Потлач

Потлач. Индейцами этого побережья практиковался своеобразный институт потлачей. Он состоял в том, что вождь собирал празднество и во время его раздавал своим родичам или членам племени накопленное им богатство. Свое положение вождь завоевывал через потлачи: чем больше он раздавал, тем выше становился его ранг, тем больше было его влияние. В этой раздаче каждый старался превзойти со­перника. Характерно то, что полученный на таком потлаче подарок должен был позже, на потлаче же, быть возвра­щен. После прихода белых состояния накапливались в шер­стяных одеялах. Случалось так, что кто-либо из вождей раздавал до 1000 одеял, но ожидал впоследствии получить вдвое больше.

Индианка, плетущая корзину из кедровой коры.

Чтобы раздать такое большое количество одеял, вождь нередко обращался за помощью к своим родичам. Один из таких случаев описывает Hunt. „Вождь клана хочет дать пот­лач племени. Он приглашает своих родичей и обращается к ним за помощью, говоря, что он имеет только 500 одеял, но этого недостаточно для соревнования с другими вождями. Вождь следующий по рангу встает и говорит, что они дол­жны помочь, так как это делает славным весь род. Все вы­ходят из дома вождя. Люди спрашивают человека, близкого вождю, сколько он намеревается дать. Он восклицает: „мне надоел наш вождь, потому что он слишком часто просит для своих потлачей. Я ему 100 одеял дам, а вы дайте ему 50—40—10, а те кто беднее, пусть дадут по пяти одеял. Никто из членов рода не ожидает возврата вождем того, что он взял у них для потлача".[1]

По другим данным, люди более состоятельные дают по 3—4 накидки из шкур морской выдры, 4 рабов и 4 чел­нока, тогда как простой народ дает 100 накидок, вытканных из лыка. Здесь ясно выявлен социальный принцип, который еще ярче выступает при раздаче во время самого потлача. В этом же сообщении говорится, что вождям (другого пле­мени) были розданы 40 накидок морской выдры, 4 больших челна и 4 бобра, простой же народ другого племени полу­чил 100 накидок из лыка. При описании других потлачей упоминается, что к лыковым накидкам прибавляются накидки из шкур норки и диких коз, так же мало ценные, как и лы­ковые одеяла.

Шляпы, плетеные из кедровой коры. Квакиютль.

Утверждение Hunt, что будто бы никто не ожидает воз­врата взятого вождем, повидимому не совсем верно. Boas в 1889 г. писал, что взятое у родичей для потлача воз­вращается в двойном раз­мере.[2]

Потлач по форме своей, ко­нечно, является пережитком первобытно-общинных отноше­ний, когда каждый член де­лился с коллективом продукта­ми своего труда. На это указы­вает и то, что составной частью потлача является обильное уго­щение родичей. Но содержание этой формы совершенно изме­нилось с появлением зачатков социального расслоения обще­ства. F. Boas видит основной принцип потлача во вложении капитала в рост.[3] В данном случае мы не можем согласиться с ним в квалификации натурального богатства капи­талом, в перенесении катего­рий капиталистического общества на общество индейцев.

Корзины для собирания корней и раковин. Квакиютль.

Но также нельзя согласиться с объяснением потлачей С. А. Штернберг, которая в своих очерках пишет: „В основе этого института лежит анимистическое воззрение... примитив­ного человека, что даруемый объект не только имеет душу подобно всем предметам, но сверх того хранит в себе ча­стицу духовной сущности, магической силы его обладателя, частицу его манитоу, мана и таким образом, передавая другим свой объект, даритель передает частицу своего „я“ и тем приобретает над одаренным известную религиозную и магическую власть... отдарок же парализует эту власть".[4] Это объяснение С. А. Штернберг затрагивает лишь рели­гиозную сторону института и тем самым, в сущности, совпадает с концепцией Mauss.[5] Ни та ни другая точка зрения ни в какой мере, конечно, не объясняют институт. Boas слишком модернизирует потлач, рассматривая его в его наиболее раз­витой форме, в какой он существовал у квакиютль, у кото­рых, как правило, подарок возвращался в двойном размере. Подарки раздавались обычно соответственно состоянию при­сутствующих. Еще в 1930 г. мне пришлось видеть, как вождь вместе с женой раскладывали на камешках кому сколько дать, и все это записывалось в особую тетрадь.

Сачок для ловли крабов.

Во время моего пребывания на о-ве Ванкувер у племени квакиютль, в 1930—1931 гг., мне приходилось наблюдать потлачи. Это было далеко уже не то, что описано выше. Потлачи были запрещены канадским правительством и „ко­ролем Георгом", как говорят индейцы, а потому происхо­дили втайне, в деревушках наиболее отдаленных от прави­тельственного агента. Как уже отмечалось, раздавались на потлачах, главным образом, шкуры, позже фабричные шер­стяные одеяла, которых накапливалось до тысячи и более. Но часто вместо одеял вождь „продавал" медную пластинку, которая являлась представителем одеял. Это были своеобраз­ной формы пластины (рис., стр. 65), сделанные из местной меди с изображением тотема на лицевой стороне, и являвшиеся „заме­стителями", своего рода „банкнотами", натурального богатства. Каждая пластина имела свое имя, связанное с изображенным на ней тотемом и никогда не менявшееся. Количество пластин было ограниченное и все они были на учете благодаря их име­нам. Употреблялись они только на потлачах. Иметь медные пластинки могли только очень богатые ин­дейцы, так как стоимость их была высока, некото­рые из них стоили от 4 до 6 рабов. После прихода белых они стали оцени­ваться в одеялах. Ценность каждой пластины возра­стала вместе с увеличе­нием числа проделанных ею оборотов. Так, если один вождь купил ее за 500 одеял у другого, то третьему он продавал ее за 800—1000 одеял. Таким образом ценность отдель­ных пластин доходила до 1200—2000 одеял. Ко вре­мени моего приезда на по­бережье все пластины ин­дейцев были конфискованы правительством и отвезены в Оттаву, где я их видела позже валявшимися в складе Оттавского музея. Индейцы были в боль­шом возмущении. Была послана делегация, но она до Оттавы не доехала, так как была возвращена обратно уже из г. Онтарио. Продажи одеял в больших количествах также уже не было. Да и сами индейцы, лишившись охотничьих и рыболовных угодий, настолько обеднели, что могли покупать шерстяные одеяла только для постели. Таким образом были подорваны основы потлачей. В 1930—1931 гг. потлачи были очень малочислен­ны — присутствовало человек 20—30 самое большее и разда­валось на них имущества долларов на 20—50, в редких слу­чаях на 100. Некоторые раздавали деньги. „Подарки" были разные: по 1 доллару, по 20, 30, 50 центов, в зависимости от состояния одариваемого. Раздавали ситец, сатин, мотки шерсти, тазы, чашки, особенно была в ходу стеклянная по­суда. Перед потлачом в кладовой семьи можно было видеть горы такой посуды, часть которой была получена на дру­гих потлачах, в хозяйстве она не употреблялась, а отклады­валась и накапливалась для своего потлача. Одна женщина уже второй год плела корзины, их у нее было уже до 20, и все они предназначались для раздачи на потлаче. Другая вязала шерстяные шарфы; муж ее был „большим вождем" (конечно номинально), и они должны были устроить боль­шой потлач. [6]

Рыбная корзина.

Но на потлачи теперь не смотрели как на что-то совер­шенно необходимое. Старая социальная система уже настоль­ко пришла в упадок, что этот институт существует лишь как пережиток и не имеет того социального значения, какое имел раньше.

На вопросе о потлачах мы остановились так подробно по­тому, что они имеют большое значение в изучении вопроса о рабстве.