голос крови оказался силь­нее. В 1943 году «отец ольмекской археологии» публич­но отрекся от своих прежних взглядов, провозгласив в одном из солидных научных изданий, что «культура ольмеков развивалась одновременно с культурой «Древ­него царства» майя (300—900 годы н. э. — В. Г.), но значительно отличалась от последней по многим важ­ным аспектам».

Шли дни, и настало, наконец, время подвести какие-то итоги. И здесь выяснилось, что организаторы конфе­ренции в Тустле — незаурядные дипломаты. Заключи­тельная резолюция составлена на редкость красиво и неопределенно. «На юге Веракруса и на севере Табаско обнаружены остатки древней культуры. И хотя она де­монстрирует определенное сходство с великими куль­турами, уже известными нам, ее нельзя отождествить ни с одной другой... Извлеченные из земли древние из­делия и по своему замыслу, и по своему исполнению демонстрируют необычайно высокий уровень искусства. Обнаружено, таким образом, нечто уникальное».

Ольмекская культура получала тем самым всеобщее признание и наделялась всеми правами гражданства. Как вдруг буквально «под занавес» на трибуну поднял­ся еще один мексиканец, историк Хименес Морено, — и разразился новый скандал. «Помилуйте, — заявил докладчик. — О каких ольмеках может идти здесь речь? Термин «ольмекские» абсолютно неприемлем по отношению к археологическим памятникам типа Ла Венты и Трес-Сапотес. Истинные ольмеки из древних хроник и преданий появились на исторической арене не ранее IX века нашей эры, а люди, создавшие гигантские ка­менные изваяния в джунглях Веракруса и Табаско, жи­ли за добрую тысячу лет до этого». Докладчик предло­жил назвать вновь открытую археологическую культуру по имени важнейшего ее центра — «культурой Ла Вен­ты». Факты, приведенные Хименесом Морено, были на­столько убедительными, что спорить особо не прихо­дилось.

Но старый термин оказался слишком живучим. Он пустил такие прочные корни и среди широкой пуб­лики, и среди специалистов, что никакие грозные резо­люции не могли уже изменить сложившегося положения дел. Древних обитателей Ла Венты и Трес-Сапотес до сего дня называют ольмеками, хотя часто ставят это слово в кавычки. Конференция закончилась. Участники ее разъехались по домам. Но нерешенных проблем пос­ле этого отнюдь не убавилось.