Супаи има, има

Фред и Карлос Альберто вернулись. Они по­бывали в Боготе, отвезли в столицу собранный нами материал. Заодно Карлос Альберто залечил укусы, полученные от одной из двух молодых анаконд, пойманных нами на Гуавьяре. Попав в клетку, она вознамерилась съесть свою подругу по несчастью, пре­паратор вмешался и был награжден двумя укусами.

Мы пополнили свое снаряжение, я прочел самые важные пись­ма и свежие газеты, отведал «цивилизованной» пищи, выпил сто­почку разбавленного виски. Кроме того, мы подобрали в услов­ленном месте Матеито, отдали Геронимо обещанные фотоснимки (на них — его отец, он сам, его жена и дети) и теперь снова идем вниз по реке, выслеживая настоящую большую анаконду. Время поджимает. Пока что нам везло с погодой, но сезон дождей уже на подходе, а тогда конец всем работам здесь до следующего года. Вообще-то нам удалось в этот заход добыть еще один экземпляр, но в нем нет и шести метров. Подросток для данного вида, вернее, подвида. Неужели мы не получим веского доказательства, что здешняя анаконда вполне заслуживает приставки gigas (гигантская)?

Сегодня мы должны подойти к тому месту, где в реку вливают­ся воды из обширных болотных озер. Эти озера не показаны ни на одной из известных мне карт. Матеито узнал о них от тестя Геронимо. Старик рассказал про большое озеро, на котором он держит лодку, хотя сам редко туда наведывается, потому что там собираются злые бесы.

Вот и рукав, соединяющий реку с болотами. Первым его об­наруживает всевидящий Матеито. Нелегко отыскать ворота «озе­ра духов», устье притока совсем закрыто кустами. Правда, в это время года прибрежный лес обычно не такой зеленый, но непо­священный человек может и не заметить этого. Или отнести за счет близости реки. Во всяком случае, Матеито оказывается пра­вым, как и следовало ожидать.

Разбиваем лагерь на песчаном берегу. Фред, Луис Барбудо и Матеито отправляются вдоль рукава на разведку. Хорошо бы подняться на пироге возможно выше: надежно укроем ее от чу­жих глаз, пока будем обследовать озеро, и не так далеко тащить на себе снаряжение. Там, где живут только некрещеные индейцы, краж бояться нечего. Но здесь, у большой реки, слоняется всякий народ. Вспоминаю, что мне однажды сказал мой незабвенный друг Хаи-намби, когда мы еще были молодыми и ходили на медведя в предгорьях Западных Анд:

• Понимаешь, старший брат, из наших людей никогда не выйдут настоящие христиане, мы не умеем ни врать, ни воровать.

За два часа до заката разведчики возвращаются. Усталые и голодные, зато с добрыми новостями. Километра три можно пройти на лодке, дальше путь преграждает бурелом. Мы стоим на пляже и совещаемся, в это время до нас доносится рокот мощного мотора. Матеито молча забирает свой узелок и ружье и удаляется в лес.

Через несколько минут из-за поворота появляется большая лодка, полная людей. Она пристает к берегу рядом с нашей долбленкой. Пассажиры выходят. Патер из ближайшего селения и его служка, румяный дородный полицейский чин, капрал, восемь жан­дармов и два рыбака: проводники и чернорабочие. Миссионерская экспедиция за душами индейцев. Чин подходит к нам и справ­ляется, кто мы. Предъявляем ему наши документы и рекоменда­тельное письмо губернатора. Прочтя письмо, он становится ма­лость вежливее. Просит показать разрешение на оружие. Ему явно приглянулся мой штуцер, но бумаги в полном порядке, не при­дерешься. Затем он осведомляется, не встречались ли нам индей­цы. Услышав отрицательный ответ, говорит:

• Если встретите, стреляйте! Это опасный и коварпый народ.

Я смотрю на патера, он ухмыляется и кивает. Н-да, вот так обращают в праведную веру индейцев в шестидесятых годах на­шего века... Невольно вспоминается миссионерский гимн, который я слышал в молодости. В этом гимне говорилось, что путешест­венник странствует под защитой охранных грамот и винтовок, а вот миссионер идет впереди него тихо и скромно, имея только топор и ложку. Я ни разу не видел миссионера, работающего то­пором. Зато частенько наблюдал, как они орудуют ложкой. В чу­жих котлах.

Великолепная компания отправляется дальше. Гул мотора смолкает вдали, после этого мы переносим лагерь на скрытый ку­стами рукав подальше от греха. Выходит Матеито. Он стоял за де­ревом в десяти шагах от нас и, наверно, все слышал. Что ж, ему это полезно.

Рано утром следующего дня, пройдя на лодке половину пути до озера, делим между собой ноши, остальное прячем в лесу. То­варищи настаивают на том, чтобы я шел впереди с ружьем, они возьмут снаряжение. Я понимаю, что это просто уловка с их сто­роны: они берегут меня. Но не спорю: никуда не денешься, мои силы уже не те, что прежде.

Три километра. Казалось бы, недалеко. А вы попробуйте одо­леть их в тридцатиградусную жару, пробиваясь сквозь тропиче­ские заросли с ношей за плечами. Правда, я расчищаю путь ма­чете, но все равно моим товарищам приходится не сладко.

Вот и берег озера. Мы принимаемся искать лодку старика. Конечно, ее находит Матеито. Она тщательно замаскирована су­хими пальмовыми листьями. Должно быть, целый отряд индейцев оттащил ее волоком на катках подальше от воды, чтобы спрятать в укромном месте. Мы тоже делаем катки и спускаем лодку к воде.

Широкое озеро со всех сторон окаймлено дремучим лесом. Блестящие водные зеркала чередуются с полями водных гиацин­тов Eichhornia. Цветки — словно лиловые облачка над плавучим ковром из листьев и корней. Тут и там торчат темно-зеленые коч- кп камышей, на плоских мысочках и островках стоят деревья. И птицы, птицы, куда ни посмотри: черные ибисы, красные ибисы, зеленые ибисы, красноклювые аисты магуари, огромные белые аисты ябиру с черной головой и красным воротничком. Бакланы, змеешейки, султанки, утки, поганки, яканы. Цапли, не меньше десяти видов, даже не хочется их определять, а только упиваться великолепием форм и красок. Вижу поблизости на воде что-то вроде кусочков коры. Глаза и конец морды небольшого крокодила. Похоже, он понял, что обнаружен. Стоило мне протянуть руку за ружьем, на пробу: вдруг в этой глуши рептилии не успели еще узнать, что такое человек,— как он ушел вглубь и исчез. Беру вместо штуцера спиннинг. Моя блесна соблазняет красивую муэлуду — это один из местных видов Brycon. Славная рыбка, кило­грамм потянет. За первой следуют еще две, но дальше клеву ко­нец, хотя я вижу рябь на воде от проходящих косячков и забра­сываю туда блесну.

Луис Барбудо устраивает из листьев навес над нашими гама­ками. Карлос Альберто, сидя на корточках, нарезает мясо капи- бары для копчения. Фред и Матеито ушли искать анаконду. Воз­вращаются и докладывают, что обнаружили только следы. Завтра начнем систематические поиски.

...Раннее утро. Туман над озером, легкая, нереальная мгла, пронизанная лунным светом, полная птичьих голосов. С другого конца болота доносится доисторический рев. Буйный, свирепый и в то же время какой-то тусклый звук. Наверно, так вызывали друг друга на бой древние ящеры в ту пору, когда предки чело­века еще не успели стать полуобезьянами; сидели на деревьях этакие волосатые насекомоядные и дрожали, глядя, как внизу ре­вут и дерутся драконы. Теперь потомкам ящеров приходит конец. И потомки насекомоядных должны что-то сделать, чтобы спасти их, ведь крокодилы нужны для естественного баланса в больших тропических водоемах.

Небо над лесом на востоке оранжевое, а выше — бледно-зеле­ное. Желтое зарево медленно оттесняет зелень к зениту. Кваквы возвращаются к своим гнездам. Вижу их силуэты в небе, пока мы готовим лодку. Рассвело, можно отчаливать. Лодка типа гуанахибо, узкая-узкая. Сел и сиди, уже не поменяешься местами, даже раз­мяться нельзя, если ноги затекут.

Матеито рулит. Карлос Альберто и Луис гребут. Мы с Фредом сидим спина к спине, потому что в этой лодке не развернешься, и можно стрелять только влево. Берег с левого борта, за эту сто­рону отвечает Фред. Я слежу за островками и водной гладью. Проходит час за часом, мы видим и слышим всевозможных жи­вотных, большинство из них красивые, и все — интересные. Солн­це начинает припекать. Туман улетучился, птицы укрываются в тень. Но никаких признаков анаконды. Высаживаемся на остров­ки и мысочки, пересекаем поля водных растений, прочесываем камыши и кустарники. Никакого результата. Пусто. Около полу­дня разводим на мысу костер, варим кофе, разминаем ноги. По­том снова занимаем места в лодке и идем дальше.

Три часа пополудни. Обследовано больше половины озера. Воз­дух неподвижен, жарища — хоть хлеб пеки. Несмотря на проб­ковый шлем, у меня голова раскалывается от боли, поташнивает. Не иначе, старая малярия напоминает о себе. А может быть, но­вую подцепил. Как бы то ни было, самочувствие отвратительное. Сейчас бы лежать в гамаке...

• Все равно сегодня все озеро не осмотрим,— не выдерживаю я в конце концов.— Супаи с ним, пошли обратно в лагерь. Пойдем мимо того островка, сократим путь.

Никто не возражает. Легким движением кисти Матеито застав­ляет наш «стручок» развернуться вправо.

Встреча происходит посреди озера, возле гиацинтового поля. Вдруг Матеито с шипением втягивает в себя воздух. Это сигнал тревоги и в то же время знак крайнего удивления. Потом он по­казывает подбородком. Я поворачиваю голову и вижу. Ее. Супаи има, има. Никакого сомнения. Она плывет в противоположном направлении. Нас не разделяет и десять метров, но анаконда даже не глядит в нашу сторону. Она слишком велика, ей некого осте­регаться. Исключая человека... Никто из нас не видел еще такой огромной анаконды. Она длиннее лодки, а в лодке десять с поло­виной метров. Толщина соответственная. Плывет под водой, изви­ваясь, будто уж. Только голова время от времени приподнимается над поверхностью. И я вижу холодный глаз. Он кажется слепым, как это нередко бывает со змеиными глазами при определенном освещении.

Анаконда идет справа от лодки. Моя сторона. Приклад к пле­чу. Двустволка заряжена оленьей картечью, надо целиться в ос­нование головы. Сижу наготове. Как только голова снова пока­жется над водой... Вот она. Прицеливаюсь. Но что-то заслоняет от меня мушку. Смуглая рука Матеито легла на ствол ружья. Лег­кий всплеск, анаконда исчезает и уже больше не показывается. Вижу, как по гиацинтовому ковру пробегает извилистая волна. Дальше начинаются густые, непроходимые камыши.

Удивленно смотрю на индейца. Что он — с ума сошел? Столько месяцев искали, наконец нашли гигантскую змею, и вдруг Ма­теито не дает мне стрелять! В его ответном взгляде угадывается улыбка. Он берет утиные потроха, припасенные нами для нажив­ки, и бросает в воду. В тот же миг со всех сторон слетаются тем­ные силуэты. Мелькают желтые бока с темными крапинками, ко­роткие челюсти рвут кровавую добычу. Пираньи. Притом не ма­ленькие, обычные, a Serrasalmus nattereri величиной с леща, ве­сом один-два килограмма. Убей я здесь большую анаконду, пи­раньи несомненно разорвали бы ее в клочья, А что сталось бы с нами, если бы змея — вполне вероятный случай — конвульсивным движением опрокинула лодку и вывалила нас в гущу прожорли­вых хищниц?

Разумеется, Матеито правильно поступил. Но до чего трудно это признать.

• Ладно,— говорит Фред,— во всяком случае мы знаем, что она здесь. Будем продолжать поиск, пока не найдем ее в надлежа­щем месте, при надлежащих обстоятельствах. Это великое счастье, о сортировщик мелкой рыбы, что ты не выстрелил. Вот было бы досадно, если бы такая редкость досталась проклятым пираньям.

Фред тоже прав. Но разочарование так велико, что мне трудно его перенести. К тому же я чувствую себя ужасно. Как только мы возвращаемся в лагерь, бреду к своему гамаку. Фред вливает в меня лекарство и виски, Луис помогает мне разуться, потом я несколько часов в бреду сражаюсь с воображаемыми крокодила­ми и драконами. На следующее утро я похож на выжатую тряпку, и все, что ни возьму в рот, на вкус такое же горькое, как вчераш­ний хинин. Заурядная малярия. Уговариваю своих товарищей от­правиться на поиски анаконды, а сам остаюсь в лагере и питаюсь маленькими белыми таблетками. Вскоре после полудня они воз­вращаются ни с чем, если не считать подстреленного недалеко от лагеря оленя.

Еще один день, и температура спадает. Правда, самочувствие мерзкое, я гожусь только на корм стервятникам, но на душе уже веселее. Остальные опять идут на разведку, а я сажусь читать стихи Карльфельта — самого мужского поэта из всех поэтов-мужчин.

В полдень небо, словно чаша из бронзы. Я уже приметил, что бронза с каждым днем все темнее и каждый закат — багровее и мрачнее предыдущего. Резкий короткий звук разрывает гнетущую тишину. Выстрел из штуцера. Поднимаю голову и прислушива­юсь. Еще выстрел. Через несколько секунд — третий, почти одно­временно с ним звучит голос дробовика. И снова тишина. Мерт­вая тишина. Но я знаю, что в пальмовых зарослях в другом конце озера произошло что-то важное. Без веской причины Фред не вы­пустит подряд три пули. Либо им наконец попалась большая ана­конда, либо пришлось от кого-то обороняться. Ведь мяса у нас достаточно.

Проходят часы. Дело к вечеру, тени совсем длинные. Стою на поваленном стволе и всматриваюсь вдаль. Вот и лодка. Наконец! Она огибает мыс. Раз, два, три, четыре — все на месте, значит, ни­чего страшного не случилось. Между рулевым и гребцами лежит большущий сверток. Утром его не было. Одновременно я замечаю еще одну вещь. В небе далеко на северо-западе пухнет грозное многоэтажное облако. Несмотря на расстояние, ошибиться невоз­можно. Сезон дождей на пороге. Не сегодня-завтра польет. Лодка подошла к берегу, спускаюсь навстречу товарищам.

• Добыли еще одну анаконду,— сообщает Фред,— Правда, не рекорд. Чуть больше восьми метров. Точнее, восемь метров два­дцать четыре сантиметра. Она лежала среди бурелома, я не мог ее как следует разглядеть, и она мне показалась длиннее.
• И хорошо, что не пренебрег,— отвечаю я.— Если эта туча не обман зрения, нам здесь лучше не задерживаться. Сдается мне, нашей охоте пришел конец.

Воздух тяжелый, безжизненный. Фред обращается к Матеито:

• Как ты думаешь, ночью будет дождь?

Индеец кивает. И неожиданно произносит целую речь:

• Может быть настоящая буря. Лучше уходить. Здесь много деревьев.

И вот уже мы работаем полным ходом, спешим погрузить все в лодку, пока не стемнело. Звезд не видно, и мы тщательно на­крываем все вещи брезентом и прорезиненной тканью. Можно от­чаливать. Матеито правит, Карлос и Луис гребут, мы с Фредом освещаем путь фонариками. Ветер все пронзительнее завывает в кронах. Падают сухие листья и ветки. Нынче ночью в свете фона­рей не вспыхивают звериные глаза. Ни кайманов, ни крокодилов, ни броненосцев, ни паки, ни выдры. Они чуют, что надвигается, и укрылись в своих норах. Ветер ревет. Где-то позади рушится могучее дерево, сбивая в падении другие. Гул заставляет нас втя­нуть голову в плечи, но гребцы не перестают работать веслами.

Прямо над нами раздается громкий треск. Толстый сук длиной в два человеческих роста шлепается в воду перед самой лодкой. Матеито успевает свернуть в сторону. Яркая молния озаряет тем­ную ленту воды и лес по берегам. Матеито и Луис меняются ме­стами, мотор прокашливается, потом рождается мерный рокот, и мы мчимся сквозь ночь, огибая бурелом.

Молнии сверкают все чаще. Видно просвет впереди, мы под­ходим к большой реке. Что нас там ожидает?

Последняя завеса из кустарника, и мы выскакиваем на широ­кую Гуавьяре. Молнии освещают изрытую ветром поверхность реки. Волны захлестывают пирогу. Луис ведет ее к песчаному пляжу, причаливает подальше от высоких деревьев и выключает мотор. Мы ждем.

Ждать приходится недолго. Прямо на нас бежит на тысячах белых ножек серая стена. Ливень. Мы пригибаемся, держась за борты. Первые капли хлещут, как плетью, но стена дождя быстро глушит ветер. Молнии и гром не прекращаются, а мы как будто отгорожены от всего ревущей серой громадой. Словно в атмосфере нет места ни для чего, кроме этого невероятного, немыслимого дождя. Льет, как из ведра, струи воды сбегают по одежде, пле­щутся у наших ног. Мы безостановочно вычерпываем воду из пи­роги калебасами, ведерками, котелками.

Река разливается на глазах. Она подступает к лодке, снова и снова заставляя нас выпрыгивать в воду и, ухватившись за борта, тащить вверх отяжелевшее суденышко. И черпать с удвоенной энергией, чтобы пирога не завязла в песке.

У нас было два плаща и одно прорезиненное пончо. Мы завер­нули в них мотор, едва начался дождь. Что бы ни случилось, мо­тор нужно сберечь. Сейчас с Гуавьяре шутки плохи, веслом не сла­дишь. Время идет, но мы его не замечаем, время перестало суще­ствовать, на свете есть только дождь, беснующаяся вода и мрак. Ветер словно захлебнулся, во всяком случае, мы его не ощущаем.

Но вот мрак, похоже, начинает рассеиваться. И дождь уже льет не подряд, а с перерывами, мы поспеваем вычерпывать из лодки почти всю воду. Над рекой занимается мглистый свинцовый день. Гуавьяре раздалась вширь так, что никаких пляжей не вид­но. За ночь уровень поднялся почти на метр, и вода продолжает прибывать. Мутный поток несет ветки, сучья, целые деревья. Большая ежегодная уборка началась.

Хочешь, не хочешь, надо трогаться с места. Луис Барбудо снимает с мотора плащи, долго возится с ним и наконец запу­скает. Мы идем вверх по реке. Сидим озябшие, мокрые, в отвра­тительном настроении и смотрим на скользящие мимо берега. Ру­левой внимательно следит за тем, чтобы пирога не столкнулась с плавником. Время от времени тучи нещадно поливают нас до­ждем. Мы непрерывно вычерпываем воду из лодки; иногда при­ходится приставать к берегу и общими силами перевертывать ее. Две ночи проводим в лесу под наскоро сооружаемыми навесами. Один раз ночуем в лачуге поселенцев из Толимы. Делимся с хо­зяевами остатками провианта, даем им лекарство от малярии и дизентерии. Они рассказывают нам, что большая лодка с патером и жандармами еще не возвращалась, поэтому они прячут свинью и кур в сарае в лесу.

Наконец впереди показывается селение. Моя малярия, похоже, совсем меня отпустила, зато донимает астма, и сердце шалит. Я вынужден сидеть сложа руки и смотреть, как работают мои то­варищи. Мы прощаемся с Матеито. Он получает условленное воз­награждение и, кроме того, подарки, в том числе мою финку. Луис провожает его до опушки, дальше индеец сам доберется.

Приходит самолет из Боготы. Поддержанный могучей рукой Фреда, карабкаюсь в кабину. Гляжу в окошко на исчезающие вдали льяносы с пеленой дождевых туч. Впереди длинным голу­бым облаком высятся Анды.

• Так и не удалось нам взять самую большую анаконду,— говорит Фред.— Ничего, хороший материал собрали. И ведь будут, как говорится, еще поезда...

Может быть,— отвечаю я. Хотя знаю в душе, что мне-то уже не бывать на болотных озерах у реки Гуавьяре.