Полуостров Паракас и бассейны рек Ика и Рио Гранде

Полуостров Паракас и бассейны рек Ика и Рио Гранде

В древности бассейны рек Ика и Рио Гран­де и пустынный песчаный полуостров Паракас были тесно связаны между собой. Именно здесь найдены наиболее ранние памятники Южного берега Перу.

Чавиноидные памятники

Керамика чавиноидного облика найдена Ф. Энгелем в окрестностях полуострова Па­ракас, но остается пока неопубликованной. Автор раскопок говорит о памятнике с двумя слоями, «из которых верхний дает немного сильно лощеной черной керамики, типичной для Чавин де Уантар; эта керамика обильна в нижнем слое, лежащем на материке» [1305].

Памятники с керамикой Диско Верде

Ф. Энгель сообщает также, что на некото­рых памятниках чавиноидные слои перекрыты слоями с керамикой, которую он называет Диско Верде. Выше нее залегает материал культуры Паракас[1306]. На памятнике Пуэрто Нуэво де Паракас между слоем с керамикой Диско Верде и чавиноидным слоем обнаруже­на стерильная прослойка.

Культура Паракас

Эта культура получила первоначально на­звание Паракас Кавернас по находкам в 1925 г. на одноименном полуострове своеоб­разных погребальных сооружений (могильник Паракас Кавернас). Отдельные пункты с ма­териалом этой культуры встречены в бассей­не р. Наска, но большинство памятников скон­центрировано в среднем и верхнем течении р. Ика.

Строительные остатки. Раскопано только одно поселение, относящееся к этой культу­ре,— Серрильос. Оно расположено на отрогах гор, окаймляющих верхнюю часть долины р. Ика: Разведочные шурфы вскрыли остатки здания со ступенчатой конструкцией, общая планировка которого так и не была выяснена.

На окаймленные низким барьером террасы здания вели узкие лестницы. Стены были со­оружены из адобов с большим количеством глиняного раствора. Адобы, формой напоми­нающие булку, выкладывались слоями то па­раллельно, то перпендикулярно внешней сто­роне стены, причем внешний ряд всегда рас­полагался параллельно ей. В толще здания вскрыто несколько глиняных полов толщиной до 30 см. По всей вероятности, здание пере­страивалось не менее четырех раз. По-види­мому, во время одной из таких перестроек были сделаны квадратные угловые помеще­ния[1307].

Назначение этого сооружения при очень малой величине раскопанной площади опреде­лить невозможно. Автор раскопок Д. Т. Уол­лес предполагает, что это жилой комплекс, а не культовая постройка[1308].

В раскопках 1952—1953 гг. на поселении культуры Наска — Кауачи, в бассейне Рио Гранде, Стронг обнаружил слои, которые он отнес к поздней поре культуры Паракас. Они залегали в самой нижней части культурного слоя. Были вскрыты остатки нескольких пря­моугольных жилищ со стенами из плетня, обмазанного глиной[1309]. Жилища были, по-ви­димому, связаны между собой.

На поселениях близ Окукахе этот же иссле­дователь нашел несколько небольших жилых холмов, состоящих из связок тростника и стен из адобов. Он отнес их к тому же времени и считал остатками религиозных сооружений, не приводя никаких доказательств в пользу та­кой трактовки[1310].

Погребения. Хотя культура Паракас и из­вестна прежде всего по погребальным памят­никам, все же ни один из могильников не из­дан полностью и по комплексам. Это позво­ляет представить только общую картину погребального обряда этой культуры.

Форма могил довольно разнообразна. Клас­сическими считаются могилы, найденные на полуострове Паракас в холмах Серро Коло­радо X. С. Тельо. Он назвал этот тип Пара­кас Кавернас. Входная яма такой могилы диа­метром 1,00—1,50 м и глубиной около 2 м вырыта в слое песка, причем по стенкам, что­бы они не осыпались, идет кладка из камней. В центре ямы — шахта несколько меньшего диаметра, идущая на глубину около 3 м. Здесь она расширяется, превращаясь в погребальную камеру диаметром 3—4 м и высотой 1,00—1,20 м. В ней и помещали покойни­ков [1311].

Погребальные сооружения другого типа, найденные здесь же, на Серро Колорадо, представляют собой простые различных раз­меров ямы, в которых помещались тела умер­ших [1312]. Глубина этих ям не более 1,5 м. На дне иногда довольно глубокая (до 1 м глу­биной и около 0,80 м шириной) выемка неиз­вестного назначения. Сходные ямы найдены и Стронгом в могильнике Хуан Пабло I на р. Ика[1313]. Девять погребений в грунтовых ямах, относящихся к этой культуре, раскопа­ны им же в местности Окукахе[1314].

В погребальных сооружениях первого типа хоронили по 30—50 покойников, тела которых заполняли погребальную камеру, а иногда да­же располагались и в вертикальной шахте, причем каждый был прикрыт китовыми костя­ми или циновками. Могилы второго типа тоже коллективные, но содержат только двух-­трех покойников. Иногда между двумя сосед­ними телами воздвигалась стенка из камней и адобов[1315]. Над покойниками встречается перекрытие из жердей [1316].

Умерших обычно хоронили сидя, с поджа­тыми к подбородку коленями и скрещенными на груди руками. Чтобы сохранить эту позу, их связывали веревками. Покойники сидят в специальных плетенках или даже в разбитых крупных сосудах, служивших чем-то вроде погребальных урн. Иногда вместо них упо­треблялись свернутые циновки.

Останки умерших обычно находятся в вели­колепной сохранности. Сохраняются кожа и ткани тела. Однако следов искусственной мумификации не замечено. Такое состояние органических остатков объясняется специфи­ческими природными условиями Южного бе­рега Перу и в особенности сухого песчаного полуострова Паракас с почвой, содержащей большое количество солей. Сохранность остан­ков в могильниках Хуан Пабло I хуже, но тоже достаточно хороша.

Культура Паракас

1 — Паракас. Погребальное сооружение — «каверна»; 2 — Серро Колорадо. Погребение 3; 3—6, 8—12 — керамика; 13, 16 — текстиль; 14 — гребень из игл чонты с обмоткой нитками; 15 — деревянное веретено с глиняным пряслицем

Характерная черта культуры Паракас — клиновидная деформация черепов. Как она производилась, показывает интересная наход­ка в могиле 2 из раскопок 1931 г. на Паракасе. Здесь встречен череп ребенка с головой, обмотанной лентой из хлопчатобумажной тка­ни. Эта лента прижимает к голове две поду­шечки: одну в лобной, а другую — в затылоч­ной части черепа[1317]. Туго прибинтованные подушечки давили на череп спереди и сзади, придавая голове нужную форму.

Люди, оставившие культуру Паракас, были среднего роста, с довольно слабо развитой мускулатурой. В могилах, особенно первого типа, преобладают останки женщин. Детских захоронений сравнительно немного.

Очень часто в могильниках встречаются че­репа с аккуратно прорезанным отверстием, иногда довольно большим. Это след произве­денной трепанации черепа[1318]. Такие отверстия найдены у 40% умерших. Иногда отверстия закрывались тонкой золотой пластинкой[1319]. На то, что эта операция производилась при жизни, указывают следы регенерации кости.

К сожалению, только результаты небольших раскопок 1932 г. на полуострове Паракас опубликованы полностью. Описания других исследований очень суммарны и не дают представления о подробностях погребального обряда. Но и при раскопках 1932 г. только одна могила оказалась не потревоженной грабителями. Это могила 3[1320]. Здесь обнару­жены три покойника — двое мужчин и одна женщина. В сопровождающем их инвентаре есть некоторые различия, связанные, по всей вероятности, с полом погребенного.

Вместе с умершей женщиной были найдены остатки пищи: початок кукурузы, арахис, фа­солевая мука и т. п. Здесь же были веретена с пряслицами, куски тканей и мотки волос. Обычная находка около останков мужчины — сети для рыбной ловли, сетки для переноски грузов, ткани. Вместе с покойниками встреча­ются сосуды, иногда с остатками пищи. Обы­чай ставить в могилу еду и питье для умер­ших был широко распространен.

Тельо отмечает, что в могилах первого ти­па заметны следы имущественной дифферен­циации[1321]. Некоторые из покойников не имеют почти никакого инвентаря и завернуты в гру­бые ткани из хлопка, в то время как на дру­гих надеты один или два плаща, украшения типа ожерелий из раковин, на голове — тюр­бан и в одном случае даже золотая диадема.

Керамика. Среди керамического материала культурs Паракас выделяется комплекс ниж­них слоев поселения Серрильос. Они лежат под уже описанным зданием, которому соот­ветствует развитая керамика этой культуры.

Для этого комплекса характерны глубокие- и плоские миоки с уплощенным дном и ско­шенным обрезом венчика. Иногда ниже сере­дины сосуда проходит ребро, выше которого стенки становятся вертикальными или слабо расходящимися [1322]. Есть сосуды почти сфери­ческой формы с загнутым внутрь венчиком [1323].. Особенно интересны сосуды с мостовидной: ручкой, которые именно здесь появляются впервые. В ранней фазе культуры эти сосуды имеют уплощенное дно, отделенное ребром от тулова, высота которого почти равна ширине. Направление стенок близко к вертикальному. На куполообразной вершине тулова — два горлышка, одно из которых чаще всего за­канчивается скульптурной головкой птицы. Оба горла соединены мостовидной ручкой [1324].

Все эти формы встречаются и в более позд­ней фазе культуры. Различие заключается только в тенденции к уплощению сосудов. Миски становятся не такими глубокими, диа­метр их несколько увеличивается[1325]. Исчезает скошенность обреза венчика [1326]. Стенки зача­стую немного наклонены внутрь, так что диа­метр устья несколько меньше наибольшей ши­рины сосуда [1327]°. Округлые сосуды с загнутым внутрь венчиком тоже становятся более пло­скими [1328].

Эта же тенденция наблюдается и у сосудов с мостовидной ручкой [1329]. У них, кроме того, появляется разновидность с несколько изме­ненной формой стенок. Например, стенки не­которых сосудов, начинаясь от несколько округлого дна, становятся прямыми и усту­пом переходят в верхнюю часть сосуда [1330].

Есть и другие формы [1331]. Иногда весь такой сосуд становится фигурным, чаще всего зоо­морфным.

Такая эволюция прослеживается на сосудах перечисленных выше форм. Но помимо них целый ряд керамических форм существует в течение всей культуры Паракас, не претерпе­вая существенных изменений. Это округлые сосуды с невысоким венчиком [1332], горшки с узким горлом [1333] и сосуды со сферическим или чуть уплощенным туловом и очень узким невысоким горлышком, расходящимся неши­роким раструбом [1334]. Кроме того, встречаются своеобразные сосуды с удвоенным тулови­щем [1335] и плоские кувшины с широкой руч­кой [1336].

Орнаментика посуды разнообразна. Чаще всего это сюжетные изображения, хотя есть и геометрические узоры. Для техники нанесе­ния орнамента характерна комбинация нарез­ки и росписи. На керамике ранней поры куль­туры Паракас очень часты изображения геометризованных личин с выступающими клы­ками, придающими всей личине облик морды кошачьего хищника. Стилистически они близ­ки к соответствующим изображениям культу­ры Чавин[1337]. Однако эти личины часто край­не стилизованы[1338]. Эта стилизация происхо­дит на более поздней фазе существования культуры. Вместе с кошачьим хищником встречаются двухголовые змеи, фигуры лисы (?) и хищной птицы и антропоморфные изображения [1339].

Из геометрических узоров особенно харак­терны ломаные линии, плетенки и белые круж­ки с точкой в центре. Последние наиболее ча­сты на сосудах ранней поры.

Роспись чаще всего бывает выполнена в различных оттенках красного, оранжевого, желтого и коричневого цветов.

Особый прием орнаментации — скульптур­ные изображения, распространенные прежде всего на сосудах с мостовидной ручкой. Обыч­но одно из горлышек оформлялось в виде скульптурной головки птицы, кошачьего хищ­ника или человека [1340]. В этом объемном укра­шении помещался свисток, издававший звук при выливании жидкости из сосуда. Часто такой головой завершается туловище, нане­сенное на поверхность сосуда резьбой и кра­ской[1341]. На сосуде изображены целые лепные фигуры[1342], а в некоторых случаях сам сосуд представляет собой ту или иную фигуру[1343]. Некоторые из фигурных сосудов являются по сути дела разновидностью округлого сосуда с узким горлышком.

Иногда встречаются сосуды из тыквы с резным и выжженным орнаментом[1344].

Кроме фигурных сосудов, найдены и глиня­ные статуэтки[1345], одна из которых изображает человека, играющего на флейте Пана из ше­сти трубочек.

Текстиль. Великолепная сохранность орга­нических остатков в природных условиях Юж­ного берега Перу предоставляет археологам редкую возможность детально познакомиться с текстильными изделиями древнего населе­ния. В могилах культуры Паракас найдено много предметов этой категории, хотя их со­стояние и не позволяет полностью реконструи­ровать костюм и все технологические опера­ции ткацкого производства.

Употреблялись два основных вида сырья: хлопок и шерсть. Изредка использовались также волокна некоторых растений и челове­ческие волосы. Эти материалы пряли при по­мощи веретен, остатки которых найдены в погребениях[1346]. Разные волокна при прядении обычно не смешивали, так что получались нити из чистого хлопка или чистой шерсти.

Для культуры Паракас характерно ис­пользование в подавляющем большинстве слу­чаев однородных хлопчатых тканей[1347].

Л. О’Нил предполагает существование ткац­кого станка довольно совершенного типа[1348]. В могиле 3, раскопанной в 1932 г., найден ку­сок ткани, не законченный производством. За­ткано было в длину только около 18 см. На 13 см ниже опушки ткани на каждой нити основы были надеты петли, представлявшие собой остатки галева — детали приспособле­ния для образования зева. Однако, о конст­рукции станка вряд ли можно . сказать что- либо определенное, пока не найдены его остатки. По некоторым косвенным свидетель­ствам (главным образом по находкам на Центральном побережье и изображениям ткацких станков на сосудах Мочика) можно предполагать, что станок представлял собой две горизонтальные палки, между которыми натягивалась основа. Одна из них прикрепля­лась к специальному столбику, а другая — к поясу ткача. На таких станках вырабатыва­лись ткани шириной от 0,30 до 0,65 м.

Обычно это довольно простые по технике изделия с простым гарнитурным переплете­нием нитей. Отдельные образцы тканей при­надлежат, однако, к более сложным разновид­ностям. Так, например, на куске тесьмы из могилы 2 раскопок 1932 г. вытканы неясные изображения. Орнамент получен путем про­пуска нити утка над нужным числом нитей основы и наоборот[1349].

Гораздо более сложным способом выткана узорчатая накидка с изображением кошачьих хищников и стилизованных человеческих фи­гур[1350] Это двойная ткань, перевязанная пу­тем перемещения слоев, что дает возможность контрастных цветовых сочетаний. Производст­во такой ткани требует довольно совершен­ного устройства станка, так как связано с двумя системами нитей основы, причем каж­дая из них имеет свой уток.

Однако для культуры Паракас наиболее ха­рактерны изделия с различными ажурными переплетениями нитей[1351]. Так же обильно представлены здесь разные изделия и двух других текстильных техник: вязания и пле­тения. Остатки рыболовных сетей, найденные в могилах, дают довольно четкое представле­ние о способе их изготовления. Близки к ним по конструкции и сетки для переноски гру­зов[1352]. Сходная техника, при которой пере­сечение нитей закрепляется узлами, применя­лась и для вязания орнаментированных налобных повязок, поясов и т. п. [1353] Наряду с ними вырабатывались ажурные изделия типа кружев с различными системами переплетения нитей [1354].

Уже выработанные ткани дополнительно расшивали, как парчу, специальными нитка­ми, или вышивали. Однако эти технические приемы украшения тканей не получили широ­кого распространения в культуре Паракас.

Орнаментика текстильных изделий сводится к нескольким мотивам. Чаще всего это изо­бражение сильно стилизованных фигур чело­века и кошачьего хищника [1355]. Кроме того, встречаются изображения змей, птиц и рыб (?), выполненные с большой степенью геометризации [1356].

Цвет тканей обычно выдержан в красновато-коричневых тонах. Применялись также желтый и изредка голубовато-зеленый и бе­лый цвета.

Текстиль находил довольно широкое приме­нение, но прежде всего для изготовления одежды. Покойники в погребениях культуры Паракас обычно не одеты, а завернуты в куски ткани, так что получить представление о самом костюме невозможно. Зато головные уборы надеты, по всей вероятности, так, как их носили при жизни. Характерным головным убором была сетка, концы, которой собира­лись вместе при помощи небольшого кольца из шнура, образуя при этом нечто, напомина­ющее гамак длиной более 2 м. Один конец этого «гамака» надевался на голову так, что кольцо приходилось на висок. Оставшийся длинный конец закручивался вокруг головы наподобие тюрбана. Одна часть сетки, кото­рая надевалась на голову, красилась в один цвет, а другая, та, что обматывалась во­круг,— в другой [1357]. Иногда голову обматы­вали узорчатым шнуром со специальными гнездами для перьев, украшавших головной убор[1358]. Обычным было носить таким обра­зом и основное оружие индейцев — пращу, состоявшую из шнура с расширением посре­дине для камня [1359].

Применялись также различные плетенки и циновки из тростника.

Камень, дерево, кость, металл. В могилах культуры Паракас найдены многочисленные обсидиановые наконечники метательных орудий. В одной могиле раскопок 1925 г. в паке­те лежали ложка из зуба кашалота, оберну­тая хлопковыми нитями, кусок ткани, бинты, нитки и набор обсидиановых орудий различ­ных размеров со следами крови на них. Сре­ди них были и маленькие колющие орудия, и небольшие «ланцеты», и крупные ножи. Тельо считает эту находку набором хирурги­ческих инструментов, при помощи которых производилась трепанация черепа и другие операции [1360].

Деревянные изделия занимают довольно значительное место в инвентаре могил культу­ры Паракас. Одна из наиболее частых нахо­док— деревянное веретено, сделанное из кус­ка довольно мягкого дерева длиной 20—25 см и диаметром 0,5 см. В сердцевину такой па­лочки на нижнем ее конце воткнута игла кактуса или чонты, на которой веретено вра­щалось.

В нескольких случаях на веретенах найде­ны пряслица из глины или камня. Глиняные пряслица обычно расписывались краской, на каменных орнамент процарапывался.

Скорее всего с изготовлением текстильных изделий связана находка двусторонних греб­ней, сделанных из игл чонты, закрепленных между двумя планками [1361]. Планки скреплены хлопковой нитью так, что она проходит через каждый промежуток между зубьями и обма­тывает полностью обе спинки гребня. Нить обычно выкрашена в красный или красный и зеленый цвета.

Из игл чонты делались и иголки с малень­ким ушком в верхней части. Такого же типа иголки изготовлялись из костей птиц. Из ко­сти часто делались и шилья.

Интересные деревянные предметы найдены в могиле 3 раскопок 1931 г. в Серро Колора­до. По форме они очень напоминают совре­менный дуршлаг [1362]. На обруче из деревянно­го прута натянута плетенка из соломы. На упомянутом экземпляре она окрашена в разные цвета и образует рисунок в виде чело­веческой личины с отходящими от нее отрост­ками. Обруч прикреплен к вертикальной руч­ке длиной около 20 см, спирально обмотанной той же соломой. Назначение этих предметов совершенно неясно.

Из трубчатых костей морских птиц (пели­кана и др.) делались примитивные музыкаль­ные инструменты: простые свирели и «флей­ты Пана». Последняя состоит из шести ду­док, соединенных между собой хлопковыми нитями.

Кусочки трубчатых костей нанизывали на нити и носили в виде ожерелья. Иногда оже­релье составлялось и из просверленных ра­кушек.

В раскопках 1931 г. найдены два небольших медных предмета, которые были сильно окис­лены[1363]. Это единственная находка металли­ческих изделий в культуре Паракас.

Периодизация. Различные исследователи пы­тались построить периодизацию культуры Па­ракас, но без особого успеха. Стронг еще в 1957 г. выделил ранний и поздний Паракас[1364], но он оперировал при этом только поздними материалами. Периодизация Уоллеса[1365] опи­ралась на стратиграфические наблюдения на одном только поселении.

Наиболее подробная схема была создана после нескольких предварительных попыток калифорнийской группой археологов[1366] на ос­нове стилистического анализа с учетом встре­чаемости материала (преимущественно кера­мики) в погребальных комплексах. Эта перио­дизация опирается только на находки в до­лине р. Ика. Выделено девять фаз развития керамики, которые рассматриваются как хро­нологические этапы.

Культура Паракас оставлена оседлым земледельческо-рыболовческим населением. Ры­боловство с давних пор занимает большое место в жизни прибрежных племен, хотя во времена культуры Паракас основу хозяйства составляло, по-видимому, земледелие. Неда­ром большая часть памятников находится уже довольно далеко от моря, в глубине речных долин.

Благодаря хорошей сохранности органиче­ских остатков, можно познакомиться с соста­вом пищи древних обитателей южного берега Перу. Главное место среди продуктов питания занимали кукуруза и бобы. Кроме них, в пи­щу употреблялись тыквы, арахис, авокадо, гуайява и другие растения, в том числе и ди­кие. Ели и мясо, о чем свидетельствуют мно­гочисленные находки костей лам и морской свинки, а также птиц. Кроме того, найдены раковины моллюсков.

Поселения культуры Паракас изучены со­вершенно недостаточно, однако можно пола­гать, что именно в ее время на Южном побе­режье Перу начинается строительство крупных пирамидообразных зданий из сырцового кирпича.

Погребения этой культуры говорят о про­цессе имущественной дифференциации, хотя нет никаких данных о социальном расслоении.

Технические навыки носителей культуры Паракас были уже очень высоки. Совершенно сложившимися представляются керамическая техника и мастерство изготовления текстиль­ных изделий. Можно предполагать, что появля­ется определенная ремесленная специализа­ция (гончарство, ткачество), но доказательств этого нет. Высокий уровень развития медици­ны, производство сложнейших операций и найденные при одном из покойников хирур­гические инструменты позволяют думать, что существовали и специалисты-лекари.

Паракас Некрополис

На полуострове Паракас, недалеко от мо­гильника Паракас Кавернас X. С. Тельо обна­ружил погребальные сооружения, содержав­шие десятки мумий, завернутых в великолеп­но сохранившиеся ткани с богатыми узорами. Найденный здесь материал довольно сильно отличается от находок в Паракас Кавернас, хотя и имеет ряд общих черт. Тельо обратил внимание на своеобразие находок в Паракас Некрополис и выделил их в отдельную куль­туру.

Позже самостоятельность Паракас Некрополис как культуры была поставлена под сом­нение. В раскопках У. Д. Стронга в Кауачи керамика, типа найденной в этом могильнике, залегала в слоях вместе с ранними материа­лами культуры Наска[1367].

Л. Е. Даусон в своей периодизации вклю­чил материал этого могильника в культуру Наска в качестве этапа Наска 1[1368]. Но по­скольку работа Л. Е. Даусона с изложением полной его аргументации не была мне доступ­на, а своеобразие находок в Паракас Некро­полис очевидно, я не описываю их в разделе о культуре Наска, а рассматриваю самостоя­тельно.

Погребения. Могилы Паракас Некрополис описаны Тельо довольно подробно[1369]. На се­верной оконечности полуострова, вдоль бере­га океана расположены ряды сооружений, которые на первый взгляд кажутся остатка­ми жилых комплексов. Один ряд состоит из подземных помещений, снабженных малень­ким «вестибюлем», соединенным лестнице» с расположенной ниже «комнатой». Стены сложены из мелких камней, водорослей, па­лок, китовых костей и других подобных ма­териалов, вмазанных в раствор глины с при­месью известняка. Толщина стен 0,30—0,40 м [1370]. Сооружения аналогичной конструк­ции снабжены печами и большими сосудами. Эти помещения Тельо называет «кухнями».

Кроме таких сооружений, найдены двори­ки, ведущие в смежные с ними погребальные камеры. Они имеют различные размеры и заключают в себе от одного-двух до несколь­ких десятков и даже сотен покойников. На двориках и внутри погребальных камер найдены очажки и небольшие выгородки из камней со следами огня и слоем золы [1371].

Сочетание «комнаты», «кухни» и двориков с погребальной камерой является конструк­тивной единицей могильника. Тельо считает, что «комнаты» и «кухни» не были жилищами, а служили подсобными помещениями при погребальных камерах [1372]. Именно здесь ско­рее всего и занимались мумификацией тру­пов и консервацией других органических ма­териалов, которые клали вместе с покойник ком.

Мумификация умерших была делом слож­ным и трудоемким. Сначала удалялись все внутренности и даже некоторые мускулы. Затем тело сгибалось так, что голова оказы­валась между коленями, а руки скрещива­лись на груди. Связанное в таком положении тело заворачивалось в широкие куски ткани и помещалось в сидячем положении в спе­циальную плетенку. Затем оно обматывалось соломой и накрывалось другой плетенкой. Затем все это обертывалось большим коли­чеством тканей так, что получался бесформен­ный тюк [1373]. В процессе мумификации тело коптили над огнем и поливали морской водой, из которой выпаривалась соль, консервируя органические ткани.

Между тканями и в плетенки вкладывали все вещи, которые должны были сопровож­дать покойника. Такую мумию помещали в погребальную камеру. Здесь тюки с мумиями располагались группами. Обычно центром группы служила большая мумия, по бокам которой располагались два или более тюка средних размеров и много мелких. В боль­шой погребальной камере близ Серро Коло­радо были найдены 33 большие (1,50 м в диаметре и столько же в высоту), 42 сред­ние (соответственно 0,90 м и 1,00 м) и 354 мелкие мумии. Так как величина их за­висит от количества тканей и погребального инвентаря, то, вероятно, она отражает и иму­щественное положение покойных.

У людей, оставивших могильник Паракас Некрополис, существовал обычай деформа­ции черепов. Черепа имеют не клиновидную форму, как в культуре Паракас, а удлинен­ную, конусообразную.

Керамика. Посуда, найденная в погребениях Паракас Некрополис, как правило, не орна­ментирована. Поэтому она мало привлекала внимание исследователей и описать ее мож­но только суммарно. Широко встречаются формы, напоминающие посуду культуры Па­ракас. Прежде всего это сосуды с мостовид­ной ручкой, с округлым приплюснутым ту­ловом [1374] или с туловом, вертикальные стен­ки которого, смыкаясь с верхней частью со­суда, образуют ребро [1375]. Иногда тулово имеет еще более сложную форму [1376] или со­суд имеет два корпуса, каждый из которых представляет собой моделированную фигу­ру [1377]. Кроме того, встречаются округлые со­суды с высоким горлом [1378] и горшки с низ­ким венчиком [1379]. У некоторых из них тулово имеет угловатые очертания. Есть и сосуды с удвоенным туловом [1380].

Основной прием украшения керамики — скульптурные изображения, обычно маловы­разительные.

Встречаются и сосуды из тыквы.

Текстиль. Своей широкой известностью мо­гильник Паракас Некрополис обязан наход­кам огромного количества поразительных по качеству текстильных изделий. Ткани раз­личного рода составляли большую часть погребального инвентаря. Каждая мумия имела от 3 до 25 «одежд». Основными мате­риалами для ткачества, так же, как и в куль­туре Паракас, были хлопок и шерсть. Очень часто полотнища состояли из скрепленных полос шерстяной и хлопчатобумажной ткани. Только очень немногие из текстильных изде­лий делались из других материалов. Боль­шая длина и ширина цельнотканых полос позволяет предположить существование ткац­кого станка довольно развитого типа.

Среди текстиля Паракас Некрополис мно­го простых тканей полотняного переплетения, но встречаются и технически более сложные изделия. Такова, например, накидка из двой­ной ткани с перевязкой путем перемещения слоев. Встречается здесь и безворсовая ков­ровая ткань[1381]. Однако эта техника еще не получает большого развития. Ажурные ткани и плетеные изделия, такие многочисленные в культуре Паракас, здесь почти не встреча­ются.

Широкое применение в текстиле Паракас Некрополис нашло вышивание. Это был наи­более распространенный способ украшения тканей, и мастерство вышивки достигло очень высокого уровня. Тем не менее орна­ментальные приемы довольно просты. Для вышивок Паракас Некрополис характерно многократное повторение одной и той же фигуры в разных цветах. Такие фигуры покрывают обычно всю поверхность ткани или идут рядами по ее кайме[1382]. Это изобра­жения птиц, рыб, змей, кошачьих хищников и антропоморфных божеств с мордой ягуа­ра[1383]. Они передаются и реалистически, и очень условно. Обычно ткань окаймлена ши­рокой полосой со своей системой орнамента­ции. На кайме довольно часто помещаются вязаные трехмерные украшения, иногда имею­щие форму человеческих фигурок[1384].

Цветовые сочетания в текстиле Паракас Некрополис очень разнообразны и включают до 22 различных цветов и оттенков на одном образце, хотя наиболее распространено со­четание 5—6 цветов.

Металл. В могильнике найдено несколько золотых и серебряных предметов. Это прежде всего украшения, которые носили на голове. Все они сделаны из листового металла и имеют форму диадемы или налобных пла­стин[1385]. В одном случае на золотом листе вырезана человеческая фигура.

Такой лист изготавливался путем расплю­щивания самородного золота с последующим нагреванием его до температуры в 500— 600° С. Толщина листа 0,04—0,06 мм[1386].

Среди прочих вещей, найденных в погре­бениях Паракас Некрополис, Тельо упоми­нает гребни, ожерелья, каменные топоры, ри­туальные жезлы и другие предметы[1387], но из них опубликован только один топор[1388].

Культура Наска

Над слоями с керамикой типа Паракас Не­крополис на поселении Кауачи' залегает мате­риал культуры Наска. Еще раньше она была известна по находкам ярких расписных сосудов в погребениях. Но места, где жили люди, де­лавшие эту керамику, только начинают изу­чаться.

Строительные остатки. Кауачи представляет собой скопление жилых холмов, террас и ос­татков других древних сооружений. Шурфы экспедиции У. Д. Стронга вскрыли комплекс различных помещений и многочисленных ши­роких стен. Наиболее ранние стены были сло­жены из больших адобов конической формы с бороздками по бокам. Их круглые основания образовывали лицевые поверхности стен[1389]. В более позднее время появляются адобы другой формы[1390]. Кроме того, стены делались и из плетенок, обмазанных глиной и укрепленных деревянными столбами разной высоты, что по­зволяет автору раскопок предполагать сущест­вование односкатной крыши.

В центре поселения возвышается так назы­ваемый Большой Храм — сооружение, распо­ложенное на естественном возвышении с плос­кой вершиной, увеличенном путем подсыпок и постройки террас. Высота Храма более 20 м. По склонам разбросаны помещения и дворики разной величины. Самый большой двор или площадь имеет 75 м с запада на восток и 45 м с севера на юг. Дворы и помещения огражде­ны низкими стенами из адобов. На территории Большого Храма были заложены только стра­тиграфические шурфы, так что о его планиров­ке, назначении и возрасте различных частей сооружения ничего сказать нельзя.

В Кауачи находится несколько меньших возвышений подобного типа, но ни одно из них не подвергалось исследованию. Однако скоп­ление такого рода сооружений позволило Стронгу счесть Кауачи «столицей цивилизации Наска во времена ее особенно яркого рас­цвета»[1391].

Материал поздней поры культуры Наска най­ден в непосредственном соседстве с Кауачи, на другом строительном комплексе, носящем имя Эстакерия. Основную его часть составля­ют 12 рядов деревянных столбов, стоящих по 20 в ряд на низкой платформе из адобов. Эти столбы достигают примерно 2 м в высоту и имеют наверху развилку [1392]. К западу и к югу от них несколько меньшие столбы, стоящие уже не рядами, а цепочками, как бы отгоражи­вают какие-то помещения или дворики [1393].

К юго-западу от этого сооружения распола­гается небольшой холм с двумя рядами тер­рас. На всей территории памятника много по­гребений культуры Наска, но говорить о связи Эстакерии с погребальными сооружениями нет оснований. Назначение этого комплекса в це­лом неясно, так как он никогда не раскапы­вался. Стратиграфические наблюдения в раз­ведочных шурфах позволяют относить его к поздней поре культуры Наска.

Ко времени самого конца этой культуры от­носится и поселение Уака дель Лоро, также расположенное в долине р. Наска. Здесь най­дено небольшое круглое здание (предположи­тельно — храм), связанное с целой системой кладок [1394]. С севера и юга к главному, кругло­му помещению храма примыкали комнаты. Стены были сложены из камней и гальки и по­крыты глиняной обмазкой, выкрашенной в красный цвет. С юга к храму вели лестницы, окруженные небольшими выгородками из плетня, обмазанного глиной, которые, по мне­нию Стронга, служили загонами для морских свинок [1395]. В заполнении храма найдены мумия попугая ара, остатки ламы и морской свинки и кость кита. Вероятно, мумификация остан­ков животных связана с религиозными обря­дами.

К северу и востоку от храма находились две группы помещений со стенами из крупных адо­бов полуцилиндрической формы. Эти группы включали серию комнат и площадок самых раз­личных размеров. Назначение их неясно.

Похожий храм с оштукатуренными стенами из камня найден километрах в 60 к северо-за­паду от Уака дель Лоро, в Трес Палос. Одна­ко он совершенно не исследован.

Культура Наска

1- типы сосудов (по Гайтон — Крёберу); 2—12 — керамика

Погребения. Могилы культуры Наска пред­ставляют собой простые грунтовые ямы, пря­моугольные, круглые или овальные, стены ко­торых в мягком грунте выложены адобами на большом количестве глины. В твердом грунте такой обкладки нет. Диаметр ям от 0,50 до 1,50 м, глубина от 0,35 до 3,50 м. Могила име­ет перекрытие из дерева и тростника[1396], часто покоящееся на специальных уступах[1397]. На пе­рекрытии, для которого изредка употреблялся и камень, встречаются следы огня.

Другой вид погребальных сооружений — ка­меры из адобов, расположенные группами. Такие камеры, по большей части ограбленные, найдены в Кауачи[1398]. С. К. Лотроп и Дж. Ма­лер описывают семь соединенных вместе сыр­цовых камер до 1 м глубиной, раскопанных в местности Чавинья, в устье р. Ломас[1399]. Сте­ны каждой камеры были сложены из круп­ных адобов и перекрыты деревянными шеста­ми, связками тростника и слоем гальки[1400]. В этом слое, над головами погребенных, бы­ли поставлены закрепленные между камнями столбики.

К северу от архитектурного комплекса Уака дель Лоро, на отрогах гор, тоже находится мо­гильник. Большая часть погребений разграб­лена. Здесь встречены помещения со стенами из адобов, покрытыми штукатуркой и выкра­шенными в желтый цвет. В некоторых местах заметны следы росписи, белой, красной или черной краской. Внутри таких помещений — грунтовые могилы. Могильные ямы разброса­ны и вокруг сырцовых камер. Могильник есть и около храма в Трес Палоc.

Грунтовые могилы содержат обычно одиноч­ные захоронения, а группы сырцовых камер, подобных камерам в Чавинье, представляют собой сооружения для одновременного захо­ронения нескольких человек. Одновременность захоронений убедительно доказывается на­ходкой в камере 3 в Чавинье обезглавленного туловища грызуна, голова которого была об­наружена в камере 1[1401].

Тела покойных скорчены, и ориентировка их разнообразна. В Кауачи, например, они распо­ложены лицом на юг, к Большому Храму, в Чавинье — лицом к северу, а в погребениях, исследованных X. С. Тельо,— всегда лицом на восток.

В некоторых случаях встречаются обезглав­ленные тела. Место головы у них часто зани­мает небольшая тыква[1402].

Иногда в погребениях находятся отрезанные человеческие головы — трофеи, прикреплен­ные к шнурам, на которых их носили.

Маленькие дети похоронены в разбитых ок­руглых сосудах, поставленных в могилу.

Вместе с покойниками положены запасы еды в различных сосудах, оружие, человеческие фигурки из глины или связанные из хлопка или шерсти и многие другие предметы. Из-за суммарности публикаций и неточности поле­вой фиксации невозможно говорить о сходст­ве и различиях в обряде и инвентаре отдель­ных захоронений. Пожалуй, для мужских по­гребений характерны копьеметалки, а для жен­ских — веретена с пряслицами и мотки ниток.

По всей вероятности, в погребениях отраже­на имущественная и социальная дифференциа­ция. Лотроп с достаточным основанием счита­ет, что памятник, раскопанный в Чавинье, был захоронением какой-то важной персоны с бли­жайшими лицами различного пола и возраста, сопровождавшими ее на тот свет [1403].

У погребенных, так же как и среди голов-трофеев, часто встречается деформация чере­па путем сжатия спереди и сзади.

Керамика. Многоцветные сосуды культуры Наска широко известны. Наиболее распрост­раненная форма — разнообразные миски. Очень часто они имеют круглое или кониче­ское дно (типа В и С, по классификации А.     Гайтон и А. Л. Крёбера) [1404], причем если миски типа В с вертикальным венчиком [1405] от­носятся к более раннему времени, то кониче­ские или полусферические типа С [1406] появля­ются позже и существуют до самого конца культуры.

В последней ее стадии — Наска Y — особен­но распространяются широкие миски с выпук­лыми стенками и округлым дном [1407]. Широкие миски с таким же дном и расходящимися стен­ками имеют две разновидности, из которых миски с прямыми стенками (Е) [1408] возникают раньше, а миски, стенки которых слегка выг­нуты (D) [1409], относятся к позднему этапу куль­туры. Есть также полусферические миски ти­па А, близкие к сосудам типа С[1410].

Глубокие сосуды с прямыми или даже чуть- чуть суживающимися стенками и широко расходящимся венчиком (типы F и Н) [1411] тоже от­носятся к наиболее часто встречающимся фор­мам.

Сосуды, называемые кубками и вазами, представляют собой чрезвычайно характерные для культуры Наска формы. Однако все они возникают не сразу, а появляются и получают распространение в поздний ее период. Среди кубков встречаются сосуды с цилиндрической нижней частью и расходящимся раструбом венчиком (тип I)[1412]. Именно от них происхо­дят кубки с цилиндрической ножкой самого позднего периода — этапа Наска Y. Близки к типу I и кубки с перехватом посредине (типы J и К)[1413]. Кроме них, есть цилиндрические (ти­пы М и N)[1414], конические (тип L)[1415] и капле­видные (типы О и Р)[1416] сосуды.

Округлые горшки нескольких видов-пред­ставляют собой еще один вид посуды. У них часты широко расходящиеся венчики (типы R, S и Т)[1417]. Однако есть горшки сходной фор­мы и без венчика (тип Q)[1418].

Нередки в культуре Наска сосуды с мосто­видной ручкой (тип U)[1419], встречавшиеся еще в культуре Паракас. Форма их различна, но чаще всего они имеют колоколовидное тулово, ребром соединяющееся с более или менее вы­соким округлым дном, и два недлинных, па­раллельных или слегка расходящихся гор­лышка, одно из которых часто бывает оформ­лено в виде человеческой головы (тип V)[1420].

Последний этап культуры Наска Y связан с появлением некоторых новых форм сосудов. В первую очередь это кувшины[1421]. Наиболее ха­рактерны для того времени кувшины с округ­лым туловом и горлом, оформленным в виде человеческой головы, причем нос и рот пере­даются рельефно, а остальные черты лица на­несены краской. Иногда на верхней части со­суда краской изображены и руки. Встречаются кувшины и без подобной орнаментации. Ту­лово изредка имеет угловатую форму.

Орнаментика посуды Наска ярка и своеоб­разна. Обычная техника ее нанесения—мно­гоцветная роспись, но изредка встречаются и скульптурные приемы.

По содержанию всю керамическую роспись этой культуры можно разбить на несколько групп. Это антропоморфные изображения, ри­сунки животных, птиц, рыб и растений, фигу­ры фантастических существ и геометрические орнаменты.

Животных, птиц, рыб, растения, а иногда и вещи художники культуры Наска изображали обычно несколько геометризованными линия­ми, но в целом сугубо реалистично. Из живот­ных на сосудах чаще всего встречаются коша­чий хищник[1422] и лис[1423]. На некоторых сосудах нарисованы условно переданные зверьки с длинными хвостами, острой мордой и острыми когтями (может быть броненосцы) [1424]

Гораздо чаще на сосудах рисовали птиц. Среди них встречаются как попугаи [1425] и дру­гие сухопутные птицы [1426], так и морские, с ко­торыми хорошо были знакомы жители побе­режья[1427]. Иногда птицы входят в композицию рисунка вместе с другими фигурами[1428]. До­вольно часто они нарисованы клюющими какую-то добычу, обычно рыбу. Рыбы нередко изображаются в сети рыбака [1429]. Есть и оди­ночные рисунки рыб [1430]. На некоторых сосудах изображены зубастые касатки [1431].

Нередки также и рисунки змей как с одной головой, так и двухголовых [1432].

Важное место в керамической росписи Нас­ка занимают изображения человека. Они бы­вают двух видов. Прежде всего это личины или головы. Среди них выделяются рисунки голов-трофеев. Они обычно изображаются с закрытыми глазами и ртами и с идущей от лба пращой или шнуром, на котором, по-видимому, носили эти трофеи [1433].

Личины, изображавшие живых людей, часто встречаются на сосудах типов W и Y [1434], все ту­лово которых трактуется как голова [1435]. При этом лицо и головной убор передаются очень реалистически. Иногда, как уже говорилось, в виде головы оформлено одно горло сосуда с мостовидной ручкой.

Не менее реалистически передаются чело­веческие черты на сосудах с изображением полной фигуры. Чаще всего они бывают на сосудах с мостовидной ручкой и головкой. Те­лом служит соответственно расписанное туло­во [1436]. В некоторых случаях тело нарисовано на верхней части сосуда. Это особенно харак­терно для группы изображений рыбаков [1437]. Иногда человеческая фигура рисуется в рост на тулове сосуда, обычно входя при этом, в композицию сцены рыбной ловли[1438], охоты[1439] и, возможно, ритуального танца [1440]. Изображе­ния этого типа относятся, однако, к поздней поре культуры Наска.

Наиболее сложные мотивы орнамента — изображения фантастических существ, зани­мающих, по-видимому, очень важное место в религиозных воззрениях носителей культуры Наска. Их иконография восходит еще к изо­бражениям на тканях Паракас Некрополис и, возможно, даже к чавиноидным рисункам ран­них ступеней культуры Паракас. В наиболее реалистических вариантах эти изображения представляют собой крылатое ягуароподобное существо с характерной для культуры Наска пластинкой на лбу и с украшением-маской вокруг рта и носа. Очень часто изображается высунутый язык. В лапах трофей — отрезан­ная человеческая голова и иногда нож. Голова этого персонажа рисуется обычно en face, а ту­ловище в профиль [1441] или сверху, что, возмож­но, должно было передавать полет [1442]. Иногда туловище приобретает вид змеиного, причем обычно сохраняются передние лапы живот­ного [1443].

Эти изображения претерпевают значитель­ную трансформацию и к концу существования культуры превращаются в целые скопления завитков, лучей и крючков, которые можно по­нять, только проследив всю эволюцию обра­за[1444]. В конечном счете появляется фигура, на­поминающая цветок, когда из одного центра выходят лучи и завитки[1445]. Этот орнамент, ча­сто помещавшийся в кружке, чрезвычайно ха­рактерен для фазы Наска Y.

Различные геометрические орнаменты на ке­рамике Наска представляют собой вписанные друг в друга прямоугольники, повторяющиеся ломаные линии, дуги, круги и овалы с коль­цом из точек по окружности, ступенчатые эле­менты, чередующиеся горизонтальные линии, треугольники, кружки с точкой в центре и дру­гие мотивы[1446]. В последний период существо­вания культуры появляются новые геометри­ческие мотивы: кресты, маленькие белые точ­ки, прямоугольники с разноцветными полоса­ми и другие[1447].

Разнообразие керамической орнаментики- усиливается еще и за счет ее многоцветности. Обычно роспись наносилась на белый, крас­ный, черный, кремовый или терракотовый фон, причем в позднюю пору культуры особенно­ характерным фоном становится белый. Рос­пись включает до восьми цветов одновремен­но, однако наиболее часто встречаются четы­ре — шесть цветов на одном сосуде. Основное сочетание — это красный, белый и черный цве­та. В него по одному или группами включают­ся желтый, оранжевый, серый, коричневый и изредка фиолетовый, создавая красивые полихромные комбинации, превращающие сосу­ды Наска в украшение музейных коллекций.

Изредка на памятниках культуры Наска встречаются глиняные фигурки. Чаще всего они изображают женщин, но есть и мужские изображения. Мужские фигурки одеты в ко­роткие юбочки и пончо, на голове у них остро­конечная шапка[1448]. Женщины изображаются с непокрытой головой и гладкой прической, разделенной над лбом прямым пробором. Го­лова к вершине несколько уплощена. Волосы спускаются широкими прядями на грудь и на спину[1449]. Тело обнажено. Живот, ягодицы и ноги покрыты росписью. Среди узоров здесь геометрические мотивы и изображения сильно стилизованной личины кошачьего божества, сходные по стилю с аналогичными мотивами росписи сосудов[1450]. Фигурки обычно несколь­ко согнуты в талии. Подчеркнуто большой жи­вот позволяет предполагать, что изображались беременные женщины.

Возможно, что обнаженные женские стату­этки в древности были одеты в специальные одежды из тканей, как это видно по фигурке из частной коллекции, изданной Дж. Бер­дом[1451], хотя она по своей трактовке не очень типична.

Текстиль. На памятниках культуры Наска найдено много тканей, целых и в обрывках. Обычным материалом для их изготовления служили хлопок и шерсть, причем выделыва­лись как однородные, так и неоднородные тка­ни. Для вышивок по хлопчатобумажному ма­териалу обычно применялась шерсть, окра­шенная в яркие цвета.

Ткачи Наска владели разнообразными тех­ническими приемами для создания красивых, богато орнаментированных изделий. Наиболее популярными были простейшие полотняные переплетения, однако наряду с ними широкое распространение получает ковровая техника. Иногда нитки утка и основы переплетаются под разными углами, иногда по краю рисунка остается щель между утками различных цве­тов, а иногда употребляются другие виды ков­ровых переплетений. Особенно часто они ис­пользуются для украшения краев одежды[1452].

Изредка встречаются двойные ткани[1453], тка­ни с двумя утками, образующими двусторон­ние рисунки[1454] и односторонние ткани с вытканным узором [1455]. Широко распространены ажурные переплетения, входящие в состав ткани другого переплетения [1456]. Применялись также плетеные и вязаные изделия [1457]. Нужно сказать, что ткачи культуры Наска при изго­товлении одного куска материи пользовались обычно различной техникой тканья, что вместе с применением специальных способов; орнаментации давало большой изобразитель­ный эффект.

Чаще всего ткани украшали вышивкой и из­редка рисунками, нанесенными краской. Мо­тивы вышивок и рисунков очень напоминают сюжеты росписи сосудов. Реалистические изо­бражения птиц, рыб и растений близки к рос­писи ранней керамики Наска [1458]. Особенно час­то встречаются птицы, клюющие добычу. Име­ются и антропоморфные изображения, где иногда представлены и крылатые человече­ские фигуры [1459]. Есть также и кошачье божест­во со всеми атрибутами, знакомыми по кера­мической росписи [1460].

Особое место и в технике, и в орнаментике занимают связанные из разноцветных нитей трехмерные фигурки, украшающие края тка­ней. Обычно это изображения цветов и птиц, хотя встречаются и другие мотивы [1461]. В сход­ной технике связана и кукла из погребения в Чавинье [1462].

Пряжа, из которой делались ткани, окраши­валась во всевозможные цвета, но чаще всего в красный, оранжевый и желтый. И в готовых изделиях наиболее излюбленным был фон раз­личных оттенков от красного до коричневого в сочетании с узорами, сделанными из нитей других цветов. Количество цветов на одной ткани доходит до 12—15. Такие сочетания полихромных тканых и вышитых узоров делают ткань очень нарядной.

Богато орнаментированные материи шли на изготовление одежды и различной утвари. Наиболее часто встречаются широкие и длин­ные верхние накидки или плащи, которые тка­лись целиком или сшивались из двух полос и достигали от 1 до 2 м в длину и от 0,5 до 1,5 м в ширину. Обычно по краю накидки шла вы­тканная или вывязанная и богато украшенная широкая кайма[1463].

Другой вид одежды — пончо — представля­ет собой прямоугольный кусок ткани с про­резью для головы посредине. Сходную конст­рукцию имеют «рубашки», которые отличают­ся от пончо только тем, что у них сшивались бока. На плечах и на подоле такой рубашки часто помещалась бахрома[1464]. Частью одежды были и платки или покрывала и длинные кус­ки материи с четырьмя завязками, которые, по всей вероятности, оборачивались вокруг бе­дер и служили чем-то вроде юбки[1465].

Кроме того, среди текстильных изделий бы­ли налобные повязки, шнуры, подушечки, для деформации черепа и пращи, которые также носили на голове[1466].

Вещи из дерева. К сожалению, исследовате­лей, занимающихся культурой Наска, привле­кают обычно блестящая расписная керамика или текстильные изделия, а на орудия, быто­вые вещи и оружие внимание почти не обра­щается, и о них известно очень мало. Важным оружием служили копьеметалки длиной около 0,5 м, сделанные из дерева (обычно из паль­мы чонта) или изредка из кости. Из кости ча­ще всего делались их рукоятки. Они представ­ляли собой изогнутые под углом куски дерева или кости, которые накрепко привязывались и прилеплялись клейким веществом к древку оружия. Стоящий перпендикулярно древку конец и служил упором для ладони воина. Ча­сто эти рукоятки украшались резьбой или инкрустацией[1467].

Копьеметалка — не совсем точный термин для этого оружия. Воины Наска метали не копья, а дротики, снабженные опереньем и на­конечниками с шипами и напоминающие по виду большие стрелы. Такие дротики изобра­жаются в керамической росписи[1468].

Из дерева делались также и веретена, снаб­женные каменными или керамическими пряс­лицами. Длина их 20—30 см, толщина 1,5— 2,5 см. Пряслица надевались обычно несколь­ко ниже середины[1469]. На веретенах часто крас­ной, синей или белой краской нанесены полос­ки. Пряслица имеют усечено-коническую или овальную в сечении форму, но и для тех, и для других характерен валик вокруг отверстия с одной стороны.

Деревянными были и плоские столбики, сто­явшие в могиле над покойными.

Металл. На памятниках культуры Наска найдено небольшое количество металлических предметов. Все они — золотые украшения. Техника их изготовления та же, что и в куль­туре Паракас Некрополис: они вырезались или сворачивались из тонкого золотого листа, на котором выдавливался рисунок. Особенно интересны золотые украшения лица — маски в виде лежащего полумесяца, закрывавшего подбородок, с усами в виде лучей, расходя­щихся от крыльев носа [1470]. Встречаются также золотые диски, полые бусы [1471] и прочие мелкие предметы.

В технологии металлообработки культуры Наска есть только одно усовершенствование. Это введение пайки, следы которой найдены на четырех бусах [1472] и украшениях головы [1473].

Кроме того, в то время уже было известно литье. В погребениях Чавиньи найдено пять копьеметалок с крюками из литой меди, и на древке одной из них надеты медные кольца [1474]. Эти погребения относятся к поздней поре культуры Наска. Известен также один экземп­ляр копьеметалки из китобой кости с резным орнаментом в стиле ранней керамической рос­писи этой культуры. Крюк оружия сделан из золота, возможно литого, хотя это и не опре­делено точно[1475].

Периодизация. Вопрос о периодизации куль­туры Наска ставился многократно. То, что ма­териал этой культуры поддается расчленению, было замечено уже давно [1476]. М. Уле, который первым исследовал древности Наска, разде­лил найденную им керамику на две группы. В первую вошли сосуды с яркой полихромной росписью и строгим контуром рисунков, во вторую — керамика с меньшим разнообразием цветов и большей замысловатостью рисунков, обильно снабженных лучами и завитками. При этом Уле постулировал большую древность первой группы, считая, что развитие орнамен­тики идет по линии усложнения и стилизации рисунков.

Несколько позже Тельо, рассмотрев древно­сти Наска, пришел, совершенно независимо от Уле, к выводу о существовании тех же двух групп материала. Однако он предположил их обратный хронологический порядок. Погребе­ния с расписной керамикой первой группы он отнес к культуре «Наска», а могилы с сосуда­ми второй группы объединил под названием «Пре-Наска» [1477], которое позже изменил на «Чанка»[1478].

Изучая коллекции из раскопок Уле, храня­щиеся в Калифорнийском университете, севе­роамериканские исследователи Гайтон и Крё­бер пришли к выводу о нескольких комплек­сах материала Наска [1479]. Наиболее важные — Наска А и В — совпадают с первой и второй группой по Уле. Гайтон и Крёбер выделили, кроме того, керамику группы X, занимающую промежуточное положение между Наска А и

В.  Особая группа материала была ими объеди­нена под названием Наска Y. Основанием для ее выделения был чисто стилистический ана­лиз. Сюда вошла керамика, которую они счи­тали производной от основной керамики Нас­ка (Y1), лощеная красная посуда с геометри­ческими орнаментами (Y2) и несколько скуль­птурных сосудов (Y3).

При создании этой периодизации исследова­тели оперировали взаимовстречаемостью форм керамики и орнаментальных мотивов [1480]. Одна­ко и определение керамических форм, и выде­ление различных элементов орнамента были очень субъективны и не опирались на объек­тивные критерии. Так, например, сосуды с мос­товидной ручкой и головкой вместо одного из горлышек (тип V) практически отличаются от простого сосуда с мостовидной ручкой (тип U) только орнаментацией и не могут рассматри­ваться как самостоятельная форма. По-видимому, тесно связаны между собой формы W и Y. С большим трудом улавливаются различия, по которым выделяются типы мисок и кубков. Аналогичное положение с выделением моти­вов орнамента признал и сам Крёбер, когда в 1956 г. несколько модифицировал свою перио­дизацию [1481] .

Другой существенный недостаток системы Гайтон — Крёбера —то, что не были использо­ваны погребальные комплексы, из которых со­стояла коллекция Уле, хотя это, возможно, бы­ло связано со слабостью полевой фиксации и документации.

В работе 1956 г. Крёбер пересмотрел деле­ние керамики на типы, выработанное в 1927 г., так, что образовался ряд новых форм. Неко­торые из них он передвинул в другие группы. Но поскольку само выделение групп Наска А, X и В было связано со взаимовстречаемостью форм и элементов орнамента, то пересмотр да­же одной стороны этого соотношения нарушил всю группировку материала и потребовал ее переработки. Однако это сделано не было.

Кроме того, при изменении всей схемы была практически уничтожена группа Наска X. Ес­ли в классификации 1927 г. в эту группу был включен целый ряд форм (В, С, D, G, Р, Q, R, S, Т)[1482], то в 1956 г. большинство их отошло или к Наска А, или к Наска В[1483], так что не­посредственно с Наска X не связывалось ни одной формы. Подверглась трансформации и группа Наска Y3. Она оказалась простым сме­шением сосудов, относящихся к различным пе­риодам культуры Наска. В новую группу Y1 вошли сосуды, непосредственно связанные по орнаментике с предшествующими этапами культуры. А группа Y2 объединила сосуды, на которых заметно сильное влияние других об­ластей Перу.

Таким образом, несмотря на некоторые по­ложительные стороны[1484], работа Крёбера 1956 г. не только не исправила недостатки бо­лее ранней периодизации, но еще более ослож­нила и запутала положение, усугубив субъек­тивную сторону оценки материала. В целом эта периодизация свелась к более детальному выделению двух групп Уле в постулирован­ном им хронологическом порядке. До послед­него времени она оставалась ведущей и широ­ко использовалась перуанистами.

Хронологическую последовательность Нас­ка А и В подтвердила и работа перуанского археолога Э. Яковлева, в которой была про­анализирована иконография кошачьего боже­ства — образа, столь характерного для всей орнаментики Наска[1485]. Анализ привел автора к выводу о последовательном развитии этого мотива от изображений, выполненных в реали­стической манере и встречающихся в Наска А, к чрезвычайно условным фигуркам орнамен­тального характера, встречающихся уже в Наска В и особенно в Наска Y. Таким обра­зом, наблюдения Э. Яковлева подтвердили порядок классификации материала, данный в схеме Уле — Гайтон — Крёбера.

В 1958 г. было опубликовано изложение но­вой периодизации культуры Наска, разрабо­танной Л. Е. Даусоном. В отличие от своих предшественников этот исследователь не ог­раничился изучением одной коллекции и попы­тался охватить весь материал Наска, имею­щийся в музеях США и Перу, причем обратил особое внимание на погребальные комплексы. Это позволило ему выделить девять групп ма­териала и доказать, что почти все они явля­ются хронологическими этапами развития культуры. При этом к этапу Наска 1 он отно­сит материал Паракас Некрополис. Этапы Наска 2 и 3 совпадают с Наска А Гайтон — Крёбера. Наска 4-5 (две группы материала, существовавшие одновременно) занимают промежуточное положение. Наска 6 и 7 близки к Наска В по Гайтон — Крёберу, а Наска 8-9 сближаются с Наска Y[1486].

Но точка зрения Тельо тоже нашла своих последователей. Один из них — Л. Россельо Труэль несколько видоизменил ее и попытался связать с открытием ранних ступеней культу­ры Паракас[1487]. Основой его аргументации бы­ла близость приемов стилизации кошачьего хищника на изображениях чавиноидного ха­рактера и на рисунках Наска В и Y. Эту бли­зость автор рассматривает как доказательст­во непосредственной преемственности. При этом материал Наска А (по Гайтон — Крёберу) или Наска 1, 2 и 3 (по Даусону) выделяется в особый комплекс, сосуществовавший во вре­мени с Наска В.

К сожалению, Л. Россельо Труэль опирает­ся в своих построениях не столько на широкое изучение конкретного материала, сколько на анализ высказываний различных исследовате­лей по поводу этого материала. Он не рас­сматривает также всей суммы вопросов, кото­рые возникают, если принять предлагаемое им расположение материала во времени, в част­ности места и судьбы материала Наска А. Все это делает его концепцию неубедительной. Од­нако некоторое сходство орнаментики Наска В с рисунками ранней фазы культуры Паракас существует, и эта проблема еще ждет своего решения.

По-видимому, твердо установленным фак­том можно считать существование двух круп­ных групп материала культуры Наска. Они приблизительно соответствуют Наска А и В (по Гайтон — Крёберу), следуют друг за дру­гом во времени и генетически связаны. Каж­дая из этих больших групп может быть рас­членена на более мелкие, хронологически по­следовательные комплексы.

Наска Y, несмотря на своеобразие, включа­ется большинством исследователей в общую последовательность культуры Наска. Вряд ли можно принять точку зрения У. Д. Стронга, который рассматривает ее как самостоятель­ную культуру Уака дель Лоро[1488]. Ведь боль­шинство керамических форм и мотивов орна­мента выводится непосредственно из материа­ла Наска В [1489]. Совершенно очевидно, что в этой заключительной фазе культуры Наска присутствует очень значительный инородный элемент, происхождение которого далеко не ясно.

Культура Наска оставлена оседлым земле­дельческим населением, возделывавшим все домашние растения перуанского побережья и, кроме того, занимавшимся рыболовством. Это население генетически восходит к людям, жив­шим здесь в предшествующий период, хотя конкретная картина его генезиса еще неясна. В течение довольно длительного промежутка времени оно жило в бассейне рек Ика и Рио Гранде, создавая здесь большие поселения и воздвигая монументальные постройки типа Большого Храма в Кауачи.

Высокого уровня достигают в культуре Нас­ка ремесленные производства, особенно кера­мическое и текстильное. Однако пока нет пря­мых данных за или против предположения о выделении ремесла в особую отрасль хозяй­ства.

Имущественная и социальная дифференциа­ция зашла уже довольно далеко, как это вид­но на примере погребений в Чавинье. Кажет­ся вполне вероятным предположение Лотропа о захоронении в этой могиле важного лица с сопровождающими его слугами, что соответст­вует фазе III развития имущественной диффе­ренциации в погребениях по В. М. Массону. Но это предположение нельзя считать дока­занным из-за того, что часть камер могилы бы­ла разграблена.

Другое наблюдение говорит о возможном выделении жреческой прослойки. Среди мно­гочисленных изображений человеческих фигур и лиц на керамике Наска в нескольких слу­чаях на лице изображаются маска с усами и налобная пластина [1490]. Эти два украшения, так же как и свисающая впереди лента, оканчива­ющаяся головой кошачьего хищника, являют­ся непременными атрибутами кошачьего бо­жества в искусстве Наска. По-видимому, мож­но считать, что такие изображения передают фигуры жрецов, отправляющих культ кошачь­его божества и одетых для религиозной цере­монии, в которой они, возможно, представля­ют само это божество.

Каноническая иконография этого божества тоже говорит о высокой степени развития ре­лигии.

Исходя из всех этих косвенных данных, я считаю вполне возможным предположить, что общественное развитие у носителей культуры Наска зашло достаточно далеко. Они скорее всего стояли уже на ступени раннеклассового общества.

Пачеко

В 1927 г. X. С. Тельо провел небольшие рас­копки в Пачеко (долина р. Наска) и обнару­жил своеобразную керамику. Позже оказа­лось, что она очень близка к посуде культуры Уари. В 1930 г. в Пачеко копал Р. Л. Ольсон, но сведения об этом памятнике никогда не бы­ли опубликованы сколько-нибудь полно[1491]. Из­давались только отдельные образцы керами­ки[1492].

На памятнике были обнаружены группы не­больших подземных камер, заполненных би­той керамикой. Здесь были найдены (50—70 см в поперечнике) глубокие горшки, сосуды в ви­де лам, маленькие сосудики и обломки кера­мики, орнаментированные чаще всего изобра­жением человеческих фигур en face, с головой, окруженной расходящимися лучами, оканчи­вающимися головами пум или орлов. В широ­ко расставленных руках—оружие или жезлы, также с головками зверей или птиц на концах. Сюжеты и трактовка деталей изображений на­столько четко связывают эти сосуды с керами­кой Уари, что можно считать Пачеко непос­редственно относящимся к этой культуре.

Кроме этой посуды, в Пачеко встречается керамика Наска Y и даже сочетание на одном сосуде орнаментальных мотивов, характерных для культур горных и прибрежных районов.

Культура Ика

Эта культура была выделена М. Уле при раскопках могильников в долине р. Ика [1493]. Полученный керамический материал был опубликован А. Л. Крёбером и У. Д. Стронгом, но в дальнейшем эта культура не привлекала специального внимания исследователей до тех пор, пока калифорнийские археологи не при­ступили к хронологизации древностей этой речной долины.

Погребения. Сведения о могилах, из кото­рых происходит керамический материал куль­туры Ика, очень скудны. Уле говорит о ямах «в форме параллелепипеда», которые часто пе­рекрыты тростниковой кровлей. Перекрытие поддерживается столбами.

Уле отмечает также использование в погре­бениях квадратных и прямоугольных адобов, в отличие от полусферических адобов более ранней эпохи [1494]. В могилах помещены мумии, завернутые в ткани, перевязанные веревками так, что образуется продолговатый пакет. В более позднее время форма пакета несколько меняется.

Черепа умерших деформированы так, что затылок стал плоским, а вся голова широкой.

Керамика. В культуре Ика очень распрост­ранены округлые сосуды с нешироким горлом. На ранних этапах оно прямое [1495], оформленное зачастую в виде человеческого лица[1496]. Изредка встречается широкое горло [1497]. В дальнейшем тулово сосуда становится боль­ше, а горлышко превращается в раструб со слегка выгнутыми стенками[1498]. В прединкское время на тулове такого сосуда появляются ручки [1499].

Для раннего этапа культуры характерны глубокие и плоские миски [1500] и округлые сосу­ды со сходящимися стенками без горла [1501].

В начале среднего этапа появляются наибо­лее специфические формы посуды Ика. Это высокие горшки со скошенными внутрь стен­ками и ребром на месте перехода к округлому или острому дну [1502]. Сходный профиль имеют и широкие миски с ярко выраженным ребром [1503]. Эти две формы получили особенно ши­рокое распространение в течение среднего и позднего этапов культуры [1504]. Обычно они име­ют скошенный венчик, углом выступающий над стенкой. Венчик бывает также отогнутым.

Культура Ика

1—9 — керамика

Именно на среднем этапе появляются не­большие кувшины с высоким, идущим растру­бом горлом [1505]. В поздний период это горло очень удлиняется, придавая всему сосуду спе­цифические очертания [1506].

В это же время изготовляются своеобразные сосуды в виде лежащего на боку бочонка с горлышком раструбом и ручкой[1507]. Они тоже широко встречаются в позднее время[1508].

В поздний период культуры Ика в ее мате­риале чувствуется сильное влияние инкской посуды. Так, на округлых сосудах с горлыш­ками появляется широкая горизонтальная ручка характерного инкского типа[1509]. Некото­рые из таких сосудов принимают очертания, близкие к специфическим инкским арибаллам с их низко расположенными вертикальными ручками и заостренным дном[1510].

Орнаментика посуды Ика разнообразна. Для ранней стадии культуры характерны рас­писные, восходящие к «тиауанакоидным» изо­бражения звериной морды или птичьей голо­вы с двумя пастями или клювами, направлен­ными в разные стороны[1511]. Характерны дуги или угольники у краев сосуда, опрокинутые внутрь его[1512], и иногда точки, кружки и пря­моугольники. На одной из глубоких мисок в погребении того времени из раскопок У. Д. Стронга в Пинилье вдоль края идет обо­док, состоящий из чередующихся полос, рас­положенных «в елочку»[1513]. В орнаментике со­судов из этого погребения встречаются и сту­пенчатые фигуры[1514]. К этому периоду относят­ся и два фигурных сосуда: один — в виде пти­цы, другой — антропоморфный.

В росписи сосудов этого этапа применяется сочетание черного и белого или черного и красного цветов, нанесенных на красноватый фон глины.

На среднем этапе культуры Ика орнаменти­ка несколько меняется. Появляются крайне геометризованные изображения птиц и живот­ных[1515]. Крёбер и Стронг пытаются определить этих животных, но при крайней стилизации изображений такая попытка без исследования эволюции каждого образа не может быть ус­пешной.

Кроме сюжетных изображений, продолжа­ют существовать и геометрические орнаменты. Именно в этот период появляется характерная для культуры Ика «ковровая» орнаментация, когда весь сосуд почти сплошь покрывается многократно повторяющимися геометрически­ми узорами, напоминающими на первый взгляд богато затканный ковер[1516]. Иногда встречаются и фигурные сосуды, изображаю­щие людей и животных[1517].

В поздний период культуры Ика, совпадаю­щий, по крайней мере частично, с эпохой инк­ского господства на побережье, продолжаются традиции среднего этапа. Особенно широкое распространение получает «ковровая», или «текстильная», орнаментика[1518]. Очень часто она дополняется рядами сильно стилизован­ных изображений птиц и реже животных[1519]. Эти изображения включаются в общий рису­нок орнамента как его деталь, не имеющая самостоятельного значения. Вообще весь стиль росписи этого периода носит чисто орнамен­тальный характер.

Цветовая гамма расписных сосудов поздне­го периода в основном та же, что и в среднем.

Металл. В погребениях культуры Ика най­дено довольно много металлических изделий. Из могил, в которых они встречены, три со­держали от 30 до 50 предметов, сделанных из металла. При этом к раннему периоду культуры относится только один обломок мед­ного украшения.

Подавляющее большинство металлических вещей — посуда и украшения. Единственное орудие — медный клиновидный (?) топор — было найдено в могиле, относящейся к концу среднего периода [1520]. В трех случаях найдены медные навершия булавы с выступающими полукружными лопастями [1521]. Деревянные руч­ки булав имели металлическую обкладку. Бы­ли ли они оружием или только символом вла­сти, неясно.

Парадная металлическая посуда широко распространяется в поздний период культуры Ика. Наиболее характерны высокие (до 20 см) трубообразные кубки из серебра или реже из золота, с личиной. Черты лица переданы вы­давливанием [1522]. Кроме них, встречаются и простые серебряные кубки с различными ор­наментами[1523]. Они почти цилиндрические, с не­сколько отогнутым венчиком. Часты неболь­шие блюда или миски из того же металла, диа­метром от 10 до 23 см при высоте от 7 до 8 см, с плоским дном, немного наклоненными внутрь стенками и слегка отогнутым венчи­ком[1524]. На дне блюд обычно выдавлены гео­метрические узоры или зооморфные изобра­жения.

Все же чаще всего из металла делались ук­рашения. Они широко применялись во все пе­риоды существования культуры. Среди них — маски-пластины с выдавленными чертами ли­ца и отверстиями для привязывания [1525], очень широкие браслеты из золота и серебра с вы­давленными узорами [1526] и налобные повяз­ки [1527]. И в средний, и в поздний периоды встре­чаются украшения, продевавшиеся в уши[1528], и подвески листовидной формы с отверстием в остром конце и выдавленным изображением (обычно птицы) [1529]. В могиле среднего периода найдены золотые бусы. Одна из обычных на­ходок — маленькие щипчики-пинцеты различ­ной формы[1530]. Среди них есть пинцеты с фи­гурными лапками[1531].

Кроме перечисленных металлических пред­метов, встречаются диски, кольца, различные пластины и, особенно в поздний период, обкладки. Среди них особенно выделяются се­ребряные обкладки деревянных орудий в форме широкого весла или удлиненной лопа­ты[1532]. Обкладка закрывает верхнюю часть орудия, всю рукоятку, на вершине которой прикреплена литая серебряная фигурка пти­цы.

Металлические изделия среднего периода делались обычно из сплава золота, серебра и меди. Они встречаются в различных компози­циях. Наиболее характерен сплав с таким со­отношением: Аu—50%, Ag—40%, Сu — 10%[1533], почти не отличающийся цветом от чи­стого золота. Иногда употреблялось почти чи­стое серебро с минимальным количеством зо­лота и меди, но в трех случаях количество ме­ди очень велико. В медных по преимуществу изделиях тоже встречаются добавки серебра и золота.

В металле позднего периода преобладает сплав серебра с медью, причем содержание меди обычно не превышает 15%. В начале этого периода продолжает употребляться и «плав Au — Ag — Сu, с преобладанием золота (около 70%), значительной долей серебра (бо­лее 20%) и минимальным количеством меди (менее 10%).

К этому же периоду относится и единствен­ная находка бронзы (Cu—Sn), из которой было сделано навершие булавы.

Техника изготовления металлических изде­лий не претерпела существенных изменений в течение существования культуры Ика. Из лис­тового металла, полученного путем расплющи­вания слитков, вырезались пластины нуж­ной формы, украшавшиеся путем выдавлива­ния. Уже была известна пайка, но она приме­нялась не очень широко. Крупные металличе­ские предметы (кубки, блюда и т. п.) подвер­гались добавочной термической обработке. В самом конце культуры Ика встречаются ред­кие литые изделия. Единственное исключе­ние — медный топор из могилы среднего пе­риода.

Периодизация. Памятники культуры Ика занимали ту же самую территорию, что и памятники Наска, располагаясь в удалении на несколько десятков километров от берега оке­ана, в глубине речных долин.

Материал этой культуры Уле разделил на три группы, имеющие явную генетическую связь между собой [1534]. Анализ его коллекций, проведенный Крёбером и Стронгом, в целом подтвердил классификацию Уле [1535]. Выделение этапов проводилось только на основе анализа керамических стилей без учета погребальных комплексов, поскольку полевая документация Уле была далеко не точна.

В дальнейшем периодизация культуры Ика была детализирована Роу и его коллегами [1536].

Опубликованные материалы не дают полной картины культуры Ика. Слабая изученность не позволяет также делать каких-либо выво­дов об уровне хозяйственного и общественно­го развития населения, оставившего эту свое­образную культуру.

Хронология

Распределение древностей Юга перуанского побережья во времени базируется прежде все­го на стратиграфических наблюдениях. Слои с чавиноидной керамикой на ряде памятников у полуострова Паракас перекрыты слоями с материалом Диско Верде, выше которого на одноименном памятнике залегает керамика культуры Паракас, а затем Паракас Некро­полис и Наска.

Наблюдения на поселении Кауачи [1537] позво­лили связать в одну стратиграфическую цепоч­ку культуры Паракас и Наска. Находка в не­которых слоях керамики, сходной с керамикой Паракас Некрополис, позволяет определить и хронологическое положение этого могильника, который, по всей вероятности, был одновреме­нен с первыми этапами культуры Наска. Это совпадает и с точкой зрения Л. Е. Доусона на этот могильник как на памятник самой ран­ней фазы культуры Наска.

Концу этой культуры одновременна культу­ра Каньете, поскольку в ее материале есть не­которые черты, связывающие ее с фазой Наска Y. Эта дата подтверждается стратиграфи­ческими данными, полученными на памятни­ках долины р. Омас, в 50 км к северу от р. Каньете. Здесь керамика со следами влия­ния Наска залегает под керамикой культуры Каньете[1538].

Относительная хронология памятников, сле­дующих за культурой Наска, менее определен­на. Для этого периода, к сожалению, почти нет стратиграфических наблюдений, и все вы­воды делаются на основе стилистического ана­лиза керамики.

Наиболее четко определено положение са­мых поздних культур: Чинча II и поздняя Ика. Они оставлены людьми, жившими на Южном побережье Перу во времена инкского господ­ства и Конкисты. Генетически предшествовав­шие им средний этап культуры Ика и Чинча I, по-видимому, относятся ко времени перед инк­ским завоеванием.

Хотя культуры Южного берега развивались более изолированно, чем в других районах, но и сюда проникло влияние культуры Чавин. Оно наложило свой отпечаток на ранние эта­пы культуры Паракас. Об этом писали Тельо, Крёбер и другие исследователи[1539]. В орнамен­тике посуды, например, встречаются геометризованные морды кошачьего хищника в типич­ной для культуры Чавин трактовке[1540].

Материал поселения Серрильос связан не­посредственно с чавиноидными поселениями Центрального берега Перу, где была встрече­на керамика ранней фазы культуры Пара­кас[1541].

Вопрос о положении керамики Диско Верде между чавиноидными памятниками и культу­рой Паракас остается нерешенным.

В керамике раннего и начала среднего пе­риодов культуры Ика прослеживаются черты, связанные с «тиауанакоидным» влиянием. В опубликованном полностью погребальном комплексе этой культуры[1542], относящемся к раннему этапу, встречена миска с изображе­нием, непосредственно напоминающим рисун­ки на посуде культуры Уари[1543].

«Тиауанакоидные» элементы встречаются и в керамике культуры Каньете. Прежде всего это чаша с расходящимися, слегка выгнутыми стенками типа тиауанакской [1544]. Очень инте­ресно также и появление на сосуде культуры Каньете орнаментального пояска с разноцвет­ными полосками «в елочку» [1545]. Такой орна­мент встречается на керамике Аякучо и Акучимай на городище Уари и в «тиауанакоидных» древностях Центрального берега. В куль­туре Каньете этот орнамент связан обычно с сосудами с мостовидной ручкой. Орнамент в виде лежащей буквы S тоже встречается на керамике Уари.

К этому же времени принадлежит и Пачеко, материал которого непосредственно относится к культуре Уари.

Хорошая сохранность органических остат­ков на Юге перуанского побережья позволя­ет широко применять датирование по Сu.

Сейчас уже получены даты от образов из раннекерамических, дочавиноидных могильни­ков: GX-185 3890 ±90 (1940 ±90 г. до н.э.); GX-186 3820±85 (1870+85 г. до н. э.)[1546]; UCLA-969 3050±80 (1100+80 г. до н. э.) [1547].

Ф. Энгель сообщает без ссылки на лабо­раторию, производившую анализ, две даты для поздних слоев чавиноидных поселений — 755 ±60 г. до н. э. и 660 ±60 г. до н. э.[1548] — и дату для керамики Диско Верде — 740 г. до н. э.[1549]

К ранним фазам культуры Паракас относят­ся три даты, полученные из различных слоев поселения Серрильос: Р-516 2408±214 (458± ±214 г. до н.э.); Р-517 2302 ± 125 (352± 125 г. до н. э.); Р-518 2195+64 (245+64 г. до н. э.) [1550].

Следующая серия дат получена в основном на материалах, относящихся к самой поздней поре существования культуры: W-422 2080± +160 (130±160 г. до н. э.) [1551]; L-268B 1840± ±80 (110±80 г. н. э.) [1552] — эти две даты полу­чены от одного образца угля, взятого из самых глубоких слоев памятника, но они слишком сильно отличаются друг от друга, чтобы им можно было доверять; L-335D 1940 ± 100 (10+ + 100 г. н. э.); L-335C 1840± 100 (110+100 г. н. 3.)[1553]; Gro-618 1765+155 (185± 155 г. н.э.) [1554];

L-268A 1710+80 (240 ±80 г. н. э.) [1555]; UCLA-970 1590±80 (360±80 г. н. э.)[1556].

Измерениям подвергались два образца из могильника Паракас Некрополис. Полученные даты очень противоречивы. Так, для куска текстиля, снятого с мумии 49, получены две даты: С-271 2336+300 (386±300 г. до н. э.) и 2190±350 (240±350 г. до н. э.)[1557]; L-311 2050± 100 (100± 100 г. до н. э.)[1558].

Остальные даты получены по куску ткани с мумии 114: L-115 1750+90 (200±90 г. н. э.) и 1700±200 (250±200г. н. э.)[1559]; L-115 1850±250 (100+250 г. н. э.) и 1150 ± 200 (400± ±200 г. н. э.)[1560].

Таким образом, мумию 49 можно отнести к промежутку между IV и I вв. до я. э., а мумию 114 — между I и IV вв. н. э. Конечно, такое расхождение во времени двух погребений од­ного могильника в принципе возможно, но разноречивость, дат, полученных по одним и тем же образцам, не позволяет относиться с полным доверием к этим датировкам.

Ко времени Паракас Некрополис должны относиться и образцы, ассоциирующиеся с ма­териалом Прото-Наска (по У. Д. Стронгу) и Наска 1 (по Л. Е. Даусону): 1-1340 2360± ±215 (410±215 г. до н. э.)[1561]; UCLA-971 1790±80 (160±80 г. н. э.)[1562]; L-268D 1630+ ±80 (320+80 г. н. э.); L-268C 1460±80 (490±80 г. н. э.)[1563].

Для самой культуры Наска имеется доволь­но большая группа дат, чаще всего по образ­цам из погребений. Они более или менее четко распределены по этапам развития культуры, что позволяет датировать эти этапы.

Для Наска А получены следующие даты: С-521 2211+200 (261 ±200 г. до н. э.)[1564]; Р-515 2014±62 (64±62 г. до н. э.); Р-513 1968+62 (18±62 г. до н. э.) [1565]; 1-957 1695+130 (255± ±130 г. н. э.) [1566]; L-335G 1620± 100 (330+ ±100 г. н. э.)[1567]; L-268H 1430+80 (520± ±80 г. н. э.)[1568] и С-460 1314+250 (636± ±250 г. н. э.) [1569].

В этот же промежуток времени попадает еще одна дата, полученная по образцам, не имеющим четкого культурного определения: С-658 1678±200 (271+200 г. н. э.) [1570].

Для Наска В известны две даты: L-335E 1430±90(520+90 г. н. э.) [1571] и Y-126 1320± ±60 (630+60 г. н. э.) [1572].

Для Наска Y количество дат несколько больше: Р-511 1345+118 (605± 118 г. н. э.)[1573]; L-335F 1200±90 (750 ±90 г. н. э.) [1574]; L-268G 1200±80 (750+80 г. н. э.); L-268F 970±70 (980±70 г. н. э.); L-268E 900±70 (1050+ ±70 г. н. э.)[1575]; UCLA-972 880+80 (1070± ±80 г. н. э.) [1576].

Единственная дата для культуры Ика оп­ределена по образцу из погребения раннего периода: Р-512 1058±52 (892±52 г. н. э.)[1577].

Хотя эта дата и совпадает с отрезком вре­мени, определенным для Наска, она относится к его концу. Такое положение не нарушает общую картину. Вполне вероятно, что в буду­щем, если удастся определить большое коли­чество дат для культуры Ика, она займет свое место в этой серии.

Итак, расположение абсолютных дат по С14 для древностей Южного берега Перу нигде не вступает в серьезное противоречие с относи­тельной хронологией. Предчавиноидные па­мятники с керамикой здесь, так же, как и в других районах, относятся ко II тысячелетию до н. э., а даты чавиноидных, хотя, вероятно, и завышенные чуть-чуть, не выходят за верх­нюю границу распространения подобных древ­ностей на Северном и Центральном побе­режье.

Вполне соответствуют стратиграфическим наблюдениям и даты для культуры Паракас.

Самые ранние ее этапы вполне можно отнести к V—III вв. до н. э., а самые поздние — к I—III вв. н. э.

Некоторая неясность остается с вопросом о начале культуры Наска. Даже если отбросить сомнительные даты (С-521 и С-460), нижняя ее граница остается недостаточно определен­ной, так как Р-515 и Р-513 довольно сильно оторваны от основной серии. Однако можно уверенно предполагать, что эта культура поя­вилась не раньше I в. н. э. В этом случае ос­тается спорным вопрос о ее синхронности с концом культуры Паракас. Судя по страти­графии, Наска должна была следовать за ней. Поэтому я полагаю, что до получения дополнительных данных правильно будет про­вести рубеж между этими культурами где-то во II в. н. э., хотя это и несколько противоре­чит радиокарбонным датам.

Границы существования могильника Пара­кас Некрополис и синхронных ему памятни­ков неправдоподобно растянуты. Они уклады­ваются между VIII в. до н. э. и VI в. н. э. Средняя дата, однако, оказывается где-то в начале нашей эры, что не вступает в серьез­ное противоречие с относительной хроноло­гией. Однако получение точных временных границ существования этих памятников — де­ло будущего.

Наска А существовала примерно до сере­дины I тысячелетия (II—V вв. н. э.). В третьей его четверти она сменилась фазой Наска В. Серия дат для последней фазы куль­туры — Наска Y — уверенно относит ее к кон­цу этого тысячелетия и рубежу следующего, что вполне согласуется с датой позднего эта­па культуры Лима на Центральном побе­режье.

---

F. Engel, 1963b, стр. 13.

[1306] F. Engel, 1960, табл. I; Он же, 1963b, стр. 13.

[1307] D. Т. Wallace, 1962, стр. 305, рис. 2.

[1308] Там же, стр. 306.

[1309] W. D. Strong, 1957, рис. 5, А.

[1310] Там же, стр. 13.

[1311] J. С. Тello, 1929, рис. 78.

[1312] Е. Yácovleff у о., 1932, рис. 3, 7, 14.

[1313] W. D. Strong, 1957, стр. 11. Существует мнение, что различия в конструкции могил этих двух типов свя­заны с разной глубиной залегания твердых пород (Е. Yácovleff у о., 1932, стр. 47). Однако столь же возможно, что это различие имеет хронологическое значение.

[1314] W. D. Strong, 1957, стр. 16.

[1315] Е. Yácovleff у о., 1932, рис. 14; W. D. Strong, 1957, стр. 11.

[1316] W. D. Strong, 1957, рис. З, Н.

[1317] Е. Yácovleff у о., 1932, стр. 35, рис. 9.

[1318] J. С. Tello, 1929, рис. 99—101.

[1319] Там же, рис. 102; 103.

[1320] Е. Yácovleff у о., 1932, стр. 39—46; рис. 14.

[1321] J. С. Tello, 1928, стр. 681; Он же, 1929, стр. 125, 126.

[1322] D. Т. Wallace, 1962, рис. 3, В1—В4; A. L. Kroeber, 1944, табл. 13, В; 15, А, Н, I.

[1323] D. Т. Wallace, 1962, рис. 3, 01.

[1324] Там же, рис. 3, SI, S2; A. L. Kroeber, 1944., табл. 13, Е; A. R. Sawyer, 1961, рис. 4, а—с.

[1325] D. Т. Wallace, 1962, рис. 3, В5, В8 — BIO; A. L. Kroeber. 1944, табл. 14, D; 15, В—D; 16, Е—К; Он же, 1953.

[1326] D.T. Wallace, 1962 рис.. 3, В6, В7; A. L. Kroeber,.

табл. 29, е; 30, а.

[1327] D. Т. Wallace, 1962, рис. 3, 02\ A. L. Kroeber, 1953. табл. 29, а, Ь; 30, 6.

[1328] D. Т. Wallace, 1962, рис. 3, S3, S4; A. L. Kroeber, 1944. табл. 14, А; Он же, 1953, табл. 27, а, b.

[1329] D. Т. Wallace, 1962, рис. 3, S5; W. D. Strong, 1957, рис. 7, D.

A. L. Kroeber, 1944, табл. 14, Н; 16, D; Он же, 1953, табл. 28, b; W. D. Strong, 1957, рис. 7, Е—G.

[1331] A. L. Kroeber, 1944, табл. 13, D; 14, С, G; Он же, 1953, табл. 28, а.

[1332] D. Т. Wallace, 1962, рис. 3, 03, 05; A. L. Kroeber, 1953, табл. 30, h.

[1333] D. Т. Wallace, 1962, рис. 3, 12; A. L. Kroeber, 1953, табл. 30, g.

[1334] D. Т. Wallace, 1962, рис. З, 11; A. L. Kroeber, 1944, табл. 14, Е; 15, F, G; Он же, 1953, табл. 28, с, d; W. С. Bennett, 1946, табл. 20, е.

[1335] A. L. Kroeber, 1944, табл. 16, А, С; W. D Strong 1957, рис. 3, I, I.

[1336] A. L. Kroeber, 1944, табл. 13, F. G.

^м0 Там Ж'5, табл. 13, С, Е; Н. Ubbelohbe-Doering, 1954 табл. 160; A. R. Sawyer, 1961, рис. 4, а.

[1338] D. Т. Wallace, 1962, рис. 4; A. R. Sawyer, 1961 рис. 6, а—е; L. Roselló Truel, 1960, табл. II, VI, а, Ь.

[1339] A. L. Kroeber, 1944, табл. 13, F, 15, A; A. R. Sawuer, 1961, рис. 8; 9; 10.

D.T. Wallace, 1962, рис. 3; A. R. Sawyer, 1961, рис. 4, b, i—о; I. С. Tello, 1929, рис. 81; W. С. Ben­nett, 1946, табл. 20, d; 21, d.

[1341] J. С. Tello, 1929, рис. 82; A. L. Kroeber, 1953, табл. 27.

[1342] A. L. Kroeber, 1953, табл. 28, a; W. С. Bennett, 1946, табл. 20, с.

[1343] Н. Ubbelohde-Doerlng, 1954, табл. 161; W. С. Bennett, 1954, рис. 34; I. С. Tello, 1929, рис. 80; A. L. Kroeber, 1944, табл. 13, А; 14, В; W. D. Strong, 1957, рис. 3, I, I.

[1344] D. Т. Wallace, 1962, стр. 312.

[1345] W. С. Bennett, 1954, рис. 36; 37; I. С. Tello, 1929, рис. 79.

[1346] Е. Yácovleff у о., 1932, рис. 20.

[1347] Л. О’Нил приводит для этой культуры следующее соотношение: хлопковые ткани — 81%, шерстяные — 8%, ткани из смешанных нитей'—7%, ткани из про­чих типов волокон — 4% (L. М. O’Neale, 1942, стр. 151).

[1348] L. М. O’Neale, 1942, стр. 151.

[1349] Там же, рис. 4.

[1350] Там же, рис. 2.

[1351] Там же, рис. 5, 6.

[1352] Е. Yácovleff у о., 1932, рис. 22.

[1353] L. М. O’Neale, 1942, рис. 8.

[1354] Там же, рис. 9; 11.

[1355] Там же, рис. 2; 6; табл. 2.

[1356] Там же, табл. 1.

[1357] Е. Yácovleff у о., 1932, рис. 23.

[1358] Там же, рис. 15.

[1359] Там же, рис. 25.

[1360] J. С. Tello, 1928, стр. 688; Он же, 1929, стр. 146—149.

[1361] Е. Yácovleff у о., 1932, рис. 20.

[1362] Там же, рис. 31.

[1363] Там же, стр. 59.

[1364] W. D. Strong, 1957.

[1365] D. Т. Wallace, 1962.

[1366] D. Metizel, J. Н. Rowe and L. E. Dawson, 1964.

[1367] W. D. Strong, 1957, стр. 18.

[1368] См.: J. Н. Rowe, 1956, стр. 147.

[1369] Однако настоящей публикации с описанием отдель­ных погребальных комплексов X. С. Тельо так и не дал.

[1370] J. С. Tello, 1929, рис. 84.

[1371] Там же, табл. VI.

[1372] J. С. Tello, 1928, стр. 684; Он же, 1929, стр. 129.

[1373] J. С. Tello, 1929, рис. 87—96.

[1374] A. L. Kroeber, 1953, табл. 31, а; 32, а,Ь.

[1375] Там же, табл. 31, d; J. С. Tello, 1929, рис. 98.

[1376] A. L. Kroeber, 1953, табл. 31, с.

[1377] Там же, табл. 31, Ь.

[1378] Там же, табл. 32, f.

[1379] Там же, табл. 32, с, d.

[1380] Там же, табл. 32. е.

[1381] L. М. O’Neale, 1942, стр. 152, 153.

[1382] Н. Ubbelohde-Doering, 1954, табл. 148; 151; 154 и др.; J. В. Bird and L. Bellinger, 1954, табл. IV; IX; X; XVI; XCV и др.; W. С. Bennett, 1946, табл. 22, вверху.

[1383] W.C. Bennett, 1954, рис. 58; 60; J. В. Bird and L. Bel­linger, 1954, табл. LXXIX, IXXXIV.

[1384] J. B. Bird and L. Bellinger, 1954, табл. CVI—CIX.

[1385] W. C. Bennett, 1946, табл. 19, вверху.

[1386] W. С. Root, 1949, стр. 12, 13.

[1387] J. С. Tello, 1928, стр. 685; Он же, 1929, стр. 142.

[1388] J. С. Tello, 1929, рис. 97.

[1389] W.D. strong, 1957, рис. 5, Е, F.

[1390] Там же, рис. 5, G.

[1391] Там же, стр. 32.

[1392] A. L. Kroeber, 1944, табл. 9; 10.

[1393] Там же, рис. 4.

[1394] W. D. Strong, 1957, рис. 15, А, В; 16.

[1395] Там же, стр. 36.

[1396] W. D. Strong, 1957, рис. 13, А, В; Н. Ubbetohde-Doering, 1958, рис. 14.

[1397] Н. Ubbelohde-Doering, 1958, рис. 3.

[1398] W. D. Strong, 1957, стр. 32.

[1399] S.K. Lothrop and J. Mahler, 1957b, стр. 4, рис. 1.

[1400] Там же, табл. 1, вверху слева и внизу.

[1401] Там же, стр. 4.

[1402] Там же, стр. 6.

[1403] Там же, стр. 44.

[1404] А. Н. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, рис. 2.

[1405] Там же, табл. 5, D; A. L. Kroeber, 1956, табл. 37, а, b.

[1406] А. Н. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 4, А, В; 21, С.

[1407] Там же, табл. 15, Е.

[1408] A. L. Kroeber, 1956, табл. 37, f—h.

[1409] Там же, табл. 37, с—е.

[1410] А. Н. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 3, G, Н; 21, D; A. L. Kroeber, 1956, табл. 36.

А. Н. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 3, А—F; A.L. Kroeber, 1956, табл. 41—45; 46, а—f.

[1412] A. L. Kroeber, 1956, табл. 40, а.

[1413] А. Н. Gayton and A. I. Kroeber, 1927, табл. 9, Е, G, I; 10, D; A. L. Kroeber, 1956, табл. 39, а—d.

[1414] А. Н. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 9, F; 10, B,С, E—I; 11; A. L. Kroeber, 1956, табл. 40, b—f.

[1415] A. L. Kroeber, 1956, табл. 39, e—f.

[1416] А. Н. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 5, А, В; 10, A; A. L. Kroeber, 1956, табл. 34, а.

[1417] А. Н. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 4, С—F; 6; 21, A; A. L. Kroeber, 1956, табл. 34, е, f; 38, h.

[1418] А. Н. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 5, Е, F.

[1419] Там же, табл. 1; 2, А—Е; 21, Е; A. L. Kroeber, 1956, табл. 34, с; 35, b.

[1420] А. Н. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 8, D—F; 9. J; 21, F; A. L. Kroeber, 1956, табл. 34, d.

[1421] W.D. Strong, 1957, рис. 15, D—G; А. Н. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 12; 17, Е; Н. Ubbelohde-Doering, 1958, рис. 15, вверху.

[1422] A. R. Sawyer, 1961, рис. 7.

[1423] М. Schmidt, 1929, стр. 334, слева; A. R. Sawyer, 1961, рис. 9, е—/.

[1424] М. Schmidt, 1929, стр. 335, справа; A. L. Kroeber,

табл. 31, е; 41, d.

[1425] М. Schmidt, 1929, стр. 327, вверху; 347.

[1426] Там же, стр. 331; 333; 337, внизу; Н. Ubbelohde-Doering, 1954, табл. 135, вверху; A. L. Kroeber, 1956, табл. 31, а; 33, с; 37, d, g, h.

[1427] М. Schmidt, 1929, стр. 332 и, возможно, 334, внизу справа; A. L. Kroeber, 1956, табл. 31, d; 32, b; 34, с.

[1428] М. Schmidt, 1929, стр. 346; A. L. Kroeber, 1956, табл. 44, а.

[1429] М. Schmidt, 1929, стр. 327, внизу слева; W. С. Bennett,

рис. 66; /. В. Bird, 1962, рис. 37; 38.

[1430] М. Schmidt, 1929, стр. 335, слева; 336, внизу справа; A. L. Kroeber, 1956, табл. 32, d; 35, с; 36, е, f; J. В. Bird, 1962, рис. 34, D.

[1431] A. R. Sawyer, 1961, рис. 12, с—/.

[1432] A. L. Kroeber, 1956, табл. 43, с—f.

[1433] М. Schmidt, 1929, стр. 339, внизу справа; W. С. Ben­nett, 1954, рис. 62; 67; A. L. Kroeber, 1956, табл. 31, f; 38, h; 39, е; 40, а; 41, с; 45, f.

[1434] А. Гайтон и А. Л. Крёбер выделяют ряд сосудов в отдельные типы (V и Y), хотя на самом деле они являются лишь специфически орнаментированными вариантами обычных типов.

[1435] М. Schmidt, 1929, табл. V, стр. 339, вверху; А. Н. Gay­ton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 7; 8, С; 20, С; Н. Ubbelohde-Doering, 1954, табл. 140.

[1436] М. Schmidt, 1929, стр. 327, внизу справа; 328; 329; W. С. Bennett, 1954, рис. 64.

[1437] М. Schmidt, 1929, стр. 327, внизу слева; I. В. Bird,1962, рис. 37; 38.

[1438] W. С. Bennett, 1954, рис. 66.

[1439] М. Schmidt, 1929, стр. 340, справа; 346.

[1440] A. L. Kroeber, 1956, табл. 41, е.

[1441] М. Schmidt, 1929, стр. 342, слева; 343, справа; 344; Н. Ubbelohde-Doering, 1954, табл. 135, внизу; A. L. Kroeber, 1956, табл. 35, а; 42, c—f; 43, а, b.

М. Schmidt, 1929, стр. 338, вверху справа; A. L. Kroe­ber, 1956, табл. 42, a; A. R. Sawyer, 1961, рис. 11.

М. Schmidt, 1929, стр. 343, слева; A. L. Kroeber, 1956, табл. 31, с.

[1444] М. Schmidt, 1929, стр. 341, слева; 347; 348, слева; Н. Ubbelohde-Doering, 1954, табл. 136; 141, слева;. W. С. Bennett, 1954, рис. 68; A. L. Kroeber, 1956; табл. 38, f; 39, d; 40, f.

[1445] W. D. Strong, 1957, рис. 15, /; 17, А, В; A. H. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 12, С—E; 15, С, E; 16, С, D.

[1446] M. Schmidt, 1929, стр. 326; 347; W. C. Bennett, 1954, рис. 63; A. L. Kroeber, 1956, табл. 32, с, e—g\ 33, a, d—f;: 35, d—f; 37, a, b, e; 38, a—e; 39, b; 45, b, g, ft; 46, a—e.

[1447] A. H. Gayton and A. L. Kroeber, 1927, табл. 12, В; 14, D—F; 16, A, C, D, F.

[1448] S. К. Lothrop and I. Mahler, 1957b, табл. IX, b.

[1449] Там же, табл. VIII; IX, а, с, d; J. В. Bird, 1962, рис. 51, D.

[1450] S. К. Lothrop and J. Mahler, 1957b, табл. IX, d.

[1451] J. B. Bird, 1962, рис. 51, С.

[1452] L. M. O’Neale, 1937, табл. XXXVIII, b, d; XLVII, d.

[1453] Там же, табл. XLII, a.

[1454] Там же, табл. XLIII, b; XLI, b.

[1455] Там же, табл. XL, d, е; XLIII, a, с—e; XLIV, a, b; XLVI, a—f; XLVII.

[1456] Там же, табл. XLI, a, с.

[1457] Там же, табл. LUI; LIV.

[1458] Н. Ubbelohde-Doering, 1954, табл. 144; L. М. O’Neale,. 1937, стр. 135; J. В. Bird and L. Bellinger, 1954,. табл. CXV; I. B. Bird, 1961, рис. 3; 4.

[1459] W. C. Bennett, 1954, рис. 70; L. M. O’Neale, 1937, табл. LVIII; J. B. Bird, 1961, рис. 5, 46—52.

[1460] J. B. Bird, 1961, рис. 5, 53—58; 6, 59, 61—65.

[1461] L. M. O’Neale, 1937, табл. LXII, a, b, e; J. B. Bird' and L. Bellinger, 1954, табл. CX—CXIV; CXVI.

[1462] S. K. Lothrop and J. Mahler, 1957b, табл. XVIII, с. d..

[1463] Н. Ubbelohde-Doering, 1954, табл. 143.

[1464] L. М. O’Neale, 1937, табл. XXXIV, с. d; Н. Ubbelohde- Doering, 1954, табл. 142; W. С. Bennett, 1954, рис. 71; J.В. Bird, 1962, рис. 25.

[1465] L. М. O’Neale, 1937, табл. XXXIV, а.

[1466] Там же, табл. XLVIII, а.

[1467] S. К. Lothrop and D. Mahler, 1957b, табл. XX.

[1468] Там же, табл. XIX, f.

[1469] Там же, табл. XV, с, d; XVIII, а, b.

[1470] W. С. Bennett, 1954, рис. 139; /. В. Bird, 1962, рис. 23, справа.

[1471] W. С. Root, 1949, рис. 9, а.

[1472] Там же, стр. 14.

[1473] S. К. Lothrop, 1937, стр. 308.

[1474] S. К. Lothrop and J. Mahler, 1957b, табл. XIX, d, e.

[1475] S. K. Lothrop, 1937, стр. 315.

[1476] M. Uhle, 1914.

[1477] J. С. Tello, 1917, стр. 286—291.

[1478] J. С. Tello 1942.

A. Н. Gayton and A. L. Kroeber, 1927.

[1480] Там же, табл. 1 (вклейка).

[1481] A. L. Kroeber, 1956, стр. 328, 329.

[1482] А. Н. Gayton and. A. L. Kroeber, 1927, рис. 2.

[1483] A. L. Kroeber, 1956, стр. 377—381.

[1484] В частности, разбор материала из Окукахе, не вклю­ченного в работу 1927 г.

[1485] Е. Yácovleff, 1932.

[1486] J. Н. Rowe, 1956, стр. 146, 147; Он же, 1960b, стр. 38—41. Эти статьи информируют только о результатах работы Л. Е. Даусона. Монографически, с изложени­ем аргументации, она не опубликована.

[1487] L. Rossetó Truel, 1960.

[1488] W. D. Strong, 1957, стр. 36, 40, 41.

[1489] A. L. Kroeber, 1956, стр. 373—375; D. Menzel, 1964, стр. 28—30.

М. Schmidt, 1929, стр. 329; 5. К. Lothrop and J. Mahler, 1957b, табл.X,c.

[1491] J. С. Теllо, 1942; A. L. Kroeber, 1944, стр. 28, 29; D. Menzel, 1964, стр. 23—26.

[1492] Например, J. Muelle у С. Blas, 1938, табл. 31, В; 33: W. С. Bennett, 1946, рис. 13.

[1493] М. Uhle, 1924а.

[1494] Там же, стр. 130.

[1495] A. L. Kroeber and W. D. Strong, 1924b, табл. 30, с, n—p.

[1496]  Там же, табл. 30, d, q.

[1497] Там же, табл. 30, j.

[1498] Там же, табл. 31, d, f, g; 32, а, е, f; 33, g; 34, a, b. d; 36, с.

[1499] Там же, табл. 34, с; 38, 6.

[1500] Там же, табл. 30, a, b, е, f и g, h, I, m; 31, с.

[1501] Там же, табл. 30, i, k.

[1502] Там же, табл. 31, а.

[1503] A. L. Kroeber and W. D. Strong, 1924b, табл. 31, b.

[1504] Там же, табл. 32, с, d; 33, а; 35, с—е, g, о, q; 36, h, і и табл. 32, g—/; 33, с; 35, f, т, п.

[1505] Там же, табл. 32, Ь, 35, г, s.

[1506] Там же, табл. 36, т—о.

^8,0 Там же, табл. 33, е.

[1508] Там же, табл. 38, d—f.

[1509] Там же, табл. 38, а, с, и, может быть, b.

[1510] Там же, табл. 35, h.

[1511] Там же, рис. 6; 9; 10; табл. 30, d, k; W. D. Strong, 1957, рис. 18, I.

[1512] A. L. Kroeber and W. D. Strong, 1924b, рис. 11; табл. 30, g, h, l, m.

[1513] W.D. Strong, 1957, рис. 18, L.

[1514] Там же, рис. 18, С. М.

[1515] A. L. Kroeber, and W. D. Strong, 1924b, рис. 12—16; M. Schmidt, 1929, стр. 310; 316, внизу; 319, вверху справа; 324, справа.

[1516] A. L. Kroeber and W. D. Strong, 1924b, табл. 31, e; 32; 33, a, c, g; 35, с—e, m, n, q.

[1517] Там же, табл. 33, b, d, f.

[1518] Там же, табл. 36, d, g—I, о—r; 37, a; M. Schmidt, 1929, стр. 304; 306; 322, слева вверху; 323; табл. IV, вверху.

[1519] М. Schmidt, 1929, стр. 308; 309; 311—313; 314, вверху справа; 315, внизу слева; 316, вверху слева; 319, ввер­ху слева; табл. IV, внизу.

[1520] W. С. Root, 1949, рис. 10, b.

[1521] Там же, рис. 15, g.

[1522] Там же, рис. 12, с, d; 13, с—е; 14, d; 15, a, d; 16, а.

[1523] Там же, рис. 11, f, h; 12, е—h; 15, b.

[1524] Таїм же, рис. 11, і—т; 12, а, Ь; 13, f, g; 16, b, с.

[1525] Там же, рис. 10, f; 13, а, Ь.

[1526] Там же, рис. 9, е; 10, d; 11, g; 14, f.

[1527] Там же, рис. 9, g; 10, е; 14, е.

[1528] Там же, рис. 9, Ь; 14, а.

[1529] Там же, рис. 10, і, j; 11, 6—е; 14, с, h.

[1530] W. С. Root. 1949, рис. 10, g, h; 14, b; 15, с, е, f.

[1531] Там же, рис. 11, а; 16, е.

[1532] Там же, рис. 15, j.

[1533] Эти ц_Ифр_Ы отражают, конечно, приблизительное рас­пределение составных частей.

[1534] М. Uhle, 1924а, стр. 128, 129.

[1535] A. L. Kroeber and W. D. Strong, 1924b, стр. 96.

[1536] J. H. Rowe, 1962b, стр. 13, 14; D. Menzel, 1964, стр. 61—66; P. J. Lyon, 1966. Соотношение периодиза­ции примерно таково: ранняя (эпигонская) Ика по Уле — Крёберу — Стронгу соответствует этапам Ика-Пачакамак, Пинилья, эпигонская Ика по Роу и др.; средняя Ика — этапам Чульпака и Сониче; поздняя Ика (инкское время)—этапам Такарака А (инкское время) и Такарака В (первые десятилетия после Конкисты).

[1537] W. D. Strong, 1957, стр. 21-—24.

[1538] F. Engel, 1963b, стр. 14.

[1539] J. С. Tello, 1928, стр. 687; Он же, 1929, стр. 124, 125; A. L. Kroeber, 1953; D. Menzel, J. Н. Rowe and L. E. Dawson, 1964, стр. 257, 258.

[1540] D.T. Wallace, 1962, рис. 4, a; A. L. Kroeber, 1944, табл. 13, С, E; Он же, 1953, табл. 26, a; A. R. Sawyer, 1961, рис. 4, а—с.

[1541] F. Engel, 1956, рис. 9, Е.

[1542] W. D. Strong, 1957, рис. 18, А—О.

[1543] Там же, рис. 18, Н.

[1544] A. L. Kroeber, 1937, табл. LXXV, 4.

[1545] Там же, табл. LXX, 2; LXXIII, 4; LXXVII, 3.

[1546]  Н. W. Krueger and С. F. Weeks, 1965, стр. 51.

[1547] R. Berger and W. F. Libby, 1966, стр. 476, 477.

[1548] F. Engel, 1963b, стр. 13.

[1549] Там же, стр. 9.

[1550] R. Stuckénrath, 1963, стр. 98.

M. Rubin and С. Alexander, 1958, стр. 1486.

[1552] W. S. Broecker, J. L. Kulp and C. S. Tucek, 1956, стр. 163.

[1553] W. S. Broecker and J. L. Kulp. 1957, стр. 1329.

[1554] H. de Vries, G. W. Barendsen and H. T. Waterbolk, 1958, стр. 136.

W.S.. Broecker, J. L. Kulp and С. S. Tucek, 1956, стр. 163.

[1556] R. Berger and W. F. Libby, 1966, стр. 477.

[1557] W. F. Libby, 1955, стр. 133.

[1558] W.S. Broecker and J. L. Kulp, 1957, стр. 1329.

[1559] W. S. Broecker, J. L. Kulp and C. S. Tucek, 1956, стр. 163; W. S. Broecker and J. L. Kulp, 1957, стр. 1329.

[1560] J. L. Kulp, H. W. Feely and L. E. Tryon, 1951, стр. 566.

[1561] M. A. Trautman and E. H. Willis, 1966, стр. 199.

[1562] R. Berger and W. F. Libby, 1966, стр. 477.

[1563] W.S. Broecker, J. L. Kulp and C. S. Tucek, 1956, стр. 163.

[1564] W.F. Libby, 1955, стр. 134. Эта дата вызывает самые серьезные сомнения, потому что она получена как средняя между очень далеко отстоящими исходными данными: 1681+250 (269±250 г. н. э.) и 2474+200 (527+200 г. до н. э.). Ее оспаривает и Дж. Бёрд, ко­торый считает, что в таких результатах измерений повинно неправильное хранение образцов из коллек­ции А. Л. Крёбера (I. В. Bird, 1951, стр. 43).

[1565] R. Stuckenrath, 1963, стр. 97, 98.

[1566] М. A. Trautman and Е. Н. Willis, 1966, стр. 199.

[1567] W. S. Broecker and J. L. Kulp, 1957, стр. 1329.

[1568] W. S. Broecker, J. L. Kulp and C. S. Tucek, 1956, стр. 163.

[1569] W. F. Libby, 1955, стр. 133. Эта дата оспаривается Д. Бёрдом на тех же основаниях, что и С-521.

[1570] W. F. Libby, 1955, стр. 134.

[1571] W. S. Broecker and J. L. Kulp, 1957, стр. 1329.

[1572] G. W. Barendsen, E. S. Deevey and L. J. Gralenski, стр. 915.

[1573] R. Stuckenrath, 1963, стр. 99.

[1574] W. S. Broecker and J. L. Kulp, 1957, стр. 1329.

[1575] W. S. Broecker, J. L. Kulp and C. S. Tusek, 1956, стр. 163.

[1576] R. Berger and W. F. Libby, 1966, стр. 477.

[1577] R. Stuckenrath, 1963, стр. 97, 98.