ПРАВИТЕЛЬНИЦА

ГЛАВА I.

     Лишь  однажды  Колумб пришел  в отчаяние и потерял надежду  осуществить свою  мечту.  Это случилось в  ночь  на 23 августа  в  порту  Лас-Пальмас на Канарских островах.

     Наконец-то, после долгих лет борьбы,  три его каравеллы вышли в море из Палоса. И почти сразу же произошла авария: руль  "Пинты" разболтался и  чуть не вышел  из строя.  Памятуя о том, как  священники и  аристократы при дворе королей  Испании и  Португалии сначала  улыбались ему,  а потом,  у него  за

спиной, предавали его, Колумб и тут склонен  был видеть в случившемся чей-то злой  умысел.  Недаром  Кинтеро, владелец  "Пинты",  так  переживал за  свое суденышко, отправлявшееся в далекое плавание, что нанялся простым  матросом, чтобы присматривать за ним. Пинсон рассказал ему  с глазу  на глаз,  что как

раз  перед отплытием  заметил,  как  несколько  человек  собрались на  корме "Пинты".  Пинсон  сам  исправил руль, когда они выходили в  море, однако  на следующий день он опять сломался. Капитан был в ярости, но поклялся Колумбу, что  "Пинта" присоединится  к двум  другим каравеллам в Лас  Пальмасе  через несколько дней.

     Колумб был так  уверен в способностях Пинсона и  его преданности общему делу, что особенно не беспокоился за "Пинту". С "Санта-Марией" и "Ниньей" он поплыл к острову Гомера, правительницей которого была Беатриса де Бобадилья. Колумб  давно  ждал  этой  встречи,  чтобы  отпраздновать  свою  победу  над

придворными  короля Испании вместе с той, которая не скрывала, что  искренне желает ему успеха. Однако сеньоры Беатрисы на острове не оказалось. Ожидание и  без  того было томительно, а тут  еще  ему  приходилось изо  дня  в  день выслушивать пустую болтовню  придворных  Беатрисы,  они  вдохновенно уверяли его,  что  иногда  в  ясную  погоду с  острова Ферро,  самого  западного  из Канарских островов, далеко на  западе  виднеются туманные очертания голубого острова.  Кто  же в  это  поверит?  Множество судов  уже заплывали далеко на запад,  но  никто из  моряков  ничего  подобного не видел. Однако Колумб уже

научился   улыбаться  и  одобрительно  кивать,  слушая   самую   невероятную белиберду. Не овладев этим искусством, нельзя  было бы удержаться при дворе, а Колумб выдержал это испытание не только при постоянно переезжавших с места на место дворах  Фердинанда и Изабеллы, но и находясь в окружении куда более надменных придворных Жуана Португальского. И теперь, прождав не один десяток лет, чтобы получить в свое распоряжение корабли, людей и необходимые припасы и,  самое главное,  разрешение  предпринять это путешествие,  он  вполне мог выдержать еще  несколько дней  общения  с  этими тупыми господами. И  все же

иногда  он  едва сдерживался,  чтобы  не  сказать  им, насколько  ничтожны и бесполезны они в глазах Господа, да и других людей, если смысл  их  жизни -- лишь  служить  при  дворе правительницы Гомеры, не находя  лучшего  для себя применения, даже  когда ее нет  дома. Они, несомненно, забавляют Беатрису. В беседах с Колумбом при королевском дворе в Санта Фе она  недвусмысленно дала ему  понять, что прекрасно  видит всю никчемность большинства представителей рыцарского сословия. Без  сомнения,  она  постоянно  отпускала  в  их  адрес колкости, ирония которых до них даже не доходила.

     Куда более  мучительным  было  отсутствие  вестей из Лас  Пальмаса.  Он оставил там своих  людей, поручив  им сразу же  сообщить, как только  Пинсон приведет  "Пинту" в порт.  Однако  шли  дни,  а никаких известий  оттуда  не поступало. Между  тем тупость придворных  становилась все более невыносимой,

и,  наконец,  терпение Колумба лопнуло. Вежливо распрощавшись с господами из Гомеры, он  направился  в Лас  Пальмас сам.  Но,  прибыв  туда  23  августа, обнаружил, что "Пинта" так и не появилась.

     На ум  сразу  же  пришло  самое худшее. Предатели среди экипажа  судна, полные решимости помешать ему выполнить задуманное, возможно, подняли мятеж, либо же им  как-то удалось  убедить Пинсона повернуть  назад, в  Испанию.  А может,  они беспомощно дрейфуют в океане, уносимые течением неизвестно куда.

Или же их захватили пираты, или португальцы,  которые могли заподозрить, что эта  экспедиция отправилась на поиски испанцев,  пытающихся прибрать к рукам их  владения на  африканском  побережье. Наконец  Пинсону,  считавшему  себя имеющим больше прав,  чем Колумб,  возглавить это предприятие  --  хотя  ему

никогда  не  удалось  бы  добиться  королевского покровительства  и  помощи, поскольку у  него не было  ни  образования,  ни манер,  ни  терпения,  столь необходимых в таких делах, -- могло  взбрести в голову уплыть дальше самому, чтобы достичь Индии раньше Колумба.

     Все это было возможно, и,  перебирая в  уме все варианты,  Колумб готов был поверить в реальность любого из  них. В  тот вечер он уединился в  своей каюте и, опустившись на колени --  не впервые, конечно, но  с несвойственным ему гневом, -- обратился к Всевышнему.

     -- Я  выполнил  все,  что  ты  повелел мне, -- произнес он.  -- В какие только двери не стучал,  но Ты ни разу,  даже в самые трудные времена, ничем не помог мне. И все же вера в Тебя никогда не покидала меня. И вот, наконец, я  добился разрешения отправиться  в экспедицию  именно на тех  условиях, за которые  сражался. Мы подняли  паруса. Мой план был хорош. Время  года  было выбрано правильно. Люди что  надо, и я даже готов  был простить  им, что они считают себя более опытными моряками, чем их предводитель. И теперь, я прошу у Тебя лишь одно -- то, что мне действительно нужно: дай мне немного удачи.

     Не слишком  ли дерзко так обращаться  к Господу? Может быть. Но Колумбу уже случалось  дерзко  говорить с могущественными людьми,  и  исходившие  из самого сердца слова легко срывались с языка.  Бог может покарать его за это, если захочет. Но Колумб уже давно отдал себя в Его руки, а сейчас он слишком

устал.

     -- Господи милостивый, неужели я просил у Тебя слишком многого? Неужели Тебе понадобилось  отобрать  у меня  третий корабль? Моего  лучшего  моряка? Неужели Тебе так уж надо было лишить меня  милости сеньоры Беатрисы? Я вижу, что  не заслужил Твоего расположения. И поэтому прошу Тебя найти мне замену.

Убей меня на месте, если хочешь. Вряд ли это будет больнее, чем убивать меня по кусочкам, как Ты это делаешь сейчас. Знаешь что? Я готов служить Тебе еще один день. Пошли мне "Пинту" или подай мне знак, чего еще Ты ждешь от  меня. Но я клянусь Твоим святым  именем, что ни за  что не  отправлюсь в плавание,

если у меня не будет  трех судов, хорошо оснащенных и с полными экипажами. Я состарился,  служа  Тебе, и завтра, когда истечет назначенный  мной срок,  я отойду  от  дел  и буду  жить  на  те  крохи,  которые Ты  сочтешь возможным пожаловать мне. --  Затем он перекрестился. -- Во имя  Отца и Сына и Святого

Духа, аминь.

     Совершив  эту молитву, скорее похожую на богохульство, Колумб еще долго не мог уснуть. Наконец, так и не  успокоившись, он  встал с  постели и опять опустился на колени.

     -- И все же да свершится  воля Твоя,  а не  моя! --  сказал он яростно. Затем вновь забрался в постель и сразу же уснул.

     Утром  в порт вползла "Пинта". Колумб воспринял это  как  подтверждение того,  что Бог  и  в  самом деле все  еще  не  утратил интерес к успеху  его предприятия. Ну  что, хорошо, подумал он. Ты не поразил меня насмерть за мою непочтительность, о Господи, а послал мне "Пинту". Теперь я докажу Тебе, что остаюсь и поныне Твоим верным слугой.

     Он начал с того, что довел до исступления чуть ли не половину населения Лас  Пальмаса,  заставив  людей  заниматься  ремонтом   "Пинты".   На  судне трудились,  казалось,  все  плотники,  конопатчики,  кузнецы, кожевенники  и парусных дел мастера,  жившие  в городе.  Пинсон долго  извинялся за  долгое отсутствие, но в его словах звучало что-то похожее на вызов. Он говорил, что им пришлось  дрейфовать почти две недели, и  только благодаря его  искусству мореплавателя, "Пинту" удалось привести туда, куда он обещал. Колумб  не  до конца поверил ему, но не подал  виду. Как бы там ни  было, Пинсон здесь, а с ним и "Пинта" с  мрачным от пережитого  Кинтеро.  Так  что пока  Колумб  был доволен.

     Теперь, когда все мастера и ремесленники Лас Пальмаса работали на него, ему  наконец  удалось  заставить  Хуана Ниньо,  владельца "Ниньи",  заменить треугольные   паруса  на  прямоугольные,   которыми  были   оснащены  другие каравеллы, с тем чтобы все корабли могли одинаково  маневрировать в море и с Божьей милостью одновременно приплыть ко двору китайского богдыхана.

     За  одну неделю  все  три  судна оказались  подготовленными  к плаванию лучше,  чем  когда они  покидали Палое,  и на этот  раз никаких  неожиданных поломок не произошло. Если даже среди экипажей и затаились какие-то недруги, их, несомненно,  отрезвило то,  что и  Колумб, и Пинсон были полны решимости выйти  в море любой ценой. К тому же, если бы экспедиция потерпела неудачу и на этот раз, они  застряли бы на Канарских островах почти без всякой надежды на скорое возвращение в Палое.

     А Господь так милостиво откликнулся на обращенные к нему  дерзкие слова Колумба, что, когда они, наконец, пристали к берегам Гомеры, чтобы пополнить судовые  припасы,  над замком  Сан-Себастьян  развевался флаг  правительницы острова.

     Все сомнения и страхи Колумба тотчас рассеялись. Беатриса де  Бобадилья по-прежнему высоко ценит его! Как только ей доложили о его прибытии, она тут же  отпустила всех придворных, которые еще неделю назад как будто снисходили до общения с ним.

     -- Кристобаль, друг мой, брат мой! -- воскликнула она. Колумб поцеловал ей руку, и она повела его из дворца в сад, где  они сели в тени  дерева и он принялся  рассказывать ей  обо всем, что произошло  со времени их  последней встречи в Санта-Фе.

     Она слушала с  большим интересом, иногда  задавала  отнюдь не  праздные вопросы и смеялась, когда Колумб  рассказывал,  какие  палки  в колеса начал ставить ему король почти сразу после подписания их договора.

     --  Вместо  того чтобы дать  деньги на  три каравеллы, король  раскопал какое-то преступление, совершенное горожанами Палоса в незапамятные времена, - наверняка контрабанду...

     --  Их  главный промысел  в течение многих лет,  насколько  я знаю,  -- подхватила Беатриса.

     --  Ив наказание он потребовал от них уплатить  сумму, равную стоимости двух каравелл.

     -- Удивляюсь, что он  не  заставил  их  оплатить  все  три, -- перебила Беатриса.  -- Ведь  он  -- известный  скупердяй,  дорогой старина Фердинанд.

Правда, он оплатил все расходы на войну и не разорился. К тому же, он только что  выслал из страны всех  евреев, так что  теперь ему,  в случае  чего,  и занять не у кого.

     -- Ирония судьбы  состоит в том, что семь лет назад  герцог Сидонии был готов купить мне в Палосе три каравеллы за счет собственной казны, но король не дал на это разрешения.

     -- Дорогой старина Энрике -- у него всегда было куда больше денег,  чем у короля,  и он никак не может понять, почему при таком  раскладе его власть уступает королевской.

     --   Как  бы  там  ни  было,   вы  можете  представить  себе,  как  они обрадовались,   когда  я,  наконец,  оказался  в  Палосе.  А   затем,  чтобы окончательно  меня  унизить,  король   объявил,  что  приостановит  судебные разбирательства по  уголовным и  гражданским  делам  в  отношении  тех,  кто захочет присоединиться к моей экспедиции.

     -- Не может быть!

     --  Может.  Вы  представляете, каково  было узнать  об  этом  настоящим морякам Палоса. Им вовсе не хотелось отправляться в столь далекое плавание в компании преступников и несостоятельных должников. К тому  же, их сограждане могли бы заподозрить, что они тоже нуждаются в подобной милости короля.

     --  Его  величество, несомненно,  полагал,  что  подобная  мера  сможет побудить любого принять участие в вашей безумной затее.

     -- Да, его "помощь" чуть не погубила все в самом начале.

     -- Итак,  сколько  же преступников  и  разорившихся должников на  ваших судах?

     -- Насколько мне известно, ни одного. Слава Богу, он послал нам Мартина Пинсона.

     -- Да, это человек-легенда.

     -- Вы знаете его?

     -- Рассказы и байки моряков доходят и до Канар. Мы ведь живем у моря.

     -- Мой замысел увлек его,  и как только жители Палоса узнали о том, что он отправляется с нами,  у  нас тут же  появились добровольцы. А  его друзья рискнули дать нам свои каравеллы.

     -- Не бесплатно, разумеется.

     -- Они надеются разбогатеть, по своим меркам, конечно.

     -- Точно так же, как и вы -- по своим.

     -- Нет, сеньора, я надеюсь стать богатым в вашем понимании этого слова.

     Она рассмеялась и коснулась его руки.

     --  Кристобаль, как я рада вновь  увидеть вас. Как я рада,  что Господь избрал вас и благословил на борьбу с Океаном и двором испанского короля.

     Она произнесла  эти слова как  бы невзначай, но они затрагивали  весьма деликатную тему. Лишь она одна  знала, что он  предпринял  свое путешествие, следуя  повелению Бога. Священники в Саламанке считали  его дураком. Но если бы он хоть единым словом намекнул, что сам Господь говорил с ним, его тут же заклеймили  бы как еретика,  а  это  означало бы не  только  крушение планов достичь Индии. Вообще-то он не собирался  говорить  ей об этом: не собирался говорить об этом  никому. Он ничего не  сказал даже своему брату Бартоломео, даже своей  жене  Фелипе незадолго  до ее смерти, и  даже отцу Пересу  в  Ла Рабида. Лишь неожиданно для самого себя, проведя час в обществе Беатрисы, он поделился  с  ней  своими сокровенными мыслями. Не всеми, конечно, а  только тем, что  Бог сделал  его своим  избранником  и повелел  ему  совершить  это путешествие.

     Почему он поделился с ней? Возможно потому, что в глубине души знал: он может доверить ей свою жизнь.  Или, возможно, потому,  что ее всепонимающий, проницательный  взгляд сказал ему, что убедить  ее  может только правда.  Но даже и тогда Колумб не поведал ей всего, иначе и она сочла бы его безумцем.

     Но  она  отнюдь  не  считала  его  таковым,  либо  же   она  была  явно неравнодушна к  таким  безумцам. Это чувство  проявлялось и  сейчас,  и даже сильнее, чем он ожидал.

     -- Останься со мной до утра, мой Кристобаль, -- сказала она.

     -- О сеньора... -- неуверенно отозвался он, не понимая, правильно ли ее понял.

     -- В  Кордобе ты  жил с простой  женщиной  Беатрисой, и  у нее от  тебя ребенок. Не станешь же ты утверждать, что живешь монахом.

     -- Видимо, мне на роду так написано. Не могу устоять перед женщинами по имени Беатриса.  И ни одну из них даже при сильном  желании  нельзя  назвать простой или обычной.

     Леди Беатриса рассмеялась:

     -- Тебе  удалось  польстить сразу двум женщинам, -- старой любовнице  и той,  которая готова  стать  твоей  новой. Неудивительно,  что тебе  удалось одолеть на своем трудном  пути и  священников, и ученых.  Я  даже думаю, что королева Изабелла, как и я, влюбилась в твои  рыжие волосы и огонь, пылающий в глазах.

     -- Боюсь, что теперь у меня больше седых волос, чем рыжих.

     -- Что-то незаметно, -- ответила она.

     -- Сеньора, -- сказал он, -- когда  я прибыл на Гомеру, я лишь молился, чтобы завоевать вашу дружбу, о большем я не смел и мечтать...

     -- Похоже  на  начало  длинной, изобилующей изящными оборотами  речи, в конце которой мое откровенное предложение будет отклонено...

     -- О, сеньора Беатриса, не отклонено, а скорее отложено...

     Она протянула руку, наклонилась, и коснулась его щеки.

     -- Знаешь ли, Кристобаль, ведь красавцем тебя не назовешь.

     -- Я тоже всегда так считал, -- ответил он.

     -- И тем не менее от тебя нельзя оторвать глаз. А когда тебя нет рядом, все  равно продолжаешь думать о тебе. Я потеряла мужа, ты жену. Господу было угодно   избавить  их  от  земных  мук.  Неужели  нам  следует  мучить  себя неудовлетворенными желаниями?

     -- Сеньора, а сплетни? Если бы я остался на ночь...

     -- Ив этом все дело? Тогда уйдешь до  наступления полуночи.  Спустишься вниз через парапет по шелковому канату.

     -- Бог услышал мои молитвы, -- сказал он ей.

     -- А что ему еще оставалось делать, раз ты выполняешь его повеление?

     -- Я не осмелюсь согрешить и впасть в немилость у Него именно сейчас.

     -- Да, мне следовало соблазнить тебя еще в Санта Фе.

     -- И есть еще одно обстоятельство, сеньора. Когда я успешно завершу это великое  предприятие,  я вернусь домой  не  простолюдином,  приобщившимся  к дворянству   лишь   благодаря  женитьбе  на  девушке  не  слишком   знатного происхождения с  острова  Мадейра.  Я  буду  вице-королем. Я  буду адмиралом

флота.

     Он усмехнулся.

     -- Как  видите,  я  последовал  вашему  совету  и заранее оговорил  все условия в подписанном королем документе.

     --  Неужели  вице-королем?! Боюсь,  тогда  вы и взглядом  не  удостоите правительницу какого-то далекого острова.

     --  О  нет,  сеньора.  Я буду  адмиралом и,  оглядывая  свои  океанские владения...

     --  Подобно  Посейдону,   правителю   всех  берегов,  омываемых  водами океана...

     -- Я никогда не найду  более дорогого  для меня сокровища,  чем  остров

Гомера, и более чудесной жемчужины, чем прекрасная Беатриса.

     --  Ты  слишком  много  времени  провел  при  королевском  дворе.  Твои комплименты звучат заученно.

     -- Разумеется, ведь я повторял их  изо дня  в день целую неделю,  пока, терзаясь, ждал вашего возвращения.

     -- Ты хочешь сказать, что ждал возвращения "Пинты".

     -- Вы обе опоздали. Однако ваше рулевое устройство оказалось в порядке.

     Она покраснела, затем рассмеялась.

     -- Вы упрекнули меня, что мои комплименты звучат слишком высокопарно, и я подумал, что вы оцените комплимент в кабацком духе.

     -- Ах вот как это называется? И  что же, за такие любезности  продажные девки спят с клиентами бесплатно?

     --   Не   продажные   девки,   сеньора.  Такие   поэтические  сравнения предназначены не для тех, с кем можно переспать за деньги.

     -- Поэтические?

     -- Ты моя каравелла, с наполненными ветром парусами...

     -- Осторожнее с морскими выражениями, друг мой.

     -- ...С наполненными ветром парусами и  ярко-алыми флагами, трепещущими на ветру, подобно губам твоим, когда ты говоришь.

     -- А у тебя неплохо получается. Или это было придумано заранее?

     -- Нет, это экспромт. Твое дыхание как благословенный попутный ветер, о котором молятся моряки, а при  виде твоего руля у бедного моряка  вздымается мачта.

     Она слегка ударила его по щеке, не желая, однако, причинить боль.

     -- Выходит, я оказался непутевым поэтом.

     --  Поцелуй  меня, Кристобаль. Я  верю в  твою  миссию,  но если ты  не вернешься, я хотела бы, по крайней  мере, чтобы твой поцелуй напоминал мне о тебе.

     Он  поцеловал  ее,  потом  еще  раз.  Но  потом  ушел,  чтобы  заняться последними  приготовлениями  к  отплытию.  Сейчас  ему  надо  выполнить волю Господню, а когда это будет сделано, наступит время получать земные награды.

Хотя,  в конце концов, кто осмелился бы отрицать, что она  --  его  награда, ниспосланная небесами? Ведь это  Бог  сделал ее вдовой, и может быть, Он же, вопреки всем земным законам, заставил ее полюбить сына генуэзского ткача.

     ...Когда  его каравеллы наконец  отчалили,  он увидел,  или  это только показалось Колумбу,  как она стоя на парапете замка, машет ему алым платком, как флагом. Он  взмахнул рукой  в  ответ, как  бы  приветствуя  ее, а  затем обратил  лицо к  западу.  Теперь он  больше  не  будет смотреть на восток, в сторону Европы, дома,  до  тех  пор, пока не выполнит задачу, возложенную на него  Богом. Сейчас все препятствия уже  наверняка  позади;  еще десять дней плавания,  и он сойдет на берег Катея (Прим.: Старинное название Китая.) или

Индии, Островов Пряностей, либо Чипангу (Прим.: Старинное название Японии.). Теперь ничто его  не остановит, поскольку с  ним Бог.  Как он  всегда и  был рядом --  с того самого дня на  берегу, когда  Он впервые  явился Колумбу  и повелел оставить мечты о крестовом походе.

     -- У меня есть для тебя более важное дело, -- сказал тогда Господь.

     И  сейчас Колумб  был близок к  завершению этой миссии. Сознание  этого пьянило  его  как вино,  озаряло  ему  путь,  гнало его  вперед, как  ветер, надувавший паруса у него над головой.