Судьбы и знамения

Со времен майя, которые, можно сказать, были заворожены величественным протеканием времени, все цивилизованные народы Мезоамерики использовали сложные хронологические системы с двойной целью: с одной стороны – найти ориентиры, чтобы понять и предвидеть чередование явлений природы, движение небесных тел, смену времен года и приспособить к ним обряды, необходимые для их регулярного свершения; с другой – определить судьбу каждого человека, шансы на удачу каждого дела при помощи знамений, которые составляли замкнутую систему, такую же «рациональную» для этих народов, каким для нас может быть научное объяснение мира.

Солнечный год (шиуитль ) из 365 дней разделялся на 18 месяцев по 20 дней, к которым добавляли пять «лишних» дней, считавшихся крайне неблагоприятными. Каждый месяц имел название, связанное либо с природным явлением, либо – и чаще всего – с обрядами, которые предстояло совершить в этот период. Сам год обозначали по названию его первого дня по гадательному календарю, которое уже заключало в себе хорошее и плохое, что могло произойти в этот год.

Поскольку число дней в году за вычетом «лишних», то есть 360, кратно двадцати, ясно, что если год начинался, допустим, под знаком «акатль», то первый из прибавляемых дней имел тот же знак. Но поскольку было еще четыре прибавляемых дня, первый день следующего года отставал на пять позиций по отношению к первому дню предыдущего года. Двадцать, поделенное на пять, равняется четырем, поэтому год мог начинаться лишь с одного из четырех знаков. В эпоху ацтеков этими знаками были акатль, текпатль, калли  и точтли.  Тринадцать основных чисел гадательного календаря сочетались с четырьмя знаками, позволяя получить 52 начала года (13x4=52). Только в конце этого периода повторялись то же число и тот же знак; тогда «связывали годы», зажигая новый огонь. Этот период в 52 года, который иногда называют мексиканским «веком», изображали в виде связки стеблей.

Ацтеки научились, вероятно, у своих соседей из районов Пуэбла и Миштека, наблюдать за видимым периодом обращения планеты Венера. Пять лет Венеры равнялись восьми солнечным годам. Эти годы считали по знакам гадательного календаря. Оба счета – венерианских и солнечных лет – совпадали только после 65 первых, соответствующих 104 последних, то есть через два земных «века». Это был самый долгий период мексиканской хронологии; его называли «се уэуэтилистли » – «старость».

Что же до самого гадательного календаря (тональпоуаллиу )[1], то у ацтеков, как и у всех других мексиканских народов, он зиждился на сочетании тринадцати чисел (от 1 до 13) и двадцати имен:

Сипактли  – крокодил или водяное чудовище;

Эекатль  – ветер;

Калли  – дом;

Куэцпалин  – ящерица;

Коатль  – змея;

Микистли  – смерть;

Масатль  – олень;

Точтли  – кролик;

Атль  – вода;

Ицкуинтли  – собака;

Осоматли  – обезьяна;

Малиналли  – сено;

Акатль  – тростник;

Оселотль  – ягуар;

Куаутли  – орел;

Коскакуаутли  – ястреб;

Оллин  – движение или землетрясение;

Текпатль  – кремень;

Киауитль  – дождь;

Шочитль  – цветок.

Каждое название дня изображалось знаком. Сочетание тринадцати чисел и двадцати знаков давало серию из 260 дней – продолжительность гадательного года, который, начинаясь с 1 сипактли , заканчивался в день 13 шочитль  без всякого перерыва, причем один и тот же знак никогда не сочетался дважды с одной и той же цифрой. Последовательная смена дат гадательного календаря и дат солнечного календаря не оказывали влияния друг на друга: каждый день можно было обозначить в соответствии с обеими системами, например: 8 сипактли  3 тошкатль , то есть восьмой день «чертовой дюжины», начинающейся с 1 оселотль , и третий день пятого месяца тошкатль.

Гадательный год из 260 дней, естественно, подразделялся на 20 «чертовых дюжин», каждая из которых начиналась с цифры 1 с разным знаком: 1 сипактли , 1 оселотль , 1 масатль  и т. д. до последнего – 1 точтли.  Каждую из этих серий рассматривали в целом как благоприятную, неблагоприятную или нейтральную, в зависимости от значения ее первого дня; но каждый день мог быть хорошим, дурным или «никаким», смотря по тому, какое число и какой знак его обозначали. Дни с числами 7, 10, 11, 12 и 13 считались в целом благоприятными, дни с числом 9 – в целом неблагоприятными. Но влияние чисел сочеталось с влиянием знаков, и гадательный календарь состоял в основном из перечисления 260 особых случаев.

Кроме того, каждая «чертова дюжина» была отписана одному или двум богам: тринадцать дней с 1 микистли  – солнцу и луне, тринадцать дней с 1 киауитль  – Патекатлю (богу выпивки и пьянства), тринадцать дней с 1 коатль  – планете Венера и богу мертвых и т. д. Наконец, девять божеств, «владыки ночи», образовывали серию, параллельную серии знаков, и беспрерывно сменяли друг друга наряду со знаками; их собственное влияние конечно же учитывалось гадателем в оценке каждого дня.

С другой стороны, следовало учитывать влияние самого года, а также влияние на знаки сторон света. В самом деле, мексиканцы представляли себе мир в виде «мальтийского креста»: сверху – восток, справа – север, снизу – запад, слева – юг. Двадцать знаков дней разделяли на четыре серии по пять знаков, каждая серия находилась под влиянием одного из пространственных направлений: знаки сипактли  и акатль , например, относились к востоку, оселотль  и текпатль  – к северу, масатль  и калли  – к западу, шочитль  и точтли  – к югу.

Следовательно, каждое основное направление последовательно преобладало в один из дней в порядке восток – север – запад – юг, а также в один год в порядке акатль  (восток), текпатль  (север), калли  (запад), точтли  (юг). Поэтому день или год вбирал в себя особенности, приписываемые каждой из сторон света: плодородие и изобилие востока, зной и засушливость севера, упадок, старость и смерть запада (заход солнца), безучастность юга. Что до «чертовых дюжин», они тоже и в том же порядке испытывали влияние сторон света, поскольку первая из них относилась к востоку, вторая – к северу, третья – к западу, четвертая – к югу и так далее без перерыва.

Таким образом, «импульсы» пространств, главенствующих над временами, вкладывались один в другой на манер матрешек; вернее, мексиканская мысль не знала абстрактного пространства и времени, однородных и раздельных элементов, а только конкретные комплексы пространства и времени, мест и событий, разнородных и единичных. Особенности, присущие каждому из таких «мест‑моментов», выраженные знаком, обозначающим дни в тональпоуалли , сменяют друг друга резко и полностью, подстраиваясь под определенный ритм в циклической манере, сообразно с извечным порядком.

Когда человек рождается или «спускается в мир»[2] по решению верховного Двуединства, он автоматически оказывается включен в этот порядок, захвачен этой всемогущей машиной. Знак дня его рождения будет тяготеть над ним вплоть до смерти: он определит саму его смерть, а следовательно, и загробное существование в зависимости от того, будет ли он избран, чтобы умереть на алтаре (и тогда примкнет к сияющей свите солнца), чтобы утонуть (тогда он познает бесконечные наслаждения Тлалокана), или же будет обречен на небытие в мрачном потустороннем мире Миктлана. Вся его судьба предначертана строгим предопределением.

Конечно, судьбу пытались подправить. Если ребенок рождался под неблагоприятным знаком, выжидали несколько дней, прежде чем дать ему имя, вплоть до благоприятного знака. Допускалось также, что покаянием, лишениями и самообладанием человек может избежать дурного влияния, которое подталкивало его, например, к пьянству, игре, разврату. Но непохоже, чтобы существовала большая надежда вырваться из неумолимой машины знаков. Личные судьбы и судьбы общины – все вытекало из них, даже сами боги были несвободны: именно потому, что в судьбе Кецалькоатля главенствовал знак 1 акатль , он должен был явиться на востоке в виде утренней звезды[3].

Поэтому жизнь мексиканцев была размерена предзнаменованиями тоналаматля.  Купцы дожидались дня 1 коатль , чтобы выступить в дорогу к дальним южным землям, поскольку этот знак сулил им успех и богатство. Родившиеся в «чертову дюжину» 1 оселотль  должны были умереть как военнопленные. Художники и писцы, а также ткачи особо почитали знак 7 шочитль , который был для них благоприятным.

Тот, кто родится под знаком 2 точтли , будет пьяницей, а тот, кто появится на свет в 4 ицкуинтли , – успешным и богатым, даже если ничего не будет делать. Знак 1 микистли  был благоприятен для рабов, знак 4 эекатль  – для колдунов и черной магии, 1 калли  – для лекарей и повитух. В день 4 оллин  сановники приносили птиц в жертву солнцу; в день 1 акатль  они преподносили в дар Кецалькоатлю цветы, ладан и табак. Можно сказать, что ни один ацтек, каково бы ни было его положение или род занятий, не мог уклониться от служения богам или что‑либо предпринять, не сверившись со знаками.

Люди, над которыми судьба довлела всей своей тяжестью, должны были быть чрезвычайно внимательны к предзнаменованиям. И не важно, шла ли речь о мелких происшествиях повседневной жизни или же об исключительных событиях. Непривычный шум в горах, крик совы, кролик, ворвавшийся в дом, койот, перебежавший дорогу, предвещали несчастье.

Ночь, способствующая появлению привидений, была населена фантастическими чудовищами – карлицами с распущенными волосами, черепами, преследующими прохожих, существами без ног и головы, которые стонали, катаясь по земле, «и те, кто их видел, понимали или проникались уверенностью, что умрут на войне или вскоре скончаются от болезни, или что еще какое несчастье на них обрушится».

Другие знамения возвещали войны или поражения, необыкновенные события типа тех, что римляне называли portenta , а ацтеки – «тецауитль ». Так, однажды собака заговорила, чтобы сообщить своему хозяину, старцу из Тлателолько, о несчастьях, которые скоро обрушатся на его город, накануне столкновения, закончившегося победой мешиков. Когда раздраженный старик убил собаку, заговорил уэшолотль  (индюк), ходивший по двору, распустив хвост. «Ты что, драчун, тоже решил стать знамением?!» – вскричал разъяренный житель Тлателолько и отрубил птице голову. Тогда маска для обрядового танца, висевшая у него дома на стене, тоже обрела дар речи. Старик, потрясенный этими тремя чудесами, отправился поведать о них правителю Мокиуиштли. «Не пьян ли ты, уважаемый?» – спросил его тот. Но в скором времени он был сражен на лестнице своего храма солдатами Ашайякатля[4].

Другая история гласит о том, как ловцы водяных птиц с озера Тескоко однажды принесли Мотекусоме II только что пойманную странную птицу. «На голове у этой птицы было круглое зеркало, в котором были видны небо и звезды… Когда Мотекусома заглянул в это зеркало, то увидел в нем множество вооруженных людей верхом на лошадях. Он послал за своими гадателями и спросил у них: "Знаете ли вы, что я видел? Надвигается большая армия". Но прежде чем гадатели успели ответить, птица исчезла», – рассказывает Саагун.

В «Кодексе Теллериано‑Ременсис» описан появившийся в году 4 калли (1509) огромный столб пламени, взметнувшийся из земли к самым звездам. Это явление (возможно, зодиакальный свет) впоследствии рассматривалось как возвещение о прибытии конкистадоров. «В течение нескольких ночей, – пишет Иштлильшочитль, – появлялось большое сияние, зарождавшееся на восточном горизонте и восходившее до небес, пирамидальной формы и с языками пламени… Правитель Тескоко, весьма сведущий во всех науках, которые знали древние, и особенно в астрологии… понял, что его правлению и власти пришел конец, и сразу же отдал приказ военачальникам и полководцам окончить войны, которые они вели с тлашкльтеками, уэшоцинками и атлишками».

Кометы и землетрясения, тщательно записываемые каждый год в иероглифических рукописях, всегда считались вестниками несчастья. То же самое относилось к молнии, ударившей в храм, волнению на озере в безветренную погоду или (как это случилось незадолго до нашествия) к возникавшим вдруг в воздухе женскому плачу и стенаниям.

В целом, в мексиканской картине мира остается мало места для человека. Им помыкает всемогущая судьба, ни земная, ни загробная его жизнь ему не принадлежит, его краткое пребывание на земле предопределено на всех этапах. Он придавлен гнетом богов и связан по рукам и ногам всемогуществом знамений. Да и сам мир, в котором он краткое время сражается за жизнь, – нечто эфемерное, очередной набросок, столь же непостоянный, как и все предыдущие, обреченный на погибель, как и они. Его осаждают ужасные чудовища, призраки и знамения возвещают ему несчастье.

Моральный климат в древней Мексике несет печать пессимизма. Неотступная мысль о смерти и уничтожении звучит в стихах великого правителя Несауалькойотля; даже когда другие поэты воспевали красоту тропической природы, чувствовалось, что эта мысль по‑прежнему здесь, и от нее у певцов «перехватывает горло посреди цветов». Религия, искусство, выражающее ее в скульптуре, рукописи, таящие в иероглифах мудрость древних, – всё говорит о тяготеющей над человеком суровой судьбе, не подвластной его воле.

Но величие этого народа в том, что он принял мир таким, каким его представлял. Его пессимизм – деятельный. Он выражается не в унынии и безволии, а в страсти священной войны, в служении богам, в сооружении городов, в расширении империй. Сталкиваясь с безжалостным миром, мексиканец не строил иллюзий, но действовал с неукротимой энергией, обустраивая потом и кровью хрупкую жизнь, которую на время даровали ему боги.