Предисловие к русскому переводу

Манускрипт

В 1702 г. в Мадриде, который годом раньше принял первого короля из новой династии Бурбонов и теперь с тревогой вслушивался в разгоравшуюся в Европе войну за испанское наследство, благородный идальго, кавалер ордена Алькантара и автор сочинений по генеалогии дон Мануэль Антонио де Ластрес Баэна-и-Торрес [Manuel Antonio de Lastres Baena y Torres] купил в книжной лавке некоего Хуана Лукаса Кортеса [Juan Lúcas Cortés] за 1200 реалов[1] объемистый сборник, где под одной обложкой были переплетены 13 старинных манускриптов. Сам дон Мануэль Антонио в сделанной на приобретении надписи скромно назвал себя «исследователем древностей и любознательным кавальеро» и указал, что приобрёл сборник «для описания мира»[2]. Новый владелец несомненно ознакомился с содержанием своей покупки, так как надписал в ней названия и для всего сборника, и для некоторых его частей. Том в целом получил затейливое наименование «Книга индейского золота и сокровищ, общая история Империи и Царства Анауак, или Земли, окруженной водами, или собственно древней Гесперии, неправильно – Америки, и отоми, чичимеков, тлашкальтеков, чулуаканцев и мексиканцев и всякого их происхождения, царей, владений, законов, обычаев и верований» [«Libro de oro y Tesoro Indica, Historia general del Imperio y Reyno de Anahuac ó tierra grande cercada de agua ó Antigua Hesperia Propia, América impropia, de los otomís, chichimecas, taxcaltecas, chuluacanes, de los Mejicanos, de todos su orígen, Reyes, dominios, Leyes, costumbres y Religión»]. Одну из его частей, занимающую 12 листов со 150 до 162, Ластрес озаглавил «История мексиканцев по их рисункам» [«Historia de los Mexicanos por sus pinturas»].

Это название, вписанное новым владельцем в начале текста, закрепилось за ним до настоящего времени. Впрочем, оно несколько дезориентирует читателя. В современном русском словоупотреблении «мексиканцы» – это граждане государства Мексика, в котором живут десятки разных индейских народностей. Однако, такое значение это слово приобрело не ранее 1821 г. В колониальные времена термином «mexica» (или в испанизированной форме «mexicano») обозначались представители народа, говорившего на языке науатль и населявшего в начале XVI в. два города-государства на островах озера Тескоко, Теночтитлан и Тлателолько. В научной и научно-популярной литературе его название обычно приводится в «индейском» варианте: «мешики». Соответственно, правильнее было бы перевести испанское название текста как «История мешиков по их рисункам». Но, принимая во внимание, что заголовок с упоминанием «мексиканцев» уже стал обычным для обозначения публикуемого памятника, в настоящем переводе он остался неизменным.

Однако, вернемся к дону Мануэлю де Ластресу. Задуманное описание мира он так и не создал, и судьба рукописного сборника в течение полутора столетий после смерти владельца в 1719 г. неизвестна.

В середине ХІХ в. «Книга индейского золота и сокровищ» оказалась в собрании книг и рукописей известного испанского либерального писателя, эрудита и библиофила Бартоломе Хосе Гальярдо [Bartolomé José Gallardo], долгое время являвшегося библиотекарем парламента Испании. После смерти Гальярдо в 1852 г. его коллекция привлекла внимание мексиканского литератора, переводчика и любителя древностей (при том, человека весьма состоятельного) Хоакина Гарсии Икасбальсеты [Joaquín García Icazbalceta]. Через посредников ему удалось купить большую часть книг и документов Гальярдо. В их числе оказался и приобретенный в 1861 г. через Хосе Марию Андраде [José Maria Andrade] сборник, принадлежавший некогда Ластресу[3]. В течение еще 21 года текст «Истории» оставался неизвестным, и только в 1882 г. был опубликован новым владельцем во втором томе «Анналов Национального музея Мексики»[4]. Несмотря на небольшой объём, памятник привлек внимание ведущих на то время знатоков мексиканской старины, таких как Альфредо Чаверо, Мануэль Ороско-и-Берра, Франсиско дель Пасо-и-Тронкосо, Дэниэл Бринтон. Уже в следующем, 1883 г. появился английский перевод «Истории», выполненный Генри Филлипсом-младшим и напечатанный затем в XXI томе «Протоколов Американского Философского Общества»[5]. В 1891 г. оригинальный текст был переиздан в 3 томе выпускаемой Гарсией Икасбальсетой серии «Новая коллекция документов по истории Мексики»[6].

После смерти Х. Гарсии Икасбальсеты в 1894 г. «Индейское золото и сокровища» находились во владении его наследников, пока в 1937 г. не были куплены, вместе с остальной коллекцией, библиотекой Техасского Университета в Остине, где хранятся в настоящее время в составе Латиноамериканской Коллекции Нетти Ли Бенсона [Nettie Lee Benson Latin American Collection][7].

Через четыре года после переезда рукописи в США в Мексике увидело свет второе издание «Новой коллекции документов по истории Мексики», в составе которой была вновь напечатана «История»[8]. В 1965 г. отредактированное издание текста «Истории мексиканцев по их рисункам», подготовленное выдающимся знатоком языка науатль Анхелем Мария Гарибаем Кинтана, вышло в Мехико (переиздано в 1979 г.)[9]. В 1988 г. появился французский перевод текста, в 2012 – немецкий[10]. В 2007 г. читателям была представлена электронная версия русского перевода «Истории мексиканцев по их рисункам», однако, она была выполнена не с оригинала, а с английского перевода Г. Филлипса и имела предварительный характер.

Заказчик

Обстоятельства создания «Истории мексиканцев по их рисункам» известны только из самого текста и сопровождающих его кратких рукописных пометок. Последними историческими событиями, отмеченными в памятнике, является назначение индейским правителем Теночтитлана Дона Пабло Шочикенцина, занимавшего эту должность с 1531 по 1536 гг., и правление в Тлателолько Дона Хуана Куауиконока, длившееся с 1530 по 1537 гг., таким образом, текст был создан между 1531 и 1537 годами. Уточнить дату позволяет упоминание в главе второй о том, что за восемьдесят лет до её написания произошло подчинение мешиками Чалько. Согласно Чимальпаину область Чалько была впервые завоевана Теночтитланом в 1455 г.[11] Таким образом, «История мексиканцев» была создана в 1535 г.

Прибытие Себастьяна Рамиреса де Фуэнлеаля (первый справа) в Мехико. «Кодекс Аскатитлан», с. 32 (Bibliothèque nationale de France).

Более определённые данные об обстоятельствах написания «Истории» содержит помета в начале рукописи: «Это сообщение я скопировал [saqué] с рисунков, которые привёз Рамирес [Ramirez], епископ Куэнки, Президент Канцлерства»[12]. Указанный здесь дон Себастьян Рамирес де Фуэнлеаль [Sebastian Ramírez de Fuenleal] – лицо известное и примечательное. Он родился около 1490 г. во влиятельной дворянской семье из Куэнки. Его дядя Диего был последовательно епископом Асторги, Малаги и Куэнки, являлся духовником и советником наследницы кастильского и арагонского престолов Хуаны, и как считается, крестил её сына, будущего короля и императора Карлоса. В 1518 г. Диего Рамирес занял должность Президента Канцлерства Вальядолида, высшего органа светского судопроизводства в Кастилии (кастильские короли XV – первой половины XVI вв. охотно привлекали священнослужителей к гражданскому управлению). Сам Себастьян получил основательное образование по каноническому и светскому праву, а также теологии в доминиканском Коллегиуме Святого Креста в Вальядолиде, а затем в Вальядолидскому университете, по окончании которого вступил в орден доминиканцев. Благодаря родственным связям и личным способностям Фуэнлеаль рано начал делать карьеру на духовном и административном поприще: в 1520 г. он был членом инквизиционного трибунала в Севилье, а затем оидором (членом) Канцлерства Гранады. Деятельность в этом органе, постоянно связанная с общением и надзором за обращенными иноверцами, морисками, привлекла внимание короля, и после того как в 1526 г. умер, не успев вступить в должность, избранный епископ Санто-Доминго Фигероа, Карл V решил передать старшую в Новом Свете и вакантную епископскую кафедру Родригесу де Фуэнлеалю. Это назначение последовало в марте 1527 г., но так как в то время император воевал со Святым Престолом, не было подтверждено папой. Тем не менее, через три месяца, 28 июня последовал указ о назначении Себастьяна Рамиреса президентом незадолго до того воссозданной Аудиенсии Санто-Доминго[13] (там с 1523 г. не было официально признанного главы колониальных властей). В 1528 г. новоназначенный президент прибыл на Эспаньолу (современный Санто-Доминго), где его догнала булла Климента VII от 23 декабря 1528 г. об утверждении епископом, а в августе 1529 г. в городке Сан-Хуан на Пуэрто-Рико состоялось рукоположение.

Почти одновременно с назначением Фуэнлеаля, в декабре 1527 г. для управления новозавоеванными землями на континенте была учреждена Королевская Аудиенсия Мехико. Во главе её в апреле следующего года был поставлен представитель другого знатного кастильского рода, бывший королевский телохранитель губернатор Пануко Нуньо Бельтран де Гусман. Предполагалось, что Гусман, преданный королю и в то же время человек твердый и решительный, безоговорочно утвердит в Новой Испании (как тогда называлась современная Мексика) власть Кастильской Короны и покончит с беспорядками, сотрясавшими колонию с 1524 г. Однако, на самом деле Гусман и двое его коллег, приступившие к исполнению обязанностей с декабря 1528 г., оказались бездарными администраторами и безудержными стяжателями, жестокими к индейцам и свирепо подавлявшими любые проявления недовольства среди испанцев. Дело дошло до того, что епископ-элект Мехико Хуан де Сумаррага вынужден был переправлять письмо королю с обличениями бесчинств Гусмана через контрабандиста. Жалобы на злоупотребления Первой Аудиенсии, привели к тому, что в январе 1530 г. её остатки (из первоначальных пяти человек к тому времени от неё остались двое) были распущены, и на её место назначена новая. Главой Второй Аудиенсии в апреле 1530 г. стал дон Себастьян Рамирес де Фуэнлеаль. Навряд ли этот выбор был связан с какими-то особыми достижениями в управлении островами (за год с небольшим для них просто не было времени), но провалов и злоупотреблений тоже не было, а главное – епископ Санто-Доминго оставался лицом, пользовавшимся доверием двора. Впрочем, на место нового назначения Фуэнлеаль не спешил, и отплыл на материк только в сентябре следующего года, после повторного королевского напоминания.

Среди многочисленных забот Президента Аудиенсии одним из важнейших был вопрос об отношении к индейскому населению: в начале 1530-х годов число испанских переселенцев в Мексику едва ли превышало 5 тысяч, а индейцев оставалось не менее 5 миллионов[14]. На Эспаньоле к моменту прибытия Фуэнлеаля большая часть индейского населения была выбита или вымерла, и он явно не желал повторения того же на материке. Между тем, заинтересованные в работорговле индейцами колонисты при поддержке части клира и испанских придворных кругов для оправдания рабства местного населения выдвинули идею, что индейцы, мол, не являются людьми, лишены человеческих душ и неспособны воспринять благодать крещения. Один из сторонников этих взглядов, доминиканец Доминго де Бетансос заявлял, что индейцы «осуждены к превратным помыслам по предназначению Святейшей Троицы навсегда через свою прирожденную греховность»[15]. Такая точка зрения вызвала резкое неприятие Фуэнлеаля. В письме королю от 15 мая 1533 г. он возмущенно писал: «Брат Доминго де Бетансос сделал сообщение в Совете, что уроженцы этих краёв не имеют способностей к делам веры, чем тяжко оскорбил и Господа, и Ваше Величество тот, кто не умеет ни понять, ни тем более проповедовать ни одному индейцу, и так как ему недостаёт ни склонности, ни рвения их обучать, и он не знает их, то согласился подтвердить то, что говорят желающие иметь их за скот, для того, чтобы извлекать из них выгоду для себя, ведь они обладают способностями не только в нравственном отношении, но и в том, что касается рассуждения, и из них будут великие христиане, и уже есть, и если по внешним делам следует судить о понимании, превосходят испанцев, и, останавливаясь на том, что мы знаем или что мы узнали бы, что будет очень скоро, об их религии и людских делах, это вызывает великое восхищение, и так как я говорил об этом с ними больше, чем кто-либо, и обсуждал все предметы, и с разными переводчиками, как монахами, так и мирянами, я знаю это и утверждаю, что это истина»[16]. Наряду с Бартоломе де Лас-Касасом (которого он лично знал и который впервые прибыл в Мексику в его свите), епископами Мичоакана Васко де Кирогой и Тлашкалы Хулианом Гарсесом, доминиканцем Бернардино де Минайей и францисканцем Педро де Ганте (побочным родственником императора Карла) епископ Санто-Доминго отстаивал равенство индейцев Новой Испании (разумеется, принявших христианство) с прочими поданными Его Католического Величества. Одним из важных аргументов доброжелателей индейцев было то, что коренные жители Мексики ничуть не уступают европейцам, в том числе самим испанцам, времен, когда те были язычниками. Так, Хулиан Гарсес в письме папе Павлу III писал: «Мы противопоставляем себя им из-за их варварства и идолопоклонства, но разве лучшими были наши прадеды, от которых мы ведем происхождение, пока апостол Сант-Яго не стал проповедовать им и не привлек к исповеданию веры …»[17]. В числе основных доказательств своей точки зрения Фуэнлеаль и его сторонники приводили наличие у мексиканских индейцев собственной истории, которая, как напишет позже Фернандо де Альва Иштлильшочитль, «ничуть не уступала той, что была у римлян, греков, мидийцев и в других прославленных во всём мире языческих государствах». Таким образом, интерес к индейскому прошлому был у Рамиреса де Фуэнлеаля не только проявлением любознательности образованного прелата, но и доводом в острой полемике по поводу одного из коренных вопросов политики Испании в Новом Свете. Кроме того, знание пришлого, традиций и обычаев индейцев, все еще составлявших подавляющее большинство, было необходимым условием успешного управления ими. Естественным следствием было желание иметь составленный на основе первоисточников обзор истории мешиков, народа, господствовавшего до прихода конкистадоров на территории Новой Испании. И, как свидетельствует помета в рукописи «Истории мексиканцев по их рисункам», такое сочинение было написано.

В 1535 г. испанское правительство провело очередную реформу управления Новой Испанией. По образцу Гранады и Неаполя в Мексике учреждалось вице-королевство, глава которого сосредотачивал в своих руках всю полноту административной, судебной и военной власти. Епископ Рамирес де Фуэнлеаль, никакого военного опыта не имевший, для такой должности не подходил, кроме того, он болел и мало занимался делами, потому первым вице-королем Новой Испании в апреле 1535 г. был назначен крупный кастильский вельможа дон Антонио де Мендоса-и-Пачеко. После его приезда Фуэнлеаль в марте 1536 г. отплыл на Пиренейский полуостров. На родине его здоровье пошло на поправку, и вскоре административные способности и опыт дона Себастиана оказались вновь востребованными. В феврале 1538 г. он получил должность Президента Аудиенсии Гранады, а в 1540 занял пост Президента Королевской Аудиенсии и Канцлерства Вальядолида, оказавшись таким образом в числе высших должностных лиц Кастилии. Одновременно он занимал высокие места в иберийской церковной иерархии, будучи епископом Туя (в 1538 – 1539 гг.), Леона (в 1539 - 1542) и Куэнки (с 1542 г.). Кроме того, Рамирес оставался связанным с американскими делами, являясь членом Совета по Индиям. В 1542 г. Себастьян Рамирес участвовал в так называемых Вальядолидских совещаниях, выработавших «Новые законы для Индий», которые запрещали рабство индейцев, привлечение их к принудительным работам и ограничивали энкомьенды.

Всё это время Себастьян Рамирес де Фуэнлеаль имел при себе написанное в Америке сочинение по истории мешиков. На это указывает запись в конце текста «Это законы, которые имели индейцы Новой Испании» («Estos son los leyes que tenían los indios de Nueva España»), частично повторяющего содержание «Истории мексиканцев» и содержащегося в том же сборнике (стр.171r – 173r). В ней говорится, что некий Андрес де Алькобис [Andrés de Alcobiz] 10 сентября 1543 г. скопировал индейские законы «из книги, где рисунками записаны эти законы»[18]. Впрочем, и вступительная помета, и запись Алькобиса указывают, что в распоряжении епископа Фуэнлеаля находилась несколько другая рукопись, чем та, которая вошла в состав «Книги индейского золота и сокровищ». И там, и там речь идёт о «pinturas», «рисунках, изображениях», которых в дошедшем до нас тексте нет. Очевидно, первоначальный манускрипт, включавший как испанский пояснительный текст, так и иллюстрации (вероятно, скопированные с индейских пиктографических памятников) был переписан без «картинок».

Кем и когда это было сделано, кажется, поясняет запись в конце текста: «Брат Б(ернарди)но де С(ан)-Франсиско [fr Bno de S Franco], францисканец. Скопирована с рисунков мексиканцев. И святой архиепископ Сумаррага эту историю представил перед доном Себастианом Рамиресом де Фуэнлеалем, президентом Новой Испании, и [тот] привез её в Мадрид из Куэнки. 1547»[19]. Эта запись сделана рукой Ластреса, но, по всей вероятности, отражает действительные обстоятельства, которые могли стать ему известными из неких утраченных материалов (лгать самому себе в пометке на не предназначавшихся для постороннего взгляда бумагах владельцу рукописи не было никакого смысла). По всей вероятности, после смерти епископа Куэнки, произошедшей 22 января 1547 года в Вальядолиде, некто, занимавшийся разбором оказавшихся в Мадриде бумаг усопшего и проявлявший интерес к делам Индий, поручил францисканцу Бернардино де Сан-Франсиско снять копии с двух документов: «Истории» и изготовленного четырьмя годами ранее Алькобисом списка «Законов»[20]. Первый из них брат Бернардино воспроизвёл в «усеченном» виде, без иллюстраций (скорее всего, он просто не умел рисовать), зато второй переписал полностью, включая подпись и датировочную помету первого копииста. Следует отметить, что переписчик совершенно не знал языка науатль и, кроме того, плохо разбирал буквы оригинала (он постоянно путает «u» и «n», «ç» и «c», «ç» и «q», «hu» и «m»), результатом чего стала ужасающе искаженная транскрипция индейских имен и названий. Иллюстрированный оригинал со временем затерялся, а сделанная с него копия лежала где-то в мадридских архивах более полутора столетий, пока не оказалась в одном переплете с 12 другими старинными манускриптами в книжной лавке Хуана Лукаса Кортеса.

Автор

Текст не содержит никаких указаний на имя автора. Первоначально М. Ороско-и-Берра предположил, что упомянутый в пометах Ластреса «брат Бернардино де Сан-Франсиско, францисканец» – это Бернардино де Саагун[21]. Однако, орфография имен и названий науатль, приводимая в тексте (даже если исправить ошибки копииста) сильно отличается от использовавшейся Саагуном, не совпадает с приводимым в сочинении Саагуна список названий индейских месяцев, сильно отличается от саагуновского стиль сочинения. Кроме того, до 1536 г. Саагун был проповедником в Тлальманалько и Шочимилько и не пользовался вниманием церковного начальства, а самые ранние сведения о проводимых им изысканиях в области индейской старины относятся к 1547 г. Поэтому гипотеза об авторстве Саагуна не нашла поддержки.

Ф. дель Пасо-и-Тронкосо обратил внимание на сообщение историка новоиспанских францисканцев Херонимо де Мендиеты о том, что «в 1533 году, когда Президентом Королевской Аудиенсии в Мехико был дон Себастиан Рамирес де Фуэнлеаль, а кустодием ордена Нашего Серафического Отца Франсиско в этой Новой Испании – брат Мартин де Валенсиа, оба они поручили отцу брату Андресу де Ольмосу [Andrés de Olmos] из названного Ордена, так как он был наилучшим переводчиком, который тогда был в этой земле, и человеком ученым и рассудительным, чтобы он составил книгу о древностях этих местных индейцев, особенно из Мехико, Тескоко и Тлашкалы, чтобы о том осталась некая память, и то, что было плохим или для чего не хватило бы сноровки, можно было бы опустить, а то, что оказалось бы хорошим, можно было бы отметить, как отмечают и хранят в памяти многие дела других язычников. И названный падре так и сделал, так что после того, как он просмотрел все изображения, какие касики и знатные люди этих провинций имели о своей старине, и самые старые дали ему ответы на всё, о чем он их захотел спросить, он составил из всего этого весьма объемистую книгу …»[22].

Правда, примерно тридцатистраничный текст «Истории мексиканцев» никак не соответствует определению «весьма объемистая книга». Однако, и для этого находится объяснение у Мендиеты: оказывается, Ольмос составил ещё и обобщение (suma) своего сочинения. Ф. дель Пасо-и-Тронкосо предположил, что «История мексиканцев по их рисункам» – это и есть обобщение исторического труда Ольмоса[23]. Такую точку зрения поддержал Х. Гарсиа Икасбальсета, её придерживался А. М. Гарибай[24].

Критическое отношение к гипотезе Пасо-и-Тронкосо высказал другой крупнейший знаток литературы науатль, Мигель Леон-Портилья. Он обратил внимание на обстоятельства, при которых согласно Мендиете Ольмос написал свое «Обобщение»: «Через некоторое количество лет, когда кое-какие высокопоставленные лица в Испании получили известия, что названный брат Андрес де Ольмос собрал эти индейские древности, они принялись просить их, и между ними один прелат-епископ, которому он не мог отказать в удовлетворении, и он согласился переписать свои памятные записки и сделать некое послесловие или обобщение того, что содержалось в той книге, каковое и сделал …». Поскольку последние события, описанные в «Истории мексиканцев …», произошли не позже 1537 г., а работа Ольмоса началась в 1533, по мнению Леона-Портильи маловероятно, чтобы написание «объемистой книги», а затем «некоторое количество лет» до создания извлечения из неё уместились в это четырехлетие (на самом деле, как мы видели, «История» была написана еще раньше – всего через два года после начала работы Ольмоса). Кроме того, Мендиета, с одной стороны, сообщает о том, что полный вариант работы Ольмоса был в его время уже утрачен, но с другой несколько раз ссылается на его сведения. М. Леон-Портилья полагает, что он мог почерпнуть их именно из «Обобщения»[25]. Но как раз некоторых мифологических сюжетов, которые Мендиета приводит со ссылкой на Ольмоса, в «Истории мексиканцев» нет. Из этого следует, что «История» и «Обобщение» Ольмоса – разные тексты.

Впрочем, аргументы Леона-Портильи не являются неопровержимыми. Мендиета, писавший через полстолетия после событий, мог ошибиться в сроке между созданием полного варианта труда Ольмоса и извлечения из него, восходящие к Ольмосу сведения он (как и писавший чуть позже Хуан де Торкемада) мог черпать не только из «Обобщения», но и из каких-то других источников, текст «Обобщения» мог быть сокращен копиистом в 1547 г. Наконец, совершенно не обязательно, чтобы упоминаемое Мендиетой и имевшееся в его распоряжении «Обобщение» было единственным сокращенным изложением труда Ольмоса. Важное значение имеют приводимые в помете к «Истории мексиканцев» сведения о том, что текст представил Фуэнлеалю епископ Мехико Хуан де Сумаррага. Между двумя иерархами, принадлежавшими к соперничающим орденам, сложились достаточно сложные отношения, вылившиеся в отзыв Сумарраги в Испанию весной 1532 г. Он мог оказаться тем прелатом-епископом, который, узнав о порученной Ольмосу работе, имел возможность попросить последнего сделать извлечение для себя, а вернувшись в Мексику уже в качестве полноправного, утвержденного папой и рукоположенного епископа, подарить манускрипт Фуэнлеалю в знак примирения. Это должно было произойти между возвращением Сумарраги из Испании в октябре 1534 г. и отъездом Фуэнлеаля в марте 1536 г. Некоторые признаки указывают на поспешность изготовления извлечения: только половина текста разделена на главы, и из двадцати глав только первые одиннадцать имеют названия, вторая часть текста – это просто необработанные подготовительные материалы, собранные под одной обложкой. Однако, и в таком виде небольшую по объему рукопись (с иллюстрациями они занимала максимум 50-60 страниц) было удобно перевозить, и именно её взял с собой в Испанию Рамирес де Фуэнлеаль, оставив нетранспортабельный полный вариант в Мехико. В настоящее время большинство исследователей не сомневается, что «История мексиканцев по их рисункам» является сокращенным изложением утраченной работы Андреса де Ольмоса, хотя до конца не ясно, составил ли его он сам или кто-то другой[26].

Сам Андрес де Ольмос известен главным образом как один из первых и самых блестящих исследователей языка науатль, автор его грамматик и словарей. Ольмос родился около 1490 г. близ Бургоса, рано осиротел и в двадцатилетнем возрасте принял постриг во францисканском монастыре Скала Чели в Ель-Аброхо под Вальядолидом. Способности молодого монаха к учению и языкам обратили на себя внимание настоятеля, Хуана де Сумарраги, и когда в 1527 г. Сумарраге было поручено провести в Бискайе расследование дел о ведовстве, он взял с собой Ольмоса. Их деятельность там, насколько можно судить по письмам Сумарраги, не очень соответствовала мрачному образу жестоких инквизиторов, так как предполагаемых «ведьм» они считали по большей части больными женщинами, подверженными галлюцинациям. В апреле 1527 г. Сумаррага принимал в своем монастыре короля Карла, привлек внимание суверена и в декабре того же года был назначен первым епископом Мехико (правда, из-за враждебных отношений между императором и папой булла о его утверждении будет издана только в августе 1530 г., а рукоположение в епископы состоится лишь в апреле 1533 г.). Тем не менее, уже в августе 1528 г. Сумаррага отплыл в Новый Свет и в декабре того же года прибыл в Мехико. При себе он имел своего испытанного сотрудника брата Андреса де Ольмоса. Вскоре после прибытия Ольмос отправился в дальнюю миссионерскую поездку в Гватемалу, а после возвращения оттуда, по крайней мере, до середины 1530-х годов занимался миссионерской деятельностью в Центральной Мексике, главным образом, к северу от Мехико, в районах населенных науа. Здесь проявились его незаурядные лингвистические способности, которые, как мы видели, уже к 1533 г. доставили францисканскому миссионеру славу одного из лучших знатоков языка науатль.

Репутация Ольмоса как блестящего науатлато (знатока науатль) порождает сомнения в том, что он был автором «Истории мексиканцев». Действительно, принятая в сочинении орфография индейских слов существенно отличается от правил, которых Ольмос придерживался в своих позднейших работах по филологии науатль. Следует, однако, иметь в виду, что самая ранняя из написанных им грамматик датирована 1547 г., а «История мексиканцев» была составлена почти полутора десятилетиями раньше. Если исправить отмеченные выше ошибки переписчика, орфография слов науатль в «Истории» оказывается вполне соответствующей правилам, принятым в других документах 1530-х – 1540-х годов[27]. Ольмос вполне мог придерживаться их, пока не предложил собственного, реформированного правописания.

Историческое сочинение Ольмоса пользовалось популярностью. Кроме одного или двух извлечений, о которых речь шла выше, по сведениям Мендиеты с полного варианта было сделано три или четыре списка, отправленных в Испанию. По предположению бельгийского исследователя начала ХХ в. Эдуарда де Йонга какой-то из них мог оказаться в распоряжении еще одной примечательной личности, француза Андре Теве [André Thevet] (1516 - 1590), путешественника и писателя, получившего в 1560 г. звание космографа французского короля, который сделал его перевод на французский язык, озаглавленный «История мешиков» [Histoyre du Mechique][28]. Однако, более детальное знакомство с сочинением Теве обнаруживает, что сюжеты, схожие с теми, при изложении которых Мендиета и Торквемада ссылаются на Ольмоса, в нем немногочисленны, а их пересказ отличается в деталях. Сведения, содержавшиеся у Ольмоса, если и использованы Теве, то не непосредственно, а через какой-то другой текст. Таким образом, «История мексиканцев по их рисункам» и краткие выдержки в «Экклезиастической истории» Мендиеты и «Индейской монархии» Торкемады – это предположительно всё, что осталось от первого написанного европейцем сводного труда по мифологии и истории доколумбовой Мексики.

Источники

И в самом памятнике, и в сопроводительных пометах, и в сообщениях Мендиеты однозначно указывается, что «История мексиканцев» была написана на основании «рисунков», скопированных с оригинальных индейских рукописей. Собственно говоря, её оригинал представлял собой так называемый «комментированный кодекс», в котором заимствованные из индейских пиктографических памятников изображения сопровождались пояснениями по-испански.

При внимательном рассмотрении «История мексиканцев по их рисункам» оказывается состоящей из восьми разных текстов, неравных по объему и отличающихся по содержанию. Примерно две трети занимает собственно «История», начиная от мифологических времен сотворения мира и до событий после испанской Конкисты. По композиции и структуре эта часть текста оказывается близкой к «Кодексу Риос» («Ватиканский кодекс 3738») и его не полностью сохранившемуся протографу, «Кодексу Теллериано-Ременсис». Однако, более подробное знакомство с содержанием «Истории» указывает, что она и эти два памятника имели разные источники.

Установить, на каких пиктографических материалах основывается мифологическая часть «Истории» (главы 1-9), сложно. По содержанию она ближе всего к «Легенде о Солнцах» («Рукопись 1559 г.») из «Кодекса Чимальпопоки», хотя полностью ей не тождественна. Приводимая версия о пяти мировых эпохах, по мнению Э. Киньонес Кебер отражает космогоническую концепцию, сложившуюся в Теночтитлане, следовательно, по крайней мере часть исходных материалов должна происходить оттуда[29]. Правда, А. Теве приводит еще версии создания Солнца из Тескоко и Чалько, а Мендиета указывает, что Ольмос пользовался материалами из Мешико, Тескоко, Тлашкалы, Уэшоцинко, Чолулы, Тепеаки и Тлальманалько, потому точнее установить мифологическую традицию, изложенную в «Истории» трудно.

Более определенно можно судить об источниках легендарной и исторической частей при описании событий от исхода из прародины и до 1430 г. Перечень отображаемых эпизодов и даты (иногда с отклонением в год) оказываются тождественны так называемому «Мексиканскому кодексу 23-24»[30] из парижской Национальной библиотеки. Кроме того, они очень близки к «Анналам Тлателолько» из рукописного сборника MS22-MS22bis, хранящегося в той же библиотеке[31]. «Анналы Тлателолько» были составлены в Тлателолько в 1528 г. «Мексиканский кодекс 23-24» хотя и был написан позже: основная часть была создана в 1571 г. и затем дополнена в 1590 г. – содержит копию некоего несомненно доиспанского исторического сочинения. Таким образом, главы 10-19 и значительная часть главы 20 «Истории мексиканцев по их рисункам» представляют собой испанскую «озвучку» доиспанского мешикского кодекса, созданного, по всей видимости, в Тлателолько. Изложение событий после 1430 г. не находит прямых соответствий в дошедших до нас памятниках по истории Мексики, хотя некоторые эпизоды имеют параллели в «Кодексе Теллериано-Ременсис».

Из того же Тлателолько несомненно происходит исторический отрывок «Правители Мешико и Тлателолько». Небольшая по объему генеалогия касиков провинциального Точимилько, селения в области Атлишко, на склонах вулкана Попокатепетль, была, очевидно, получена от их потомков, неясно, чем она заинтересовала составителя «Истории». Содержание фрагмента «Древние времена» указывает на его происхождение из Колуакана. Описание ежемесячных праздников соответствует календарю Теночтитлана, с его началом года в месяце Атлькауало, а не Искалли (как в Тлателолько) или Тлакашипеуалистли (по стилю Тескоко), а прямое упоминание теночтитланских реалий (жертвоприношения на «Камне Мотекусомы») свидетельствует, что этот документ отражает столичную традицию. Из Теночтитлана же происходят, по всей вероятности, и два текста правового содержания: собрание судебных прецедентов и обзор уголовных законов. Происхождение космологического текста, помещенного сразу после исторической части, остается неясным.

В любом случае «История» основывается на аутентичных доиспанских памятниках, истолкованных европейскому автору представителями поколения, получившими образование и воспитание до Конкисты. В этом смысле «История мексиканцев по их рисункам» вполне заслуживает характеристики, данной Г. Филлипсом, назвавшим её «возможно, одним из ценнейших фрагментов древности»[32].

В. Талах