ПРИБЫТИЕ

ГЛАВА Х.

     Сказал ли Господь, что Кристофоро первым  увидит новую  землю? Если да, то пророчество должно сбыться. Если не сказал, то Кристофоро может позволить Родриго  де Триана утверждать, что он первым  увидел ее.  Почему  Кристофоро никак не может  вспомнить  точные слова Господа? Самый  важный момент в  его жизни до сегодняшнего дня, а он начисто забыл слова.

     Однако теперь уже не оставалось ни малейших сомнений.  В лунном  свете, пробивающемся сквозь облака, каждый мог разглядеть землю. Родриго де Триана, с его острым зрением, первым увидел ее час назад: в два часа ночи, когда это была всего лишь тень,  немного отличавшаяся по цвету от горизонта на западе. Теперь вокруг Родриго  собрались другие матросы, от души поздравляли его, со смехом напоминали  ему  о его долгах как  действительных, так и вымышленных. Они  делали это не без основания, поскольку первому,  кто увидит землю, было обещано выплачивать пожизненно десять тысяч  мараведи  в год.  Этого хватило бы, чтобы содержать богатый дом, со слугами; эти деньги сделали бы де Триана господином.

     Но  что же тогда видел  Кристофоро  еще раньше, в десять  вечера? Земля тогда, должно быть, была тоже недалеко. Ведь не  прошло и четырех часов, как Триана увидел ее. Кристофоро видел свет, двигавшийся вверх и вниз, как будто ему  подавали сигнал,  приглашая  приблизиться. Господь показал ему землю, и раз уж  ему нужно выполнить веление Бога, он должен заявить  о своих  правах первооткрывателя.

     -- Прости, Родриго, --  окликнул его Кристофоро со  своего места  около руля. -- Но земля, которую вы сейчас видите, наверняка та же, что я увидел в десять часов вечера.

     На палубе воцарилась тишина.

     -- Дон Педро  Гутьерес подошел ко мне,  когда я позвал  его,  -- сказал Кристофоро. -- Дон Педро, что мы оба увидели?

     -- Свет, -- ответил дон Педро. -- На западе, где сейчас видна земля.

     Он был королевским мажордомом. Или, если называть вещи своими  именами, королевским шпионом. Все знали, что он не особенно дружит с  Колоном. Но для простых моряков все господа всегда заодно, как, несомненно, и сейчас.

     --  Я крикнул  "земля!" раньше  всех, -- сказал  де Триана, -- вы  ведь промолчали, дон Кристобаль.

     -- Признаю, что я сомневался, -- сказал Кристофоро. -- Море штормило, и я  сомневался,  может ли быть земля так  близко. Я убедил  себя, что  это не может быть землей, и не сказал ничего, потому что не хотел возбуждать ложные надежды.  Но дон  Педро --  мой  свидетель,  а  то,  что  мы  сейчас  видим, доказывает правоту моих слов.

     Де Триана  был разъярен  тем, что, по его  мнению, являлось откровенным воровством.

     -- Все эти часы я напряженно всматривался на запад. Свет в небе --  это еще не земля. Никто не увидел землю раньше меня, никто!

     Санчес,  королевский  инспектор  --  официальный представитель  короля, который  к тому же вел дневник путешествия, немедленно  вмешался; его  голос резко, как удар кнута, прозвучал над палубой:

     --  Немедленно замолчите. Не  забывайте,  что вы отправились в  путь по королевскому   приказу,  и  никто  не  смеет  ставить   под  сомнение  слово королевского адмирала.

     Это  было  довольно смелое  выступление с его стороны,  поскольку титул адмирала Открытого Моря будет  присвоен Кристофоро, только если он достигнет Чипангу и вернется в Испанию. А Кристофоро хорошо помнил, что прошлой ночью, когда дон  Педро  подтвердил, что видел  тот же свет, Санчес настаивал,  что

никакого света нет и на западе ничего не видно.  Если кто-то и мог поставить под сомнение утверждение  Кристофоро, что он первый увидел землю, то это был Санчес. И  все же он  поддержал если  не свидетельство  Кристофоро,  то  его авторитет.

     Это уже хорошо.

     -- Родриго, у тебя действительно зоркий глаз, -- сказал  Кристофоро. -- Если бы кто-то на берегу не зажег огонь --  факел или костер, -- я ничего бы не  увидел.  Но Бог привлек  мой взгляд  к берегу этим светом,  и ты  просто подтвердил то, что Бог уже показал мне.

     Люди молчали, но Кристофоро понимал, что ему не удалось убедить их. Еще секунду  назад они  радовались тому,  как внезапно разбогател один из них, а теперь  они  увидели,  что  награду, как  всегда  вырывают  из  рук простого человека.  Они, конечно,  будут думать, что  Кристофоро и дон Педро солгали, что  они  действовали из  зависти. Они  не могут  понять,  что он  выполняет веление Бога и потом Бог  щедро наградит его, так что ему не нужно  отнимать деньги  у  простого  матроса.  Но  Кристофоро  не  осмеливался хоть в чем-то отступить от  указаний  Всевышнего. Если  Бог предопределил,  что  он  будет первым, кто увидит далекие царства Востока, то  тогда Кристофоро  не  сможет нарушить  волю Господню, даже  из симпатии  к Триана.  Поскольку, поступи он иначе, слухи об этом быстро расползутся, и люди будут думать, что Кристофоро

отступился не из доброты и сострадания,  а из-за того, что совесть заставила его  отдать деньги. Его слова  о том,  что  он  первым  увидел землю, должны навсегда  остаться  никем не  опровергнутыми, иначе  воля  Господа останется невыполненной. Что же касается Родриго де  Триана, то Бог, наверняка, щедро вознаградит его за его утрату.

     Теперь,  когда  долгая борьба должна была  вот-вот принести свои плоды, Кристофоро очень  хотелось, чтобы  Господь смилостивился,  и не посылал  ему больше тяжких испытаний.

     Ни одно измерение не бывает точным.  Предполагалось,  что  темпоральное поле  образует идеальную сферу, с помощью которой  находящиеся во внутренней части полушария  путешественники и их груз отправятся в прошлое, а в будущем останется металлическая  чаша.  Но расчеты оказались  неточными, и  Хунакпу, плавно,  как  в  колыбели, раскачивался в  остатке  чаши, куске металла,  -- настолько тонком, что сквозь него он  различал листья деревьев. На мгновение он  задумался,  как ему выбраться  оттуда,  потому что  столь тонкая  кромка металла наверняка рассечет ему кожу. Но прошло немного времени, и металл под воздействием внутреннего  напряжения рассыпался и  упал на землю  крохотными пластинками. Его груз рухнул наземь среди этих обломков.

     Хунакпу  встал и, осторожно  переступая, начал тщательно  собирать  эти пластинки  и  укладывать  их  в  кучу  около  дерева.  Наибольшая опасность, связанная   с  доставкой  Хунакпу,  заключалась   в   том,  что  сфера   его темпорального поля могла  перерезать ствол дерева, в результате чего верхняя его часть упала  бы на него  и его груз. Поэтому ученые постарались посадить Хунакпу  как можно ближе  к  кромке воды,  но так, чтобы  аппарат  не упал в океан.  Однако измерения  оказались неточными.  Одно большое  дерево  стояло

менее чем в трех метрах от кромки поля.

     Неважно. В  дерево он не  врезался.  Небольшая ошибка в  расчетах  поля

состояла л том,  что ученые увеличили его размеры, а не  уменьшили. Если  бы

они  сделали  наоборот,  то  часть  оборудования  оказалась  бы  утраченной.

Оставалось  надеяться,  что  расчеты времени приземления были  точнее,  и он

успеет выполнить свою задачу до появления европейцев.

     Недавно рассвело. Хунакпу опасался, что его обнаружат слишком рано. Эта часть берега была выбрана потому, что люди  редко бывали тут, и  только если ученые ошиблись с датой прибытия на несколько недель, ему грозила опасность, что его кто-нибудь  увидит. Но в своих действиях он должен был  рассчитывать на худшее. Ему следовало соблюдать осторожность.

     Вскоре все было спрятано в кустах. Он опять обрызгал себя жидкостью для отпугивания   насекомых,  чтобы   лишний  раз   подстраховаться,   и   начал перетаскивать весь груз с берега в укромное место среди скал, в километре от воды.

     На  это занятие  ушла основная  часть дня. Затем он отдохнул и позволил себе помечтать  о  будущем.  И вот я здесь, на земле  моих предков  или,  по крайней  мере,  неподалеку оттуда.  Отступать  мне некуда.  Если я  потерплю неудачу, меня принесут в  жертву Уицилопочтли,  возможно, или  какому-нибудь сапотекско-му божеству.  Даже если у Дико  и Кемаля все  пройдет гладко, они прибудут  сюда  несколько  лет  спустя.  А пока я  один в  этом мире и  могу полагаться  только на  себя. Если же другие  потерпят неудачи,  в моих силах

ликвидировать  Колумба.  Все,  что  мне  предстоит сделать,  это  превратить сапотеков в великую нацию, установить связь с  тарасками, ускорить  развитие судостроения, а также выплавки и обработки железа, блокировать тлакскаланов, свергнуть власть мексиканцев  и подготовить этих людей к  новой религии,  не

предусматривающей человеческих жертвоприношений. Разве это невыполнимо?

     На  бумаге все выглядело легко и просто. Такие логичные,  такие простые переходы от одного этапа к следующему. Но сейчас, не  зная  никого в округе, оказавшись в одиночестве со своим сложным и хрупким оборудованием, которое в случае поломки нельзя будет ни отремонтировать, ни заменить...

     Ну, хватит об этом, сказал он себе. У меня еще остается несколько часов до наступления  темноты. Я должен  выяснить,  когда  я прибыл  сюда. У  меня назначена встреча.

     Еще  до наступления темноты он  подошел  к Атетульке, ближайшей деревне сапотеков.  И  благодаря  тому, что неоднократно  наблюдал  за  жизнью  этой деревни с помощью Трусайта II, быстро понял, какой сегодня день недели – по тому, чем занимались жители.  Что касается даты, то в темпоральном  поле  не произошло сколько-нибудь существенных ошибок: он прибыл, как было  намечено, и теперь мог познакомиться с деревней утром.

     Он  содрогнулся  при  мысли о  том,  что  ему предстоит сделать,  чтобы приготовиться к встрече, а затем  в сумерках пошел назад, к своему  тайнику. Он подождал ягуара, своего старого знакомца  по  прежним наблюдениям, свалил его на землю стрелой с транквилизатором, затем убил и снял  шкуру. Теперь он

мог появиться  в деревню, закутанный в нее. Вряд ли жители деревни осмелятся коснуться Человека-Ягуара, в особенности, если он назовет себя королем майя, пришедшим из таинственной подземной  страны  Шибальба.  Дни  величия империи майя давно  ушли в  прошлое,  но  тем не  менее, их хорошо помнили. Сапотеки

постоянно  жили  в   тени   великой  цивилизации  майя  прошедших  столетий. Вмешавшиеся явились Колумбу  в образе Бога, в которого он верил  --  Хунакпу поступит так же.  Разница была лишь в  том, что ему придется прожить остаток своей жизни  с людьми, которых он будет обманывать и  успешно манипулировать ими.

     В то далекое теперь время все это казалось превосходной идеей.

     Кристофоро запретил капитанам  всех судов приближаться  к  земле,  пока полностью  не рассветет.  Это был  неизвестный берег, и, хотя они сгорали от нетерпения вновь ступить на твердую почву, не было смысла рисковать хотя  бы одним судном, когда впереди их могли ожидать рифы и скалы.

     Днем  выяснилось,  что  он   был  прав.  Подходы  к   берегу  оказались предательски опасными, и только благодаря умелому  маневрированию Кристофоро сумел  довести суда  до  берега. Пусть теперь  скажут, что я  плохой  моряк, подумал он. Даже сам Пинсон не смог бы этого сделать лучше, чем я.

     Однако  никто  из  моряков,  похоже,  не  был расположен  признать  его мастерство  судовождения.  Они  все  еще не  могли  простить  ему истории  с наградой Триа-ны. Ну,  пусть дуются. Прежде чем  путешествие закончится, все они  разбогатеют.  Разве Господь  не  обещал  ему  столько золота, что  даже большому  флоту  будет не под  силу перевезти  его?  Или Кристофоро  подвела память, и Господь не говорил этого?

     Почему Он не  разрешил мне записать его слова, когда они еще были свежи в  памяти! Но на это  был запрет, и Кристофоро пришлось положиться только на свою память. Ему было сказано, что  здесь было  золото,  и  он  доставит его домой.

     -- На этой широте  мы, должно  быть, находимся у  побережья Чипангу, -- сказал Кристофоро Санчесу.

     -- Вы  так думаете? -- спросил Санчес. --  Я не  могу  себе представитьчасть  испанского побережья, где  не было бы никаких признаков человеческого жилья.

     --  Вы  забыли  свет, который  мы видели прошлой  ночью, --  сказал дон Педро. Санчес промолчал.

     --   А   вы   когда-нибудь   видели  землю,   покрытую   такой   пышной растительностью, -- сказал дон Педро.

     -- Господь благословил это место, -- ответил Кристофоро. -- И он вручил ее нашим христианским монархам -- королю и королеве.

     Каравеллы   двигались  медленно,   опасаясь   сесть  на  мель  на  этом мелководье. Когда они  приблизились к  ослепительно белому песчаному берегу, из тени леса появились человеческие фигуры.

     -- Люди! -- крикнул один  из матросов. И в этом нельзя было усомниться, поскольку на них не было ничего, кроме узенькой полоски на поясе. У них была темная  кожа,  однако,  подумал  Кристофоро,  не  настолько  темная,  как  у африканцев, которых он видел  раньше. И волосы  у них  были не  курчавые,  а прямые.

     --  Таких людей, как  эти,  --  сказал Санчес,  --  я никогда раньше не встречал.

     --  Это потому, что  вы никогда  раньше не  бывали в Индии, -- объяснил Кристофоро.

     -- На луне я тоже не бывал, -- пробурчал Санчес.

     -- А вы читали  Марко  Поло? Эти люди на берегу, не китайцы, потому что глаза у них не узкие и не раскосые. Да и кожа у них не желтая и не черная, а скорее красноватая, откуда следует, что они индийцы.

     -- Так, значит, все-таки это не Чипангу? -- спросил дон Педро.

     -- Это  удаленный  от  берега  остров.  Мы, вероятно, забрались слишком далеко  на север.  Чипангу находится к  югу  отсюда или к  юго-западу. Мы не знаем, насколько точными были наблюдения Поло. Он ведь не был штурманом.

     --  А  вы  что,  штурман? -- сухо спросил  Санчес. Кристофоро  даже  не потрудился взглянуть на него с высокомерием, которое тот заслужил.

     --  Я же сказал, что  мы достигнем  Востока, сеньор, поплыв на запад, и вот мы здесь.

     -- Мы находимся где-то, -- сказал Санчес, -- но никто не может сказать, где расположено это место на зеленой земле Господа нашего.

     -- Клянусь вам святыми ранами Господними, что мы на Востоке.

     -- Я восхищаюсь уверенностью адмирала. И вот опять прозвучал этот титул -- адмирал. В  словах чувствовалось  сомнение,  и тем  не менее он употребил звание, которое присвоят Кристофоро лишь в случае успеха его экспедиции. Или он воспользовался титулом, чтобы выразить иронию? Уж  не насмехаются ли  над

ним?

     Рулевой обратился к нему:

     -- Поворачивать к берегу, сеньор?

     --  Море еще слишком неспокойно, -- отозвался Кристофоро. -- Видно, как волны разбиваются о  скалы. Нам придется обойти  весь остров и найти проход. Держите на два румба к юго-западу, пока не обогнем южный конец рифа, а затем поверните на запад.

     Та же команда  была  передана  и на две  другие  каравеллы.  Индейцы на берегу махали  им  руками, выкрикивая  что-то  непонятное. Невежественные  и голые  --  не  пристало эмиссару  христианского  короля  первому  завязывать знакомство    с   самыми   бедными,   похоже,    жителями    этой    страны. Миссионеры-иезуиты пробирались в самые дальние уголки Востока. Теперь, когда их  заметили, наверняка придет кто-то, знающий  латынь, чтобы приветствовать пришельцев.

     Примерно в полдень, когда корабли повернули на  север, вдоль  западного берега острова, они заметили бухту,  которая могла служить удобным проходом. Теперь уже стало  ясно, что это остров такой маленький,  что даже иезуиты не сочли  нужным послать туда своих  миссионеров.  Кристофоро примирился с тем,

что  придется подождать еще день-два, пока они не найдут кого-то, достойного приветствовать эмиссаров короля и королевы.

     Когда Кристофоро спускался в шлюпку, небо очистилось от облаков, и лучи яркого солнца обжигали кожу. Вслед за ним по  трапу спустились Санчес и  дон Педро  и, как  всегда  трясущийся, Родриго  де  Эскобедо, нотариус,  который должен  был  вести  официальный протокол  всего,  что делалось  от имени  их величеств. При дворе  он, многообещающий молодой  чиновник, славился изящной фигурой, но на борту судна быстро  превратился в бледную тень. Его постоянно рвало, и он  то и дело метался  от  своей каюты к краю  фальшборта, а потом, пошатываясь,  возвращался  обратно  --  когда  у  него  вообще  хватало  сил подняться  с  постели. К этому  времени он уже несколько попривык к  морской качке и  лучше держался на  ногах, а пища,  которую ел, не выплескивалась на борт  каравеллы.  Однако  вчерашний  шторм опять  свалил его,  и то, что  он

спустился на берег и  смог  выполнить свои обязанности,  ради которых и  был послан  в экспедицию,  можно было  считать  проявлением истинного  мужества. Кристофоро,  восхищенный его  силой  воли,  решил,  что  ни в  одном судовом журнале его каравелл  не  будет упомянута морская болезнь Эскобеды. Пусть он войдет в историю достойным человеком.

     Кристофоро заметил,  что  шлюпка с  каравеллы  Пинсона отошла от  судна раньше,  чем  все королевские чиновники  спустились в его шлюпку. Пинсон еще пожалеет, если надеется первым ступить на землю  этого острова. Что бы он ни думал обо  мне как о моряке, я  все еще остаюсь эмиссаром короля  Арагона  и

королевы Кастилии, и с его стороны -- предательство опередить меня  в  столь важной миссии.

     На  полдороге  к берегу  Пинсон,  по-видимому,  понял это, и лодка  его остановилась  и  не двигалась, пока шлюпка Кристофоро  не прошла  мимо и, не сбавляя  хода, выскочила на берег. Прежде  чем она  остановилась, Кристофоро перескочил через борт и пошел  по мелководью, где небольшие волны  доставали ему до пояса, а откатываясь, тянули за собой меч, висевший у бедра. Выйдя из воды, он поднял высоко над головой королевское знамя и зашагал широким шагом по  гладкому влажному песку.  Он шагал так,  пока не пересек линию прилива и там,  на сухом песке, стал на  колени и  поцеловал  землю. Затем поднялся и, повернувшись,  посмотрел на  оставшихся  позади. Они,  как и  он,  стояли на коленях и целовали землю.

     --  Этот  небольшой  остров будет отныне  носить имя нашего  Спасителя, который привел нас сюда.

     Эскобедо написал на бумаге, положенной на небольшой ящичек, принесенный им с каравеллы: "Сан Сальвадор".

     -- Эта земля отныне является владением их величеств короля Фердинандо и королевы Изабеллы, наших повелителей и слуг Христовых.

     Они подождали, пока Эскобедо записал слова Кристофоро. Затем Кристофоро подписал этот документ, а за ним то же проделали и все остальные.  Никто  не осмелился поставить свою подпись выше его, да и по размеру буквы их подписей были вдвое меньше.

     Только после этого туземцы начали появляться  из леса.  Их было  много, все  обнаженные, без  оружия,  коричневые, как  кора деревьев. На фоне яркой зелени деревьев и подлеска их кожа выглядела почти красной. Они приближались робко, почтительно, с выражением благоговейного трепета на лицах.

     -- Они все -- дети? -- спросил Эскобедо.

     -- Дети? -- удивился дон Педро.

     -- Они же все безбородые, -- пояснил Эскобедо.

     -- Наш капитан тоже бреется, -- сказал дон Педро.

     -- У них даже бакенбардов нет, -- заметил Эскобедо.

     Санчес, услышав их, громко расхохотался.

     --  Они  же  совершенно голые,  а вы  смотрите на их  подбородки, чтобы убедиться в том, что это -- мужчины.

     Пинсон, оценив  шутку, расхохотался  еще громче и стал пересказывать ее другим.

     Туземцы, услышав хохот, тоже засмеялись. Они не могли удержаться, чтобы не привстать и  не  коснуться рукой бород тех испанцев,  что стояли  ближе к ним.  Было очевидно, что у них  нет никаких враждебных намерений,  и поэтому испанцы позволили им это со смехом и шутками.

     Хотя у Кристофоро не было бороды, которая привлекла бы их внимание, они явно поняли,  что он  тут главный,  и именно к нему подошел самый старший из туземцев. Кристофоро попытался заговорить с ним на нескольких языках,  в том числе  на  латыни,  испанском,  португальском  и  генуэзском,  но  все  было безрезультатно. Эскобедо попробовал греческий, а брат Пинсона, Висент Яньес, ломаный  мавританский,  которому  он  научился  за  те  несколько  лет,  что промышлял контрабандой вдоль побережья.

     -- Они  вообще  не умеют  говорить,  --  сказал  Кристофоро.  Затем  он протянул руку к золотому украшению, вдетому в мочку уха вождя.

     Не говоря ни слова, тот улыбнулся, вынул украшение из уха  и вложил его в руку Кристофоро.

     Испанцы  с облегчением вздохнули.  Выходит, что эти туземцы, умеют  они говорить  или нет,  неплохо разбираются  в  ценности вещей.  И  все  золото, которое у них есть, теперь принадлежит Испании.

     -- А еще, -- сказал Кристофоро, -- где вы его берете?

     Увидев, что  его не понимают, Кристофоро прибегнул  к помощи пантомимы, стал копаться в песке и  "нашел" там золотое  украшение.  Затем указал рукой вглубь острова.

     Старик  решительно  покачал  головой  и  указал  в   сторону  моря,  на юго-запад.

     -- Золота, очевидно, на этом острове нет, -- сказал Кристофоро. – Вряд ли  можно было ожидать, что на  таком маленьком и  бедном острове, как этот, есть золотые разработки, иначе тут были бы королевские чиновники из Чипангу, чтобы наблюдать за тем, как его выкапывают.

     Он вложил золотую вещицу в руку старика. Остальным испанцам сказал:

     -- Мы скоро увидим золото в таких количествах, что эта вещица покажется нам пустяком.

     Но старик отказался взять назад безделушку.  Он настойчиво совал  ее  в руки  Кристофоро. Это был  тот неоспоримый знак, которого он искал. Золото с этого  острова дает  ему  Бог. Кто же  по  доброй  воле  расстанется с такой драгоценностью,  если его не побудит к этому Всевышний?  Мечта Кристофоро  о

крестовом  походе  для  освобождения  Константинополя, а затем Святой  земли будет возмещена благодаря украшениям дикарей.

     -- Ну  что  ж, я беру это  во имя моих  повелителей, короля  и королевы Испании, -- произнес он. --  Теперь мы отправимся на поиски того  места, где рождается золото.

     Группа сапотеков,  которую Хунакпу увидел в  лесу, была отнюдь не самой безопасной для него.  Она  искала  пленника  для  жертвоприношения в  начале сезона  дождей. Сначала они решат, что Хунакпу  вполне  подойдет им для этой цели.  Им  никогда  еще  не случалось встречать  такого  высокого,  сильного мужчину,  и  он,  несомненно,  представит собой  особую  ценность в качестве жертвы.

     Поэтому ему нужно было опередить их, предстать перед ними как божество. И в результате он сам должен сделать их своими пленниками. Там, в Джубе,  он беспечно  полагал, что его план обязательно  сработает. Однако  здесь, среди криков птиц и  гуденья  насекомых  болотистой  земли  Чиапаса,  его  замысел казался нелепым, а сама операция болезненной и вызывающей смущение.

     Ему   придется   имитировать   самый    зверский   обряд   королевского жертвоприношения,  после которого король, однако, остается живым.  И  почему это майя были так изобретательны, когда причиняли себе боль и увечья?

     Все остальное было готово. Он спрятал библиотеку утраченного будущего в предназначенном для  нее постоянном укрытии и заделал  отверстие.  Он уложил все,  что ему потребуется  позднее в водонепроницаемые контейнеры и запомнил приметы на местности, которые помогут  ему впоследствии найти  свои клады. А все то, что потребуется ему сейчас,  в первый год, было упаковано так, чтобы не привлечь внимания са-потеков. Сам он был раздет догола, тело разрисовано, а шевелюра украшена перьями, бусами и  тому подобными драгоценностями, чтобы напоминать короля майя  после крупной  победы. Но  что  более важно,  с  его головы и плеч свисала шкура убитого им ягуара.

     Через полчаса группа, вышедшая из деревни Атетулька на охоту за будущей жертвой, дойдет до поляны, где он находится.  Чтобы кровь его преждевременно не свернулась, он должен был ждать до последней минуты. Наконец он вздохнул, опустился  на  колени на мягкий  ковер  из  опавших листьев,  достал местное обезболивающее средство. Майя проводили эту операцию без анестезии, напомнил он себе, одновременно щедро намазывая свой пенис, а затем подождал несколько минут, пока тот  потерял  чувствительность.  Потом,  с  помощью  шприца  для подкожных  инъекций  обезболил  всю  область  гениталий,  надеясь,  что  ему

представится  возможность  повторно  нанести  местный анестетик  часа  через четыре, когда его действие начнет ослабевать.

     Один  настоящий  шип  ската  и  пять  искусных  имитаций  из  различных металлов.  Он  поочередно брал  их  в руку  и втыкал в плоть перпендикулярно члену.  Кровь  текла обильно  и  залила  ему ноги. Сначала  шип ската, затем серебряный,  золотой, медный,  бронзовый и железный. Хотя боль совершенно не ощущалась, к концу операции он почувствовал головокружение. От потери крови? Он  усомнился  в этом. Скорее всего  это  была  психологическая  реакция  на протыкание собственного  пениса. Да, быть королем майя  -- дело нелегкое.  А смог бы он проделать это без обезболивания? Хунакпу опять усомнился, вознося хвалу своим предкам и одновременно содрогаясь от их варварства.

     Когда  группа охотников тихо приблизилась к поляне, Хунакпу стоял там в луче  мощной  лампы,  зажатой  у  него  между   ног  и  направленной  вверх. Металлические шипы сияли  и мерцали, когда по телу Хунакпу  пробегала дрожь. Как  он  и рассчитывал, охотники,  остолбенев, уставились на кровь, все  еще стекающую по его ногам и капающую с кончика пениса. Они также заметили узоры на его теле и, как  он и ожидал, сразу же поняли всю важность его появления. Они распростерлись перед ним на земле.

     -- Я Хунакпу Один, -- сказал он на языке  майя.  Затем, перейдя на язык сапотеков,  продолжал: -- Я Хунакпу Один. Я пришел из Шибальбы к вам, собаки Атетульки. Я решил, что вы больше не будете собаками, а станете людьми. Если вы будете подчиняться мне, то вы и все, говорящие на языке сапотеков, станут хозяевами  этой земли.  Ваши  сыновья  не будут  больше попадать  на  алтарь Уицилопочтли, потому  что  я  сломаю  хребет мексиканцам,  я вырву сердце  у Тласкалы, а ваши суда причалят к берегам всех островов мира.

     Лежавшие на земле мужчины начали дрожать и стенать.

     -- Я приказываю вам, объяснить мне, чего вы боитесь, глупые собаки?

     -- Уицилопочтли -- страшный бог! -- вскричал один из них, по имени Йаш. Хунакпу хорошо знал  их всех,  не один  год наблюдая за их деревней и самыми важными людьми из других сапотекских деревень.

     --  Уицилопочтли  почти  так  же страшен, как Толстая Женщина-Ягуар, -- сказал Хунакпу.

     Йаш поднял голову при упоминании его жены, а другие засмеялись.

     -- Толстая Женщина-Ягуар лупит тебя палкой,  когда  ей кажется, что  ты посеял маис не на том поле, -- сказал  Хунакпу, -- но  ты продолжаешь  сеять там, где тебе вздумается.

     --  Хунакпу Один!  --  вскричал Йаш.  -- Кто рассказал  тебе о  Толстой Женщине-Ягуаре?

     -- Когда я  жил в  Шибальбе, то  наблюдал за всеми вами. Я смеялся, как ты,  Йаш, плакал и кричал под  ударами  палки Толстой Женщины-Ягуара. А  ты. Поедающая  Цветы  Обезьяна, ты думаешь,  я  не  видел, как  ты  помочился  в маисовую муку Старого  Черепа Ноль и  потом испек из нее лепешки для него? Я смеялся, когда он ел их.

     Остальные тоже засмеялись, и Поедающая Цветы Обезьяна, улыбаясь, поднял голову.

     -- Тебе понравилось, как я подшутил над ним в отместку?

     -- Я рассказал о твоих обезьяньих проделках властителям Шибальбы, и они смеялись  до слез.  А когда глаза Уицилопочтли  наполнились слезами, я ткнул ему в глаза большими пальцами и выдавил глазные яблоки.

     С этими словами Хунакпу сунул руку  в мешок, висевший на веревке у  его пояса,  и вынул два  глаза  из акриловой смолы, которые он предусмотрительно захватил с собой.

     -- Теперь Уицилопочтли пришлось завести себе мальчика-поводыря, который ходит  с  ним  по  Шибальбе  и  рассказывает,  что видит.  Другие  правители подкладывают на его пути  камни и палки и  смеются, когда тот  спотыкается и падает. А теперь я пришел  сюда на поверхность земли, чтобы превратить вас в людей.

     --  Мы построим  храм  и  принесем  тебе в  жертву  каждого Мексиканца, который попадет нам в руки, о, Хунакпу Один! -- крикнул Йаш.

     Именно  на  такую реакцию он и рассчитывал. Он тут же швырнул один глаз Уицилопочтли в Йаша, который, ойкнув от боли, потер плечо, куда попал  глаз. Хунакпу  в свое время был отменным подающим в малой лиге и отличался сильным броском.

     -- Поднимите глаз Уицилопочтли, вы, собаки из Атетульки.

     Йаш долго шарил среди опавших листьев.

     -- Как вы думаете, почему правители Шибальбы обрадовались и не наказали меня, когда  я  вырвал глаза Уицилопочтли? Потому что  он разжирел от  крови множества  людей, принесенных ему  в  жертву.  Он был жадным,  и  мексиканцы кормили его кровью  людей, которых на самом деле лучше  было бы  отправить в

поле сеять кукурузу. Теперь всех правителей  Шибальбы тошнит от одного  вида крови, и они будут морить Уицилопочтли голодом, пока он  не станет стройным, как молодое деревцо.

     Опять раздались  стенания.  Страх перед Уицилопочтли глубоко засел в их душах --  успехи мексиканцев  в многочисленных войнах не прошли  даром --  и слышать  такие  ужасные  угрозы в адрес могущественного бога  было  для  них невыносимо. Ну что ж, они крепкие ребята, хоть и коротышки, подумал Хунакпу. А когда наступит время, я вселю в них отвагу.

     -- Правители  Шибальбы  призвали своего  короля из  далекой  страны. Он запретит им когда-либо  вновь  пить кровь мужчин и женщин, потому что король Шибальбы прольет собственную кровь, и когда они вкусят от его плоти и крови, то никогда больше не будут испытывать ни голода, ни жажды.

     Хунакпу вспомнил о своем  брате, священнике, и призадумался, как бы тот расценил его трактовку христианского Евангелия в данный момент. Что касается конечного результата, то его он, несомненно, одобрит. Но пока Хунакпу еще не раз придется сталкиваться с щекотливыми ситуациями.

     -- Встаньте и посмотрите на меня. Представьте себе, что вы люди.

     Они с опаской поднялись с земли и молча уставились на него.

     -- Как я проливаю сейчас  перед вами свою  кровь, так и король Шибальбы уже  пролил свою кровь для  правителей  Шибальбы. Они  выпьют  ее  и никогда больше не  почувствуют  жажды. В  тот день  люди   перестанут умирать,  чтобы накормить своих богов. Вместо этого они будут умирать в воде и восставать из

нее возродившимися, а затем будут есть плоть и  пить кровь  короля Шибальбы, как  это  делают   правители  Шибальбы.  Король  Шибальбы  умер   в  далеком королевстве,  но сейчас он опять  живет. Король Шибальбы возвращается, и  он заставит Уицилопочтли склониться перед ним, и не позволит ему пить его кровь и  есть его плоть до  тех пор, пока он  опять  не похудеет.  А на  это уйдет тысяча лет, потому что старая свинья ела и пила слишком много!

     Он оглядел  их  и увидел выражение благоговейного  ужаса на  их  лицах. Конечно,  они вряд  ли поняли все сказанное, но  Хунакпу, вместе  с  Дико  и Кемалем,  разработали учение,  которое он будет  проповедовать салотекам,  и будет неутомимо повторять эти идеи, пока тысячи, миллионы жителей Карибского бассейна не смогут повторить их сами, по собственной воле. Это подготовит их к появлению Колумба, если двое других его спутников добьются успеха; но даже если  они  потерпят   неудачу,   даже   если   Хунакпу   будет  единственным путешественником во времени,  достигшим  места  назначения,  это  подготовит сапотеков к принятию христианства  как религии, которую они давно ждали. Они могут  принять ее, ни на  йоту не  поступившись  своей собственной.  Христос просто станет королем Шибальбы, и если сапотеки будут считать, что у него на теле  есть небольшие,  но  кровоточащие  раны  в том  месте,  которое  редко изображается в  произведениях христианского  искусства, это будет  ересью, с которой католики смогут примириться при  условии, что техника и военная мощь сапотеков  позволят  им  выстоять  против  Европы.  Если христианство смогло использовать  учения  греческих философов и множество языческих праздников и ритуалов, утверждая при  этом, что они испокон  веку были христианскими, они смогут принять и слегка искаженную версию жертвоприношения Христа.

     -- Вы думаете, не  я ли  король Шибальбы, -- сказал Хунакпу, -- но я не король. Я  только тот, кто  появляется, чтобы  возвестить его пришествие.  Я недостоин даже вплести перо в его волосы.

     Проглоти это, брат мой, Хуан Батиста.

     -- И вот вам знак его скорого прихода.  Каждый из вас  заболеет,  и все жители  деревни  тоже.  Эта  болезнь распространится по всей  стране, но  вы умрете от нее, только если ваше сердце принадлежит Уицилопочтли. Вы увидите, что  даже среди мексиканцев очень немногие искренне любят этого  ненасытного жирного бога!

     Пусть  его  слова разнесутся по  всей округе и объяснят, откуда взялась эта заразная болезнь, которую  эти люди  подхватили  у  него. Вирус  болезни убьет  не  более  одного человека из ста  тысяч,  но зато  в  организме всех выздоровевших образуется исключительно надежная вакцина. Когда вирус болезни покинет  свои  "жертвы",  в  их  организме  будут  присутствовать  антитела, способные  победить оспу,  бубонную  чуму, холеру,  корь,  ветрянку,  желтую лихорадку,  малярию, сонную  болезнь --  в общем, все  те  заразные болезни, которые медики смогли раскопать  в прошлом. В дальнейшем вирусоноситель этой болезни будет поражать только детей, то есть каждое нарождающееся поколение. Он заразит  и европейцев, когда  они появятся здесь, и  в конце  концов, все народы Африки,  Азии и каждого острова в море. И дело не в том,  что болезни вообще  исчезнут с  лица  земли  --  глупо  ожидать, что в ходе эволюции  не появятся  новые  бактерии   и  вирусы,  которые  заполнят  ниши,  оставшиеся свободными  после гибели  этих  старых убийц.  Но в ходе соперничества между народами -- представителями различных культур, которое неизбежно возникнет в процессе развития человечества, эта болезнь  не даст преимущества ни той, ни другой стороне.  Не будет никаких  зараженных оспой одеял, с помощью которых можно было бы извести особенно непокорные индейские племена.

     Хунакпу  сел  на  корточки  и  вынул  зажатую между  ног мощную  лампу, помещенную в корзинку.

     -- Правители Шибальбы дали мне эту корзинку света. Внутри нее находится маленький кусочек солнца, но она работает только у меня в руках.

     Он направил свет на их лица, временно ослепив их, а затем сунул палец в щель корзинки и нажал на пластинку с его личным  кодом. Свет потух. Не  было смысла попусту разряжать  батареи  --  у этой  "корзинки света" ограниченный срок службы, даже при наличии  солнечных элементов,  расположенных по  ободу корзинки, и Хунакпу не хотелось зря тратить энергию.

     -- Кто из  вас  понесет дары,  которые правители  Шибальбы дали Хунакпу Один, когда он явился в этот мир, чтобы объявить вам о пришествии короля?

     Вскоре  все  они  почтительно  несли  узлы   с  оборудованием,  которое потребуется Хунакпу в течение ближайших месяцев. Лекарства и медикаменты для лечения соответствующих  заболеваний. Оружие  для самообороны,  а  также для того, чтобы повергать  в  ужас вражеские  армии.  Инструменты.  Справочники,

написанные  цифровым  кодом.  Одежду. Снаряжение  для  подводного  плавания. Реквизит для разнообразных таинственных фокусов, которые могут пригодиться.

     Переход   был  нелегким.   При  каждом  шаге  вес  металлических  шипов растягивал   кожу,  открывая  раны  и  усиливая  кровотечение.  Хунакпу  уже собирался  провести  церемонию  извлечения  шипов тут же,  не откладывая, но потом передумал.  Старостой  деревни  был  отец  Йаша, На-Йашаль,  и,  чтобы укрепить свой  авторитет  и  установить с ним хорошие отношения,  именно ему следует предоставить почетное право вынуть шипы. Итак, Хунакпу медленно, шаг за шагом, продвигался к деревне, жалея, что не выбрал место поближе к ней, и надеясь, что кровотечение не станет слишком обильным.

     Когда они были уже недалеко  от деревни, Хунакпу  отправил Йаша вперед, вручив  ему  глаз Уицилопочтли. Даже  если  он  перепутает все, что  сказал Хунакпу, суть будет достаточно ясна, и вся деревня будет ждать его.

     Они  действительно  ждали.  Все  мужчины деревни, вооруженные  копьями, готовые  в  любой  момент  метнуть  их.  Женщины  и  дети,  спрятавшиеся  за деревьями. Хунакпу чертыхнулся.  Он выбрал эту деревню потому, что На-Йашаль был находчив и изобретателен. С чего это ему пришло в голову, что он поверит на слово рассказу сына о короле майя из Шибальбы?

     -- Стой, ни шагу дальше, лжец и шпион! -- крикнул На-Йашаль.

     Хунакпу откинул голову назад и засмеялся, одновременно вставив  палец в "корзину света" и включив ее.

     --  На-Йашаль,  как  человек,  страдающий  поносом  и  дважды  за  ночь выбегающий  во двор, чтобы опорожнить  кишечник, осмеливается не падать  ниц перед Хунакпу Один,  который принес корзину света  из  Шибальбы? -- С  этими словами он направил свет прямо в глаза старосте.

     Дочь Каули-Шесть, жена На-Йашаль, взмолилась:

     -- Пощади моего глупого мужа.

     -- Замолчи, женщина! -- прикрикнул На-Йашаль.

     -- Он действительно  два раза ночью выходил во двор, чтобы опростаться, и стонал при этом от боли! -- выкрикнула она.

     Все  другие женщины ахнули от  ужаса,  услышав это  подтверждение  слов незнакомца.  Копья  в руках  мужчин заколебались  и  опустились,  уткнувшись концами в землю.

     -- На-Йашаль, я и  вправду  сделаю тебя по-настоящему больным,  так что два дня из тебя будет лить фонтаном. Но я исцелю тебя и сделаю слугой короля Шибальбы. Ты станешь правителем  многих деревень  и построишь корабли, чтобы плавать на  них,  куда пожелаешь,  но  только  при  условии,  что  ты сейчас

преклонишь предо мной колени. Если же  ты откажешься, я  сделаю так, что  ты упадешь замертво, с  дырой в теле, из которой  будет течь  кровь, пока ты не умрешь!

     Мне не придется стрелять в него, успокаивал себя Хунакпу. Он покорится, и мы станем друзьями. Но если он набросится на  меня, я смогу сделать ото, я смогу убить его.

     -- Почему  это человек,  пришедший из Шибальбы, выбрал  из всех меня, и обещает, что  я совершу такие  великие дела, когда  я  всего лишь собака? -- спросил На-Йашаль. Он нашел весьма удобную для себя и многообещающую позицию для спора.

     -- Я выбрал тебя из всех  собак, лающих на языке сапотеков,  потому что ты больше всех похож на человека, и потому что твоя жена бывает женщиной два часа  в  день. -- Ну вот, пусть это будет  наградой старой ведьме за то, что поддержала меня.

     На-Йашаль,   наконец,  принял  решение   и  быстренько,  насколько  ему позволяло его стареющее тело (скоро ему стукнет тридцать пять), распростерся ниц перед Хунакпу. Остальные последовали его примеру.

     -- Где  женщины Атетульки?  Бросьте прятаться и выходите  сюда вместе с вашими детьми. Выходите и посмотрите на меня! Среди мужчин я был бы королем, но я всего лишь самый смиренный слуга короля. Выходите и поглядите  на меня!

-- Давайте сейчас, с самого начала, изменим отношение к женщинам, перестанем считать их людьми  низшего  сорта. --  Встаньте  так,  чтобы каждый стоял со своей семьей!

     Началась толчея, длившаяся  всего  несколько мгновений: все  уже  давно привыкли различать друг друга по клану и семье, даже в стычках с врагом, так что выполнение его команды потребовало лишь  небольшой перестановки  в толпе собравшихся.

     -- А теперь, На-Йашаль, выйди вперед. Вынь первый шип из моего пениса и мазни кровью с него мой  лоб, потому что ты -- первый мужчина, который будет королем в королевстве Шибальбана-Земле, пока ты служишь мне, ибо  я – слуга короля Шибальбы!

     На-Йашаль вышел вперед и вытащил шип ската.  Боли не  было,  и  Хунакпу даже не поморщился. Но ощутил, как шип натянул кожу и представил себе, какой ужасной будет боль к вечеру. Если я когда-нибудь опять увижу Дико, мне бы не хотелось услышать от нее жалобы  на то, через  что ей  пришлось  пройти ради

нашего  общего  дела. Затем  он  вспомнил  о той  цене, которую  намеревался заплатить Кемаль, и ему стало стыдно.

     На-Йашаль  помазал  себе  лоб  и  нос,  губы  и  подбородок  кровью   с извлеченного шипа.

     --  Дочь  Каули-Шесть!  --  Женщина вышла  из середины  главного  клана деревни. -- Вытащи следующий шип. Из чего он сделан?

     -- Из серебра, -- ответила она.

     -- Помажь себе шею моей кровью. Она провела длинным серебряным шипом по своей шее.

     --  Ты будешь  матерью королей,  и  твоя сила  перейдет к  судам народа сапотеков, если ты будешь служить королю  Шибальбы-Земли и мне, слуге короля Шибальбы!

     -- Обещаю, -- прошептала она.

     --  Говори  громко!  --  приказал  Хунакпу.  --  Ты  ведь  не  шептала, рассказывая   о   том,  как   твоего  мужа  пробрал  понос!   В  королевстве Шибальба-Земли  голос  женщины  может  звучать так же громко,  как  и  голос мужчины!

     Больше в плане установления равенства полов мы на данный  момент ничего сделать  не можем, заметил  про себя  Хунакпу, но  и это  событие достаточно революционно, чтобы весть о нем разнеслась повсюду.

     --  Где  Йаш? --  выкрикнул  Хунакпу.  Молодой человек  робко  выступил вперед.

     -- Обещаешь  ли ты  повиноваться  своему отцу, а  когда  его  возьмут в Шибальбу, обещаешь ли ты править своим народом милостиво и мудро?

     Йаш распростерся перед Хунакпу.

     -- Вытащи следующий шип. Из чего он сделан?

     -- Из золота, -- сказал Йаш, вытащив шип.

     --  Помажь  моей  кровью  свою  грудь.  Когда  ты будешь достоин  стать королем, в твоем распоряжении будет все золото мира, но только в том случае, если  ты будешь  всегда помнить, что  оно  принадлежит королю Шибальбы, а не тебе, и  не любому другому человеку. Ты будешь щедро и  справедливо делиться им со всеми, кто вкушает от плоти и крови короля Шибальбы.

     Это поможет убедить католическую  церковь примириться с этими странными еретическими прото-христианами,  когда эти две культуры встретятся. Если эти прото-христиане  признают, что вкушают  плоть и  кровь короля Шибальбы, да к тому  же  их золото рекой  потечет  на  нужды церкви,  то еретичество вскоре станет  приемлемым для церкви вариантом. Интересно будет,  подумал  Хунакпу,если меня  причислят  к лику  святых.  Вот  уж тогда не  будет  недостатка в чудесах, по крайней мере, в течение некоторого времени.

     -- Бакаб, работающий с металлом и делающий инструменты!

     Из  толпы вышел худой юноша,  и Хунакпу  приказал  ему вынуть следующий шип.

     -- Он медный, господин Хунакпу Один, -- сказал Бакаб.

     -- Ты знаешь медь? Умеешь ли ты обрабатывать ее лучше всех?

     -- Я обрабатываю ее лучше любого  другого мужчины в нашей  деревне, но, конечно,  в других местах наверняка есть  люди, превосходящие  меня  в  этом деле.

     --  Ты  научишься  смешивать  ее  с   разными  металлами.  Ты  сделаешь инструменты, которых не видел никто в мире. Помажь свой живот моей кровью!

     Медник сделал как ему было приказано. После  короля, королевской жены и королевского сына  теперь  наибольшим уважением  в  новом королевстве  будут пользоваться работники по металлу.

     --  А  где Шоколь-Ха-Мен? Где  главный  судостроитель? Мужчина крепкого телосложения  с широченными плечами выступил вперед  из группы людей другого клана. Он смущенно похлопывал себя по плечам, улыбаясь от гордости, что тоже оказался в числе избранных.

     --  Вынь  следующий  шип, Шоколь-Ха-Мен. Ты, которого назвали  в  честь большой реки  в половодье, ты должен сказать  мне, видел  ли ты когда-нибудь этот металл?

     Шоколь-Ха-Мен взял в руки бронзовый шип, испачкав кровью все пальцы.

     -- Он  похож на медь,  только светлее, -- сказал он.  --  Я никогда его раньше не видел.

     Бакаб тоже посмотрел на шип, и также покачал головой.

     -- Помочись на этот металл, Шоколь-Ха-Мен.  Пусть таящийся в тебе поток выльется на него! Но ты помажешь моей кровью свое тело, только когда найдешь этот металл в другой стране. Ты построишь корабли  и будешь плавать  на них, пока не найдешь страну на севере, где знают название этого металла. Когда ты

назовешь  мне имя этого металла, я  позволю тебе покрыть  моей  кровью  твои чресла.

     Остался только железный шип.

     -- А где же Шок? Да-да, я имею в виду девочку-рабыню, которую  вы взяли в плен, но никто не захотел на ней жениться.

     Из толпы вытолкнули грязную тринадцатилетнюю девочку с заячьей губой.

     --  Вынь последний  шип. Шок.  Помажь моей кровью  свои  ступни. Силой, заключенной  в этом металле, король  Шибальбы делает всех  рабов свободными. Отныне  ты,  Шок,  свободная  жительница королевства  Шибальба-Земли. Ты  не принадлежишь никому:  ни мужчине, ни женщине, потому что ни  один человек не

принадлежит другому. Так  повелел  король Шибальбы! Нет больше в королевстве Шибальба-Земля ни пленников, ни рабов, ни слуг, находящихся в  услужении  до самой смерти.

     Это для тебя, Тагири.

     Но  то,  что  Шок  получила  из  жалости,  она использовала  совершенно неожиданно  для  всех. Вытащив  железный шип  из  пениса Хунакпу,  она,  как сделала бы королева народа майя, высунула язык, ухватила его за кончик левой рукой, а  правой проткнула язык  шипом.  Кровь залила ей подбородок, а шип и губа образовали подобие креста.

     Толпа ахнула. Шок  требовала не доброты  хозяина,  отпускающего на волю раба, а почестей от короля королеве, которая родит ему детей.

     Что мне теперь делать?  Кто бы мог подумать, наблюдая, как  униженно  и покорно  вела себя Шок все эти  месяцы  рабства,  что  она таит в себе столь честолюбивые  намерения? К  чему  она  стремится?  Каковы  ее планы? Хунакпу пытливо рассматривал ее лицо и увидел в нем -- уж не вызов ли? Как будто она разгадала его замыслы и словно спрашивала: откажет он ей или нет.

     Но нет, это не вызов. Это было мужество в минуту отчаяния. Конечно, она действовала решительно. Этот королевского обличья человек, утверждавший, что явился из земли богов, впервые дал ей шанс изменить то жалкое существование, которое она влачила. Кто посмел бы винить ее  за  поступок, на который часто идут  отчаявшиеся  люди,  хватаясь  за первую  возможность  достичь  гораздо большего, чем они смели надеяться? Чего ей терять?  В ее отчаянном положении любое   избавление  казалось   одинаково  невозможным.   Поэтому  почему  не попытаться  стать королевой, раз уж этот  Хунакпу Один,  кажется, расположен помочь ей?

     Она так уродлива.

     Но умна и отважна. Зачем лишать  ее такой возможности?  Он наклонился и выдернул железный шип из ее языка.

     -- Пусть из твоих уст всегда  будет исходить правда, как сейчас из  них течет  кровь. Я не король, и,  значит, у  меня нет королевы. Но поскольку на этом последнем шипе  ты смешала  свою кровь с моей,  я обещаю, что до  конца твоей жизни  я буду каждый день выслушивать что-то одно, что ты  предпочтешь мне рассказать.

     Она мрачно кивнула, и на  лице ее отразились  гордость и облегчение. Он отверг ее предложение взять ее в жены, но принял ее как советника. И пока он стоял на коленях и мазал ее ступни кровью, стекавшей с шипа, она поняла, что ее  жизнь изменилась полностью и бесповоротно. Он сделал ее великой в глазах тех, кто помыкал ею.

     Встав на ноги, он положил обе руки ей на плечи и наклонился так близко, чтобы она услышала его шепот.

     --  Теперь, когда  у тебя есть  власть, не ищи мести, --  сказал он  на чистом языке майя, зная, что она поймет  его, так как ее родной  диалект был достаточно близок  к  этому  языку. -- Заслужи  мое  уважение великодушием и справедливостью.

     -- Спасибо тебе, -- ответила она.

     Теперь пора возвращаться к  первоначальному сценарию. Надеюсь,  подумал Хунакпу, что больше не будет таких  неожиданных сюрпризов, во всяком случае, не слишком много.

     Но  они,  конечно,  будут,  и  единственное,  что  ему  остается,   это полагаться на свой дар импровизации. Все его  планы придется приспосабливать к обстоятельствам; только его цели остаются неизменными.

     Он возвысил голос, перекрывая шум толпы.

     --  Пусть Бакаб  коснется этого  металла, а Шоколь-Ха-Мен посмотрит  на него!

     Мужчины подошли и с благоговением  начали изучать незнакомый предмет. В отличие от всех других шипов, этот не гнулся, даже чуть-чуть.

     -- Я никогда не видел такого крепкого металла, -- сказал Бакаб.

     -- Он черный, -- добавил Шоколь-Ха-Мен.

     -- На свете, далеко  за  морем, есть много королевств,  где этот металл столь же распространен,  как у вас  медь. Со  временем  его будут выплавлять так, что он засияет, как серебро. В этих королевствах  люди уже знают короля Шибальбы, но он  скрыл  от них  много тайн. Такова воля короля  Шибальбы, -- чтобы люди  королевства  Шибальбы-Земли, если они этого заслужат, нашли этот металл и обработали  его! Но пока этот черный  металлический шип останется у Шок, которая раньше была  рабыней, и вы придете к ней или к ее детям,  чтобы узнать,  нашли  ли вы твердый  черный металл.  Жители дальних  королевств, о которых  я вам говорил, называют его  ферро, и  херро. и  аиэн, и фер, но вы будете называть его шибеш, потому что он происходит из Шибальбы, и он должен использоваться только теми, кто служит королю Шибальбы.

     Теперь из  его тела был выдернут  последний шип, и  он  ощутил приятную легкость, как-будто раньше вес шипов притягивал его к земле.

     -- А теперь вам  будет знак, что король  Шибальбы не забывает никого из вас: все  вы, жители этой  деревни, заболеете, но ни один из вас не умрет от этой болезни.

     Обещая это, он шел на риск: иммунологи сказали, что умирает один из ста тысяч заболевших.  Если им  будет житель  Атетульки, Хунакпу сумеет  с  этим справиться. В сравнении с  миллионами, умершими в  старой истории  от оспы и других болезней, это не такая уж большая плата.

     -- Болезнь из этой деревни будет распространяться во все другие страны, пока перст  короля не  коснется  всех. И  все  будут  повторять, что болезнь правителей Шибальбы пришла из Атетульки. Вас она поразит первыми, потому что я  сначала  пришел к вам, потому что  король Шибальбы  выбрал  вас, чтобы вы повели за собой мир. Не так, как это  делали мексиканцы, с потоками крови  и бесчисленными жестокостями, а  так, как это делает король Шибальбы  в  своей мудрости и силе.

     Почему бы не сделать вирус иммунитета элементом божественного шоу?

     Он посмотрел  на выражение  их  лиц. Благоговейный  страх, изумление, а кое-где и негодование, неприятие. Ну что ж, этого следовало  ожидать. Прежде чем все это  закончится,  система власти  в этой деревне переменится  еще не раз. Так или иначе, но эти  люди  станут правителями великой империи. Только

немногие из  них окажутся достойными  этой  роли;  остальные так и останутся жить в деревне, не приспособившись к новому образу  жизни. В этом нет ничего позорного,  но некоторые  почувствуют себя преданными и обиженными.  Хунакпу попытается  научить  их быть довольными тем,  что  им доступно, и  гордиться достижениями других. Но он не может изменить человеческую природу. Некоторые из этих  людей так и  сойдут в могилу, ненавидя его за те изменения, которые он принес  с собой.  А  он  так и не сможет  рассказать  им,  как  могли  бы закончиться их жизни, если бы не его вмешательство.

     -- Где будет жить Хунакпу Один? -- спросил он.

     -- В моем доме, -- тут же откликнулся На-Йашаль.

     -- Разве я смогу жить в доме короля  Атетульки,  когда он только сейчас становится  человеком? Это был дом людей-собак! Нет, вы должны построить мне новый дом на этом самом месте. -- Хунакпу  сел, скрестив ноги, в траву. – Я не сдвинусь с места, пока вокруг меня  не вырастет новый дом. А крыша должна быть  покрыта травой со  всех крыш Атетульки.  На-Йашаль, докажи мне, что ты король. Организуй своих  людей так, чтобы они построили мне дом, прежде  чем наступит темнота, и научи их своим обязанностям так хорошо, чтобы они смогли сделать это без дополнительных указаний.

     Был  уже  полдень, и  хотя такая задача  казалась  людям  невыполнимой, Хунакпу  знал,  что  они   вполне  смогут  с  этим  справиться.   История  о строительстве  дома для  Хунакпу  Один  быстро разнесется  по всей  округе и заставит  жителей поверить, что они  действительно достойны того,  чтобы  их деревня  стала  самым большим  городом среди других  городов нового  Царства Шибальба-Земли.  Такие  истории необходимы,  чтобы  воспитать  новый  народ, мечтающий  создать  империю.   Люди   должны   иметь  непоколебимую  веру  в собственную ценность.

     А если они не  успеют закончить дело  до темноты, Хунакпу просто зажжет корзину света и  объявит, что  правители  Шибальбы продлевают день с помощью этого кусочка солнца, чтобы они могли достроить дом до ночи. Так  или иначе, история получится неплохой.

     Люди быстро разбежались,  оставив  его одного, когда На-Йашаль направил их  на  строительство  дома.  Получив,  наконец,  возможность  хоть  немного расслабиться, Хунакпу  достал  из  одного мешка дезинфицирующее  средство  и помазал  им  свои  раны.  В  его  состав  входили  вещества,  способствующие

свертыванию крови и заживлению ран. Скоро кровотечение уменьшится, а потом и совсем  прекратится.  Дрожащими  руками  Хунакпу нанес мазь  на  раны.  Руки дрожали не от боли, потому  что  она еще  не началась, и даже не  от  потери крови,  а скорее от  того,  что не отпускавшее его ни  на минуту  напряжение

теперь, наконец, ушло.

     Оказалось,  что тогда, в потерянном теперь прошлом, предлагая свой план другим,  он  не  ошибся  --   у  этих  людей  легко   было  вызвать  чувство благоговейного  ужаса. Да, легко,  но  сам-то  Хунакпу никогда  в  жизни  не испытывал  подобного страха. Как это  удавалось Колумбу бестрепетно, отважно создавать новое будущее? Только потому, что он  почти  ничего не знал о том, каким неверным путем могут пойти эти новые будущие; только  не ведая  этого, решил Хунакпу, Колумб мог так бесстрашно заняться сотворением мира.

     -- Трудно представить себе, что это и есть те великие  царства Востока, о которых мы читали в описаниях Марко Поло, -- сказал Санчес.

     Кристофоро не нашел, что ответить. Кольба выглядела вроде бы достаточно большой, чтобы быть азиатским материком, но индейцы уверяли, что это остров, и что есть еще один  остров, на юго-востоке, Гаити, намного богаче, и на нем куда больше золота. Возможно, он и есть Чипангу? Может быть. Но он уже устал

убеждать экипажи судов и,  что гораздо  важнее,  королевских чиновников, что несметные богатства находятся всего в нескольких днях плавания отсюда.

     Когда же, наконец. Господь подарит ему момент триумфа, когда же все эти обещания  золота  и  великих царств  станут  непреложной  явью  и  он сможет вернуться в Испанию вице-королем и адмиралом Открытого моря?

     -- Ну  и что из этого? -- сказал дон  Педро. -- Самое большое богатство этого места -- прямо перед вами, и его видно невооруженным глазом.

     -- Что вы имеете в виду? -- спросил Санчес. -- Единственное, чем богата здешняя земля, так это деревьями и насекомыми.

     -- И людьми, -- сказал дон Педро.  -- Самыми кроткими и мирными людьми, которых мне приходилось видеть. Будет совсем нетрудно заставить их работать, и они будут превосходно слушаться своих  хозяев. Неужели вы не видите, что в них нет и намека на воинственность? Вы только представьте себе, какие деньги

удастся выручить за этих послушнейших из слуг!

     Кристофоро нахмурился. Та же  мысль приходила в голову и ему, но она же и  вызывала  в нем смутное беспокойство.  Значит ли это, что Господь задумал одновременно окрестить  этих людей и превратить в рабов? Ведь на этой земле, куда  Господь направил его,  действительно нет ни малейших признаков другого богатства.  И ясно  также, что из этих  дикарей никогда не получатся солдаты для крестовых походов.

     Если Господь намеревался превратить этих дикарей в  свободных христиан, он бы научил их носить одежду, а не бегать голышом.

     -- Конечно, -- сказал Кристофоро. -- Когда мы будем возвращаться домой, мы  захватим парочку этих людей,  чтобы показать их королевским величествам. Но  я думаю, что будет  выгоднее оставить этих  туземцев  здесь, на земле, к которой  они  привыкли,  и  использовать  их  для  добычи  золота  и  других драгоценных металлов,  а мы тем временем  будем учить их христианской вере и заботиться о спасении их душ.

     Остальные слушали его, не возражая. Да и как могли они оспаривать столь очевидную  истину? К тому  же, они еще были слабы,  не  успев оправиться  от болезни,  которая  обрушилась на  экипажи  всех  трех  судов, из-за  чего им пришлось стать на якорь и отдыхать несколько дней. Никто, правда, не умер -- болезнь ничем не напоминала те  смертельные эпидемии, с которыми португальцы встретились  в Африке,  и  из-за которых  им пришлось строить свои форты  на островах, вдали  от берега. Однако  у Кристофоро и сейчас еще  сильно болела голова, и он был уверен, что и другие страдают тем же недутом.  Если бы боль не была  такой сильной, он пожелал бы, чтобы  она  вообще  не  прекращалась, потому  что  она  мешала  другим  поднять  голос  в  споре.  С  королевскими чиновниками  было  куда   легче  иметь  дело,  когда  боль  мешала  им  быть настырными.

     И  тут  Кристофоро  вспомнил,  как  разозлились  эти  люди,  когда  они добрались до города Кубанакан. Он подумал  тогда, что последний  слог  этого названия имеет отношение к  Великому  хану из описаний Марко Поло, но  когда они  увидели  этот  "город",  о  котором  им  столько  наговорили   туземцы, оказалось,  что  это -- всего лишь кучка жалких  лачуг, возможно, чуть более многолюдная,  чем  другие  убогие деревушки,  которые попадались  им  на этом острове.  Да  уж,  и   впрямь,  город  Хана!  Санчес  тогда  даже  осмелился

раскричаться в присутствии матросов. Может быть, эта болезнь была ниспослана Господом за  такое поведение.  Может быть, Бог хотел,  чтобы  им было о  чем пожалеть.

     Завтра или послезавтра они  отправятся к  острову  Гаити. Возможно, там они увидят какие-то признаки  великих цивилизаций Чипангу или Катея.  Что же касается этих  жалких  островов, то они будут, по крайней  мере,  поставлять рабов. И  если королевские чиновники пожелают поддержать его, этого окажется достаточно, чтобы оправдать расходы на второе путешествие, если им  все-таки не удастся на этот раз найти Хан.

     Кемаль мрачно сидел на вершине мыса, высматривая,  не  покажется  ли на северо-западе парус.

     Колумб запаздывал. А  если он  опоздает, игра  проиграна. Это означает, что произошли какие-то изменения. Что-то задержало его  в Кольбе. Кемаль мог бы порадоваться,  расценив  это  как  признак  того, что  кто-то  из  троицы благополучно  прибыл на место, но он хорошо знал,  что изменение  могло быть вызвано им самим.  Единственное,  что могло перенестись с  острова Гаити  на остров Кольба,  был комбинированный вирус-носитель; и  хотя он сам находился здесь всего два  месяца, этого времени было вполне достаточно,  чтобы  вирус был  занесен на  Кольбу  с группой  налетчиков  в мореходном каноэ. Испанцы, должно быть, подцепили этот вирус.

     А  могло  быть  и  хуже. В общем-то  безобидная  болезнь могла изменить поведение  индейцев.  Среди  них  могли  вспыхнуть  кровопролитные  схватки, настолько серьезные,  что европейцы вынуждены были  бы повернуть домой. Либо Колумб узнал нечто такое, что побудило его избрать другой маршрут, например,

поплыть вокруг Гаити  против часовой стрелки,  вместо  того чтобы двинуться, как было намечено, вдоль северного побережья.

     Они знали, что вирус мог нарушить их  планы,  распространяясь быстрее и дальше, чем  могли это  сделать путешественники во времени.  Однако это  был один из главных  и надежных факторов,  на  которых основывался их  план. Что если только один из них смог пробиться в прошлое, и затем был сразу же убит?

Но даже в этом  случае вирусом должны были бы заразиться те, кто касался его тела в первые несколько часов. Если это было единственное изменение, которое они могли внести в прошлое, его было бы достаточно,  чтобы  уберечь индейцев от смерти во время эпидемий, занесенных из Европы.

     Так что это хорошо, подумал Кемаль. Хорошо, что Колумб опаздывает,  ибо это  означает,  что  вирус делает  свое дело. Мы  уже  изменили  мир. Мы уже добились успеха.

     Правда, это не казалось ему  успехом.  Он жил на пищевых  концентратах, скрывался здесь на уединенном мысе, ждал, когда же, наконец, появятся паруса -- и все  это  для  того,  чтобы совершить  нечто большее,  чем  просто быть носителем исцеляющего вируса. На все воля  Аллаха, он знал это, но, вместе с тем,  он  не  был  настолько  богобоязненным,  чтобы  удержаться  от желания прошептать пару слов Аллаху на ухо. Несколько вполне конкретных пожеланий.

     Только на третий день он увидел парус. Немножко рано, в первой половине дня. В  старом варианте истории Колумб должен был прибыть позже, и это стало причиной того,  что  "Санта-Мария" потерпела крушение, наскочив в темноте на подводные рифы. А теперь еще светло. Но даже если  бы уже наступила темнота, ветры и подводные течения были бы иными. Значит, ему придется уничтожить все три  корабля. Что  еще хуже,  без крушения  "Санта-Марии" у "Ниньи" не  было причин бросить якорь. Кемалю придется следовать за ними по берегу и выжидать подходящего случая. Если только он представится.

     Если я потерплю неудачу,  подумал Кемаль,  то,  может,  повезет другим. Если    Хунакпу   удастся   опередить   тлакскаланов   и   создать   империю сапотеков-тарасков, где  отказались бы  от человеческих жертвоприношений или свели их к минимуму, испанцам пришлось бы нелегко. Если Дико сейчас где-то в

горах,  может,  ей  удастся основать  новую, прото-христианскую  религию  и, возможно, единую  Карибскую империю,  которая окажется  для испанцев крепким орешком. Ведь, в  конце концов, успехи  испанцев определялись почти  целиком неспособностью индейцев организовать серьезное  сопротивление. Поэтому, если даже Колумбу удастся вернуться в Европу, история все равно будет не той.

     Он шептал себе  все  эти  ободряющие слова, но они горечью отдавались у него  во  рту. Если я  потерплю  неудачу,  Америка  потеряет пятьдесят  лет, отпущенных ей на подготовку к приходу европейцев.

     Два судна. Не три. Уже легче. Или нет? Поскольку история менялась,  для него было бы лучше,  если  бы корабли Колумба оставались вместе. Пинсон увел "Пинту" от остальных судов точно так же, как это было в прежней истории.  Но кто мог сейчас знать, не изменит ли  Пинсон опять свое решение и не вернется ли  назад на Гаити,  чтобы присоединиться к  Колумбу?  На этот  раз он может просто направиться на восток, первым прибыть в Испанию и приписать себе  все заслуги Колумба в открытии новых земель.

     Но  здесь я бессилен,  сказал себе  Кемаль. "Пинта" либо вернется, либо нет.  У меня на  руках  "Нинья" и  "Санта-Мария",  и  я должен позаботиться, чтобы, по крайней мере, они никогда не вернулись в Испанию.

     Кемаль следил пока мог, как корабли поворачивают  на юг, чтобы обогнуть мыс Св. Николая. Последуют ли  они тем же курсом, что и  в  прежней истории, пройдя  немного дальше  к  югу, а затем повернув  назад, чтобы  пройти вдоль северного  побережья  Гаити?  Теперь  все  было непредсказуемо, хотя  логика подсказывала, что причины действий Колумба в той истории оставались в силе и на этот раз.

     Кемаль осторожно спустился вниз к группе деревьев,  росших у воды,  где он  спрятал  свою  надувную лодку. В  отличие от ярко-оранжевых спасательных лодок, эта  была зеленовато-синего цвета,  делавшего ее незаметной  на воде. Кемаль  натянул  на  себя  гидрокостюм такого же зеленовато-синего  цвета  и стащил лодку в воду. Затем погрузил  в  нее достаточное  количество  зарядов взрывчатки, чтобы  расправиться  с  "Санта-Марией"  и  "Ниньей",  если такая возможность представится. Потом запустил двигатель и вышел в море.

     За полчаса он отошел на такое расстояние от берега, чтобы его наверняка не могли обнаружить зоркие наблюдатели на испанских каравеллах. Только тогда он повернул на запад  и прошел достаточно далеко,  чтобы не упускать из виду паруса испанских судов. К его радости, они бросили якорь у мыса Св. Николая,

и  маленькие  шлюпки направились  к берегу.  Возможно, сегодня не шестое,  а девятое декабря, но Колумб принял те же  решения, что  и раньше. Температура воздуха упала ниже  обычной для  этих  широт, и Колумб столкнется с теми  же трудностями, когда будет проходить  через пролив  между островами Тортуга  и

Гаити до четырнадцатого декабря. Может быть, Кемалю лучше вернуться на берег и ждать, пока история повторится сама собой.

     А  может быть, и нет.  Колумб  будет стремиться плыть  на восток, чтобы опередить Пинсона  на пути  в  Испанию, и  на этот раз он может  отправиться вокруг  Тортуги,  чтобы  воспользоваться господствующими  ветрами,  стараясь держаться  как  можно дальше  от  предательских прибрежных  ветров,  которые загонят его на рифы. Возможно, это последний шанс для Кемаля.

     Но  ведь мыс Св. Николая находится далеко от  того  племени, где  живет Дико -- если, конечно, ей удалось стать своей среди жителей деревни, которые когда-то  впервые обратились к людям из будущего с просьбой спасти их. Зачем усложнять ей задачу?

     Он будет ждать и наблюдать.

     Поначалу, когда  "Пинта"  все больше  и  больше отклонялась  в сторону, Кристофоро думал, что Пинсон обходит какое-то опасное место  в  воде. Затем, когда каравелла  переместилась ближе к горизонту, матросы стали уверять его, что  "Пинта", вероятно, не  может  прочесть  сигналы,  которые  ей  посылает Кристофоро.  Это, конечно, была нелепость. "Нинья" тоже  шла по левому борту от "Санта-Марии"  и  без  всякого  труда  следовала заданному курсу. К  тому времени,  когда  "Пинта"  исчезла за  горизонтом, Кристофоро  уже понял, что Пинсон предал его, что  бывший  пират теперь решился плыть прямо в Испанию и предстать перед их величествами раньше  Кристофоро. Неважно, что  Кристофоро был  официально   признан   главой   экспедиции,  неважно,  что  королевские чиновники, участвовавшие в экспедиции, доложат о вероломстве Пинсона. Именно его будут считать  победителем,  и  его  имя сохранится  в  истории  как имя человека, вернувшегося первым с западного маршрута на Восток.

     Пинсон никогда не заплывал так  далеко к югу, и поэтому не знал, что  в низких  широтах  устойчивый восточный ветер  сменяется столь  же  устойчивым западным ветром,  в  чем Кристофоро убедился,  когда плавал на португальских судах. Поэтому, если бы Кристофоро мог взять еще больше к югу, он вполне мог

бы  достичь Испании задолго до Пинсона, который, несомненно, будет стараться пробиться  напрямую через Атлантику, что, в лучшем  случае,  потребует много времени. Весьма вероятно, что продвижение будет настолько медленным, что ему придется  отказаться  от  своей затеи и  вернуться  на  эти  острова,  чтобы

пополнить запасы на своей каравелле.

     Да, вероятно,  но  полной уверенности нет, и Кристофоро не мог отогнать от себя мысль, что нужно что-то  срочно предпринять, -- равно как и подавить с трудом сдерживаемую  ярость,  и все это из-за предательства  Пинсона. Хуже всего  было то,  что  ему некому довериться, потому что  матросы, наверняка, желали  Пинсону  победы,  а  перед  офицерами  и  королевскими   чиновниками Кристофоро не мог проявить ни слабости, ни беспокойства.

     Вот  почему  Кристофоро  почти  не получал  радости,  нанося  на  карту очертания  неизвестного берега  большого острова,  который  туземцы называли Гаити, а  Кристофоро  назвал  Эспаньола.  Возможно,  он  получил  бы  больше удовольствия, если бы судно следовало  прямо, но  восточный ветер дул ему  в

нос  всю дорогу  вдоль берега. Несколько дней им  пришлось провести в бухте, которую матросы  окрестили Залив Москитов,  а  затем  еще  несколько  дней в Райской  Долине. Матросы  хорошо  отдохнули  и  развлеклись  во  время  этих стоянок. Местные  жители были выше ростом и более крепкого  телосложения; из

женщин   две  оказались   такими  светлокожими,  что   матросы  прозвали  их "испанками". Как  командир и христианин,  Кристофоро  должен был делать вид, что не знает, чем занимаются матросы и  женщины, которые поднялись  на борт. Напряжение  от длительного путешествия несколько  спало в Райской Долине. Но не  для  Кристофоро, поскольку каждый день задержки увеличивал шансы Пинсона первым прибыть в Испанию.

     Наконец  они  двинулись дальше, подняв  паруса  вечером  и прижимаясь к берегу,  где ночной бриз отклонял господствующие  восточные ветры  и  плавно поворачивал их на восток. Хотя  ночи были  ясные,  плыть в такое время вдоль незнакомого берега  было  рискованно, потому что неизвестно, какие опасности

подстерегали их  под водой. Но  у Кристофоро  не было  выбора. Либо плыть на запад  и  юг  вокруг  острова,  который  мог  быть  настолько  большим,  что потребовались  бы   месяцы,  чтобы   обогнуть  его,  либо  плыть  по  ночам, подгоняемым  ночными  бризами.  Господь защитит  их  суда, потому  что иначе путешествие закончится неудачей,  по крайней мере, для Кристофоро и двух его судов.  Сейчас  важно  было вернуться  в  Испанию с  триумфальными отчетами, умолчав о скудных запасах золота, которые им встретились на пути, и о низком уровне развития живших там племен. Тогда их величества снарядят большой флот и  он сможет произвести тщательную разведку, пока не найдет земли, описанные Марко Поло.

     Однако  больше всего беспокоило  Кристофоро какое-то  странное чувство, непонятное ему  самому. В  те дни,  когда они стояли  на якоре  и Кристофоро занимался составлением карты берега, он временами   отворачивался от  него  и смотрел в сторону моря. В эти моменты он иногда замечал что-то движущееся на

поверхности воды. Каждый раз это что-то было видно только несколько  секунд, и никто другой этого не  замечал.  Однако  Кристофоро был  уверен, что видел что-то  --  было ли то пятно  воды,  слегка отличавшееся по  цвету от  общей массы,  или человек,  по пояс  стоящий в  воде. Первый раз, когда  он увидел такую фигуру, он тут же вспомнил  все рассказы генуэзских моряков о тритонах и  других  чудищах морских  глубин.  Но  что  бы  это  ни было,  оно  всегда появлялось далеко  в море и никогда не приближалось. Было ли это  видение? А

может  быть,  некий   знак,  посланный  Богом?  Или   это  посланец  сатаны, наблюдающий, ждущий возможности погубить благое христианское дело?

     Только раз,  всего один раз, Кристофоро уловил отблеск света, как-будто у этого  нечто  тоже была подзорная  труба, и он  следил за Колумбом так  же упорно, как Колумб следил за ним.

     Кристофоро ничего не  написал  об этом в судовом журнале.  Он предпочел отнести это  на счет  временного помрачения рассудка, вызванного тропическим климатом  и беспокойством  о  Пинсоне.  Так  все и шло,  пока рано  утром  в воскресенье не произошло несчастье.

     Кристофоро лежал без сна в своей каюте. Ему было  трудно заснуть, когда судно шло в такой опасной близости  к берегу, и поэтому большинство ночей он бодрствовал, изучал  карты  или делал записи в судовом журнале, или  в своем собственном дневнике. Однако в эту ночь он просто лежал на койке,  размышляя

обо всем, что произошло в его жизни до сегодняшнего дня, поражаясь тому, как удачно  все  сложилось,  несмотря  на  все  препятствия.  А  под конец  стал молиться,  вознося  хвалу Господу  за  тот  Божий  Промысел,  который раньше казался ему забвением, и за то, что сейчас Он так заботливо направляет его к

цели.  Прости за  то,  что я не понимал Тебя, за  то,  что считал, будто  Ты измеряешь  время краткими  мгновениями  человеческой жизни. Прости  мне  мои страхи  и сомнения, потому что теперь я вижу, что  ты всегда рядом, смотришь за  мной, оберегаешь меня и помогаешь мне выполнить Твою волю. Внезапно  все

судно содрогнулось, и с палубы послышался вопль.

     Кемаль  смотрел  сквозь  свой прибор  ночного видения,  боясь  поверить удаче. Чего  он  так  беспокоился?  Погода была причиной опоздания  Колумба, когда  за  ним наблюдали  через Трусайт,  и она  же определяла скорость  его продвижения  сейчас. Подождав  попутных  ветров, Колумб обогнул мыс Гаити  в ночь  на  Рождество, в  пределах  пятнадцати минут  времени его  прибытия  в прошлом Кемаля. Точно так же, как и раньше, под воздействием тех же ветров и тех же течений,  "Санта-Мария"  наткнулась на риф. Таким  образом оказалось, что все может пойти согласно их плану.

     Конечно всегда предполагалось, что может  подвести человеческий фактор, а не только погода. Опровергая рассуждения о том,  что взмах крыла бабочки в Пекине может вызвать ураган в Карибском море, Манджам объяснил Кемалю, что в основе  таких  псевдохаотических систем  как погода всегда  лежит стабильная

модель, которая компенсирует случайные незначительные отклонения.

     Действительной  проблемой  были  решения, принимаемые  людьми во  время путешествия. Будут ли  они делать то, что делали  раньше? Кемаль  сотню  раз наблюдал гибель "Санта-Марии", поскольку от этого зависело так много. Гибель судна  была   обусловлена  несколькими  факторами,  каждый  из  которых  мог

измениться  по прихоти  судьбы  или человека. Во-первых,  Колумб должен  был плыть ночью, и, к радости Кемаля, он постоянно поступал так для  того, чтобы воспользоваться  попутным  ветром. Во-вторых, Колумб  и  Хуан  де  ла  Коса, владелец  и  капитан судна, должны были находиться в  своих  каютах, поручив управление  судном Пералонсо Ниньо, -- что было вполне оправданно, поскольку тот был штурманом. Однако, немного  погодя, Ниньо решил вздремнуть,  оставив руль в руках одного из судовых юнг и показав ему  звезду, на которую следует править; что было бы вполне  допустимо  при плавании  в  открытом  океане  и совершенно не годилось при плавании вдоль незнакомого и опасного берега.

     В данном случае единственное отличие заключалось в том, что юнга был не тот, что  прежде, по  росту и  манере держать себя Кемаль даже на расстоянии определил, что на этот раз у руля стоял Андрее Евенес, чуть старше прежнего. Но  каким бы опытом судовождения ни обладал Андрее, сейчас он ему вряд ли бы помог; никто еще  не  нанес на карту это  побережье,  и  даже самый  опытный штурман  не смог бы  заметить  риф.  Хотя  тот и  подступал очень  близко  к поверхности воды, он ничем не выдавал своего присутствия.

     Но даже в прежней истории гибель судна еще  могла  быть  предотвращена, потому  что Колумб немедленно  отдал  команды, которые,  будь они выполнены, спасли  бы  судно.  Кто в действительности погубил "Санта-Марию", так это ее владелец,  Хуан де  ла Коса, который  совершенно растерялся  и  не только не подчинился  приказам  Колумба, но и не давал  другим  сделать это.  С  этого момента каравелла была обречена.

     Кемаль, наблюдавший жизнь де Ла Косы с рождения до смерти, никак не мог понять,   почему  он  поступил  так  необъяснимо.  Де  ла  Коса  каждый  раз рассказывал   о  случившемся   по-иному   и,   очевидно,  каждый  раз  лгал. Единственное  объяснение, которое приходило на ум Кемалю, заключалось в том, что де ла Коса испугался при виде тонущего  судна и просто удрал с него  как можно быстрее. К тому моменту, когда стало ясно, что у них есть время  снять всех людей с судна  без особого риска, было уже слишком поздно, чтобы спасти каравеллу.  В такой ситуации де ла  Коса  вряд  ли мог признаться в том, что струсил, либо как-то еще объяснить свое поведение.

     Судно  содрогнулось от удара, а затем  завалилось на один  борт. Кемаль внимательно  следил   за   происходящим.   На  нем  было  полное  снаряжение аквалангиста,  и он мог подплыть к  судну и  заложить  подрывной  заряд  под каравеллу в том  случае,  если  бы  у Колумба появилась  надежда  спасти ее.

Однако было бы  лучше, если бы судно затонуло само по себе, без необъяснимых взрывов и вспышек.

     Хуан де  ла  Коса выскочил из своей каюты и вскарабкался на квартердек, еще не  совсем  проснувшись, но явно  став  невольным  участником  какого-то кошмара.  Его каравелла села  на мель! Как  это могло случиться? Разъяренный Колон  уже был на  палубе. Как всегда, Хуан  разозлился  при одном лишь виде

этого  придворного  генуэзца.  Если бы флотилией командовал  Пинсон,  он  не допустил  бы такой  глупости, как  плавание  ночью.  Но  Пинсона  не было, и единственное, что Хуан мог сделать, это отправиться спать, не забывая о том, что его каравелла в темноте идет вдоль  незнакомого берега. И вот,  как он и боялся, они  сели на мель. Они все утонут, если не смогут покинуть  судно до того, как оно пойдет ко дну.

     Один из корабельных  юнг  -- Андрее, который на этой неделе приглянулся Ниньо, -- путаясь под ногами, жалко оправдывался:

     -- Я не сводил глаз со звезды, на  которую он указал мне, и держал руль так, чтобы  мачта находилась с ней  на одной линии. -- У него был совершенно перепуганный вид.

     Судно тяжело накренилось на один борт.

     Мы утонем, подумал Хуан. Я потеряю все, что у меня есть.

     --  Моя каравелла! -- закричал он. -- Моя дорогая  каравелла! Что  вы с ней сделали?

     Колон повернулся к нему и спросил ледяным тоном:

     -- Вам хорошо спалось? Ниньо, наверняка, тоже не страдал бессонницей.

     А  почему  бы  хозяину  судна  и  не  поспать?  Хуан не  штурман  и  не судоводитель. Он  просто  судовладелец. Разве ему  не  объяснили, что он  не обладает на судне никакой властью,  кроме той,  которой  его  наделит Колон. Баск по национальности, Хуан был таким же  чужеземцем  среди этих  испанцев, как и Колон, поэтому итальянец относился к нему покровительственно,  офицеры испанского флота  с презрением, а матросы насмешливо. А теперь, оказывается, что это он, лишенный всех прав и уважения,  виноват в том, что судно село на мель?

     Судно еще больше завалилось на левый борт.

     Колон что-то говорил, но Хуан не мог сосредоточиться и понять смысл его слов.

     -- Корма  у судна  тяжелая,  и  нас  все  больше затягивает на  риф или отмель. Вперед нам не продвинуться. У нас нет другого выбора, как попытаться стянуть судно кормой на воду.

     Ничего  более глупого  Хуан в жизни  не слышал.  Темно, судно  тонет, а Колон хочет  попытаться выполнить какой-то нелепый маневр, вместо того чтобы спасать жизни.  Чего еще можно ожидать от  итальянца --  что для него  жизнь испанцев? И если уж на то  пошло, что значит для испанцев жизнь баска? Колон и офицеры первыми прыгнут в  шлюпки, и им будет наплевать,  что  случится  с Хуаном де ла Коса. А уж матросы и подавно не возьмут его в шлюпку, даже если у них будет такая возможность. Он всегда знал это, он читал это в их глазах.

     --  Стягивайте  судно,  --  повторил  Кристофоро.  -- Спустите  рабочую шлюпку,  отведите на  ней  якорь к  корме,  бросьте  его, а  затем брашпилем стяните нас со скалы.

     -- Я  знаю, что  это  такое,  -- огрызнулся Хуан. Вот дурак, неуж-то он вздумал учить меня морскому делу?

     --  Тогда займитесь этим, -- скомандовал Кристофоро,  -- или вы  хотите потерять свою каравеллу здесь, в этих водах?

     Ну  что  ж, пусть  Колон командует  --  он  совершенно не разбирается в ситуации.  Хуан де ла Коса  -- настоящий христианин, не чета всем остальным. Единственный способ спасти всех людей -- это подогнать на помощь все  шлюпки с  "Ниньи".  Нечего и  думать,  чтобы  подтягиваться  к якорю  -- это  будет медленно и  долго,  а тем временем люди погибнут. Хуан спасет всех со своего судна, и  люди  будут  знать,  кто о них  позаботился.  Не  этот хвастунишка Пинсон, который, никого не спросив, пустился восвояси. И, конечно, не Колон, думающий  только об успехе  своей  экспедиции.  Ему наплевать, что при  этом погибнут люди. Только я, Хуан  де ла Коса, баск, северянин, чужак.  Только я помогу вам остаться в живых и вернуться к своим семьям в Испанию.

     Хуан немедленно отправил несколько человек спустить рабочую шлюпку.  Он слышал, как Колон тем временем отдает  короткие отрывистые  команды свернуть паруса  и поднять якорь. Ну и прекрасная мысль, подумал Хуан.  Судно затонет со свернутыми парусами. Для акул это будет иметь огромное значение.

     Шлюпка  тяжело плюхнулась  в воду.  Тотчас  же  экипаж шлюпки  из  трех гребцов спустился  в нее по тросам и  начал распутывать узлы, чтобы отвязать ее  от  каравеллы.  Тем  временем Хуан  пытался  спуститься  по  веревочному штормтрапу, который, свисая с  накренившегося  судна,  болтался в  воздухе и опасно  раскачивался.  Матерь Божья,  молился  он,  смилуйся надо  мной, дай добраться до шлюпки, и тогда я сделаю все, чтобы спасти остальных.

     Его  ноги  коснулись  шлюпки,  он он никак  не  мог  оторвать пальцы от

штормтрапа.

     -- Отпусти трап! -- крикнул Пенья, один из матросов.

     Я пытаюсь, думал про себя Хуан. Но почему мои пальцы не разжимаются?

     -- Он такой трус, -- пробормотал Бартоломе.

     Они  делают вид, что  говорят тихо, отметил про  себя Хуан,  а на самом деле стараются, чтобы я их услышал.

     Наконец, пальцы разжались. Это было всего лишь минутное замешательство. Нельзя  же   требовать   от   человека,  чтобы   он   действовал  с   полным самообладанием, когда он знает, что в любой момент может утонуть.

     Он перебрался через Пенью, чтобы занять место на корме, у руля.

     -- Гребите, -- скомандовал он.

     Они начали грести, а Бартоломе, сидя на носу, задавал ритм. Он когда-то служил солдатом в испанской армии, но  попал в тюрьму за  кражу -- он был из тех, кто добровольно присоединился к  экспедиции, надеясь на помилование.  К большинству  таких  преступников  матросы  относились  пренебрежительно,  но

армейский  опыт  Бартоломе помог ему  завоевать  уважение среди  матросов  и рабскую преданность среди других преступников.

     -- Навались! -- крикнул он. -- Навались!

     Они гребли, а Хуан резко положил руль на левый борт.

     -- Что вы делаете? -- недоуменно спросил Бартоломе, увидев, что  шлюпка удаляется от "Санта-Марии", вместо того чтобы направиться к ее носу, где уже начали спускать якорь.

     -- Ты делай свое дело, а я буду делать свое! -- рявкнул Хуан.

     --  Мы же должны подойти и остановиться под  самым якорем!  -- возразил Бартоломе.

     -- Ты хочешь доверить свою жизнь этому генуэзцу?  Мы идем к "Нинье"  за помощью!

     Матросы в недоумении уставились на Хуана. Его слова прямо противоречили приказам. Это было уже похоже на  бунт против Колона. Они перестали налегать на весла.

     -- Де ла Коса, -- сказал Пенья, -- разве вы не хотите попытаться спасти каравеллу?

     -- Судно мое! -- выкрикнул  Хуан. -- А жизни ваши! Гребите, и мы сможем спасти всех! Гребите! Гребите!

     Они опять начали грести под ритмичную запевку Бартоломе.

     Только сейчас Колон заметил, что они делают. Хуан слышал, как он кричит им с квартердека.

     -- Вернитесь! Что вы делаете? Вернитесь и станьте под якорь!

     Но Хуан яростно посмотрел на матросов.

     -- Если вы хотите остаться в  живых и вновь увидеть Испанию, запомните, что единственное, что мы слышим, -- это плеск воды под ударами весел.

     Они  молча  гребли,  сильно и быстро. "Нинья" увеличивалась в размерах, тогда как оставшаяся позади "Санта-Мария" становилась все меньше и меньше.

     Поразительно,   думал  Кемаль,   что   какие-то   события   оказываются неизбежными, тогда как другие могут измениться. В этот раз все  моряки спали в Райской Долине  с туземными  женщинами, поэтому,  очевидно, выбор партнера был совершенно случаен. Но когда дело дошло до отказа выполнить единственный

приказ, который мог  бы спасти "Санта-Марию", Хуан де  ла Коса сделал тот же выбор, что и раньше. В любви все зависит  от случая, а от страха не убежишь. Как жаль, что мне никогда не удастся опубликовать это открытие.

     Больше  мне уже не рассказывать  историй.  Мне  остается только сыграть последний акт моей  жизни. Кто  потом оценит  смысл моей смерти?  Пока что я могу, но потом это уже не будет  от меня зависеть.  Они сделают из меня  как личности то, что захотят,  если вообще будут помнить обо мне. Мир, в котором я открыл  великую  тайну прошлого  и стал знаменитым,  более  не существует. Теперь  я  живу  в мире, в котором  не был  рожден  и в котором у  меня  нет прошлого.  Одинокий мусульманин-диверсант, которому как-то удалось проделать свой путь в Новый Мир. Кто потом поверит такой фантастической сказке? Кемаль представил  себе,  что  напишут  о  нем   в   бесчисленных  ученых  статьях, объясняющих    психосоциальное    происхождение    легенд     об    одиноком мусульманине-диверсанте, связанных с  экспедицией Колумба. Эти мысли вызвали

улыбку на его лице. А экипаж "Санта-Марии" тем  временем изо всех сил греб к "Нинье".

     Дико  вернулась  в  Анкуаш  с двумя  полными плетеными ведрами  воды на коромысле. Она сама сделала коромысло, когда все в деревне поняли, что никто из жителей не может сравниться с ней по силе. Им было стыдно видеть, как она с такой легкостью носит  воду,  тогда  как  для них это был тяжкий труд. Она сделала коромысло для того, чтобы носить вдвое больше воды, а затем настояла на том, что она одна будет обеспечивать деревню водой, и теперь уже никто не мог соревноваться с ней в этом  деле. Трижды  в день она ходила  к водопаду. Такие повседневные  упражнения  помогали  ей  быть  в  форме, а кроме  того,

позволяли побыть одной.

     Ее, конечно,  поджидали, -- сейчас она разольет воду из  своих  больших ведер  в множество меньших сосудов, преимущественно, в глиняные  горшки. Еще издали  она  заметила  необычное  оживление  среди  поджидавших  ее  женщин. Наверное, какая-то новость.

     --  Духи моря  утащили к  себе  под воду большое каноэ белых  людей, -- крикнула Путукам, как  только Дико приблизилась к ним. -- В тот  самый день, который ты назвала.

     --  Ну, может быть, теперь Гуаканагари поверит предупреждению и спрячет своих девушек в укромном месте.

     Гуаканагари  был  вождем  большинства  племен  северо-западного  Гаити. Иногда он мечтал, что его власть распространится от Анкуаша до гор Сибао, но никогда не пытался претворить эту мечту в жизнь в бою. В сущности, его ничто не  привлекало в горах Сибао. Мечты Гуаканагари стать правителем всего Гаити побудили его  в прежней истории заключить роковой союз  с испанцами. Если бы те не  заставили  его  и его людей  шпионить для них и  даже сражаться на их стороне,  испанцы, возможно, не смогли  бы  одержать  победу;  другие  вожди племен тайно, возможно, смогли бы  объединить гаитянские племена  и  оказать упорное  сопротивление. Но на этот  раз все будет иначе. Амбиции Гуаканагари по-прежнему  будут его движущей силой,  но  последствия его  деятельности не будут такими губительными. Потому что Гуаканагари будет дружить с испанцами, только пока они  сильны, а как только они ослабнут, он станет их смертельным врагом. Дико знала о нем достаточно много, чтобы ни на мгновение не доверять ему. Но пока  что  он полезен,  поскольку предсказуем для тех, кто знает его жажду власти.

     Дико  присела  на корточки,  чтобы  снять  коромысло  с плеч. Остальные приподняли плетенки с водой и начали переливать их содержимое в свои сосуды.

     --  Чтобы Гуаканагари стал слушать женщину из Анкуаша? -- с сомнением в голосе  произнес  Байку. Он  наливал воду  в три горшка.  Маленький Иноштла, упав, сильно порезался, и Байку  готовил для него припарку, -- чай и паровую ванну.

     Одна из молодых женщин бросилась защищать Дико:

     --  Он должен  поверить  Видящей во  Тьме!  Все ее  предсказания всегда сбываются.

     Как обычно, Дико стала отрицать приписываемый ей провидческий дар, хотя именно это тайное знание будущего спасло ее от того, чтобы стать рабыней или пятой женой Касика.

     -- Это Путукам видит вещие сны, а Байку лечит людей. Я же ношу воду.

     Все замолчали,  хотя никто из них не мог  понять,  почему Дико  сказала столь очевидную  неправду.  Где  это  видано,  чтобы  человек, имеющий  дар, отрицал его?  Но  ведь --  она самая сильная,  самая высокая, самая мудрая и праведная из всех, кого им когда-либо приходилось видеть или слышать, и если она сказала такое, стало быть, в ее словах есть какой-то особый смысл, хотя, конечно, их нельзя понимать буквально.

     Думайте что хотите, сказала про себя  Дико. Но я-то  знаю, что наступит день, начиная с  которого, я буду знать о будущем  не больше вас, потому что это не то будущее, которое я помню.

     -- А что слышно о Молчащем Человеке? -- спросила она.

     О, говорят, он все еще сидит в своей лодке, сделанной из воды и воздуха и наблюдает.

     Кто-то добавил:

     -- Говорят, эти белые люди вообще не видят его. Они что, слепые?

     -- Они не умеют смотреть, -- ответила Дико. -- Они видят только то, что ожидают увидеть. Тайно,  живущие на берегу, видят  его  лодку, сделанную  из воды и воздуха, потому что они  видели, как он сделал ее и спустил на  воду. Но белые люди никогда  не видели ее раньше, и поэтому их глаза не знают, как увидеть ее.

     -- И все-таки, мне кажется, это очень глупо не видеть, -- сказал Гоала, подросток, только что прошедший обряд посвящения в мужчины.

     --  Уж больно ты смелый, -- заметила Дико. -- Я бы побоялась быть твоим врагом. Гоала горделиво выпрямился.

     --  Но еще  больше  я бы  побоялась  быть твоим  соратником  в бою.  Ты считаешь своего врага глупым, потому  что он поступает не так, как ты. Из-за этого ты будешь вести  себя беспечно, и твой враг застанет тебя  врасплох, а твоего друга убьют.

     Гоала замолчал, тогда как другие рассмеялись.

     -- Ты же не видел лодку, сделанную  из воды и воздуха, -- сказала Дико, -- поэтому ты не знаешь, трудно или легко ее увидеть.

     -- Я хочу ее увидеть, -- спокойно сказал Гоала.

     -- Никакого проку  тебе от  этого не будет,  -- сказала Дико, -- потому что никто в мире не может сделать такую лодку, и никто не научится этому еще добрых четыреста лет.  -- Если только техника не будет развиваться быстрее в этой новой истории. Хорошо бы,  на  этот раз развитие  техники не  опередило способность людей понимать  ее, управлять  ею  и  помешать ей наносить  вред природе.

     -- Какую ерунду ты говоришь, -- сказал Гоала.

     Все застыли в изумлении  -- только зеленый юнец мог отважиться говорить столь непочтительно с Видящей во Тьме.

     -- Гоала думает, -- сказала Дико, -- что мужчина должен пойти и увидеть вещь, которая появляется только раз в пятьсот лет. А я вам говорю, что стоит идти и  смотреть  только такую  вещь,  которая  может  научить  его  чему-то полезному и которую можно использовать, чтобы помочь своему племени и семье. Мужчина,  который увидел лодку, сделанную из воды и воздуха, расскажет своим детям  историю, которой они не поверят. А мужчина, который  научится строить большие  деревянные каноэ, похожие на те, в которых  плавают испанцы, сможет переплыть океан  с тяжелым грузом и множеством пассажиров. Вам нужно увидеть

испанские каноэ, а не лодку из воды и воздуха.

     -- Я вообще не  хочу видеть  белых  людей,  --  содрогнувшись  заметила Путукам.

     -- Они  всего лишь люди, -- ответила Дико.  --  Некоторые из них  очень плохие,  а  некоторые -- очень  хорошие. Все  они  знают, как  делать  вещи, которые  не умеет делать никто на Гаити, и в  то же время  есть много вещей, знакомых каждому ребенку на Гаити, которых белые не знают.

     -- Расскажи нам, -- закричало несколько человек.

     --  Я уже рассказывала  вам все эти истории  о приходе  белых людей, -- сказала Дико, -- а сегодня у нас есть другие дела.

     Они  громко, как  дети, выразили свое разочарование. А почему бы и нет? Так  велико  было  взаимное  доверие  между  жителями деревни,  да  и  всеми соплеменниками,   что  никто   не   стеснялся   высказывать   свои  желания. Единственные  чувства, которые  им  надо было скрывать, были  такие поистине постыдные чувства, как страх и злоба.

     Дико  отнесла к себе в  дом или, скорее, в  хижину коромысла  и пустые корзины  для воды.  К  счастью,  никто не  ждал ее  там.  Она и Путукам были единственными женщинами, у которых был собственный дом, и с тех пор как Дико впервые приютила  у  себя женщину, чей муж, разозлившись на  нее, угрожал ей побоями, Путукам тоже превратила свой дом в убежище для женщин. Поначалу это вызвало большую напряженность, поскольку Касик Нугкуи справедливо усмотрел в Дико  соперницу в борьбе за власть в  деревне. До открытой стычки дело дошло лишь однажды, когда под  покровом  ночи  трое  мужчин,  вооруженные копьями, пришли к  ее дому. Ей  потребовалось всего секунд двадцать, чтобы разоружить всех  троих, сломать  их копья  и обратить в бегство, покрытых  ссадинами  и порезами. При ее  росте и силе,  а также  благодаря навыкам рукопашного боя, они просто не могли быть ей соперниками.

     Это  не удержало бы  их от повторных попыток через  некоторое  время -- стрела, дротик, поджог, -- если бы Дико не предприняла на следующее  же утро соответствующие меры.  Она собрала все свои пожитки и начала раздаривать  их деревенским женщинам. Ее действия немедленно взволновали всю деревню.

     -- Куда ты идешь? -- спрашивали они. -- Почему ты уходишь?

     Она  не  рассказала  им  прямо  о   ночном  происшествии,  но  поведала следующее:

     -- Я пришла в вашу  деревню,  потому  что мне показалось, что я слышала голос,  призывающий меня  сюда. Но прошлой ночью  у меня было  видение. Трое мужчин напали на меня в  темноте, и я поняла, что тот голос ошибся, и это не та деревня, потому что она не хочет моего присутствия. Поэтому я должна уйти и найти  ту деревню, которой нужна высокая черная женщина, чтобы носить воду ее жителям.

     После долгих протестов и уговоров она согласилась остаться на три дня.

     -- К концу этого срока я уйду, если каждый  житель Анкуаш по очереди не попросит  меня  остаться,  и  не назовет  меня  своей  теткой,  сестрой  или племянницей. И если хоть один человек не захочет, чтобы я осталась, я уйду.

     Нугкуи был не дурак. Хотя  ему не нравился тот  авторитет,  который она завоевала, он знал, что благодаря ее  присутствию Анкуаш пользовался  особым уважением  среди  других  тайно,  живших ниже в горах. Разве они не посылали своих  больных в Анкуаш? Разве не приходили  от них  посланцы, чтобы  узнать значение  событий  или  выспросить,  что Видящая во  Тьме  предсказывает  на будущее?  До  прихода Дико  жителей  Анкуаш презирали,  как  людей,  которые довольствуются жизнью в холодном месте, высоко в  горах. Это Дико объяснила, что их племя  первым  поселилось  на Гаити, и что их  предки первыми отважно переплывали на лодках с острова на остров.

     -- Долгое время тайно были здесь хозяевами, а карибы хотят подчинить их себе, -- объяснила  она. -- Но скоро придет день, когда Анкуаш вновь поведет за  собой все  племена,  живущие на Гаити.  Потому что  именно жителям  этой деревни удастся справиться с белыми людьми.

     Нугкуи вовсе не хотелось упускать такое блестящее будущее.

     -- Я хочу, чтобы ты осталась, -- буркнул он.

     -- Я рада  это слышать. Скажи, ты не  обращался к  Байку с этой ужасной шишкой  на  лбу?  Ты,  наверное,  налетел   на  дерево,  когда  вышел  ночью помочиться.

     Он сердито взглянул на нее.

     -- Тут кое-кто говорит, что ты делаешь вещи, которые не пристало делать женщине.

     -- Если  я поступаю так,  значит это то,  что,  по-моему мнению, должна делать женщина.

     -- Некоторые говорят, что ты учишь их жен быть непослушными и ленивыми.

     -- Я  никогда  никого не  учу  быть ленивым.  Я  работаю больше всех, и лучшие женщины Анкуаш берут с меня пример.

     --  Они много  работают, но  не всегда  делают то,  что  приказывают им мужья.

     -- Они  делают почти все,  о чем  просят их мужья, -- ответила Дико, -- особенно, если их мужья выполняют все, о чем их просят жены.

     Нугкуи еще долго сидел на месте, кипя злобой.

     --  Эта  рана  на  твоей  руке выглядит нехорошо, --  сказала Дико.  -- Наверное, кто-то неосторожно обращался со своим копьем вчера на охоте?

     -- Ты все изменяешь и делаешь по-своему, -- огрызнулся Нугкуи.

     И здесь переговоры подошли к самому трудному вопросу.

     -- Нугкуи, ты смелый и мудрый вождь. Я долго наблюдала за тобой, прежде чем пришла сюда. Но я знала, что, куда бы я ни пришла, я буду многое менять, потому что деревня, которая  научит  белых  людей быть  человечными,  должна отличаться  от  всех других  деревень. Настанут опасные времена, когда белые люди  еще не  научатся  правильно вести себя с  нами, когда  тебе, возможно, потребуется повести  наших  мужчин  на войну, но даже в мирное  время  -- ты вождь. Когда люди приходят ко мне, чтобы рассудить их, разве я не отсылаю их всякий раз к тебе? Разве я когда-нибудь относилась к тебе непочтительно?

     Он с неохотой признал, что она права.

     --  Я видела  ужасное  будущее, в  котором белые  люди приходят  к нам, тысяча за тысячей  и превращают наш народ в рабов -- тех,  кого они не убили сразу. Я  видела будущее,  в котором  на  всем острове Гаити  нет  ни одного тайно, ни  одного кариба,  ни  одного мужчины или  женщины,  или  ребенка из Анкуаш. Я пришла сюда, чтобы предотвратить это ужасное будущее, но я не могу сделать это в одиночку. Это зависит в такой  же  степени от тебя,  как  и от меня. Мне не нужно, чтобы ты  мне подчинялся.  Я не хочу командовать  тобой. Какая деревня будет уважать Анкуаш,  если вождь получает приказы от женщины? Но какой  вождь заслуживает  уважения,  если он  не  хочет  учиться мудрости только потому, что его учит женщина?

     Некоторое время  он  без всякого  выражения  на лице смотрел  на нее, а затем сказал:

     -- Видящая во Тьме -- это женщина, которая приручает мужчин.

     --  Мужчины из  Анкуаш  --  не  животные. Видящая во Тьме пришла  сюда, потому  что мужчины Анкуаш уже укротили себя. Когда женщины прибегают ко мне или  к Путукам  в  поисках убежища,  мужчины  этой  деревни  легко могли  бы раскидать стены наших хижин и избить своих жен или убить их или Путукам, или

даже меня, потому что я, быть может  и умна, и сильна, но я не бессмертна, и меня можно убить.

     При этих словах Нугкуи заморгал.

     -- Однако  мужчины Анкуаш действительно человечны. Бывает, они сердятся на своих жен, но они  уважают  дверь  моего дома и  дверь дома  Путукам. Они остаются снаружи  и ждут, пока их гнев  не остынет. Затем их жены выходят, и ни одна из них не была избита. И дела  пошли лучше. Говорят, что Путукам и я вносим  смуту,  но  ведь  ты  же  вождь.  Ты  же  знаешь,  что  мы  помогали поддерживать мир в деревне. Но нам это удалось только потому, что мужчины  и женщины этой деревни хотели мира. Это удалось только потому, что ты не мешал этому. Если бы ты  увидел другого вождя,  поступающего  как ты, разве  ты не назвал бы его мудрым?

     -- Да, назвал бы, -- ответил Нугкуи.

     -- Я тоже считаю  тебя мудрым, -- сказала Дико. -- Но  я останусь здесь только в том случае, если смогу назвать тебя своим дядей.

     Он покачал головой.

     -- Так нельзя. Я не дядя тебе. Видящая во Тьме. Никто в это не поверит. Все будут знать, что ты только притворяешься моей племянницей.

     -- Тогда я ухожу, -- сказала она, поднимаясь с земли.

     -- Сядь, -- промолвил он. -- Я не могу быть твоим дядей, я не хочу быть твоим племянником, но я могу быть твоим братом.

     Дико упала перед ним на колени, и, не давая ему подняться, обняла его.

     -- О, Нугкуи, ты -- тот мужчина, которого я надеялась встретить.

     -- Ты  моя  сестра, -- сказал  он,  --  но я  готов благодарить каждого пасука, живущего в этих лесах за то, что ты -- не моя жена.

     С  этими словами он встал и  вышел  из ее дома. С  этих  пор  они стали союзниками -- ибо, если  Нугкуи давал слово, он не нарушал его и не позволял это делать  никому  из мужчин,  как  бы раздражен  тот ни был.  Результат не заставил  себя  ждать. Мужчины поняли: чтобы  избежать публичного  унижения, когда их жены спасаются бегством у Дико или Путукам,  лучше сдерживать себя; и с тех пор, уже более года, ни одна женщина в Анкуаш не была избита. Теперь женщины чаще приходили в дом Дико, чтобы пожаловаться на мужа, утратившего к ней интерес, либо попросить ее сотворить какое-нибудь волшебство или сделать предсказание. Она всегда отказывала им  в  этом,  но вместо  этого проявляла сочувствие и давала житейские советы.

     Оставаясь  одна  в  доме,  она  брала хранившийся  у  нее  календарь  и перебирала в  памяти те  события, которые должны были произойти  в следующие несколько  дней.  Оказавшись  на  берегу, испанцы  обратятся  за  помощью  к Гуаканагари.  Тем  временем  Кемаль,   которого  индейцы  прозвали  Молчащий Человек, займется уничтожением оставшихся  испанских каравелл.  Если ему это не удастся или если испанцы смогут построить новые суда и отправятся обратно в  Европу,  ее задача  будет заключаться в  том, чтобы, объединив  индейцев, подготовить их к решительной схватке с  испанцами. Но если испанцы застрянут здесь, ей нужно будет распространять среди туземцев различные слухи, которые рано или поздно приведут к ней Колумба. Поскольку установленный в экспедиции порядок  среди  членов экипажа здесь,  на  берегу, почти  наверняка  рухнет, Колумбу  потребуется  убежище.  Таким  местом  будет  Анкуаш,  а ей придется подчинить его и всех, кто  с ним придет. Если для того чтобы индейцы приняли ее,  ей пришлось разок выкинуть одну из своих  штучек,  то  теперь пусть они посмотрят, что она сделает с белыми людьми.

     Ах,  Кемаль, Кемаль.  Она подготовила  почву для его появления, сказав, что в  деревню  может  прийти человек,  обладающий  тайной  силой.  Молчащий Человек,  который будет творить невероятные  вещи,  но никогда  ни с  кем не заговорит. Не трогайте его, каждый раз предупреждала она, когда рассказывала им об этом. Все это время она не имела ни малейшего представления, придет ли он вообще, потому что, насколько она знала, только  ей удалось достичь места своего назначения. И она очень обрадовалась, когда ей сообщили, что Молчащий Человек живет в лесу, недалеко от  берега моря. Несколько дней Дико носилась с идеей пойти повидаться  с ним. Он, наверняка, еще более одинок,  чем  она, оторванная  от  собственного времени, от всех  людей, которых она любила. Но так нельзя.  Когда он выполнит  свою задачу, испанцы будут  преследовать его

как врага;  она не должна  быть связана  с ним,  даже в сложенной  индейцами легенде, поскольку рано или поздно до  испанцев дойдут эти рассказы. Поэтому она  дала понять  туземцам,  что хотела бы знать обо  всех его  поступках  и передвижениях и что, по ее мнению, его  нужно оставить в покое. Ее авторитет был  не  безграничным,  однако  к  Видящей  во  Тьме  относились с  глубоким почтением даже жители далеких деревень, никогда не видевшие ее. Поэтому к ее совету  не мешать  этому  странному бородатому  человеку  отнеслись  со всей серьезностью.

     Кто-то ударил в ладоши за дверью ее дома.

     --  Добро пожаловать, -- сказала  она.  Плетеная тростниковая занавеска отодвинулась  в сторону,  и  в дом вошла Чипа. Это была девчушка лет десяти, большая умница, и Дико выбрала ее в качестве своего посланца к Кристофоро.

     -- Ты готова? -- спросила Дико по-испански.

     Я готова, но боюсь, -- ответила девочка на том же языке.

     Чипа  уже хорошо  овладела испанским.  Дико учила  ее два  года, и  они говорили  друг с другом только  на этом языке. И уж, конечно.  Чипа свободно говорила на  языке  тайно,  который  был языком  общения для разных  племен, живших на Гаити; хотя жители Анкуаш,  общаясь друг с другом, часто прибегали к другому,  гораздо более  древнему языку,  особенно в торжественных случаях или при  отправлении священных обрядов.  Языки  давались Чипе легко. Из  нее выйдет хороший переводчик.

     Готовясь   к  своему   первому  путешествию,  Кристофоро  не   особенно задумывался над проблемой перевода. А ведь жестикуляцией и мимикой  всего не передашь. Из-за  отсутствия  общего  языка и  европейцам,  и  индейцам часто приходилось гадать, что имеет  в  виду собеседник.  Иногда  это  приводило к

смешным недоразумениям. Каждое  слово, напоминавшее по звучанию слово "хан", наводило Кристофоро на мысли о Катее. И сейчас, когда он находился в главной деревне Гуаканагари,  то, без сомнения, расспрашивал, где можно  найти много золота. В ответ  Гуаканагари показал  на гору  и  сказал "Сибао". Кристофоро подумал, что это один из вариантов названия Чипангу.  Если это действительно Чипангу, самураи быстро расправятся с ним и его людьми.  Но что больше всего не нравилось Дико, так это то,  что в прежней истории Кристофоро и в  голову не  приходило,  что  он не имеет  права завладеть  любым  золотым  рудником, который может найти на Гаити.

     Она помнила, что Кристофоро записал в своем судовом журнале после того, как люди Гуаканагари  долго и  упорно трудились,  помогая ему разгрузить все оборудование  и  припасы с  потерпевшей  крушение "Санта-Марии":  "Они любят своего соседа, как самого себя".  Тогда он  открыл  для  себя, что  эти люди обладают  истинно христианскими добродетелями, и в  то  же время считал, что имеет право отбирать у них все, чем они владеют. Золотые рудники, пищу, даже их свободу и  жизнь.  Ему  и  в  голову не  приходило, что  они  также имеют какие-то  права. В конце  концов, они  чужой народ, темнокожие,  не способны говорить ни на одном понятном ему языке. И, следовательно, не люди.

     Для новичков  Службы,  когда они приступали к изучению  прошлого, самым трудным  поначалу  было понять, как  большинство людей  почти  всегда  могли разговаривать  с  представителями  других наций,  о  чем-то договариваться с ними, давать им обещания, а затем обо всем забывать и вести себя так, словно то были не люди, а животные. Значат ли что-нибудь обещания, данные животным? Разве можно признавать за животными  право на  собственность? Но Дико, как и большинство сотрудников  Службы, вскоре поняла, что на протяжении почти всей истории  человечества  чувство  сострадания  действовало  только в  пределах одного города или племени. Люди, не принадлежавшие к этому племени,  не были людьми. Они  были животными  --  либо  опасными хищниками,  либо  желанной и ценной добычей, либо тягловой силой. Только время от времени великие пророки объявляли,  что люди  других племен и  даже  говорящие на  других языках или принадлежащие  к  другим  расам  --  тоже  люди.  Постепенно  вырабатывались отношения хозяина и  гостя. Даже в  современном мире, когда  на каждом  углу провозглашались  такие  благородные  принципы,  как  всеобщее  равенство   и братство, мысль о том, что чужак -- это  не человек, все еще не была предана

забвению.

     Чего я на самом деле жду от Кристофоро, размышляла  Дико. Я хочу, чтобы он сейчас научился проявлять к другим народам хотя бы долю  того сочувствия, которое  займет достойное место в человеческой жизни  лишь через пятьсот лет после  его великого путешествия,  но окончательно  утвердится  только  после многих кровопролитных войн, эпидемий и голода. Я хочу, чтобы он поднялся над своим временем и стал другим, новым человеком.

     И эта девочка, Чипа, будет для него первым  уроком и первым испытанием. Как он примет ее? Станет ли он вообще слушать ее?

     -- Ты не зря боишься, -- сказала Дико по-испански. -- Белые люди опасны и склонны к предательству. Их обещания  ничего не значат. Если  ты не хочешь идти, я не буду принуждать тебя.

     -- Но тогда зачем же я учила испанский?

     -- Чтобы мы с тобой могли секретничать, -- улыбнулась Дико.

     -- Я пойду, -- сказала Чипа. -- Я хочу их увидеть.

     Дико  кивнула, одобряя ее решение. Чипа была слишком юной и не понимала той опасности,  которая таилась  для  нее  во  встрече  с испанцами;  однако большинство  взрослых людей  очень часто  принимают решения, не отдавая себе отчета о  возможных  последствиях. А Чипа умница,  да  к  тому  же  с добрым

сердцем -- и такое сочетание, возможно, выручит ее в трудную минуту.

     Часом позже Чипа стояла посреди  деревушки, одергивая на себе нательную рубашку, которую Дико сплела ей из травы.

     -- Ой, как она колется! -- пожаловалась  Чипа на языке тайно. – Почему я должна ее носить?

     -- Потому  что  в стране белых  людей,  никто не ходит обнаженным.  Это считается стыдным. Все рассмеялись.

     -- Почему? Они что, такие уродливые?

     -- Там иногда бывает очень холодно, -- объяснила Дико. -- Но даже летом они ходят одетыми. Их бог приказал им носить такие вещи.

     --  Уж лучше  несколько  раз  в  году приносить в жертву  богам немного крови, как  это делают  тайно, -- сказал Байку,  -- чем постоянно  носить на теле такие уродливые маленькие хижины.

     -- Говорят, -- сказал  мальчик Гоала,  -- что белые люди носят панцири, как черепахи.

     -- Эти панцири очень прочные, и копья с большим трудом пробивают их, -- объяснила Дико.

     Жители  деревни  некоторое  время  молчали,  обдумывая, как  это  будет выглядеть, если дело дойдет до схватки.

     -- Зачем ты посылаешь Чипу к этим людям-черепахам? -- спросил Нугкуи.

     --  Эти люди-черепахи опасны.  У  них  в руках  большая сила,  однако у некоторых из них  доброе сердце, и мы могли бы  научить их быть человечными. Чипа приведет сюда белых людей,  и когда  они будут готовы выслушать меня, я буду учить их. И вы все тоже будете их учить.

     -- Чему мы можем научить людей, которые умеют строить  каноэ в сто  раз больше, чем наши? -- спросил Нугкуи.

     -- Они тоже будут учить нас. Но только когда они будут к этому готовы.

     Нугкуи, похоже, не поверил.

     -- Нугкуи, -- сказала Дико, -- я знаю, о чем ты думаешь.

     Он молчал, ожидая, что она еще скажет.

     -- Ты не хочешь,  чтобы я посылала Чипу в качестве подарка Гуаканагари, потому что тогда он будет считать себя вождем Анкуаш.

     Нугкуи пожал плечами.

     -- Он уже так думает, так зачем мне убеждать его в этом?

     -- Потому  что  он должен  будет отдать Чипу белым  людям.  А когда она окажется среди них, она сослужит Анкуаш добрую службу.

     -- Ты хочешь сказать,  она послужит Видящей во Тьме,  -- раздался голос мужчины у нее за спиной.

     -- Тебя, наверное, зовут Йаш, -- сказала она, не оборачиваясь. -- Но ты не всегда умен, мой  двоюродный брат. Если ты не  считаешь  меня жительницей Анкуаш, скажи  об этом  сейчас, и я уйду в другую деревню, и тогда ее жители станут учителями белых людей.

     Ответом был взрыв всеобщего возмущения. Спустя несколько секунд Байку и Путукам  повели Чипу вниз по склону горы. Она покидала Анкуаш,  Сибоа, и шла навстречу гибели или величию.

     Кемаль подплыл под корпус "Ниньи". В баллонах  его акваланга оставалось дыхательной смеси  больше, чем на два  часа,  что в  пять раз превышало  его потребность в ней, если все пойдет  гладко. Ему понадобилось  немного больше времени, чем он ожидал,  на  то,  чтобы  очистить от  ракушек полосу корпуса вблизи от ватерлинии -- орудуя долотом под водой, трудно было развить нужную силу удара.  Но вскоре работа была закончена,  и  тогда  из  закрепленной на животе   сумки  он  достал  комплект  зажигательных   устройств.  Он  прижал нагревательную поверхность  каждого устройства  к корпусу,  а  затем включил автоматические  самоуглубляющиеся скобы, которые  должны были плотно прижать зажигательное устройство к корпусу. Когда все они  были поставлены на место, он потянул за конец шнура. Почти  сразу же почувствовал, что вода становится теплее.  Несмотря  на  то,  что  благодаря  форме  устройства большая  часть тепловой  энергии должна была передаваться  деревянной обшивке корпуса,  они отдавали  столько тепла в воду, что  вскоре она должна была закипеть. Кемаль быстро поплыл прочь, назад к своей лодке.

     Через  пять  минут  деревянная  обшивка  внутри корпуса  была  охвачена пламенем, а  тепло от зажигательных устройств продолжало выделяться, помогая огню быстро распространяться.

     Испанцы никогда не  поймут, как в трюме  мог начаться пожар. Задолго до того, как они вновь сумеют приблизиться к "Нинье", дерево, в тех местах, где были   прикреплены   зажигательные   устройства,   превратится  в   золу,  а металлические оболочки зарядов упадут на дно моря. В течение нескольких дней

они  будут  подавать слабый  гидроакустический импульс,  что позволит Кемалю позже приплыть туда и забрать их. Испанцы так и не  догадаются, что пожар на "Нинье" вовсе  не был ужасной  случайностью. Не догадаются об этом и те, кто будет обыскивать место катастрофы в последующие столетия.

     Теперь  все  зависит от  того,  останется  ли Пинсон  верным  Колумбу и приведет  ли "Пинту"  назад  на Гаити.  Если  приведет, то  Кемаль  разнесет последнюю каравеллу на куски. Тогда уже  невозможно будет  поверить, что это -- случайность. Всякий, кто увидит останки  судна, скажет, что это  дело рук

врага.