Бессмертные тольтеки: история и истина во время трансформации Тулы (Идальго) от ацтекского к колониальному периоду

Шэннон Дуган Айверсон

:::

Статьи и материалы

:::

ацтеки и науа

«The Enduring Toltecs: History and Truth During the Aztec-to-Colonial Transition at Tula, Hidalgo», Shannon Dugan Iverson. Опубликовано 25.03.2017 (Springer Science+Business Media New York 2017) // DOI 10.1007/s10816-017-9316-4

Абстракт. Тула (Идальго) была важным постклассическим городом, доминировавшим в значительной части Центральной Мексики, а также прилегающих с севера и запада районах. Многие десятилетия считалось, что именно Тула была тем городом, который упоминался в раннеколониальных документах в качестве «Толлана» или «Места тростников». Очевидно, что Ацтекская империя, поздняя цивилизация, доминировавшая на значительно большей территории, с пиететом относилась к Толлану и связывала себя с городом и его жителями, тольтеками, различными способами. Последнее исследование ставит под вопрос, а была ли Тула в действительности тем Толланом, который почитался ацтеками; вместо этого предполагается, что Толланом следует считать концепцию, при которой так обозначались все великие цивилизации, предшествовавшие ацтекам. Поиск ответов на эти две точки зрения, которые я называю спорами «Единственный Толлан/Многочисленные Толланы», имеет далеко идущие последствия для нашего понимания раннего постклассического периода, а также властных структур колониального периода. Я утверждаю, что для понимания ацтекских связей с их прошлым, а также колониальных последствий данных связей, важно отойти от вопросов об истине. Вместо этого я уделяю внимание историческим рассказам, а также социальному, материальному и биологическому эффектам, которые те оказали (в т.ч. будут рассмотрены ранние и поздние ацтекские вторжения в Тулу). Я утверждаю, что данные Хорхе Акосты обеспечивают нас свидетельством проведения терминационного ритуала в ранний ацтекский период, а также церемонии зажжения Нового огня в поздний ацтекский период, после чего в Туле произошёл рост населения. В свою очередь, данные связи позволили произойти беспрецедентному возвышению семьи Моктесумы в колониальный период. Это, среди прочего, свидетельствует о том, что обе стороны спора о Туле не являются взаимоисключающими. Скорее даже они являются частью попыток контроля, претензий и почитания прошлого в нестабильном властном поле, что характеризует поздний постклассический и ранний колониальный периоды в Центральной Мексике.

Вступление

Тула (Идальго) был ранним постклассическим городом (Илл. 1 и 2), расцвет которого приходится на 900-1150 гг. На пике своего могущества городская часть Тулы занимала площадь, равную 16 км² (Healan 2012:100), где проживало, вероятно, 60 тыс. человек (Healan and Stoutamire, 1989:235). Ближайшие контролируемые городом на севере и западе районы занимали 13 000 км², а сфера его влияния простиралась далеко за пределы данного региона (Healan 2012:93–94). Тула долгое время считалась Толланом – городом, который представители поздней ацтекской[1] цивилизации (а также их колониальные потомки) упоминали в своих документах. Элита ацтеков отождествляла себя с жителями Толлана, тольтеками, несколькими путями: они восхваляли в поэмах, песнях и рассказах всё, что было создано тольтеками, их императоры женились на женщинах из Тулы, они копировали произведения искусства и архитектуру Тулы, а также проводили раскопки в самом городе (Brinton 1969, Chipman 2005, Davies 1977, 1980, Umberger 1987).

Из колониальных документов ясно, что тольтеки служили образцом цивилизации для формирующегося ацтекского государства (искусство, язык, времяисчисление, мифы, милитаризм и форма правления) (например, Berdan 2014:36, Chipman 2005, Smith 2008). Ацтеки считали, что это тольтеки изобрели медицину, календарную систему и «истинный язык» науатль (Sahagún et. al. 1961). Цивилизационные достижения тольтеков были «все хороши, все прекрасны, все восхитительны, все удивительны» (Sahagún, 1961, Book X:166). В описании тольтеков у Саагуна цивилизация Толлана выступает в качестве синекдохи для всех больших ранних постклассических городов, а также реальным историческим местом: «И они, следы тольтеков, их пирамиды, их холмы, и т.д., не только находятся там, в месте, называемом Тулой [и] Шикокотитланом, но практически везде они покоятся скрытыми…» (Sahagún et. al. 1961). Несмотря на это почитание (или же из-за этого, в пользу чего я приведу аргументы ниже), археологические изыскания показали, что ацтекская керамика появляется в археологических записях Тулы в средний постклассический период (1150-1350 гг.) и они имеют связь с разрушением нескольких древних строений и изысканных произведений тольтекского монументального искусства. В поздний период ацтеки обосновались в Туле в значительном количестве, воздвигнув собственные дома поверх руин древних сооружений. В колониальный период данные связи позволили ацтекской знати получить энкомьенды (трудовую повинность) в регионе Тулы, что позволило им влиться в испанскую колониальную систему власти.

Илл. 1. Упоминаемые археологические городища и Тула (Board of Regents, University of Texas 1975, adapted by the author. Image courtesy University of Texas Libraries, University of Texas at Austin)

Тем не менее, идентификация Тулы как Толлана периодически ставилась под сомнение отчасти потому, что археологические и текстовые данные использовались для подтверждения одной точки зрения и не задавались вопросы по самому рассказу (Gillespie 2007). Археологические руины Тулы не соответствуют тому величию, который приписывали им колониальные документы. Например, несмотря на то, что Тула был самым важным центральномексиканским городом раннего постклассического периода, он выглядит карликом в сравнении со своим предшественником, гигантским городом Теотиуаканом, а также его наследником, Теночтитланом, столицы Ацтекской империи – оба этих города населяло не менее 100 тысяч человек. Более того, Тула была сооружена преимущественно из адобы, недолговечного материала, не оставившего после разрушения впечатлительных руин (Healan 2012). Эти несоответствия привели многих учёных к выводу о том, что ацтекские данные по Толлану (Туле) были «либо неверными, либо значительно преувеличены. Абсурдно сегодня считать тольтеков изобретателями календаря и различных месоамериканских видов искусства и ремёсел, поскольку нам уже известно, что происхождение данных черт имеют дотольтекские многотысячелетние корни» (Smith 2008:85, см. также Davies 1977:44–45).

Идентификация Тулы проблематична также ещё из-за путаницы вокруг терминов, используемых для описания Толлана и его жителей. Так, например, «тольтек» это слово на языке науатль, которое означает как «мастера-ремесленника», так и «жителя Тулы (Идальго)». Тула – это исковерканное слово «Толлан», науатланский термин, которым специфическим образом указывается Тула (Идальго) (Helean, 1989:3). В то же время, у Толлана есть и более глобальное значение – «место тростника», как метафорически обозначаются все большие города (Carrasco 1982:64–65, Smith 2008:24). Сбивает с толку и легенда, связанная с Толланом. Она повествует о правителе-жреце по имени Топильцин Се Акатль Кецалькоатль (известны также другие варианты записи его имени), который в зависимости от источника информации был как основателем Толлана, так и его правителем в период расцвета (Davies 1977:372–373). По данным Г. Б. Николсона (2001), полный и подробный рассказ об этом человеке-боге и мифическом городе встречается в 75 источниках, о нём рассказывали в кальмекаках (школах для жрецов и знати) Ацтекской империи (Carrasco 1982:76–77). Как и другие концепции, связанные с Толланом, рассказы о Топильцине полны многочисленных значений и могут быть разнообразно интерпретированы. В некоторых версиях истории Топильцин является добродетельным жрецом, которого обманул бог Тескатлипока, дав напиться тому пульке, алкогольного напитка (например, Tena, trans. 2011:43). Это опозорило его, собственный же народ перестал почитать жреца, что вынудило Топильцина покинуть город (Diehl 1983:159, Nicholson 2001). В другом источнике, Historia de los Mexicanos por sus pinturas («История мексиканцев по их рисункам»), Тескатлипока сообщает Топильцину, что тот должен покинуть Толлан и отправиться в Тлапаллу, Гондурас (Nicholson 2001:6). В большей части версий данного рассказа, где Топильцин правит либо в начале, либо в конце эпохи Толлана, бог Тескатлипока принуждает того покинуть город (Davies 1977:372–373).

Илл. 2. Тула Гранде, центральный церемониальный комплекс города фазы Толлан. Детализация строений выполнена на основании текущих знаний о центральной части города. Ацтеки соорудили алтарь в северо-западном углу пирамиды С (Изображение по Healan 2012:61, Figure 7).

Есть ещё три вносящих путаницу нюанса с упоминанием главного героя рассказа о Толлане. Во-первых, правитель-жрец Топильцин связан с месоамериканским богом, известном под именем Кецалькоатль Эхекатль, пернатый змей, бог-творец и бог ветра. Во-вторых, сбивает с толку то, что повествование пересказывается весьма разнообразно, когда во многих источниках родиной Топильцина фигурирует Тула (Идальго), а в других это не так однозначно. Вероятный исход Топильцина также позволил некоторым учёным предположить миграцию народа тольтеков из Центральной Мексики в один из районов Области майя и его покорение (что будет мной подробнее рассмотрено в следующей части статьи). Наконец, как и с прочими терминами, связанными с Толланом, Топильцин и имя-приставка Кецалькоатль скорее всего в общем и целом означает «правитель», вовсе не обязательно указывая на определённого человека (Davies 1977:23).

Многочисленные значения и схожести различных связанных с Толланом концепций, которые отмечены выше, послужили причиной возникновения путаницы. Учёные нерешительно выбирают одну из двух точек зрения – той, по которой Тула (Идальго) является Толланом (точка зрения о Единственном Толлане) или той, где под Толланом понимаются многие большие города из ацтекского прошлого (точка зрения о многочисленных Толланах). В центре спора находятся вопросы, при ответах на которые были бы освещены многие аспекты древнего месоамериканского прошлого. Например, как ацтеки понимали и взаимодействовали со своим прошлым и было ли это больше похоже на современные концепции «памяти» и «истории»? Действительно ли ранние колониальные документы, где описывается Толлан, настолько «фрагментарны, пропагандистские и мифические», чтобы быть полезными для базирующейся на эмпирическом знании истории (Smith 2007: 589–590)? Правда ли, что ассоциация Толлана с Тулой (Идальго) является «археологическим мифом» (Gillespie 2007)? Могут ли эти рассказы быть полезными для понимания природы путанной связи городов-государств в плохо понятном периоде ранней постклассики? Далее в статье я постулирую идею о том, что скорее даже не историческая правда, а теоретические рамки, охватывающие определённые исторические рассказы, могут выстроить дорогу к новой интерпретации ацтекских связей с их тольтекскими предшественниками.

История и память

Упомянутые выше исторические вопросы не являются уникальным с Толланом случаем. Схожие вопросы возникают при использовании народных историй, устных традиций и других форм коллективной памяти. Сталкиваясь с формами историцизма, которые не всегда схожи со знакомыми методологиями западной исторической традиции, археологи всё чаще используют концепцию социальной памяти, чтобы очертить прошлое обществ пониманием своего собственного прошлого. Социальная память – это концепция, заимствованная у историков, в частности у французской школы «Анналов». Термин впервые появился в работах историка Марка Блоха и французского социолога Мориса Хальбвакса, правда до 1970-х гг. она не вызывала большого интереса (Lavabre 2008:364, Olick and Robbins 1998a, b:106). В рамках истории, как науки, память считается народной формой коллективного запоминания, что противопоставляется официальной, эмпирической или академической формам истории. А если это так, то память это вероятность, базирующаяся на идентичности, принадлежности к группе, религии и другим элементам (Van Dyke and Alcock 2003:2). Она популярная и популистская (Nora 1989, Samuel 1994); она органически исходит «от низов», либо посредством диалектического взаимодействия с, или же благодаря пренебрежительному отношению к официальным историям (Nora 1989, Samuel 1994:3–8); ею можно манипулировать для легитимации власти (Hobsbawm and Ranger 1983, Van Dyke and Alcock 2003:3); либо же ею можно вызывать воспоминания о коллективных травмах в случаях, когда само государство хочет это забыть (коллективная память выживших жертв Холокоста или родственников desaparecidos; например, см. Alexander et al. 2004). Однако концепция социальной памяти настолько разнообразна и до такой степени перекликается с «официальной» историей, что «… общие концепции, превалирующие над идеей, могут просто сравниться по сложности и гетерогенности с феноменом, единогласно называемым “памятью”» (Lavabre 2008:363).

Археологи определяют социальную память ещё шире чем историки – «конструкция коллективных мнений (не индивидуальных убеждений) о том, что происходило в прошлом» (Van Dyke and Alcock 2003:2). Это широкое толкование дополнительно усложняет связь истории с памятью, поскольку когда его используют в археологии, то применяют термин память к государствам (например, Ацтекской империи), которые без сомнения создавали и распространяли «официальные» истории. Археологическое применение термина также подвержено негативному влиянию дополнительных концептуальных осложнений, поскольку непонятно когда заканчивается память и начинается история. Например, если приукрашенные рассказы испанских конкистадоров и жрецов считать историей, почему же тогда не считать историей преувеличенные, но тщательно документированные науатланские источники колониального периода? Превратилась ли официальная, имперская доколумбовая история ацтеков в память сразу после покорения их европейцами?

В этом случае, в обеих дисциплинах, как только хоть малейшим образом затрагивается глубоко гетерогенное поле социальной памяти, тогда происходит негативное противопоставление истории: память – это деятельность, связанная с прошлым, совершённая не историками при использовании источников и методов, не являющихся стандартными для исторической практики, и результатом которой являются исторические продукты, не являющиеся историческими книгами. Пока эти противоположности являются идеальными типами, представляющими некоторые социальные реалии, и пока извлечение социальной памяти из истории является чрезвычайно продуктивным действом, общая тема социальной памяти как «не истории» является проблематичным. Во-первых, разделение недооценивает роль «не историков» в создании как историй, так и вопросов, на которые отвечает история (Episteme), одновременно переоценивая роль традиционных историков (Trouillot 1995:20, Samuel 1994:3–8). Во-вторых, разделение упрощает мощь движущих сил, связанных с созданием истории: если история это сфера научного подхода к прошлому, а память лишь категория с широким охватом всего, что не является историей, тогда будет сложно распознать схожие формы создания истины, которыми оперируют обе категории; и ещё хуже то, что дихотомия материализует различия. Наконец, с этим ещё связано базирование деления на безусловном допущении о существовании однозначной истины, которую можно отыскать если только мы сможем согласиться с использованием подходящих методов и источников (истории), либо если мы будем серьёзно относиться к нашим коллективным и менее официальным формам создания прошлого (памяти)[2].

В ответ на все подобные вопросы, касающиеся исторической истины, антрополог Мишель-Рольф Труильо отмечает, что западные эмпирические, официальные истории не являются единственными выразителями истины, поскольку все социальные коллективные категории «проверяют правдоподобие, потому что для них важно являются ли те события правдой или вымыслом» (Trouillot 1995:11, курсивом выделено в оригинальном тексте). Посыл Труильо в том, что серьёзное внимание к процессу создания исторической истины (источники, архивы, рассказы, ретроспективное значение) служит для выделения неравномерности сил на каждой стадии, безмолвие, что они создают, и их последствия для сегодняшнего дня (Trouillot 1995:26–30). Везде в статье я использую термин Труильо «историческое созидание», которое относится как к памяти, так и истории. Мишель Фуко также настаивал на том, что истина менее важна, чем понимание эффекта от исторического процесса: «… проблема не в выделении в дискурсе того, что подпадает под категорию научности или истины, и что соответствует другой категории; скорее она заключается в историческом отслеживании как эффекты истины создаются в рамках дискурсов, которые сами по себе не являются ни истиной, ни ложью» (Foucault 1994:119). Несмотря на то, что никто из этих учёных не обсуждал социальную память подробно, их наблюдения относительно истории и истины являются важными свидетельствами в пользу версии о раздельной истории/памяти. История и память имеют притязания на то, чтобы быть истиной, но их притязания имеют возможный характер, зависящий от контекста. В нашем случае я буду приводить доводы в пользу малой значимости того, было ли ацтекское созидание истории (в т.ч. в случае с Толланом) эмпирической «истиной». Вместо этого важно определить способы как правда в рассказах о Толлане стала неделимой параллельно укреплению ацтекской политической власти. В рамках этого тандема рассказ создаёт твёрдую основу эффектов (социальных, материальных, биологических и дискурсивных), которые можно исследовать эмпирически.

Далее я выступлю в защиту недавнего исследования, которое показывает, что точка зрения о многочисленных Толланах правильная и соответствует терминам, разделяемым в панмесоамериканской истории. В то же время, мешики локализовали историю о Толлане и определили для неё одно место, Тулу, под определённые исторические, политические и легитимационные цели – так ими были предприняты определённые шаги для создания Единственного Толлана. В свою очередь, я покажу, что данный локализованный Единственный Толлан позволил притязаниям элиты на землю сосуществовать с колониальной испанской системой. Другими словами, на каждой стадии исторического процесса (ранняя постклассика, ранний ацтекский, поздний ацтекский и колониальный периоды) мы можем видеть как активно работали с прошлым для нужд различных групп. В каждой эпохе исторические рассказы оспаривали, утверждали и закрепляли, создавая настоящий материал, который затем оказывал влияние на последующие поколения. Тот факт, что эти истории должны были заново утверждаться при помощи многочисленных ритуализированных методов говорит о нестабильности имперских исторических рассказов, и это также указывает на ключевую роль прошлого при создании Ацтекской империи.

Довод в пользу многочисленных Толланов

Рассказ о Толлане главным образом касается двух периодов истории: зарождении «начального» Толлана в глубоком прошлом, что обычно ассоциируется с расцветом Теотиуакана (200-600 гг.) и более позднего Толлана, что связывается с большими городами ранней постклассики (ок. 900-1150 гг.). До начала использования современных методов датирования многие этнографы и археологи предполагали, что упомянутым ацтеками Толлан был Теотиуакан, внушительных размеров центральномексиканский город классической эпохи. В целом, Теотиуакан («Место рождения богов») был и продолжает считаться многими своего рода «начальным» Толланом (Boone 2000, Carrasco 1982:109,186; Davies 1977:43–47, сравни Fash et al. 2009) – местом зарождения великого искусства, письменности и других достижений. В то же время, многие источники, упоминая «Толлан», описывают город, который процветал в течение раннего постклассического периода (Davies 1977:23, Jiménez Moreno 1941; Kirchhof et al. 1989). К тому же у Теотиуакана отсутствует топоним, который связывал бы его с историческим Толланом колониальных документов.

Недавно Дэвид Стюарт (2000) опубликовал иероглифическое, историческое и археологическое доказательство, демонстрирующее, что Теотиуакан был известен как Толлан у майя классического региона – его утверждение частично базировалось на эпиграфических данных о завоевании мегаполисом некоторых главных майяских городов-государств. Теотиуакан, действительно существовавший город с масштабным межрегиональным влиянием, со временем обрёл мифическое качество в глазах представителей более поздней Ацтекской империи. Было ли это потому, что ацтеки не могли осознать, что строительство огромного города было рук живших ранее людей, а не богов (Pasztory 1997), или же это произошло в религиозно-политических целях элиты, когда потребовалось определить Толлан, расположенный поближе – историческое прошлое Теотиуакана было заменено к XVI веку на коннотацию, связывающую его с «началом» или «местом рождения богов», которая зафиксирована в этимологии науатланского слова (Carrasco 1982:109). Тем не менее, учёное сообщество продолжало считать центр мегаполиса Великим или Первым Толланом даже раньше значимой эпиграфической работы Дэвида Стюарта (например, Carrasco 1982:126, см. также Davies 1977:43 o Laurette Séjourné). Мешика также осознавали его значимость, забирая оттуда артефакты в Теночтитлан и совершая туда паломничество (Berdan 2014:35, Fash et al. 2009).

Помимо Теотиуакана в Центральной Мексике было несколько других городов, известных как Толланы. Толлан-Чололлан, город, известный сегодня под названием Чолула (шт. Пуэбла), например, был одним из важных городов позднего постклассического периода. В «Historia Tolteca-Chicimeca», записанной в период между 1547 и 1560 гг., рассказывается о том, как в XII веке сразу после коллапса Толлана, Толлан-Чоллолан посещает царь-жрец тольтеков-чичимеков. Затем он туда переселяется и убеждает сделать то же самое своих подчинённых (Carrasco 1982:135, Davies 1977:31–32; Kirchhof et al. 1989). Это означает, что в «Historia Tolteca-Chicimeca» Толлан является как местом происхождения (la gran Tollan), так и конечным пунктом назначения (Tollan-Chollolan). В отличие от ацтеков или тольтеков Тулы, чьи империи опирались на милитаризм, Чолула была интересна и привлекательна храмом Кецалькоатля, самого крупного храма в Месоамерике, а также статусом обладателя главного межрегионального торгового центра, к тому же город не был покорён ни Теотиуаканом, ни Теночтитланом (Carrasco 1982:135, McCafferty 2000:358, 2007:454).

Другими важными потенциальными Толланами являются расположенная на периферии эпиклассическая столица Шочикалько (Морелос) и постклассический майяский город Чичен-Ица (Юкатан) (Carrasco 1982:126–133, 140–144). Споры о взаимоотношениях Тулы (Идальго) и Чичен-Ицы ведутся ещё с 1870-х гг. (Gillespie 2007:92–93). Колониальные майяские источники («Пополь-Вух», «Анналы какчикелей», «Título de los Señores de Totonicapan», «Чилам Балам», «Título C’oyoi») упоминают место происхождения ица, именуемое Толлан-Суйвой или Сиван (Davies 1977:35–40). Учёные уже давно отметили похожие моменты в рассказах о колонизации ица из майяских источников колониального времени, а также схожесть археологических городищ Чичен-Ицы и Тулы (Идальго). Наряду с центральномексиканскими рассказами об изгнании Топильцина на восток это убедило многих учёных в том, что тольтеки из Центральной Мексики в постклассический период покорили область майя. С другой стороны, более «возвышенное и совершенное» искусство и архитектура Чичен-Ицы склонили других учёных к мысли о том, что влияние шло в обратную сторону (Davies [1977:48] называет это «эстетическим» ответом Туле). Тем не менее, участники недавнего всеобъемлющего сборника (Kowalski and Kristan-Graham, 2007) вообще отвергли идею об одностороннем влиянии или «колонизации» и вместо этого предпочли модель межрегионального взаимодействия, где обмен, инновационные политические системы и общий символизм играли ключевые роли (Kristin-Graham and Kowalski 2007:66; см. также López Austin and López Luján 2000, McCafferty 2007).

На текущий момент очевидно, что существовало множество Толланов, даже несмотря на недостаток археологических данных и свидетельств в истории искусств, которые могли бы также подтвердить данную точку зрения. По единодушному мнению касательно Толланов раннего постклассического периода понятно, что в ту эпоху существовала располагавшая свои узлы в различных местах сеть религиозно-политических взаимодействий (Kowalski and Kristan-Graham 2007, López Austin and López Luján 2000). Далее в тексте, однако, я буду доказывать, что обе эти точки зрения не исключают взгляд на существование Тулы (Идальго) в качестве единственного Толлана.

Документальное свидетельство существования Единственного Толлана

Исторический (не первоначальный) Толлан в исторических документах часто называют Толланом-Шикокотитланом. Как уже подмечено, Вигберто Морено был первым, кто идентифицировал Толлан-Шикокотитлан с Тулой – сделал он это, базируясь на этимологии слова «Толлан» и ряда топонимов на картах региона XVIII века, соответствующих месту расположения Тулы (Jiménez Moreno 1941:80). Данная идентификация в основном базировалась на «Флорентийском кодексе» фрая Бернардино де Саагуна (Книги 10 и 3), «Анналах Куаутитлана» и на «Истории мексиканцев по их рисункам» (Davies 1977:40–41, Jiménez Moreno 1941) – все они являются центральномексиканскими документами раннего колониального периода[3] (Nicholson 2001:5, 23–25). «Шикокотитлан», например, означает «рядом с Шикококом», что Хименес Морено определил в качестве горы, называемой Хикуко или Шикуко, которая, в свою очередь, находится недалеко от современной Тулы (Davies 1977:40, Jiménez Moreno 1941:80). Среди других названий мест, которые были идентифицированы как исторический Толлан и которые перекликаются с существующими или историческими названиями мест недалеко от Тулы (Идальго), встречаются следующие: Шииппакойан (совр. Сан-Лоренсо), Тешкалапан (река Тула), Шочитлан, Кинкок (холм к северу от Тулы), Уапалькалли, Тлемако (совр. Тламако к югу от Тулы) (Davies 1977:41). В дополнение к исследованиям, которые проводили Хименес Морено и другие ранние лингвисты, Найджел Дэвис нашёл историческую информацию в династических и религиозных рассказах. Например, в «Monarquia Indiana» (II т.) фрая Хуана де Торквемады упоминается храм Кецалькоатля в Туле; фрай Диего Дуран отмечал, что первый подарок Кортеса Моктесуме был отнесён в Тулу, чтобы там его зарыть в указанном выше храме (Davies 1977:41–42). Дуран также указывал, что в Туле проживал жрец Топильцин (Durán 1971:61). По другим источникам также упоминается географическое расположение Толлана: Мотолиниа (1985:105) рассказывает о путешествии науа в «… Толлан, в двенадцати лигах на север от Мехико» (расстояние, которое приблизительно соответствует 66 км). Дэвис также проследил династические связи ацтекских правителей с тольтекской знатью по «Crónica Mexicayotl», в которой отражается ацтекская точка зрения о существовании исторического Толлана в Туле (Davies 1977:42). В более поздней работе детальнее показаны ацтекские и колониальные династические связи с Тулой – далее в данной статья я их рассмотрю подробнее (Chipman 2005).

Рассказы о переселении также характерны для реально существовавшего, исторического Толлана в Туле. Согласно их собственным миграционным историям, ранние мешики (группа настойчивых людей с надменными политическими желаниями) вышли из полумифического города Астлан[4]. Они покинули город где-то в XII веке в поисках божественного видения, по которому стало бы понятно, где следует основать свой собственный город (Davies 1980:8). В 1325 году они увидели этот знак – орла, сидящего на кактусе и держащего в клюве змею – тогда же они основали в долине Мехико свою столицу – Теночтитлан (Berdan 2014:40, Clendinnen 1991:23). По пути же, однако, они останавливались в различных городах. Согласно одному рассказу, по прошествии одного календарного цикла (52 года) с момента исхода из Астлана они прибыли в Тулу, т.е. ок. 1163 года (Davies 1980:8,12, см. также Chipman 2005:7, Boone 1999:138[5]). И хотя ацтекские правители и жрецы могли бы также совершить паломничество к другому Толлану, ещё более древнему городу Теотиуакану, Тула на пути их миграции был единственным Толланом, который они посетили. К моменту когда мешики начали своё путешествие в раннем постклассическом периоде, Тула был главным городом в регионе, примыкающем к долине Мехико.

Как и в других месоамериканских документах, различные версии повествования о миграции включают в себя мифы, факты, историю и обширную месоамериканскую социальную память. Самой важной частью рассказа, однако, является не описание того, что произошло. Ключевым здесь является то, как повествование, пересказанное довольно схожим образом в различных версиях, выстраивает определённого рода дискурс и структуру материального свидетельства, подтверждающего созданной мешиками концепции законных преемников тольтекского наследия. В следующей главе я предположу, что мешикский обряд с изменением социального статуса включал в себя терминационный ритуал, служивший для секуляризации Тулы.

Тула в ранний ацтекский период

Археолог Хорхе Акоста раскопал большую часть Тулы Гранде, церемониального центра Тулы фазы Толлан, в период между 1940 и 1956 гг. (Acosta 1941–57). Он был твёрдо уверен, что ранние мешики вторглись и покорили тольтеков и они же, по его предположению, были виновны в падении Тулы (Acosta 1940:187, 1942:155, 1956b-57:75). Он нашёл следы ацтеков в каждом строении, которое он раскапывал в Туле Гранде, а также везде на периферии города, где ему удавалось поработать (Acosta 1940–57). Акоста был удивлён тем, что одни и те же люди, которые вторглись, разграбили и уничтожили Тулу, затем оставляли впечатляющие подношения из ценных предметов в разрушенных ими же строениях (Acosta 1956b:92–93). Поначалу такое поведение казалось странным, а к девятому сезону раскопок он понял, что это встречается повсеместно (Acosta 1957:145). Последующие исследователи также будут потрясены «любопытным противоречивым» отношением к месту, которое подтверждается тем, что, по всей видимости, мешики «повторно использовали строения и занимались масштабным разграблением» (Davies 1987:28, Diehl 1983:27).

Таблица 1. Центральномексиканская хронология в Туде и долине Мехико. Адаптировано по Healan 2012, Fig. 4, и Mastache et al. 2002, Table 3.2.

Период	Прибл. даты	Тула/регион Тулы	Долина Мехико	События в Туле
Колониальный	1600-1500	Тесоро		Нач.-середина XVI в.: Педро Моктесума пишет петиции испанской короне, прося энкомьенду и герб (успешно). 1521: испанцы одерживают военную победу над ацтекской имперской армией.
Поздний постклассический	1400	Паласио	Поздний ацтекский период (Ацтек III-IV)	Поздний ацтекский период: празднование церемонии зажжения Нового огня в Туле; город заново заселён – в нём проживает ок. 20 тысяч человек. Знать Тулы роднится с ацтекскими царями.
Средний постклассический	1300-1200	Фуэго	Ранний ацтекский период (Ацтек I-II)	Ранний ацтекский период: статуи и архитектуру в церемониальном центре Тулы ритуально уничтожают.
Ранний постклассический	1100	Поздний Толлан	Поздний тольтекский период (Масапан)	Терминальный Толлан: сокращение численности населения, город заброшен.
Ранний постклассический	1000-900	Ранний Толлан	Ранний тольтекский период	Фазы Толлан: Тула становится главной региональной державой, а количество его жителей достигает цифры ок. 60 тысяч.
Поздний эпиклассический		Терминальный Корраль		Терминальный Корраль: начинается фаза Толлан, в Туле Гранде закладывается центр города.

Акоста подкреплял своё мнение частично этноисторическими документами и частично археологическими маркерами раннего ацтекского периода (Таблица 1), которые в основном состоят из керамики с чёрным узором на оранжевом фоне фазы Ацтек II, датируемые между 1150 и 1350 гг. (Brumfiel 2005:117, Minc 2017). Ацтекская керамика с чёрным узором на оранжевом фоне (фаз I, II, III и IV) до сих пор используется в хронологической типологии для исследования жизни людей в Туле и долине Мехико раннего и позднего ацтекского периода (Mastache et al. 2002, Minc 2017). Другая керамическая посуда долины Мехико (Красная посуда, полихромная керамика Чалько) также присутствует в Туле, однако с ней сложней работать поскольку её не столь тщательно исследовали по таким категориям, как региональные вариации, используемые мотивы и т.д. (Minc 2017, Parsons 1966). В моём примере (Таблица 2) отсутствует посуда фазы Ацтек I и результаты более ранних поверхностных исследований Тулы (Healan and Stoutamire 1989, Figure. 2). В моём и других проектах включена керамика Койотлателько, которая может пересекаться хронологически с посудой Ацтек I, хотя по абсолютной датировке предполагается, что ими начинают пользоваться с VII и X вв., соответственно (Parsons et al. 1996:227). В Туле Койотлателько ассоциируется с дотольтекскими фазами, в т.ч. Прадо и Корраль (Healan and Stoutamire 1989:209), поэтому я их в своё исследование не включила. Другой тип ацтекской керамики, Ацтек II, известен двух стилей, каллиграфическом и геометрическом, которые изготовляли в Кулуакане и Тескоко, соответственно (Minc 2017, Brumfiel 2005). Ацтек II доминирует в регионах севера долины (Minc 2017). Ацтек III изготовляли в долине и, по всей видимости, её импортировали в города, расположенные за сотни километров от Теночтитлана (Smith 1990). Ацтекская керамика имеет отличительную черту – она тонкостенная, из оранжевой глины и не является продолжением традиций, связанных с изготовлением керамики в Туле (Healan 2012:94); скорее всего её сюда импортировали, но это ещё надо подтвердить в будущем, проверив химический состав найденных черепков с глиной из местных источников. По керамике и другим данным видно, что «даже в тех местах, где очевидны следы проживания в посттолланские фазы, их следы незначительны и явно указывают на разрыв с людьми, проживавшими здесь ранее. В фазу Фуэго по всей видимости происходит спад, разрушение и исход населения из Тулы» (Healan 2012:94). Археологические свидетельства о практически полном запустении города наряду с данными о внезапном появлении чужеземной керамики из долины, а также этноисторические данные, связывающие ранних мешика с Тулой, предполагают, что либо сами мешики, либо другая группа из долины Мехико имели какое-либо отношение к разрушительной деятельности.

В Туле керамику Ацтек II в значительных объёмах находили лишь в церемониальном центре фазы Толлан, известном под названием Тула Гранде (Healan 2012). Исследования Акосты показывают, что массовое заселение Тулы происходило в ранний ацтекский период. Однако я уже показывала (Iverson 2015), что т.к. Акоста работал ещё до значимых достижений в типологии ацтекской керамики (напр., Parsons 1966, Minc 1994) и поскольку основные его раскопки велись в Туле Гранде, скорее всего он переоценил количество керамики Ацтек II в Туле. Кроме того, более поздние исследования, в т.ч. и мои личные раскопки у колониальной часовни и кафедрального собора в Туле (Iverson 2015), подтверждают наблюдения исследователей (Healan and Stoutamire 1989) о том, что керамика Ацтек II характеризует здесь чрезвычайно малый промежуток времени. Мои раскопки показали, что из всей ацтекской керамики с чёрным рисунком на оранжевом фоне Ацтек II встречалась лишь в 1,33% случаях и это по самой консервативной оценке (Таблица 2). Когда проводилось более длительное поверхностное обследование, то из всей ацтекской керамики в городской зоне Тулы Ацтек II встречался в 3% случаев, при этом Ацтек III уже было 31% (Healan and Stoutamire 1989:208).

Таблица 2. Пропорции диагностируемой керамики ацтекской эпохи с чёрным узором на оранжевом фоне, обнаруженной на месте раскопок автора у Открытой часовни и Кафедрального собора в Туле (Идальго). Таблица сокращённая, поскольку в ней нет данных по не определённым осколкам. Сами раскопки проводились в насыпном материале платформ, было совершено несколько раскопов (глубиной до 2,2 метров) у Кафедрального собора и в тольтекских жилых постройках, претерпевших изменения в поздний ацтекский период, находящихся у часовни. В «расчёт» приняты осколки тулова, краёв и (в редких случаях) оснований с отчётливым узором.

Осколки ацтекской керамики с чёрным узором на оранжевом фоне
Диагностируемые осколки	Кол-во	Пропорция
Ацтек В/0 I	0	0%
Ацтек В/О II	8	1,33%
Ацтек В/О III	465	77,5%
Ацтек В/О IV	127	21,17%
Всего:	600	100%

Таким образом, заселение в ранний ацтекский период было непродолжительным, но современные исследования подтверждают идеи Акосты о нескольких разрушительных событиях в Туле Гранде, которые произошли в ранний ацтекский период (фаза Фуэго). В частности, тогда произошло сожжение Строения 3, известное также под названием Palacio Quemado (Сожжённый дворец). Уже после исследований Акосты при помощи радиоуглеродной датировки была определена приблизительная дата сожжения здания – ок. 1140 г. (Healan 2012:96). Акоста также заметил, что «большое количество» керамики Ацтек II ассоциируется с уничтожением Пирамиды В, а также с переносом и «захоронением» скульптур воинов атлантов (1945; см. Илл 3). А ещё Акоста обнаружил, что в древности были «обезглавлены» и расчленены скульптуры чак моолей (Acosta 1956b:84, Acosta 1956a). Акоста считал, что голов чак мооли могли лишиться из-за сбрасывания их с вершин высоких строений, но он так и не смог найти их (Acosta 1956a:159).

Однако, вполне вероятно, что Тулу Гранде могли сжечь уже после падения тольтекской цивилизации, а сама Тула Гранде уже не была заселена (Healan 2012:96–97). Основываясь на стратиграфическом исследовании, Стерпоне (2009) предположил, что Строение 3 было сожжено после того, как с неё сняли монументальные скульптуры. В таком случае кажется сомнительным, чтобы люди раннего ацтекского периода соприкасались с тольтекской цивилизацией, и ещё более сомнительным - завоевание ими тольтеков. Это, наряду с недолговечной природой следов проживания в период Ацтек II, требует объяснений не связанных с войной и вторжением.

Илл. 3. Фотография ранних раскопок Акосты. Показаны результаты вторжения на территорию церемониального центра Тулы в раннюю ацтекскую эпоху – в частности, на данной фотографии видна обезглавленная и «захороненная» скульптура атланта. Фото: www.latinamericanstudies.org/toltecs/

Разгадку этого могут подсказать археологические данные из других районов Месоамерики. Трэвис Стэнтон с коллегами (2008) утверждают, что, в отличие от остального населения планеты, предпочитавших при ведении войн материальные разрушения («разграбление»), у майя такое поведение было сильно ритуализированным. Дело в том, что в месоамериканских сообществах здания посредством определённых ритуалов могут быть анимированы. Среди подобных ритуалов захоронение важного умершего члена общества внутри здания или совершение подношений специальных предметов в стратегические места строения (Stanton et al. 2008:236–237). Таким образом, при ведении войн победители не подвергают разрушению покорённые города. Вместо этого они проводят специфические и связанные с ритуалом действия, чтобы «низвергнуть» или секуляризовать их. Как сообщает Стэнтон с коллегами (2008:237), эти действия «тщательно исполняли, чтобы связь побеждённых с властью предков и легитимность была разорвана путём убийства их анимированных храмов и домов» (Stanton et al. 2008:237). Терминационные ритуалы обычно включали в себя быстрое возложение большого количества намеренно разбитой посуды («окончательное подношение»), преднамеренное сожжение и разрушение строений (Stanton et al. 2008:237–238); схожие разрушительные события происходили и в Туле раннего ацтекского периода. Помимо этого, в ацтекском мире монументальные каменные статуи были ишиптла (ixiptlas), т.е. предметами, посредством которых «боги могли заявить о себе»; таким образом, каменные скульптуры обладали большой силой и сами могли быть анимированными или же, что тоже вероятно, нет (Clendinnen 1991). У древних и современных майя встречаются схожие поверья о том, что «творения рук человека, например, храмы, дома, алтари и курильницы также нуждаются в кормлении, ободрении, защите и уважительном отношении, но сначала их нужно анимировать или вдохнуть в них жизнь» (Stross 1998:31).

Хорошо продуманная и ритуализированная практика разрушения, по всей видимости, является панмесоамериканским феноменом как во времени, так и в пространстве. Например, Крис Пул с коллегами в Трес-Сапотесе нашёл эпиольмекские свидетельства нанесения увечий стелам предшествующей ольмекской эпохи (средний формативный период); резная каменная Стела А имела высоту 5 метров и на ней был изображён правитель – затем в эпиольмекский период его лицо было подвержено деструктивным действиям и треснуло либо раньше, либо после падения, затем стелу оставили «в покое» под слоем из тысяч кусочков обсидиана (Pool and Laughlin 2017). На ольмекской Стеле F (антикварном предмете) из того же городища также отмечены лицевые увечья (Pool and Laughlin 2017). Далее на юге и уже в более позднее время в Чичен-Ице исследователи находили древние жадеитовые предметы, которые намеренно подвергали воздействию огня и ритуально разбивали, а затем бросали в сенот (естественный колодец в известняке) (Joyce 2003:117). И ещё далее на юг, уже в Коста-Рике, есть данные о тщательном «разделе» драгоценных раннеклассических майяских подвесок (Joyce 2003:119–120).

Предположение об ответственности ранних мешика за падение Тулы поставлено под сомнение. Тем не менее, сейчас, благодаря данным раскопок Акосты и современных исследований, становится всё очевидней, что они или люди долины Мехико, которых те впоследствии покорили, вероятно, действительно посещали Тулу. И данное событие произошло приблизительно в то время, когда это указано в колониальных рассказах, т.е. в XII в., при этом длилось пребывание людей там недолго, что характерно для тех, кто остановился бы там на время, а не для заселения. Подобная деятельность соответствует тем процессам, что были мной описаны согласно компаративному исследованию и они связаны с тщательно продуманными терминационными ритуалами. На всей территории Тулы Гранде Акоста находил керамику раннего ацтекского периода, она была связана с разрушениями, например, демонтажём зданий, пожарами и разбитием с дальнейшим «сокрытием» монументальных скульптур воинов и чак моолей, лежащих на спине каменных скульптур размером практически с человеческий рост – данные скульптуры стали популярными в ранний постклассический период (Acosta 1941:61). Так или иначе, мешика фактически уничтожили своих предшественников – очевидно, что Тулу, как самый могущественный и влиятельный город в Центральной Мексике того периода, необходимо было символически «уничтожить» до начала их расцвета. Было очень важно, чтобы данные процессы имели политический подтекст, однако не только это их характеризовало – они базировались на межрегиональной религиозной онтологии, где здания могли обладать сверхъестественной силой.

Элизабет Бун восприняла мешикскую историю миграции как ритуал с изменением социального статуса, призванный «отделить мешика от их раннего [кочевого] образа жизни, наделив тех духовной и ментальной готовностью к правлению, таким образом, вернуть их изменёнными к жизни в городском мире Теночтитлана» (Boone 1999:148). Правда Бун считает, что это было скорее метафорическое церемониальное действо, а я считаю, что как минимум одна часть данного действа, в частности секуляризация Тулы, была проведена в буквальном смысле. Это событие совершили либо сами мешики, либо другой народ долины, чью историю об этом ацтеки могли позже выдать за свою. Мы не можем узнать был ли данный акт в память о чём-либо, манипуляцией (выдуманной историей) или же имел и те, и другие черты. Мы также не можем быть полностью уверенными, что рассказ о миграции является правдой. Мы знаем, однако, что секуляризация стала причиной появления первого видимого эффекта мешикского (или др. народов долины) создания истории в Туле. С этим первым действием мы уже можем проследить рассказ о Толлане, панмесоамериканском феномене, как о локализованном единственном месте на карте. Материально и на основе умозаключений мы теперь можем увидеть как Толлан стал Тулой было ли это эмпирической правдой или же нет. Позднее, о чём пойдёт речь в следующей части статьи, данный эффект воспроизводился в других материальных формах – происходило это тогда, когда мешики начали обретать своё могущество.

Между миграцией и империей

Мешики оставались в Туле недолго, но даже этого хватило им, чтобы связать себя с предшествующей цивилизацией различными способами по мере превращения собственного города в столицу самой могущественной империи в Месоамерике. Ацтеки считали тольтеков (в общих и специфических смыслах) прародителями/основателями «цивилизованного» общества и связи с ними составляли 1/2 часть заявляемого ими наследия (ещё 1/2 часть заявлений о наследии касалась «варварства», т.е. их связи с воинственной кочевой группой чичимеков). Поэтому после основания Теночтитлана знать и те, кто планировал развитие города стали искать способы ассоциации собственного города с городом предшественников, в частности подражая искусству тольтеков из Тулы (Cobean, Jiménez Garcia, and Mastache 2012:103). В Темпло Майоре они установили скамьи с фресками и рельефом, где показана такая же процессия воинов, которая встречается в церемониальном центре Тулы (Umberger 1987:74). Скамьи в Теночтитлане вообще примечательны тем, что копируют грубый стиль, используемый материал и манеру исполнения тольтекских оригиналов и это несмотря на значительные достижения в сфере обработки каменных скульптур в ацтекское время (Molina Montes 1987:103). В целом, повторение в искусстве образов ягуаров, орлов и пернатых змеев формировало схожий в обоих городах язык символов. Схожая фигура лежащего на спине чак мооля (такие скульптуры стали популярными в период расцвета Тулы) была обнаружена в одном из ранних этапов строительства Темпло Майор[6]. Уменьшенные копии статуй воинов атлантов из Тулы можно увидеть в мексиканском антропологическом музее (Umberger 1987:75). Вдохновились ацтеки на создание данных произведений искусства определённо после собственных раскопок в Туле. Недавние же раскопки возле ацтекского Темпло Майор позволили найти скульптуру чак мооля, которая скорее всего тольтекского происхождения и, что примечательно, учитывая указанные ранее в статье данные, она была безголовой (López Luján and López Austin 2009:401). Майкл Смит считает, что планы и логика пространственного расположения объектов нескольких ацтекских городов в Морелосе были скопированы у Тулы (Smith 2008:85–89, 128). Элементы священного пространства в Темпло Майор, в частности Храм воинов орлов с колоннадой и фризовыми скамьями, были смоделированы по аналогии с тульскими (López Luján 2006:265, Molina Montes 1987:102).

Ацтеки из Теночтитлана (теночки-мешики) не были единственными, кто присваивал себе тольтекское прошлое Тулы. Тлашкала, город-государство, которое не было покорено Тройственным союзом и чьи воины оказали ощутимую помощь Кортесу во время испанской конкисты, также претендовала на связь с Тулой. На скульптуре одного из их божеств была маска из Тулы. В Тласкале[7] также были найдены две оригинальные скульптуры из Тулы; помимо этого тлашкальцы также имитировали скульптуры чак моолей (Umberger 1987:75). Формальный соперник Теночтитлана, а позднее уже союзник, Тлателолько также умыкнул из Тулы статую бога Тлакауэпана – об этом сообщается в письменных источниках (Umberger 1987:75). Умбергер отмечает, что «в других городах, например, Кулуакане, нет упоминаний о схожих практиках в переходный период от тольтеков к мешикам» (Umberger 1987:75). Как я указываю ниже, тольтекская династия из Тулы по-видимому сохранилась в Кулуакане и таким образом было бы логично ожидать от них инкорпорирования тольтекских символов, но этого не произошло. Вместо них данные символы присвоили себе ацтеки из Теночтитлана и этнически связанные с ними соперники в Тлашкале.

А ещё мешики проявляли свою связь с Тулой посредством использования отличительного голубого рисунка на накидках – это был рисунок с ромбами и точками, которые ассоциировались с тольтекскими императорами (Илл. 4)[8]. Привилегией носить царские, вдохновлённые тольтеками регалии обладали лишь правители независимых городов (Aguilera 1997:6, см. также Olko 2005:225–229). Патрисия Анауолт упоминает Кодекс Мендосы (объёмный документ о доколониальной жизни), где говорится, что первым ацтекским царём, носившим данный наряд, был Ицкоатль, правивший в период формирования Ацтекской империи (Anawalt 1990:297). Ещё более примечательно то, что по податным данным ткань для этих одеяний должна была поступать в качестве дани из регионов, которые географически находились там, где была территория двух ранних царств (акольуа в XIII в. и тепанеков в XIV в.), заявлявших о своём прямом тольтекском происхождении (Anawalt 1990:294).

Илл. 4. Несауальпилли, правитель Тескоко, в царской голубой одежде. Wikimedia Commons: http://en.wikipedia.org/wiki/Nezahualpilli#mediaviewer/File:Nezahualpilt...

Ткань была одним из способов эффективного материального выражения заявлений о прямом наследии и, соответственно, легитимности прошлого. Линейные истории о династиях были ещё одним таким способом, подтверждающим связи с тольтеками. Браки знати, которая была полигамной, давали возможность заявить права на правление; сын от брака императора с принцессой покорённого города мог стать следующим правителем города его матери (Carrasco 1997:89–90). Брак также служил для образования двух реальных, т.е. биологических, связей с Тольтекской империей, а также для создания связей с мифическим прошлым и усиления легитимности их имперских амбиций (Gillespie 1989). Первый мешикский царь Теночтитлана, Акамапичтли, был «нанят» у тольтекской династии, сохранившейся в городе-государстве Кулуакане (Chipman 2005:40). Кровосмесительные браки правителей были спроектированы для эксклюзивного сохранения тольтекской крови у ацтекской знати (Gillespie 1989). Династическая линия в Туле была восстановлена в правах приблизительно в период становления Ацтекской империи: член династии из Теночтитлана (внук Акамапичтли) женился на тольтекской принцессе и стал там править (Chipman 2005:82, Davies 1987:28, Davies 1980:42, Gillespie 1989:194). Несколько последующих императоров также женились на тольтекских принцессах из Тулы (Chipman 2005:40, 82). Примечательно, что для царей не было достаточным просто иметь в жёнах женщину с тольтекскими корнями, нужно было, чтобы она непосредственно выросла в том городе. Император времён конкисты, Моктесума II, был женат на принцессе из правящего дома Тулы по имени Миауашочитль (Chipman 2005:82).

Ацтекская элита этой эпохи основывала свои заявления о принадлежности к всеобщей месоамериканской истории посредством её локализации, а также использования искусства, одежды и династической родословной конкретного и определённого Толлана. Данные действия должны были заглушить правду (в частности о многочисленных Толланах) и соперничающие заявления правопреемственности тольтекского наследия. Некоторые признаки подобных соперничающих заявлений сохранились в городах Морелоса (Smith 2008) и в найденных в Тласкале артефактах (Umberger 1987) – они подтверждают существование в разных местах соперничающей памяти о тольтеках из Тулы. Здесь важно не кто из этих групп людей прав или неправ, а то, что мы так можем наблюдать способы как материал и биологические стратегии позволили появиться и укрепиться определённым историческим рассказам. Мешики господствовали в долине, а их сфабрикованные связи с тольтеками формировались вместе с их укреплявшейся в регионах властью. В то же время, соперничающие заявления на данную историю замалчивались, а рассказ о практически единственном Толлане (в Туле), исключающим другие подобные центры, стал более отчётливым. На последнем этапе развития доколумбовой Месоамерики, после консолидации Ацтекской империи данный шаблон будут повторять в ещё более экстремальной форме, поскольку ацтеки вернутся в Тулу, чтобы секуляризовать её и сделать собственным городом.

Тула и консолидация Ацтекской империи

До сих пор я утверждала, что раннее вторжение мешиков в Тулу было организовано с целью проведения ритуала «окончания» города и дальнейшего восхождения мешиков, и что они продолжили использовать культурное наследие Тулы и предметов оттуда в качестве источника власти после получения контроля над долиной. После формирования Тройственного союза, мешики стали настолько влиятельными, что их власть распространилась на всю Центральную Мексику. Так у них появилась возможность для начала новой главы в книге династий, которая теперь могла быть записана заново и уже начинаться с оригинального места, Тулы.

В 1992-1993 гг. раскопки на территории Строения К, которые проводила команда INAH, выявила раннеколониальное жилое здание. Данное здание перестраивали и переделывали несколько раз; под ним также было обнаружено свидетельство позднего ацтекского строения (Figueroa Silva 1994:12–23). Хавьер Фигероа Сильва (1994:13, 27) предположил, что здание служило в качестве жилой резиденции и текстильной мастерской – это было видно по обнаруженному количеству пряслиц (было найдено не менее 41 шт.) и иголок. Во время раскопок Холла 1 Здания 3 Акоста находил другое ацтекское строение и описал его как платформу на уровне выше 1,1 метра над тольтекским полом (Acosta 1956b:95). Ещё оно в основном ассоциировалось с керамикой Ацтек III и IV, а также с такими восхитительными артефактами как maqueta (глиняная масштабная модель) ацтекского храма и куаушикалли, чаша для жертвенных человеческих сердец, времён ацтеков (Илл. 5). Ещё одно ацтекское строение было над одной половиной Холла 2, располагавшегося в том же здании; у строения был найден пол и основание стены (Acosta 1957:146, 168).

Илл. 5. Выборка ацтекских артефактов, обнаруженных во время раскопок Акосты. Вверху слева: ацтекская жаровня с «плачущим Тлалоком», пирамиды С (Acosta 1956b:110 Lam.52). Вверху справа: керамические, жадеитовые и алебастровые ожерелья, пирамида С (Acosta 1956b:87, Lam. 34 and 35). Внизу справа: жаровня и куаушикалли (чаша для жертвенных человеческих сердец), Palacio Quemado (Acosta 1956b:76, Lam.25 and 26). Внизу слева: ацтекский алтарь и жаровня, пирамида С (Acosta 1956b:109, Lam.50 and 51). По центру: maqueta, Palacio Quemado (Acosta 1956b:73, Lam. 24)

Последнее строение, небольшой алтарь, который был помещён на пирамиду С после её разрушения, предоставляет нам важные ключи для понимания причин вторжения в город в поздний ацтекский период. Служившая храмом в тольтекское время (Cobean et al. 2012:64) пирамида, по всей видимости, была очень важным строением в глазах ацтекской элиты. Помимо небольшого алтаря они оставили в насыпном материале строения различные подношения из ценных артефактов (Acosta 1946–50, 1957). Поверх алтаря здания Акоста обнаружил, по его мнению, свидетельство проведения ацтекского ритуала зажжения Нового огня: было обнаружено множество намеренно разбитых сосудов и, в частности, жаровен (Acosta 1956b:107–112). Связанные с этим событием керамические предметы по данным Акосты принадлежали керамике Ацтек III (поздний ацтекский период). Он также обнаружил голову, которая раньше принадлежала чак моолю (Acosta 1956b:107–112).

Церемония зажжения Нового огня была ритуалом обновления, который отмечался каждые 52 года, когда светский и ритуальный календарь совпадали (Elson and Smith 2001:157). Ацтеки верили, что мир может прекратить своё существование в конце 52-летнего цикла, таким образом на данной церемонии праздновалось возобновление мира (Elson and Smith 2001:58). Как, однако, предположила Инга Клендиннен, начало нового цикла не было гарантировано: оно зависело от правильности действий людей, обеспечивающих вечное существование мира (Clendinnen 1991:236). Многие месоамериканские учёные отмечали, что роль данной церемонии заключается в поддержании циклической природы ацтекской концепции времени, однако Элсон и Смит (2001:158), а также Элизабет Бун (2000:62) подчёркивали ещё важность календарных циклов для линейного времени; это было очень важно для отслеживания историй городов и династий. Наконец, важным было то, что церемонии Нового огня ассоциировались с основанием новых политий (Elson and Smith 2001:170, Fash et al. 2009).

У нас нет детальной информации насчёт данной церемонии или того, что происходило в Туле в её рамках – описания Акосты подходят под многие ожидаемые для церемонии Нового огня критерии Элсон и Смита (2001:159): найдено большое количество предметов (в основном жаровни, но также курильницы, чаши для пульке и ступы), которые, по мнению археолога, были намеренно разбиты. Их можно было восстановить и к некоторым разбитым сосудам подходили черепки из подношений пирамиды С ацтекского периода (Acosta 1956b:114). А ещё, судя по описаниям Акосты, черепки соответствовали одному событию, одному подношению (Acosta 1956b:114). Церемонию Нового огня проводили все слои общества, как элита, так и простолюдины (Elson and Smith 2001:158–159). Судя по контексту проведённого в почитаемом ацтеками церемониальном центре города ритуала, разбитые предметы скорее всего должны были соответствовать культуре и ритуальным практикам элиты. Это может объяснить большое количество жаровен и курильниц, которые нашёл Акоста. Наконец, учитывая как много чак моолей Акоста находил без голов (Acosta 1956a), наличие в данном подношении одной такой головы также очень важно. Вполне возможно, что обезглавливание тольтекских чак моолей было частью терминационной церемонии, а их головы затем использовали в ритуале возобновления времени, памяти прошлого и начала нового этапа заселения старого города.

Поздняя ацтекская керамика также ассоциируется с процессом, называемым мною «реанимацией» или освящением пирамиды С. Помимо алтаря ацтекского периода, с освящением связаны не менее 3 тайников подношений в северном фасаде строения и 2-х с его южной стороны (Acosta 1956b:49, 84–86, Acosta 1957:145). Как уже было отмечено, часть ассоциируемой с данными подношениями керамики могла бы подойти к той, что найдена в подношении в честь церемонии Нового огня; в этом случае они лучше всего соответствуют заселению места в поздний ацтекский период. Среди этих предметов обсидиановые ножи, жаровни, фигурки, сотни жадеитовых бусин и ацтекская каменная скульптура с изображением человеческого лица, высовывающегося из змеиного тела (Acosta 1956b:49). Из этого описания я делаю выводы о прямом упоминании монументальной скульптуры фазы Толлан: на коатепантли, змеиной стене, фигурировали схожие мотивы. Стэнтон и коллеги (2008:235-236) встречали в области майя схожее поведение при совершении подношений, связанных с новым строительством, и интерпретировали его как ритуалы анимирования. Тайники с ценными предметами использовались при «освящении» множества зданий в Центральной Мексике, в т.ч. Темпло Майор в Теночтитлане (López Austin and López Luján 2009).

За пределами Тулы Гранде резкий рост населения произошёл в поздний ацтекский период. В отличие от непродолжительного появления в Туле в ранний ацтекский период, население позднего ацтекского периода (характеризуемого керамикой с чёрным узором на оранжевом фоне типов Ацтек III и IV) уже было постоянным. К моменту конкисты, население Тулы, вероятно, насчитывало ок. 20 тысяч человек (Diehl 1983:166), среди которых была говорящая на науатле элита и отоми (Ballestros García 2003:128)[9]. Мои данные (см. Таблицу 1) согласуются с прежним исследованием поверхности (напр., Healan 2012:97, Mastache and Crespo 1974:76–77), по которому видно, что в поздний ацтекский период в регионе Тулы и в самом городе проживало значительное количество людей, возможно даже больше чем в фазу Толлан, хотя и не с такой плотностью заселения. Моё собственное исследование (Iverson 2015) также подтверждает предыдущее исследование (Healan 2012:97–98), по которому видно, что здания ацтекского периода были практически без исключений встроены в руины строений Тулы фазы Толлан, даже за пределами Тулы Гранде встречается такая же картина. Во всей Туле новые жители не создавали город заново, разрушив сначала прежний; вместо этого они вполне комфортно вписались в его историю и в буквальном смысле стали проживать в ней.

Последние действия ацтеков в Туле, а именно проведение церемонии Нового огня, реанимация пирамиды С и основание города с большим количеством жителей – всё это часть последней мешикской версии рассказа о Толлане. К этому моменту у Ацтекской империи уже была практически полностью сформирована собственная история, которой было вполне достаточно для назначения собственных лидеров и полностью закрепить за собой (и заново заселить) павший город предшественников. Они переписали официальную историю своей связи с тольтеками, которая состояла частично из разделяемого с другими панмесоамериканского прошлого, частично из памяти и исторических традиций, общих с другими группами (например, с тлашкальцами), и частично из тщательно смоделированной и выдуманной традиции, прославляющей собственные имперские успехи. В любом случае, их версия истории Толлана была действительно правдой, их могущество позволило им сделать её правдой посредством ритуального уничтожения и последующего возрождения Тулы. Эта версия событий переживёт саму Ацтекскую империю, поскольку выжившие представители ацтекской знати продолжали заявлять о своих правах на тольтекский город уже в колониальном периоде.

Колониальные последствия тольтекского прошлого

Испанская конкиста Центральной Мексики в 1521 году радикально изменила (но не уничтожило полностью) существовавшую ситуацию с доминированием ацтеков. Сменилась власть и пока испанская элита заняла места на вершине иерархии, места ниже оставались вакантными. Возможно, важным фактором здесь была немногочисленность испанцев, которым было необходимо управлять (как в религиозной, так и в политической сферах) огромной и плотно заселённой территорией. Это было возможно сделать лишь в случае использования существующих аборигенных структур власти (Gibson 1964).

По «чёрной легенде» предполагается, что испанский колониализм полностью уничтожил образ жизни коренных жителей (Restall 2003). Без сомнения, испанский колониализм был насильственной силой и имел разрушительные последствия для местных жителей. Однако, очень важно также помнить, что испанская система, в частности в ранние годы жизни колонии, была сильно зависима от месоамериканской системы, сформировавшейся столетиями ранее (и даже тысячу лет назад). Испанская конкиста по рассказам конкистадоров (например, Díaz del Castillo 1963) выявила зависимость её активных участников от людей, которых они хотели покорить. Конкиста не была бы возможной без помощи Кортесу, которую ему оказали тлашкальские союзники и его главный переводчик Марина (Townsend 2006). Таким же образом и последующее администрирование империи было отчасти возможным благодаря использованию многих оставленных нетронутыми специально для этого доколумбовых политических структур (Gibson 1964). Так, испанской колонизации требовалось тщательно взаимодействовать с могущественными членами индейской элиты, особенно с ацтекской знатью, пережившей конкисту (Chipman 2005).

Тула колониальной эпохи является для нас важным случаем для исследования таких болезненных взаимоотношений. Вскоре после конкисты Тулу в качестве энкомьенды присудили Педро Моктесуме, сыну Моктесумы II, правившего на территории большей части Центральной Мексики накануне покорения (Chipman 2005:82). Энкомьенда была выгодной, но часто жестокой испанской системой, по которой колониальные власти получали трудовую повинность со всего населения, проживавшего на находившихся под их контролем территорий. Большая часть колониальных энкомьенд была распределена среди людей, помогавших Кортесу в период конкисты; индейцам раздавали энкомьенды крайне редко. Тем не менее, троим «легитимным наследникам» Моктесумы II из ацтекской царской семьи энкомьенды были предоставлены (Chipman 2005). Тулу определили Педро Моктесуме потому что его мать, тольтекская принцесса, имела претензии на эту землю (Chipman 2005:82).

Местные лидеры из Тулы, однако, оспорили власть Педро Моктесумы на том основании, что его мать не была легитимной и в связи с этим ни она, ни её сын не обладали правом управлять Тулой (Chipman 2005:84). Педро вначале не смог защитить свои притязания и тогда он воспользовался традициями конкистадоров: он был среди первых, кто принял католичество, стал «заместителем императора» у Кортеса и совершил путешествие в Испанию непосредственно к Карлу V, который даровал ему герб, знатный титул и распорядился восстановить его имущество и собственность (Chipman 2005:85). Тем не менее, он также продолжал следовать и доколумбовым традициям подтверждения легитимности, утверждая, что принадлежит тольтекской династии. И данная стратегия принесла свои плоды – он защитил свою энкомьенду, а его наследники владели этим правом вплоть до XVII века, когда уже многие потеряли свои энкомьенды. Дело об энкомьенде в Туле рассматривалось в судах Новой Испании на протяжении нескольких десятилетий, но, в конце концов, Педро и его наследники сохранили контроль над регионом, и это несмотря на постоянно возникавшие судебные процессы (Chipman 2005: 82–89).

Хитрый метод Педро, при котором он апеллировал ко всем возможным способам подтверждения легитимности (речь о его связи с тольтекской династии и быстрой адаптации к судебной, религиозной и королевской традициям), в конце концов, оказался сильнее сопротивления его власти со стороны местных индейцев и испанцев. Фактически он настолько преуспел, что некоторые из его наследников в XVII веке смогли жить на постоянной основе в Испании уже как знать с источником доходов с энкомьенды в Новом Свете (Chipman 2005). Один представитель многочисленной семьи Моктесумы, муж третьей графини Моктесумы, даже стал вице-королём Новой Испании, т.е. «завершил полный оборот колониальной конкисты» (Chipman 2005:147).

Официальный ацтекский рассказ о Толлане никогда не был полностью забыт даже несмотря на смену власти в колониальном периоде. В это время материальное выражение рассказа, имперско-династические анналы и различные кодексы продолжали функционировать в новой правовой системе, в рамках которой они служили для легитимации земельных притязаний, которые, в свою очередь, длительное время обеспечивали выжившей индейской элите богатство и статус. Титул, герб и земельные наделы Педро Моктесумы и его наследников, а также правовые документы, оспаривающие эти привилегии – всё это наиболее выразительное проявление последствий истории о единственном Толлане. Важно отметить, что баталии в суде по существу не были спорами за легитимацию прав на Тулу, это было специфическое подтверждение законности требований непосредственно Педро, которое основывалось на правилах, прежде закреплённых в рамках ацтекской системы; истина рассказа к тому моменту уже была давно как конкретизирована.

Обсуждение

В данной статье я поддерживаю версию о «многочисленных Толланах», по которой период ранней постклассики характеризовался элитным религиозно-политическим взаимодействием многочисленных центров (Kristan-Graham and Kowalski 2007; López Austin and López Luján 2000). Работа Стюарта (2000) по вторжению Теотиуакана в майяские города, различные майяские документы о Толлан Суйве, а также археологические и этноисторические данные по таким городам, как Чолула (McCafferty 2000) поддерживают данную идею. В то же время это слабо объясняет причину вторжений в Тулу в ранние и поздние ацтекские периоды или же конкретное указание Тулы (Идальго) в документах. Версия о «многочисленных Толланах» не подходит при ближайшем рассмотрении Тулы и долины Мехико, а версия о «единственном Толлане» не подходит для других регионов или же при рассмотрении месоамериканского прошлого в широком смысле. Я применила стратегию, по которой фокус делается на историческом формировании (как истории, так и памяти), как на процессе с выделением определённых эффектов/следствий, а не истины. В случае с Тулой по данной стратегии показан чрезмерно локализованный единственный Толлан. Схожую стратегию можно использовать для исследования претензий на легитимацию различных региональных месоамериканских государств в других регионах и в другое время. В случае с Тулой, локализация Толлана происходила на фоне усиления власти мешиков в долине Мехико. В другое время и на других территориях локализация и обобщение идеи о Толлане должно было также зависеть от местных, региональных и панмесоамериканских держав.

Я отмечала, вкратце, что версия о «многочисленных Толланах» не обязательно должна предшествовать дискурсивному и материальному созданию «единственного Толлана» в Туле. Тула (Толлан-Шикокотитлан) был скорее всего самым важным историческим Толланом для ацтеков и они ещё со времён поиска места для своего собственного города снова и снова возвращались к теме связи с Тулой, используя при этом многочисленные стратегии. Когда ацтеки обрели могущество, Тула приобрела историческое значение и важность, не взирая на свой скромный размер – со временем городище стало обретать всё большее значение как отголосок раннего постклассического прошлого. Тем временем, Теотиуакан также сохранил за собой важный статус «превоначального Толлана» или «места рождения богов». Эта точка зрения учитывает то, что ацтекское историческое моделирование было мифическим и пропагандистским (Smith 2007), однако одновременно оно создало определённый материальный эффект, который можно было обследовать эмпирическим путём. По этим эффектам/следствиям видно, что рассказ о Туле как Толлане не был археологическим мифом, скорее это был продукт серий исторических дискурсов, истина которых всегда зависела от применяемых усилий.

Элизабет Бун (1999) утверждала, что многочисленные версии ацтекской миграционной истории лучше всего воспринимать как метафорический ритуал, связанный с изменением статуса участников. Я считаю, что данные из находок Хорхе Акосты свидетельствуют в пользу того, что данный ритуал проводился в буквальном смысле. Данные по раннему пребыванию людей из долины в Туле столь незначительны, что это не даёт нам возможности предположить длительное заселение или покорение с последующим повторным заселением города в этот ранний период времени. Тем не менее, данных достаточно, чтобы предположить проведение в городе терминационного ритуала, необходимого для его секуляризации. Я утверждаю, что проведение данного ритуала было необходимым для мешиков действом на их пути к формированию империи – так они могли начать своё собственное восхождение к могуществу. Данное раннее вторжение в Тулу показывает силу, которую приписывали мешики тольтекам из Толлана-Шикокотитлана, и способы как их собственное понимание истории было завязано с материальным миром.

Даже после этого короткого периода, однако, тольтекское наследие продолжало доминировать в возникающем ацтекском мире. Будущие ацтеки подчёркивали свои связи посредством манипулирования биологическими связями с тольтеками, «нанимая» своих правителей из тольтекской династии (Chipman 2005, Gillespie 1989). Указания на тольтекское прошлое продолжили использовать в царских накидках (Anawalt 1990), посредством коллекционирования древних артефактов (Umberger 1987, Healan 2012:98; López Luján and López Austin 2009), имитации плана тольтекского города в ацтекских городах в Морелосе (Smith 2001), а также при копировании тольтекского искусства и архитектуры в Темпло Майоре (Molina Montes 1987:102). То, что об этих связях необходимо было снова и снова заявлять различными способами и при помощи многочисленных материальных стратегий, говорит о преходящей природе самого рассказа. В конце концов, мешики были чужаками в долине Мехико, приписавшими себе историю, которая больше характеризует Месоамерику в целом.

В поздний ацтекский период, когда Теночтитлан уже был заложен и когда он образовал союз с некоторыми из соседей (а также после победы над некоторыми другими соседями), тольтекская династия была восстановлена посредством участия кулуаканских лидеров, которые связали себя с теночтитланской династией, а затем повторно интегрировалась в правящую линию самой Тулы. Акоста увидел свидетельства проведения церемонии зажжения Нового огня в Туле Гранде в виде керамики Ацтек III, жаровен и прочих ритуальных принадлежностей; я в данной статье утверждаю, что это событие совпало с «реанимацией» Тулы, когда был проведён праздник в честь нового этапа развития поселения, но уже в качестве ацтекского города. Данный период соответствует появлению новых сооружений в Здании 3, Здании К и пирамиде С; подношения жадеитовых бусин и прочих ценных предметов фазы Ацтек III также могли служить целям «реанимации» пирамиды. За пределами Тулы Гранде к моменту конкисты население выросло до приблизительно 20 тысяч человек. Жители города эпохи ацтеков, по всей видимости, были горды тем, что проживают в зданиях своих предков.

В колониальную эпоху связи ацтекской элиты с Тулой не были разорваны; наоборот, они даже были усилены. Искусно пользуясь как претензиями предков на Тулу, так и испанской колониальной системой, Педро Моктесума смог сохранить значительное социальное и экономическое могущество, которым обладала его семья в доколумбовые времена. В результате запущенных им процессов одна из его наследниц даже была обладательницей высшего статуса в колониальной иерархии власти, будучи женой Вице-короля Новой Испании (Chipman 2005:147).

Вторжения ацтеков в Тулу в доколониальном и раннеколониальном периодах происходили в рамках повторяющихся циклов, когда каждый исторический эпизод надстраивался поверх последнего, делая его ещё больше и совершенней. Я вижу эти повторения хорошим способом обратной связи: каждый эпизод истории, когда ацтеки обращались с Тулой как с Толланом, Толлан всё убедительней становился Тулой. Создание ацтеками из Тулы Толлана не было исторической фикцией от начала и до конца; наоборот, Тула была частью многослойного месоамериканского прошлого, уникальным для ацтеков случаем, когда она была доступна для них как во времени, так и в пространстве. С ростом могущества Ацтекской империи, возрастала значимость и Тулы. Толлан-Шикокотитлан стал тем историческим критерием, который использовался для выражения прошлого и для легитимации настоящего.

Повторения/циклы были важной месоамериканской историографической стратегией. Их использовали для связи современной политической жизни и недавнего прошлого с более древним, изначальным прошлым, календарём и богами (Gillespie 1989). Однако, историческое повторение не было всего лишь простым мифотворчеством элит; природа пристальной ацтекской привязки к тольтекам показывает как элитный исторический дискурс был сформирован потребностью в постоянном подтверждении рассказа. Даже если у нас мало прямых знаний об альтернативных рассказах (например, в случае с тольтекскими артефактами, найденными в Тлашкале), постоянное подтверждение ацтекских притязаний на тольтекское прошлое свидетельствует о недолговечности и переменчивой природе исторических притязаний элиты доколумбового периода. То, что верховные власти Испании согласились с притязаниями Моктесумы также говорит о нестабильности и «проходимости» испанской колониальной системы.

В широком смысле данный случай поднимает вопрос о продуктивности отделения памяти от истории. Я показывала, что учёные обычно характеризуют историю как притязание на истину со стороны тех, кто у власти и на память со стороны тех, кто не у власти. В случае с Тулой власть редко была полной; притязания на Тулу, как единственный Толлан, должны были усиливаться и повторяться, совершенствоваться, чтобы противостоять другим рассказам (например, идеи о многочисленных Толланах или идеи о том, что Тула не принадлежала только лишь теночка-мешикам). В подобных обстоятельствах изменчивой власти я увидела следы исторического созидания (как памяти, так и истории) для получения практичных способов проверки как рассказа о Толлане, так и его эффектов.

Данный метод также обеспечивает археологов способом повторного очерчивания границ нашего использования «социальной памяти», термина, который в исторической науке долгое время был проблемным, особенно это касается месоамериканских групп, чьи взлёты и падения случались часто и проходили весьма быстро. Например, существует вопрос, а стал ли ацтекский рассказ о тольтеках (рассказ со всеми признаками поддерживаемой государством официальной истории) памятью после испанской конкисты? Превратились ли в память различные претензии соперничающих городов-государств на историю тольтеков после формирования Ацтекской империи? Когда мешики были странствующими кочевниками, были ли их претензии на Толлан «памятью»? Стала ли история элиты памятью, когда перестала быть основным рассказом и, наоборот, превратилась ли память в историю элиты?

У археологов есть несколько методов, используемых при поиске ответов на заданные вопросы, но у нас есть уникальная возможность увидеть физические эффекты от претензий на прошлое, которые порождают дальнейшие претензии и приглушают другие. Сконцентрировав внимание на эффектах от исторического созидания касательно Тулы, выяснилось, что мешикские и колониальные истории функционировали как непостоянные дискурсы, которые постоянно требовали подтверждений и определения конкретного географического места, а также материальной и биологической демонстрации. Когда они закрепились в сознании людей, то обрели реальные материальные, экономические и политические последствия, просуществовавшие длительное время после падения Ацтекской империи. Тольтеки выдержали испытание временем, но их значение для окружающих претерпевало изменения с каждым последующим поколением.

Литература:

Acosta, J. R. (1940). Exploraciones en Tula, Hgo., 1940. Revista Mexicana de Estudios Antropológicos, IV(2), 172–194.

Acosta, J. R. (1941). Los últimos descubrimientos arqueológicos en Tula, Hgo. Revista Mexicana de Estudios Antropológicos, 5(2–3), 239–243.

Acosta, J. R. (1942). La tercera temporada de exploraciones arqueológicas en Tula, Hidalgo, 1942. Revista Mexicana de Estudios Antropológicos, 6(3), 125–157.

Acosta, J. R. (1945). La cuarta y quinta temporadas de exploraciones arqueológicas en Tula, Hgo. 1943-1944. Revista Mexicana de Estudios Antropológicos, 7(1–3), 23–64.

Acosta, J. R. (1956a). El enigma de los chac mooles de Tula. Estudios Antropológicos Publicados En Homenaje Al Doctor Manuel Gamio, 159–170.

Acosta, J. R. (1956b). Resumen de los informes de las exploraciones arqueológicas en Tula, Hgo., durante las VI, VII y VIII temporadas, 1946-1950. Anales Del Instituto Nacional de Antropología E Historia, 6(8), 37–115.

Acosta, J. R. (1957). Resumen de los informes de las exploraciones arqueológicas en Tula, Hgo., durante las IX y X temporadas, 1953-1954. Anales Del Instituto Nacional de Antropología E Historia, 6, 119–169.

Aguilera, C. (1997). Of Royal Mantles and Blue Turquoise: The Meaning of the Mexica Emperor’s Mantle. Latin American Antiquity, 8(1), 3–19.

Alexander, J. C., Eyerman, R., Giesen, B., Smelser, N. J., & Sztompka, P. (2004). Cultural trauma and collective identity. Berkeley: Univ of California Press.

Anawalt, P. R. (1990). The Emperors’ Cloak: Aztec Pomp, Toltec Circumstances. American Antiquity, 55(2), 291–307.

Ballesteros García, V. (2003). San José de Tula: Enclave Franciscano en la Cuidad de Quetzalcoatl. In L. E. Sotelo Santos (Ed.), Tula: Más Allá de La Zona Arqueológica (pp. 127–135). Pachuca: UAEH.

Berdan, F. F. (2014). Aztec archaeology and ethnohistory. New York: Cambridge University Press.

Board of Regents, University of Texas. (1975). Noted Archaeological Sites. Austin: University of Texas. Retrieved from http://www.lib.utexas.edu/maps/atlas_mexico/noted_archeological_sites.jpg. Accessed 19 February 2017.

Boone, E. H. (1999). Migration histories as ritual performance. In D. Carrasco (Ed.), To change place: Aztec ceremonial landscapes (pp. 121–51). Boulder: University Press of Colorado.

Boone, E. H. (2000). Venerable place of beginnings: The Aztec understanding of Teotihuacan. In D. Carrasco, L. Jones, & S. Sessions (Eds.), Mesoamerica’s Classic Heritage: From Teotihuacan to the Aztecs (pp. 371–95). Boulder: University Press of Colorado.

Brinton, D. G. (1969). Ancient Nahuatl poetry: containing the Nahuatl text of XXVII ancient Mexican poems. New York: AMS Press.

Brumfiel, E. M. (2005). Ceramic Technology at Xaltocan. In E. M. Brumfiel (Ed.), Production and power at postclassic Xaltocan / La producción y el poder en el Xaltocan posclasico (pp. 117–152). Mexico, D.F.; Pittsburgh: Instituto Nacional de Antropología e Historia; University of Pittsburgh.

Carrasco, D. (1982). Quetzalcoatl and the Irony of Empire: Myths and Prophecies in the Aztec Tradition, Revised Edition. Chicago: University of Chicago Press.

Carrasco, P. (1997). Indian-SpanishMarriages in the First Century of the Colony. In S. Schroeder, S.Wood, & R. Haskett (Eds.), Indian women of early Mexico (pp. 87–103). Norman: University of Oklahoma Press.

Chipman, D. E. (2005). Moctezuma’s Children: Aztec Royalty Under Spanish Rule, 1520–1700. Austin: University of Texas Press.

Clendinnen, I. (1991). Aztecs: an interpretation. New York: Cambridge University Press.

Cobean, R. H., Jiménez García, E., & Mastache, A. G. (2012). Tula. Mexico, D.F.: Fondo de Cultura Económica.

Cook, S. F., & Borah, W. W. (1971). Essays in population history: Mexico and the Caribbean (vol 1). Berkeley: University of California Press.

Davies, N. (1977). The Toltecs: until the fall of Tula. Norman: University of Oklahoma Press.

Davies, N. (1980). The Aztecs, a history [electronic resource]. Boulder: NetLibrary, Inc.

Davies, N. (1987). The Aztec empire: the Toltec resurgence. Norman: University of Oklahoma Press.

Díaz del Castillo, B. (1963). The Conquest of New Spain. (J. Cohen, Trans.). New York: Penguin Books.

Diehl, R. A. (1983). Tula: the Toltec capital of ancient Mexico. London: Thames and Hudson.

Durán, F. D. (1971). Book of the gods and rites and the ancient calendar. In F. Horcasitas & D. Heyden (Eds.), Norman: University of Oklahoma Press.

Elson, C. M., & Smith, M. E. (2001). Archaeological deposits from the Aztec new fire ceremony. Ancient Mesoamerica, 12(2), 157–174.

Fash, W. L., Tokovinine, A., & Fash, B. W. (2009). The House of New Fire at Teotihuacan and its legacy in Mesoamerica. InW. L. Fash & L. López Luján (Eds.), The art of urbanism: how Mesoamerican kingdoms represented themselves in architecture and imagery (pp. 201–229). Cambridge: Harvard University Press.

Figueroa Silva, J. (1994). Excavación de la Estructura K, Frente Oeste. In R. H. Cobean (Ed.), Proyecto: Mantenimiento, Conservación, y Estudio de la Zona Arqueológica de Tula, Hidalgo, Vol. 2 (Informe) (pp. 1–39). Pachuca: INAH.

Foucault, M. (1994). Power. In JD Faubion, R Hurley (Eds.), Trans. New York: New Press.

Gibson, C. (1964). The Aztecs Under Spanish Rule: A History of the Indians of the Valley of Mexico (pp. 1519-1810). Stanford, California: Stanford University Press.

Gillespie, S. D. (1989). The Aztec kings: the construction of rulership in Mexica history. Tucson: University of Arizona Press.

Healan, D. M. (2012). The Archaeology of Tula, Hidalgo, Mexico. Journal of Archaeological Research, 20(1), 53–115.

Healan, D. M., & Stoutamire, J. W. (1989). Surface Survey of the Tula Urban Zone. In D. M. Healan (Ed.), Tula of the Toltecs: excavations and survey (pp. 203–238). Iowa City: University of Iowa Press.

Hobsbawm, E. J., & Ranger, T. O. (1983). The invention of tradition. New York: Cambridge University Press Cambridge.

Iverson, S. D. (2015). The material culture of religion and ritual: an investigation of social change in the Aztec-to-colonial transition at Tula Hidalgo. Austin, TX: Unpublished doctoral dissertation, University of Texas at Austin.

Jiménez Moreno, W. (1941). Tula y los toltecas según las fuentes históricas. Revista Mexicana de Estudios Antropológicos, 5(2–3), 79–83.

Joyce, R. A. (2003). Concrete memories: Fragments of the past in the Classic Maya present (500–1000 AD). In R. Van Dyke & S. Alcock (Eds.), Archaeologies of Memory (pp. 104–125). Malden: Wiley.

Kirchhoff, P., Güemes, L. O., & García, L. R. (1989). Historia tolteca-chichimeca (2nd ed.). Mexico, D.F. and Puebla: CIESAS, Fondo de Cultura Económica, y el Estado de Puebla.

Kowalski, J. K., & Kristan-Graham, C. (2007). Twin Tollans: Chichén Itzá, Tula, and the epiclassic to early postclassic Mesoamerican world. Washington, DC: Dumbarton Oaks.

Kristan-Graham, C., & Kowalski, J. K. (2007). Chichén Itzá, Tula and Tollan: changing perspectives on a recurring problem in Mesoamerican archaeology and art history. In J. K. Kowalski & C. Kristan-Graham (Eds.), Twin Tollans: Chichén Itzá, Tula, and the Epiclassic to Early Postclassic MesoamericanWorld (pp. 13–84).

Lavabre, M.-C. (2008). Historiography and Memory. In A. Tucker (Ed.), A Companion to the Philosophy of History and Historiography (pp. 362–370). Malden: Wiley-Blackwell.

López Luján, L. (2006). La Casa de las Aguilas. Un Ejemplo de la Arquitectura Religiosa de Tenochtitlan. Mexico, D.F.: FCE/INAH.

López Austin, A., & López Luján, L. (2000). The Myth and Reality of Zuyuá: The Feathered Serpent and Mesoamerican Transformations from the Classic to the Postclassic. In D Carrasco, L. Jones, & S. Sessions (Eds.), Mesoamerica’s Classic Heritage: From Teotihuacan to the Aztecs (pp. 21–84). Boulder: University Press of Colorado.

López Austin, A., & López Luján, L. (2009). Monte sagrado-templo mayor. Mexico, D.F.: INAH.

López Luján, L., & López Austin, A. L. (2009). TheMexica in Tula and Tula inMexico-Tenochtitlan. InW. F. Fash & L. López Luján (Eds.), The Art of Urbanism: How Mesoamerican Kingdoms Represented Themselves in Architecture and Imagery (p. 384-422). Cambridge: Harvard University Press.

Mastache, A. G., & Crespo Oviedo, A. M. (1974). La ocupación prehispánica en el área de Tula, Hidalgo. In E. Matos Moctezuma (Ed.), Proyecto Tula, primera parte (pp. 74–103). Mexico City: INAH.

Mastache, A. G., Cobean, R. H., & Healan, D. (2002). Ancient Tollan: Tula and the Toltec Heartland. Boulder: University Press of Colorado, Boulder.

McCafferty, G. E. (2000). Tollan Cholollan and the Legacy of Legitimacy during the Classic—Postclassic Transition. In D. Carrasco, L. Jones, & S. Sessions (Eds.), Mesoamerica’s Classic Heritage (pp. 341–367). Boulder: University Press of Colorado.

McCafferty, G. G. (2007). So what else is new? A Cholula-centric perspective on lowland/highland interaction during the Classic/Postclassic transition. In J. K. Kowalski & C. Kristan-Graham (Eds.), Twin Tollans: Chichén Itzá, Tula, and the Epiclassic to Early Postclassic Mesoamerican World (pp. 449–79). Washington, DC: Dumbarton Oaks.

Minc, L. D. (1994). Political economy and market economy under Aztec rule: a regional perspective based on decorated ceramic production and distribution systems in the Valley of Mexico. Ann Arbor, MI: Doctoral Dissertation, University of Michigan.

Minc, L. D. (2017). Pottery and the Potter’s craft in the Aztec Heartland. In D. L. Nichols & E. Rodríguez-Alegría (Eds.), The Oxford Handbook of the Aztecs (pp. 355–374). New York: Oxford University Press.

Molina Montes, A. F. (1987). Templo Mayor architecture: So what’s new? In E. H. Boone (Ed.), The Aztec Templo Mayor (pp. 97–107). Washington, DC: Dumbarton Oaks.

Motolinía, T. de. (1985). Historia de los indios de la Nueva España. (G. Baudot, Ed.). Madrid: Editorial Castalia.

Nichols, D. L., & Rodríguez-Alegría, E. (2017). Aztec Studies: Trends and Themes. In D. L. Nichols & E. Rodríguez-Alegría (Eds.), The Oxford Handbook of the Aztecs (pp. 1–17). New York: Oxford University Press.

Nicholson, H. B. (2001). Topiltzin Quetzalcoatl: The Once and Future Lord of the Toltecs. Norman: University of Oklahoma Press.

Nora, P. (1989). Between memory and history: Les lieux de mémoire. Representations(26), 7–24.

Olick, J. K., & Robbins, J. (1998). Social memory studies: From Bcollective memory^ to the historical sociology of mnemonic practices. Annual Review of Sociology, 24(1), 105–140.

Olko, J. (2005). Turquoise Diadems and Staffs of the Office: Elite Costume and Insignia of Power in Aztec and Early Colonial Mexico. Warsaw: Polish Society for Latin American Studies and Centre

Parsons, J. R. (1966). The Aztec Ceramic Sequence in the Teotihuacan Valley. Mexico: University of Michigan.

Parsons, J. R., Brumfiel, E., & Hodge, M. (1996). Developmental implications of earlier dates for early Aztec in the Basin of Mexico. Ancient Mesoamerica, 7(2), 217–230.

Pasztory, E. (1997). Teotihuacan: an experiment in living. Norman: University of Oklahoma Press.

Pool, C., & Laughlin, M. (2017). Creating memory and negotiating power in the Olmec Heartland. Journal of Archaeological Method and Theory, 24(1). doi:10.1007/s10816-017-9319-1.

Restall, M. (2003). A history of the new philology and the new philology in history. Latin American Research Review, 38(1), 113–134.

Ricard, R. (1966). The spiritual conquest of Mexico (translated by Leslie Byrd Simpson). Berkeley & Los Angeles: University of California Press.

Sahagún, B., de Anderson, A. J. O., & Dibble, C. E. (1961). Florentine codex book 10: the people (Florentine codex; a general history of the things of New Spain) (2nd revised ed.). Santa Fe, N.M. Salt Lake City: University of Utah Press.

Samuel, R. (1994). Theatres of Memory: Volume One: Past and Present in Contemporary Culture. New York: Verso.

Smith, M. E. (1990). Long-distance trade under the Aztec empire: The archaeological evidence. Ancient Mesoamerica, 1(2), 153–169.

Smith, M. E. (2007). Tula and Chichén Itzá: Are we Asking the Right Questions? In J. K. Kowalski & C. Kristan-Graham (Eds.), Twin Tollans: Chichén Itzá, Tula, and the epiclassic to early postclassic Mesoamerican world (pp. 579–617). Washington, DC: Dumbarton Oaks.

Smith, M. E. (2008). Aztec city-state capitals. Gainesville: University Press of Florida.

Stanton, T., Brown, K., & Pagliaro, J. (2008). BGarbage of the gods? Squatters, refuse disposal, and termination rituals among the Ancient Maya.^ Latin American Antiquity, 19(3), 227–247.

Sterpone, O. J. (2009). The Burnt Palace of Tula: A Stratigraphic Evaluation. Dimensión Antropológica. Dimensión Antropológica, 18. Retrieved from http://www.dimensionantropologica.inah.gob.mx/?p=1151. Accessed 16 February 2017.

Stross, B. (1998). Seven ingredients in Mesoamerican ensoulment: dedication and termination in Tenejapa. In S. Mock (Ed.), The sowing and the dawning: Termination, dedication, and transformation in the archaeological and ethnographic record of Mesoamerica (pp. 31–9). Albuquerque: University of New Mexico Press.

Stuart, D. (2000). The arrival of strangers: Teotihuacan and Tollan in Classic Maya history. In D. Carrasco, L. Jones, & S. Sessions (Eds.), Mesoamerica’s Classic Heritage (pp. 465–513). Boulder: University Press of Colorado.

Tena, R. (2011). Anales de Cuauhtitlan: paleografía y traducción. Mexico, D.F.: Consejo nacional para la Cultura y las Artes.

Townsend, C. (2006). Malintzin’s choices: An Indian woman in the conquest of Mexico. Albuquerque: UNM Press.

Trouillot, M.-R. (1995). Silencing the past: Power and the production of history. Boston: Beacon Press.

Umberger, E. (1987). Antiques, revivals, and references to the past in Aztec art. RES: Anthropology and Aesthetics, (13), 62–105.

Van Dyke, R. M., & Alcock, S. E. (2003). Archaeologies of Memory: An Introduction. In R. Van Dyke & S. E. Alcock (Eds.), Archaeologies of memory. Malden: Wiley

[1] В данной статье термин «ацтек» используется мной для 2 целей: для обозначения определённой группы людей и для выделения определённых типов материальной культуры (в основном керамику с чёрным рисунком на оранжевом фоне), что, в свою очередь, определяет 2 временных периода развития долины Мехико. Термин ацтек для подчёркивания группы людей весьма противоречив, поскольку является современным, этическим словом (Nichols and Rodríguez-Alegría 2017). В статье я также как и Элизабет Бун применяю термин ацтек к «говорящим на науатле народам Центральной Мексики, разделяющим общую политическую систему, религию и иконографию» (Boone 2000:11). Я также использую термин «мешика» непосредственно для жителей Теночтитлана (Boone 2000:11). Мешика – это термин, предшествующий возникновению Ацтекской империи.

Ацтекская материальная культура, которая в статье в основном касается производства керамики в долине Мехико, частично коррелирует с народом, называемым мной ацтеками, несмотря на то, что ею пользовались разнообразные группы людей. Ацтекская керамика, в частности отличительная декоративная посуда с чёрным узором на оранжевом фоне, сконцентрирована в долине Мехико. В поздних фазах керамика с чёрным рисунком на оранжевом фоне типа Aztec III (датируемая 1350-1520 гг.) стала импортироваться в отдалённые города-государства, расположенные за несколько сотен километров от Теночтитлана, но центр производства продолжал находиться в долине Мехико (Smith 1990). Ацтекская керамика скорее указывает на важность обмена, а не на контроль со стороны империи (Smith 1990: 163–164). Общее хронологическое деление периодов раннего ацтекского периода (Aztec I/II, 1100-1350 гг.) и позднего ацтекского периода (Aztec III/IV, 1350 г. – XVI в.) согласно этноисторическим ресурсам приблизительно соответствует времени до и после основания Теночтитлана.

[2] О схожих аргументах про исторический конструктивизм и релятивизм см. Trouillot 1995.

[3] «Florentine Codex», «Anales de Cuautitlan» и «Historia de los Mexicanos por sus pinturas» изначально были заказаны и составлены вскоре после конкисты (Nicholson 2001:xxix-L). Документы затем претерпели несколько ревизий; подготовка и составление «Флорентийского кодекса», например, было делом всей жизни Саагуна (Ricard 1966:39–45).

[4] Этот город мог быть мифом, либо самим Теночтитланом: см. Boone 1999:144.

[5] У Бун (1999) нет даты, однако она указывает на то, что в текстах о миграции Толлан занимает важное место.

[6] Чак мооль, украшавший часть Темпло Майор, посвящённую Тлалоку, был помещён туда в период правления Акамапичтли, Уицилиуитля и Чимальпопоки, т.е. ещё до создания Тройственного союза.

[7] Название совр.штата Мексики. Древнее название государства было созвучно написанию Тлашкала (прим. переводчика).

[8] О смысле рисунка на царской одежде нет однозначного мнения; есть предположение, что так изобразили нить с узелками и нанизанными на неё бирюзовыми каменьями (Aguilera 1997), а не простой рисунок на хлопковой ткани, как об этом подумала Анауолт (1990). Тем не менее, все ресурсы соглашаются, что схожую накидку носила тольтекская знать, что послужило прообразом царской одежды.

[9] Экстраполируя данные XVI века, по которым в это время в городе проживало 2364 человека (García and Victor, 2003:128), и учитывая значительное сокращение населения Центральной Мексики по вине эпидемиологических болезней (Cook and Borah 1971:80), я соглашусь с подсчётом населения, которое совершил Ричард Диэль (1983:166) для Тулы позднего ацтекского периода – ок. 20 000 (Iverson 2015).

В начало