Возникновение производящего хозяйства: Южная Америка

Южная Америка является одной из наименее изученных в ботаническом и археологическом отношении областей первичной доместикации. Не случайно она стала одним из тех регионов, где Дж. Хэрлан искал подтверждение своей идее о «нецентричном» становлении земледелия. Между тем анализ одних только ботанико-географических данных позволяет отметить некоторые важные закономерности в распределении полезной флоры, идущие вразрез с предположениями Хэрлана. Детально эти данные рассматривались выше. Судя по ним, в Южной Америке ареалы подавляющего большинства диких сородичей культурных растений располагаются меридианально и вытянуты вдоль горного Андского массива. Мало того, по условиям обитания такие растения делятся на две или три более или менее четкие группы: высокогорные и средне- или низкогорные. Ареалы высокогорных растений приурочены к горным степям на высотах 3500-4000 м (пуна и, в частности, плато Альтиплано в Южном Перу и Западной Боливии). Здесь были введены в культуру такие морозоустойчивые клубнеплоды, как несколько видов картофеля (Solanum sp.), ульюко (Ullucus tuberosus), ока (Oxalis tuberosa), анью (Tropaeolum tuberosum), а также некоторые зерновые — киноа (Chenopodium quinoa), каньяуа (C. pellidicaule)‚ боливийский люпин (Lupinus mutabilis) и, вероятно, амарант хвостатый (Amaranthus caudatus). Возможно, здесь или на средних высотах был окультурен перец Capsicum pubescens.

Карта 23. Современные ареалы сородичей культурных растений Южной Америки

На средних или низких высотах (ниже 3000-2000 м) в области, приуроченной главным образом к восточным склонам Анд, были окультурены фасоль обыкновенная (Phaseolus vulgaris), тыква фиголистная (Cucurbita ficifolia), один вид перца (Capsicum baccatum), клубнеплод ачира (Canna edulis), арахис (Arachis hypogaea), пряное растение ачиоте (Віха orellana) и наркотик-кока (Erythroxylon coca). Из этой же области происходят многие плодовые деревья — лукума (Lucuma sp.), гуайява (Psidium guayava), аннона (Annona sp.), пакай (Inga feuillei), бунхозия (Bunchosia americana), несколько видов Carica, в том числе папайя, или дынное дерево (Carica paрауа), а также какао (Theobroma cacao) и т. д.

Наконец, в предгорьях Анд и на примыкающих к ним низменностях были окультурены фасоль-лима (P. lunatus), фасоль-канавалия (Canavalia sp.), мускатная тыква (C. moschata), крупноплодная тыква (C. moschata), несколько видов перца (C. annuum, C. frutescens, C. chinense), хикама (Pachyrrhizus tuberosus)‚ а также барбадосский хлопчатник (Gossypium barbadense). А в низменностях и в некоторых горных районах Чили был окультурен один из важнейших видов картофеля.

Некоторые из перечисленных растений (перцы, фасоли, тыквы и пр.) имели довольно протяженные ареалы, другие (хлопчатник, ачиоте и пр.) происходили из ограниченных районов. В приведенном списке не упомянуты батат и маниок, родина которых неизвестна. Но, как будет показано, они могли быть введены в культуру в пределах восточных склонов Анд.

Итак, хотя зона тропических низменностей востока Южной Америки тоже являлась источником некоторых культурных растений (ананаса и др.), в целом основные раннеземледельческие очаги должны были лежать на западе, охватывая горные Анды или примыкая к ним. Это признают даже те авторы, которые пытались целенаправленно искать независимые центры доместикации растений в Амазонии [644; 812; 875]. Тем самым остается в силе предположение Н. И. Вавилова о локализации древнейших земледельческих очагов в андийском регионе. Там же произошла доместикация гуанако и морских свинок, что привело к сложению уникальной скотоводческой системы, единственной на территории Нового Света.

Что говорят об этом имеющиеся археологические данные? К сожалению, переход к производящему хозяйству в Южной Америке документирован слабо, а состояние археологических источников нередко малоудовлетворительно, и их нельзя использовать без детального критического анализа.

К началу голоцена группы бродячих охотников и собирателей встречались в западных районах Южной Америки практически повсюду. Объектами охоты служили преимущественно лошади, олени, ленивцы и отчасти камелиды. В начале голоцена некоторые виды плейстоценовой фауны вымерли, и с этого времени во многих горных областях охотничья добыча ограничивалась оленями, камелидами и грызунами. Местами, особенно в Центральных Андах, роль камелидов в охоте постепенно возрастала. Орудия с самого начала изготовлялись из грубых каменных отщепов и были представлены преимущественно разнообразными скребками. В горах помимо скребков встречались характерные крупные наконечники копий и дротиков, в целом эти особенности сохранялись в орудийной технике в течение тысячелетий и были характерны практически для всего докерамического периода, завершившегося на западе к III-II тысячелетиям до н. э.

Древнейшие данные о начале земледелия в Южной Америке происходят из Центральных Анд, расположенных на территории Перу, где уже в нескольких районах удалось проследить особенности становления производящие хозяйства. Прежде всего это долина Аякучо, лежащая в среднем течении р. Мантаро на высоте 1800-2000 м. Долина окружена высокими хребтами, поросшими понизу лесами, выше которых расположена лесостепь, постепенно сменяющаяся альпийскими лугами и тундрой, достигающими высоты 4200 м. Горными перевалами и долинами район Аякучо тесно связан и с Монтаньей, областью влажных тропических лесов, приуроченной к восточным склонам Анд на высотах 900-1500 м, откуда открывается доступ к богатым растительным ресурсам западной Амазонии. Ресурсы всех отмеченных зон были тем доступнее, что в Центральных Андах на протяжении достаточно коротких расстояний наблюдаются резкие перепады высот. Эта особенность позволила местным обитателям достаточно рано начать осваивать природные ресурсы самых разных зон, что сыграло не последнюю роль при переходе к земледелию [663; 664; 668; 669].

Уже в начале голоцена хозяйственный ритм в районе Аякучо отличался выраженной сезонностью. В сезон дождей (октябрь-март) люди жили в зоне колючих кустарников, расположенной в низовьях притоков р. Мантаро. Они собирали съедобные растения и охотились на мелких (морских свинок и др.) и, реже, крупных животных. Сухой сезон (апрель-сентябрь) люди проводили на склонах гор в зоне влажных лесов, где охотились на крупных животных (оленей и камелидов) и в меньшей степени занимались собирательством и ловлей мелких животных. Временами охотники поднимались еще выше, достигая пуны, откуда приносили обсидиан. Стоянки были небольшими, занимая не более нескольких десятков квадратных метров.

Древнейшие растительные остатки в районе Аякучо происходят на слоев конца VIII - начала VII тысячелетия до н. э. (фаза хайва). В это время наблюдался прежний образ жизни, но на стоянках сезона дождей впервые появились терочники. Остатки флоры представлены тыквой горлянкой, древесной тыквой (Crescentia sp.) и ачиоте. Были обнаружены также остатки перца, но их стратиграфическое положение менее ясно, и они еще не получили четкого видового определения. Ачиоте и древесная тыква попали в Аякучо, безусловно, из восточных предгорий. Сложнее обстоит дело с тыквой горлянкой. Ее древнейшие остатки происходят из позднеплейстоценовых отложений пещеры Пикимачай, и, по мнению Д. Пиесол, их следует считать вообще самыми ранними данными об использовании растений в Южной Америке [776, с. 391]. Однако в более поздних слоях этой пещеры вплоть до периода хайва не было встречено никаких остатков ни горлянки, ни других растений, и это призывает к осторожности. Возможно, так называемые ранние остатки горлянки являлись интрузией из вышележащих слоев [442, с. 303].

Как бы то ни было, все отмеченные растения не имели существенного пищевого значения: горлянка и древесная тыква применялись преимущественно для производства сосудов, а зерна ачиоте издавна служили пищевым красителем и могли иметь ритуальное значение. Появление этих растений за пределами их естественных ареалов могло быть связано с деятельностью охотников и собирателей, и их остатки вовсе не обязательно указывают на начало растениеводства.

Растения, игравшие большую роль в пищевом рационе, фиксируются в слоях VI - первой половины V тысячелетия до н. э. (фаза пики). В этот период, по сообщению Р. Макнейша, в районе Аякучо уже выращивали киноа‚ горлянку и какой-то другой вид тыквы, причем в одном из ранних отчетов в этот список включались амарант и, возможно, перец (см. табл. 9). Правда, строго ботанически доместикация амаранта и киноа еще не доказана [776‚ с. 392], однако предположение о начале разведения злаков имеет определенные основания. Хотя и в фазу пики отмечались сезонные переходы с места на место, в образе жизни и хозяйстве местного населения наметились изменения. Если раньше хозяйственная деятельность охватывала равным образом все пять имеющихся здесь природных зон, то теперь люди использовали преимущественно две зоны — лесистые склоны гор и более низкие засушливые предгорья. Если раньше селились преимущественно в пещерах, то около 80% памятников фазы пики были представлены открытыми стоянками. Стоянки сухого сезона лежали на лесистых склонах гор и были связаны с охотой на крупных животных (оленей, камелидов) и собирательством. В сезон дождей некоторые группы продолжали жить на склонах, а другие спускались в зону сухих лесов и кустарников. В это время особое значение имела охота с силками на мелких животных (морских свинок и пр.). Стоянки сезона дождей, особенно расположенные в зоне влажных лесов, отличались большими размерами, а встреченный там инвентарь включал многочисленные и разнообразные зернотерки, терочники и ступы, а также каменные навершия, возможно, от палок-копалок.

Таблица 9       Находки диких и культурных растений в Андах, Южная Америка*

* Источники: [297; 490; 663; 664; 668; 756; 776; 837]

Следовательно, в фазу пики в хозяйстве произошли качественные изменения. Число использовавшихся ресурсов сократилось, но интенсивность их использования возросла. Это относилось прежде всего к растительным ресурсам, так как именно с ними были связаны изменения орудийного комплекса. На то же указывает возникновение относительной оседлости в зоне влажных лесов, которая теперь обживалась и в сезон дождей, и в сухой сезон. Так как основные съедобные растения, для обработки которых предназначались зернотерки, были представлены высокогорными видами (киноа, амарант), а частые походы в пуну противоречили бы выявленной картине развития оседлости, то остается предполагать, что обитатели Аякучо уже начали разводить эти растения, перенеся их за пределы ареала их естественного обитания. Правда, находки обсидиана говорят о продолжавшихся походах в пуну, но вряд ли оттуда могли регулярно приносить большое число зерен съедобных злаков. Если бы урожай зерновых собирали в пуне, то там должны были бы их и обрабатывать, но никаких следов этого там не обнаружено.

Во второй половине V-IV тысячелетии до н. э. (фаза чиуа) ассортимент культурных растений снова расширился. Теперь в районе Аякучо разводили маис, фасоль обыкновенную, лукуму и, возможно, перец, картофель и коку. По более ранним данным 1969 г., в этом списке фигурировали также киноа, амарант и горлянка (см. табл. 9). Среди находок встречались обрывки хлопчатобумажных тканей, но они говорят скорее о начале выращивания хлопчатника на тихоокеанском побережье, где из него изготовляли разнообразные изделия, которые спорадически могли попадать в горы. Наличие фасоли обыкновенной и лукумы указывает на продолжавшиеся контакты с восточными склонами Анд, или Монтаньей, откуда на протяжении тысячелетий в долину Аякучо интродуцировались новые виды растений. По мнению Р. Макнейша, кока, представленная остатками листьев, найденными в копролитах, также могла происходить из Монтаньи. Однако это определение вызывает сомнения, так как коку жевали, но никогда не ели. Поэтому найденные листья могли принадлежать другому растению [803‚ с. 136].

При изучении копролитов с одной из высокогорных охотничьих стоянок были получены прямые данные об использовании картофеля в пищу. Конечно, этот картофель мог быть и диким. Но Р. Макнейш и его коллеги предполагают, что картофель уже начали выращивать и именно для этого предназначались появившиеся каменные мотыги со шлифованными лезвиями. Маис, остатки которого найдены в пещерах Пикимачай и Росамачай, появился здесь не позднее конца IV тысячелетия до н. э. и уже, безусловно, выращивался.

В фазу чиуа особое хозяйственное значение получили зона сухих лесов и колючих кустарников и низовья рек. Там располагались самые крупные стоянки, многие из которых имели долговременный, хотя и не круглогодичный характер. Местами на них встречались остатки каменной архитектуры, и такие стоянки могли считаться настоящими поселками. На крупных стоянках жили не только во влажный, но иногда и в сухой сезон. Во влажный сезон главным занятием здесь было земледелие.

В районе Аякучо переход к производящему хозяйству завершился в конце IV - начале II тысячелетия до н. э. (фаза качи) [18, с. 93]. В это время набор культурных растений снова обогатился. Среди них встречались маис, фасоль обыкновенная, мускатная тыква, крупноплодная тыква, тыква горлянка, лукума, пакай, люпин, или таруа и, возможно, хлопчатник. В списке 1969 г. помимо этих видов фигурировали дикая андийская тыква (C. andreana) и фасоль-канавалия (см. табл. 9). Крупноплодная тыква и фасоль-канавалия могли быть занесены в Аякучо из предгорий. Мускатная тыква происходит тоже из предгорий, но ее родина лежит много севернее, в северо-западных районах Южной Америки. Она могла попасть в Аякучо либо при посредничестве более северных горных общин, либо с побережья, где она также появилась в рассматриваемый период. Хлопчатник попал сюда, безусловно, с побережья.

В фазу качи наблюдался быстрый рост населения, и число поселков увеличилось в 1,5 раза (с 29 до 46). Подавляющее число их располагалось под открытым небом, пещеры теперь использовались редко. Как и прежде, наиболее крупные поселки лежали в нижней зоне; на трех из них были встречены остатки архитектуры и искусственных террас. Теперь здесь могли жить уже круглый год, занимаясь преимущественно земледелием. Выше во влажных лесах и нижних районах пуны большую роль продолжала играть охота на оленей и камелидов. Кроме того, в пуне были встречены остатки загонов, которые могли служить для выпаса лам. По мнению Р. Макнейша и некоторых других авторов, единое прежде население Аякучо теперь разделилось на две группы: на низких высотах возникли постоянные, преимущественно земледельческие общины, а выше сформировались более подвижные земледельческо-скотоводческие коллективы, которые в сухой сезон выпасали лам и охотились в пуне, а в сезон дождей спускались ниже и помимо скотоводства и охоты занимались земледелием.

Сейчас разные исследователи интерпретируют изложенные данные по-разному. Так, А. Нелькен Тернер датирует появление двух отмеченных систем производящего хозяйства фазой пики, тем самым удревняя сложение скотоводческой системы на 1500-3000 лет [740]. В свою очередь, Д. Браумен не только значительно удревняет историю скотоводства в Андах, но и считает его здесь древнейшим видом производящего хозяйства. По мнению этого автора, земледелие возникло позднее на окраинах скотоводческого ареала, где эффективно заниматься скотоводством было нельзя [297, с. 408].

Одной из главных причин разногласий среди исследователей является неоднозначность источников: палеозоологам еще не удалось выработать надежные критерии идентификации одомашненных лам и альпака. Нередко при определении их костных остатков приходится прибегать к косвенным показателям, интерпретация которых достаточно противоречива [198, с. 37-39, 128-129].

Данные о доместикации животных в Аякучо сводятся к следующим. Р. Макнейш предполагал, что приручение морских свинок могло начаться в фазу хайва, когда на стоянках влажного сезона, лежавших ниже ареала естественного обитания морских свинок, впервые появилось много костей этих грызунов. Но в период хайва климат был холоднее, чем ныне, и этот ареал мог располагаться ниже современного. Изучение костей морских свинок показало, что нет строгих оснований говорить об их доместикации до начала IV тысячелетия до н. э. [1023‚ с. 842-847]. Вместе с тем в фазу чиуа морские свинки действительно появились далеко за пределами своего естественного ареала в пуне в пещерах Хунина и на побережье Перу. Так как они могли попасть туда только с людьми, остается заключить, что их приручение и доместикация происходили в V-IV тысячелетиях до н. э., охватывая часть фазы пики и фазу чиуа.

Еще сложнее ситуация с камелидами. Выше отмечалось, что в течение сухого сезона их активно добывали в зоне влажного леса. Вместе с тем, хотя их останки встречались здесь чаще, чем в нижележащей зоне, они все же были немногочисленными, и о массовой добыче этих животных говорить не приходится. Обнаружив остатки навоза камелидов в одной из пещер периода хайва, Р. Макнейш вначале писал о доместикации гуанако едва ли не в VII тысячелетии до н. э. Но в более поздних работах он высказывался осторожнее. Более надежны палеозоологические данные из пещеры Пикимачай, где с периода чиуа число костей камелидов возросло, а их размеры стали более вариативными. Это позволяет предполагать, что их доместикация происходила в V-IV тысячелетняя до н. э. [1023]. Все это подтверждает гипотезу о том, что скотоводческая система окончательно сложилась в фазе качи [663; 669]. Оснований для удревнения этой даты имеющиеся факты не дают.

Карта 24. Основные археологические памятники Южной Америки, упоминаемые в тексте

К западу от Аякучо на западных склонах Анд находится ущелье Чилька. В этом ущелье на высотах 3600-3900 м имеются пещеры, где удалось обнаружить слои раннеголоценового времени. В одном из этих слоев, датированном 8000 г. до н. э., по сообщению Ф. Энгеля, были обнаружены растительные остатки, среди которых встречались картофель, ульюко, хикама, плоды типа туны, а также, возможно, батат и маниок [428, с. 96; 429, с. 274]. Хотя эти данные попали в солидные палеоботанические сводки [776, с. 392], их надежность оставляет желать лучшего. Есть основания полагать, что стратиграфическая картина в указанных пещерах была основательно нарушена позднейшими перекопами [360, с. 226, 241]. Во всяком случае, дикие батат и маниок никогда не росли на таких высотах, а такая ранняя их доместикация представляется невозможной.

В горах Северного Перу сложение производящего хозяйства зафиксировано в районе Кальехон де Уайлас, где основным памятником докерамического периода является пещера Гитарреро [490]. По природным условиям этот район напоминает Аякучо. Пещера лежит в засушливой долине на высоте 2600 м, а рядом возвышаются горные хребты, достигающие высоты 4200-6700 м. На склонах хребтов над долиной расположена более влажная зона травянистой степи, благоприятная для охоты на оленей и камелидов. В отличие от Аякучо район Кальехон де Уайлас связан с горными цепями Западной Кордильеры, и отсюда открывается доступ к тихоокеанскому побережью. И неудивительно, что в докерамическую эпоху здесь отмечались определенные культурные связи с памятниками центрального побережья Перу.

Древнейший комплекс пещеры Гитарреро (Гитарреро II), в котором были найдены растительные остатки, датируется VIII тысячелетием до н. э. [661]. В отличие от Аякучо большинство этих остатков происходило от съедобных растений: это ока (Oxalis tuberosa), ульюко (Ullucus tuberosus)‚ картофель (Solanum hispidum), тыква (Cucurbita sp.), кайенский перец (Capsicum chinense)‚ фасоль обыкновенная (P. vulgaris)‚ фасоль-лима (P. Lunatus), лукума (Pouteria lucuma), пакай (Inga sp.) и ачума (Trichocereus peruvianus). Большинство этих растений были дикими. О культивации можно говорить лишь применительно к двум видам фасоли и перцу, дикие сородичи которых обитали вдали отсюда. К сожалению, древние слои пещеры Гитарреро были сильно потревожены позднейшими перекопами, и определить точное стратиграфическое положение палеоботанических находок достаточно сложно. С. Смит считает, что фасоль обыкновенную здесь разводили с самого начала, но наиболее надежные данные об этом происходят из поздней части слоя, датированной первой половиной VI тысячелетия до н. э. Фасоль-лима появилась здесь, безусловно, не с самого начала, а в лучшем случае в VII тысячелетии до н. э. [490]. Остатки перца могли попасть в рассматриваемые слои из более поздних наслоений [798‚ с. 115].

Как бы то ни было, Т. Линч правильно подчеркивает тот факт, что основы рациона местного населения сложились в раннем голоцене и этот рацион мало менялся в последующем, причем большую роль в нем играли клубнеплоды [659‚ с. 302, 303]. В конце докерамического периода жители пещеры Гитарреро начали разводить маис. К сожалению, это важное событие тоже не имеет четкой даты. О древности самых ранних початков говорят главным образом их архаичный облик и сильные отличия от маиса, найденного в более позднем слое.

В докерамическнй период население Кальехон де Уайласа занималось не только собирательством диких растений и ранним земледелием. Определенную, хотя и небольшую роль в хозяйстве играла и охота, особенно на камелидов, кости которых в поздних слоях составляли 75-95% фаунистических находок. Как и в Аякучо, в течение года местные обитатели по нескольку раз переходили с места на место. В сезон дождей они селились в низких засушливых частях долины на стоянках типа Гитарреро, а в сухой сезон уходили выше в район пуны, где добывали крупных животных и откуда происходили найденные в Гитарреро клубнеплоды. О функциях разных стоянок говорят особенности их инвентарных комплексов: в Гитарреро встречалось много скребков и мало наконечников, а на высокогорных стоянках картина была прямо противоположной [660; 1024].

В районе Кальехон де Уайлас переход к оседлости совершился к концу III тысячелетия до н. э. Тогда же здесь появилась и древнейшая керамика. А разведение лам началось, видимо, во II тысячелетии до н. э.

Недавно развернулись исследования в верховьях р. Занья, в горах к северу от Кальехон де Уайласа, где формирование земледельческой системы началось достаточно рано. Уже в V-III тысячелетиях до н. э. окраины аллювиальной долины были плотно заселены, причем одними из наиболее популярных орудий там были зернотерки и куранты, а каменные наконечники вообще отсутствовали. Так как в конце III - первой половине II тысячелетия до н. э. в верховьях р. Занья уже возникли крупные церемониальные центры, есть все основания считать, что сложение земледельческого образа жизни происходило там в V-III тысячелетиях до н. э. на основе интенсивного собирательства местной флоры [406].

Наиболее высокогорные памятники, изученные в Центральных Андах, расположены в верховьях р. Мантаро в пуне Хунина на высотах 3900-4100 м. Это пещерные стоянки Панамачай, Учкумачай, Телармачай, Панаулаука и др. [635; 636; 837; 1005; 1005а]. Отсюда были получены самые представительные серии палеозоологических данных, позволяющие детально проследить особенности развития охоты в пуне и этапы доместикации камелидов [17; 658]. Если на памятниках средних высот кости камелидов встречались десятками, то здесь их обнаруживали сотнями. Переход к интенсивной охоте на камелидов и оленей совершился в луне в раннем голоцене. Вначале оленей и камелидов добывали в равных пропорциях, но во второй половине VI-V тысячелетий до н. э. роль последних резко возросла, и с этих пор в некоторых местах они составляли не менее 80% добычи. Так сложились предпосылки для доместикации гуанако.

Но данные о ходе доместикации, происходящие из пещер Хунина, достаточно противоречивы. Иногда считают, что о развитии скотоводства говорит высокая доля костей молодняка, характерная для ряда местных памятников в поздний докерамический период. Однако, во-первых, в разных остеологических коллекциях позднего докерамического периода эта доля существенно колеблется, а во-вторых, судя по материалам пещеры Пачамачай‚ на протяжении керамического периода она, напротив, со временем уменьшалась, несмотря на бесспорное развитие ламоводства. Правда, последнее, возможно, было связано с появлением транспортного ламоводства и исчезновением обычая широкого использования мяса лам в пищу.

Для фиксации процесса доместикации более существенным представляется тот факт‚ что во второй половине III - начале II тысячелетия до н. э. охота на оленей почти полностью прекратилась. Это было бы трудно объяснить, если бы люди продолжали вести исключительно охотничий образ жизни. Единственное палеозоологическое доказательство ранней доместикации гуанако происходит из пещеры Телармачай‚ где в слое середины IV тысячелетия до н. э. были обнаружены зубы небольших размеров, принадлежавшие, вероятно, альпака [1005а]. Самые ранние загоны появились в пуне к середине II тысячелетия до н. э. Следовательно, формирование скотоводческой системы в пуне Хунина происходило в течение IV-II тысячелетий до н. э.

Начиная с V тысячелетия до н. э. в Хунине распространились домашние собаки. Правда, их кости встречаются в докерамических слоях крайне редко, однако сейчас они известны уже в нескольких пещерах, и это исключает случайность, связанную с интрузией из вышележащих слоев. Вместе с тем в пещере Пачамачай, где остеологическая коллекция была изучена особенно детально, костей собак в докерамических слоях не было.

Морские свинки никогда не играли существенной роли в пуне Хунина. По мнению некоторых авторов, они попали сюда в поздний докерамический период уже в прирученном виде, а их источником, возможно, являлся район Аякучо [669‚ с. 32].

Есть ли основания считать, что в пуне Хунина скотоводство сложилось до земледелия, как на том настаивает Д. Браумен? По данным из пещеры Пачамачай, ее обитатели с IX тысячелетия до н. э. регулярно питались плодами туны, киноа, амаранта, люпина, камыша, а также какими-то бобовыми, клубнеплодами и пр. [837]. По определению Д. Пиесол, все эти растения были дикими, и лишь киноа начали, возможно, возделывать на рубеже III-II тысячелетий до н. э. Вместе с тем правильно установить статус киноа и амаранта очень сложно. Еще труднее судить о бобовых и клубнеплодах‚ которые не получили даже видового определения. Поэтому приведенные данные явно недостаточны для категорического отрицания возможности появления здесь земледелия в поздний докерамический период. Недавно при изучении палеоботанических данных из пещеры Панаулаука выяснилось, что там в течение II тысячелетия до н. э. началось разведение киноа и клоповника, или мака (Lepidium meyenii).

Все обнаруженные растения относились к местным видам, характерным для нижних районов пуны. Подтверждает ли это идею Дж. Рика о том, что охотники пуны жили относительно замкнуто и не поддерживали контакты с населением средних высот? Т. Линч возражает Дж. Рику, указывая на некоторые общие черты культуры в Центральных Андах — от Кальехон де Уайласа до Хунины [659‚ с. 299-301]. Охотничью подвижность могло вызывать поведение диких гуанако, которые совершают сезонные миграции, обитая в сухой сезон в пуне, а в сезон дождей спускаясь в среднегорные районы, а местами и еще ниже. Судя по данным из Аякучо и Кальехон де Уайлас, этот цикл повторяли и охотники-горцы. Вряд ли в пуне Хунина дело обстояло иначе. Что же касается отсутствия интродуцированной флоры, то этот факт нетрудно объяснить: растения из нижележащих областей не приживались в суровых условиях пуны.

Хотя скотоводство и, видимо, земледелие возникли здесь довольно рано, в социально-культурном плане обитатели Хунина отставали от своих соседей, живших на средних высотах. Открытые поселки, состоявшие из нескольких полуземлянок, возникли у оз. Хунин только в VIII-V вв. до н. э., но и после этого многие общины продолжали долго вести полукочевой образ жизни, связанный с разведением лам и альпака [298].

Высокогорное плато Альтиплано, расположенное в Южном Перу и Западной Боливии, остается слабоизученным, а между тем именно здесь этнографы и ботаники единодушно помещают область древнего ламоводства и высокогорного земледелия, основанного на клубнеплодах. Памятники докерамического периода здесь до сих пор должным образом не исследованы. Но во II тысячелетии до н. э. в районе оз. Титикака уже имелись относительно развитые оседлые общины, широко использовавшие местную и интродуцированную флору. Во второй половине II тысячелетия до н. э. жители поселков типа Чирипа питались такими растениями, как картофель, ока, анью, ульюко, хикама, ачира, боливийский люпин, киноа, каньяуа и фасоль обыкновенная [297; 776] (см. табл. 9). Подавляющее большинство этих видов были местными, и многие из них уже, безусловно, выращивались. Имелось здесь и ламоводство. Нет оснований сомневаться в том, что у истоков этих земледельческо-скотоводческих обществ стояли общины интенсивных собирателей и специализированных охотников, окультуривших местные виды фауны и флоры в IV-III тысячелетиях до н. э.

В Северо-Восточной Аргентине переход к земледелию совершился, очевидно, позднее, чем в Центральных Андах, и возможно, под влиянием с севера. Во второй половине III - первой половине I тысячелетия до н. э. в пещерах ущелья Умауака появились тыква горлянка, маис, перец, фасоль, картофель, а во второй половине I тысячелетия до н. э. этот список обогатился высокогорными видами — киноа и амарантом хвостатым [776] (см. табл. 9). Сейчас это древнейшая из известных находок окультуренного амаранта хвостатого, но амарант мог быть окультурен в Центральных Андах гораздо раньше. Хотя Северо-Западная Аргентина считается родиной арахиса, сколько-нибудь древних его находок здесь пока не обнаружено.

К западу от Северо-Западной Аргентины расположены северные аридные районы Чили, протянувшиеся от чилийско-перуанской границы на юг до 27° ю. ш. В последние годы здесь удалось детально изучить особенности эволюции местной культуры начиная с раннего голоцена [756]. В горах Северного Чили основы сезонного хозяйственного цикла, характерного для последующих тысячелетий, были заложены в IX-VIII тысячелетиях до н. э., когда небольшие подвижные группы охотников широко осваивали средне- и высокогорные районы. Они жили в пещерах и под скальными выступами на высотах 2500-3000 м, где в сезон дождей занимались в основном собирательством, о чем говорят остатки палок-копалок, диких клубнеплодов и туны. В сухой сезон охотники уходили в пуну, где добывали камелидов и откуда приносили обсидиан. Иными словами, здесь наблюдалась та же картина сезонной подвижности, что и в Центральных Андах. Очевидно, она была характерна для всех индийских охотников и собирателей докерамического периода, обитавших главным образом в среднегорных районах.

Тот же образ жизни в целом сохранился в горах Северного Чили и в IV-III тысячелетиях до н. э. Но в этот период на средних высотах наблюдался рост оседлости. В среднем и верхнем течении р. Рио Лоа, а также в ущелье Тулан в бассейне р. Атакама возникли открытые поселки, состоявшие из круглых полуземлянок со стенами из вертикально поставленных каменных плит. Более поздние из таких поселков насчитывали до 30-50 жилищ, помимо которых местами начали встречаться и хозяйственные ямы. Все это указывает на рост эффективности хозяйства, более полное освоение локальных ресурсов и увеличение размеров общин. Появление многочисленных зернотерок, курантов и ступ говорит о том, что одним из главных направлений хозяйства стало интенсивное собирательство растений. К сожалению, в горных поселках этого времени не было найдено никаких растительных остатков. Но в некоторых прибрежных поселках в слоях III-II тысячелетий до н. э. были встречены зерна киноа, попавшие туда с гор. Возможно, кое-где в горных районах в это время появилось и земледелие. Во всяком случае, в пещере Тулан в нижнем слое, датированном 1760 г. до н. э., помимо остатков диких растений были обнаружены маис и тыква горлянка [776] (см. табл. 9).

В поздний докерамический период в горах Северного Чили еще не наблюдалось круглогодичной оседлости. Охотники по-прежнему навещали пуну, где добывали гуанако и птиц и разрабатывали залежи обсидиана. Некоторые группы горцев начали осваивать и побережье, где появились полуземлянки и другие характерные горские элементы культуры. А в горных поселках начали встречаться морские раковины. Видимо, в III-II тысячелетиях до н. э. в горах шло формирование ламаводства. Во всяком случае, интерес к камелидам значительно возрос, появились даже их изображения, выгравированные на каменных стенах жилищ. Более надежные данные о ламоводстве относятся к середине I тысячелетия до н. э., когда оно уже, безусловно, сформировалось [805].

До сих пор в точности неизвестно, когда здесь возникло гончарство. В пещере Тулан ранняя керамика датируется 1760 г. до н. э., а на соседних стоянках самые ранние даты для нее не углубляются далее рубежа нашей эры. В то же время на побережье гончарство возникло к VIII в. до н. э. Достоверность всех этих дат нуждается в проверке.

Переход к полной земледельческой оседлости в районе р. Рио Лоа произошел в I-II вв. н. э. Тогда же здесь возникли искусственные террасы, ирригационные сооружения, стали строиться загоны для лам. Так переход к производящему хозяйству здесь окончательно завершился.

Южнее рассмотренного района, в полуаридной зоне, протянувшейся до 32° ю. ш., Анды снижаются. Здесь обрываются ареалы многих диких съедобных растений, связанные с высокогорьями и восточными склонами Анд. Зато здесь открывается неограниченный доступ к обильным приморским ресурсам и к природным богатствам восточных низменностей. В ранний период местные обитатели гор занимались охотой и собирательством преимущественно в горных долинах и ущельях, навещая изредка и побережье. В III-I тысячелетиях до н. э. усиливались внешние контакты вначале с прибрежными жителями, затем с обитателями восточных тропических низменностей. В этот период и происходило становление земледелия. Пока что этот процесс невозможно точно датировать. Но известно, что на стоянке Пичаса и в пещере Эль Сальто первые культурные растения (тыквы, фасоль обыкновенная и маис) появились в конце докерамического периода, т. е. не позднее середины I тысячелетия до н. э. [см. табл. 9). Все названные растения имели северное происхождение. Особенно показателен маис, который по своему облику сближался с высокогорными видами, выведенными в районе Альтиплано.

Итак, имеющиеся археологические данные подтверждают предположения, основанные на анализе географического распределения полезной флоры. Древнейшее земледелие возникло в Центральных Андах на территории Перу и, возможно, Боливии в VI-IV тысячелетиях до н. э. Оно сформировалось на основе интенсивного собирательства местных съедобных растений. Можно с полной уверенностью говорить, что здесь рано возник первичный очаг производящего хозяйства [18; 21; 198; 199]. Среди местных видов, способных сделать земледелие основой существования, главную роль играли клубнеплоды (картофель, ульюко, ока и пр.) и злаки (киноа, каньяуа, амарант). Большинство таких растений относилось к морозоустойчивой высокогорной флоре. Вот почему в некоторых районах пуны относительная оседлость в принципе могла возникнуть еще на этапе их интенсивного собирательства. Иная ситуация складывалась среднегорных районах, где съедобные растения отличались меньшей урожайностью и были более рассредоточены по территории. В условиях присваивающего хозяйства это способствовало большей подвижности и в то же время создавало больше стимулов для начала искусственного разведения растений. Иначе говоря, здесь повторялась та закономерность становления горного земледелия, которая была выявлена при анализе мезоамериканских данных. Кстати, сезонная подвижность вплоть до недавнего времени сохранялась у некоторых земледельческо-скотоводческих общин Перу, обитавших на средних высотах. Она обусловливалась разбросанностью земледельческих участков, располагавшихся на разных высотах, тогда как пастбища здесь были постоянными.

Повсюду от Северного Перу до Боливии ранние земледельцы выращивали прежде всего те растения, естественные ареалы которых лежали поблизости — в пуне или на восточных склонах гор. Растения, интродуцированные с далекого севера (маис и мускатная тыква) или с побережья (хлопчатник и, возможно, местами фасоль-канавалия), появились в Центральных Андах лишь в поздний докерамическнй период, и таких растений было немного. Как правило, они и не играли большой роли в местном земледелии. Единственное исключение составлял маис, но и он на первых порах имел второстепенное значение. Ранняя история маиса в Южной Америке изучена плохо, и до сих пор не утихают споры между сторонниками идеи о его местной доместикации и теми, кто выводит его из Мезоамерики. Сейчас более правдоподобным кажется последнее. Ведь в палеоботанических коллекциях, освещающих характер использования дикой флоры человеком, начиная с раннего голоцена присутствуют даже обычно плохо сохраняющиеся клубнеплоды, но нет маиса и его диких сородичей, и это нельзя считать случайностью. Кроме того, древнейшие остатки маиса, происходящие из Гитарреро и пещер Аякучо, хотя и имели архаический облик, относились уже к видам, далеко отошедшим от древнейшего предка. А по морфологическим признакам эти виды обнаруживали родство с ранними мезоамериканскими разновидностями [460, с. 38; 902, с. 121-143]. Видимо, маис попал сюда через горную Колумбию, ранняя история которой остается неизученной.

Некоторые авторы считают, что в Южной Америке находился самостоятельный очаг доместикации маиса, так как многие початки, найденные на побережье и датированные II тысячелетием до н. э., относились к иным расам, чем синхронные им мезоамериканские [20; 485]. Сейчас, когда история маиса значительно удревнилась вообще и, в частности, более древним оказалось его появление в Южной Америке, этот аргумент не может считаться безупречным. Если мезоамериканский маис в III тысячелетии до н. э. уже распространился до Центральных Анд, то в результате адаптации и селекции к рубежу III-II тысячелетий до н. э. в разных районах на его основе вполне могли быть выведены новые своеобразные разновидности.

В прибрежных районах Южной Америки становление производящего хозяйства происходило иначе, чем в горах. Их освоение началось в основном в раннем голоцене, но в разных местах имело свою специфику. Кое-где ранние обитатели с самого начала интенсивно использовали приморские ресурсы, в других областях они равным образом осваивали внутренние районы и предгорья, наконец, известны случаи, когда начало заселению побережья положили горцы, спорадически навещавшие его в определенные сезоны года.

Первый из отмеченных вариантов зафиксирован в Южном Эквадоре и Северном Перу. Здесь на протяжении IX - первой половины V тысячелетия до н. э. обитали родственные группы населения. Особенностью их культуры было изготовление грубых орудий из галек и отщепов при полном отсутствии каменных наконечников. Э. Лэннинг считал, что эти комплексы принадлежали собирателям, в хозяйстве которых охота не играла большой роли [631]. В Южном Эквадоре такие комплексы представлены культурой лас вегас, располагавшейся на мысе Санта Элена, где обнаружено уже более 30 ее стоянок [943]. Они лежали на прибрежной низменности не далее 6 км друг от друга, и, хотя сейчас они сильно разрушены, их первоначальные размеры могли достигать 1 га. На стоянке Лас Вегас были обнаружены следы круглых наземных столбовых жилищ площадью 2,5 кв. м. Рядом располагались хозяйственные ямы и очаги. Так как данные о какой-либо сезонной специализации или о связях с горными культурами отсутствовали, предполагается, что создатели данной культуры круглый год обитали в низменностях Южного Эквадора, где для этого имелись достаточно благоприятные условия. На это, в частности, указывает большое число могил (около 200), вскрытых на стоянке Лас Вегас.

Ранние обитатели Южного Эквадора охотились на оленей, пекари, опоссумов, кроликов, муравьедов и пр., ловили рыбу и добывали моллюсков и крабов. Но основным источником белковой пищи служили сухопутные животные, и, следовательно, вопреки Лэннингу, охота на них имела большое хозяйственное значение. Правда, в VI - первой половине V тысячелетия до н. э. ее роль снизилась, а значение рыболовства и собирательства моллюсков возросло. О роли растительной пищи известно меньше. Древнейшие растительные остатки на стоянке Лас Вегас принадлежат тыкве горлянке и датируются началом IX тысячелетия до н. э. Такая же находка была сделана на северном побережье Перу на стоянке Эль-Эстеро в слое VI-V тысячелетий до н. э. [776]. В поздних слоях стоянки Лас Вегас были встречены фитолиты маиса, и ее исследователи считают, что разведение маиса могло начаться здесь в VI тысячелетии до н. э. Однако это требует проверки. Во-первых, пыльцевой анализ не установил следов ни маиса, ни других культурных растений; во-вторых, здесь отсутствовал инвентарь (зернотерки и куранты), повсюду в Америке свойственный как земледельцам, сеявшим маис, так и собирателям диких злаков; в-третьих‚ изучение древних скелетов людей не обнаружило никаких патологий, обычно связанных с интенсивным использованием маиса в пищу. Кроме того, в Лас Вегасе не было четкой стратиграфической картины и наблюдались поздние перекопы. Поэтому к находке фитолитов здесь надо относиться критически, тем более что, как неоднократно подчеркивалось, заключения о раннем земледелии, сделанные на основании изучения одних только фитолитов, малонадежны [652; 846].

Культура лас вегас была представлена, видимо, небольшими автономными общинами, в которых существенной социальной дифференциации еще не было, хотя, очевидно, уже имелись определенные различия в статусах различных половозрастных категорий и отдельных родственных групп. Об этом говорят достаточно вариативный погребальный обряд и малочисленность связанного с ним инвентаря.

Южнее рассмотренного района, на центральном побережье Перу, лежала иная историко-культурная область со своеобразными природными условиями. В целом прибрежная вона Перу представляет собой довольно узкую полосу, достигающую максимальной ширины (до 50 км) на севере и резко сужающуюся к югу. Эту полосу прорезают долины более 40 рек, текущих с гор. В таких долинах сейчас и располагается основная зона обитания, а между ними лежит негостеприимная засушливая пустыня. Земледелие в речных долинах возможно на участках с высоким уровнем стояния подпочвенных вод, и оно в той или иной мере требует искусственного орошения. В 1-20 км от побережья находится зона холмов (ломас) высотой 200-800 м. Влагу сюда приносят туманы, благодаря которым природа здесь периодически оживает. Но сейчас постоянные колебания влажности делают эту зону ненадежной и не приспособленной для долговременного обитания. Для доземледельческого населения наиболее надежные источники пищи на побережье были связаны с морем.

Холодное Гумбольдтово течение, омывающее Перу с запада, создает необычайно благоприятные условия для разнообразной морской фауны и флоры. Здесь встречается более 200 видов рыбы, а также морские млекопитающие (морские львы, морские слоны, тюлени и пр.), многочисленные моллюски, крабы, съедобные водоросли и пр. Благодаря течению Гумбольдта эти ресурсы доступны в течение всего года. Однако несколько раз в столетие природа здесь переживает глубокий кризис из-за того, что с севера далеко на юг прорывается теплое течение Эль-Ниньо. Резко меняется температура воды, вымирают многие виды морской фауны, улетают птицы и т. д., но зато выпадают обильные осадки, и прибрежные пустыни покрываются буйной растительностью.

Установлено, что в целом современная природная обстановка сложилась в рассматриваемых районах 5 тыс. лет назад. Однако природные условия более раннего периода изучены плохо, и это вызывает споры. М. Парсонс считает, что на протяжении голоцена на побережье не было серьезных природных изменений [769], а по мнению Э. Лэннинга и Ф. Энгеля, в среднем голоцене здесь было значительно влажнее [429; 631]. В древних ломас, обнаруживаемых при раскопках, Парсонс видит указания на периодическое оживание природы в периоды прорыва Эль-Ниньо. Однако, по данным Лэннинга и Энгеля‚ в среднем голоцене в ломас имелись полноводные реки и озера, пересохшие к началу III тысячелетия до н. э. Такая картина была встречена и в Северном Чили.

Древнейшие стоянки появились на центральном побережье Перу в конце плейстоцена. Тогда здесь и был выработан годовой хозяйственный цикл, сохранившийся позднее в течение тысячелетий. Основные стоянки располагались в ломас и использовались в сезон дождей, а в сухой сезон люди спускались в низменности. Зимние стоянки в ломас служили для охоты и собирательства растений, а низменности вначале посещали исключительно для охоты. Вместе с тем уже в ранний период в ломас встречались морские раковины, указывающие на возрастание интереса к приморским ресурсам [669]. Одни из древнейших стоянок на побережье были изучены в пустыне Паракаса. Там в начале VIII тысячелетия до н. э. жили рыболовы и собиратели растений, которые уже использовали для рыбной ловли сети из растительных волокон [428].

В VII-VI тысячелетиях до н. э., возможно, в результате повышения влажности площадь ломас расширилась, а интенсивность их освоения возросла. Особенно усилилось собирательство съедобных растений. О тенденциях хозяйственного развития в ломас красноречиво говорит тот факт, что со временем число наконечников копий и дротиков, а также костей млекопитающих сократилось, а число зернотерок и раковин моллюсков увеличилось. Там, где природные ресурсы были широко рассредоточены по территории, в VI-V тысячелетиях до н. э. сохранялась прежняя сезонная подвижность: зимние стоянки устраивались в ломас, а летние — в пойменных долинах. Но в некоторых местах, отличавшихся изобилием пищевых ресурсов (рыбы, морских млекопитающих, моллюсков, растений), постепенно возникли долговременные поселки, которые иногда использовали круглый год [770]. Особенно интересные данные были получены из района Палома в долине р. Чилька, где располагались остатки многочисленных среднеголоценовых поселков, состоявших из круглых наземных тростниковых жилищ столбовой конструкции площадью до 5 кв. м. Обычно в поселке встречалось по нескольку десятков жилищ, и, хотя все они вряд ли были синхронными, есть основания говорить о достаточно крупных полуоседлых общинах. В районе Палома рост оседлости происходил в течение V-IV тысячелетий до н. э.

В низовьях р. Чилька в одном из поселков середины IV тысячелетия до н. э. было детально изучено круглое сводчатое жилище из тростника и травы, стены которого крепились с помощью китовых ребер. В нем не было очагов, и оно предназначалось только для сна. Здесь же было встречено и более крупное сооружение, служившее, по мнению исследователей, «мужским домом» [408; 428; 429].

Таким образом, к IV тысячелетию до н. э. в некоторых прибрежных долинах сформировалось комплексное хозяйство, основанное на рыболовстве, морском промысле, собирательстве моллюсков и съедобных растений. Видимо, оно было достаточно эффективным и обусловило возникновение крупных, относительно оседлых общин. В VI тысячелетии до н. э. на центральное побережье с севера проникла тыква горлянка, из которой здесь изготовляли сосуды. Во второй половине IV тысячелетия до н. э. в районе Палома горлянку выращивали вместе с фасолью-лимой. Все эти данные могут указать на самые зачатки растениеводства.

Древнейшее погребение на центральном побережье было встречено в одном из поселков в низовьях р. Чилька в слое середины IV тысячелетия до н. э. Оно имело своеобразный характер. Покойники были завернуты в циновки и положены вповалку на полу жилища. После этого жилище было намеренно разрушено, и поверх развалин были положены крупные камни. Все это напоминает широко распространенный у индейцев тропических районов Южной Америки обычай, по которому в случае несчастья, в частности эпидемии, люди разрушали жилища и навсегда покидали поселок. Истоки этой традиции и были зафиксированы в низовьях р. Чилька.

На северном побережье Чили в раннем и среднем голоцене происходили сходные процессы [756]. В VIII - первой половине VI тысячелетия до н. э. местные обитатели вели сезонно-бродячий образ жизни, осваивая широкие территории от побережья до высокогорий и занимаясь охотой, рыболовством и собирательством. Основные стоянки устраивали в предгорьях в 30-40 км от побережья. Найденный здесь инвентарь был приспособлен для ведения многоресурсного присваивающего хозяйства. Это каменные наконечники, зернотерки, рыболовные крючки и т. д.

Южнее лежал иной культурный ареал, связанный с палеоиндейцами, которые еще в конце плейстоцена помимо охоты и собирательства моллюсков активно занимались сбором плодов диких растений, в том числе использовали местный дикий картофель (стоянка Монте Верде). Позднее они начали осваивать морские ресурсы, и в VIII-VI тысячелетиях до н. э. здесь возникла культура хуэнтелаукен, инвентарь которой включал каменные ножи, скребки, зернотерки, ступы и т. д. Ее создатели временами также навещали внутренние долины, но в основном обитали все же у моря, оставляя там крупные раковинные кучи. На стоянке на о-ве Энглфилд у южной оконечности Чили были обнаружены гарпуны, наконечники копий и многочисленные кости рыб и морских млекопитающих. Наиболее северной из таких стоянок является Лас Кончас, расположенная севернее Антофагасты и датированная серединой VIII тысячелетия до н. э. Предполагается, что эта приморская культура сформировалась на юге, и в раннем голоцене ее создатели постепенно продвигались на север вдоль побережья.

Во второй половине VI-V тысячелетий до н. э. специализированное приморское хозяйство сложилось и в Северном Чили. Это стало основой для роста населения, которое начало расселяться из низовий речных долин в соседние безлюдные пустынные районы. Жилищами служили полуземлянки столбовой конструкции. Основной инвентарь состоял из рыболовных крючков, гарпунов, наконечников дротиков, зернотерок и ступ. Встречались плетеные изделия-веревки, циновки, корзины, набедренные повязки. Прибрежные обитатели продолжали навещать внутренние районы, где временами охотились на камелидов и грызунов, а также собирали плоды стручковых деревьев (альгароба‚ кароб и пр.) и резали камыш, который тоже шел в пищу. Но и во внутренних предгорных районах морская пища сохраняла большое значение. На стоянке Тиливиче 1, удаленной от моря на 40 км, 55% найденных костей были связаны с прибрежными ресурсами (рыбой, тюленями, птицами и пр.). Неясно, насколько далеко прибрежные жители заходили в горы, но, судя по находкам морских раковин на горных стоянках, они вступали в контакты с горцами.

Развитие приморского хозяйства и оседлости сказалось на социальной структуре местного населения. В IV тысячелетии до н. э. на северном побережье Чили появились древнейшие мумифицированные погребения, безусловно указывающие на появление социальной дифференциации.

К V-IV тысячелетиям до н. э. почти повсюду на морских побережьях Южной Америки появились оседлые или полуоседлые общины, специализировавшиеся на морском рыболовстве и зверобойном промысле. Это и создавало особую обстановку для появления здесь земледелия. Во-первых, приморское присваивающее хозяйство было гораздо продуктивнее горного и не порождало серьезных стимулов для искусственного увеличения объема пищи; во-вторых, роль собирательства растений на побережьях была гораздо ниже, чем в горах; наконец, в-третьих, растительные ресурсы побережий были много беднее и здесь реже встречались полезные растения, способные стать предками культурной флоры. По этим причинам переход к производящему хозяйству на побережьях имел свою специфику. Более того, в пределах самой прибрежной зоны картина становления земледелия не была идентичной.

Так, несмотря на общую тенденцию к повышению роли рыболовства, приморское хозяйство в Южном Эквадоре никогда не достигало такого уровня специализации, как в Перу и Чили. Гумбольдтово течение сюда не доходило, и здесь наблюдались влажные тропические условия, позволявшие вести более сбалансированное многоресурсное присваивающее хозяйство. Оно-то, видимо, и послужило основой для становления земледелия в Южном Эквадоре.

С конца IV тысячелетия до н. э. здесь на прибрежных низменностях распространилась во многом еще загадочная культура вальдивия [381; 633]. Некоторые специалисты пытаются выводить ее из восточных гор, другие ищут ее истоки в более древней культуре лас вегас. Несмотря на тысячелетний хронологический разрыв, по некоторым параметрам (домостроительству, погребальному обряду и т. д.) культура вальдивия действительно напоминает лас вегас. В то же время некоторые окультуренные растения проникли сюда, безусловно, с восточных склонов Анд.

Основные памятники культуры вальдивия, как н культуры лас вегас‚ представлены кучами мусора, накопившимися на месте древних поселков. Однако раковин моллюсков здесь встречалось немного, и этим данные памятники отличались от раковинных куч, типичных для других прибрежных районов Южной Америки. Кроме того, поселки культуры вальдивия размещались линейно вдоль рек, а не вдоль побережья. С самого начала эти поселки встречались во внутренних районах так же часто, как и в прибрежных, но с юга на север плотность населения повышалась в соответствии с усилением влажности и возрастанием числа плодородных земель. В течение III - первой половины II тысячелетия до н. э. численность населения увеличивалась, и речные долины осваивались все более интенсивно. Однако никаких массовых передвижений населения не наблюдалось. Речь шла исключительно о местных общинах, которые все более полно осваивали окружающие территории. В первой половине II тысячелетия до н. э. во многих районах возникли крупные церемониальные центры, к которым тяготели хутора, где обитали простые общинники. Но в северных долинах, где во все периоды отмечалась наиболее высокая плотность населения, церемониальные насыпи начали строиться значительно раньше, чем на юге. Все это указывает на формирование иерархической социальной структуры.

О том же говорит изучение особенностей домостроительства и характера отдельных поселков [380; 634]. Ранние поселки или хутора занимали 1-2 га и состояли из круглой церемониальной площадки, которую с трех сторон окружали эллипсовидные жилища типа вигвамов. Жилища были наземными, а их площадь составляла 4-14 кв. м. Постройки имели столбовой остов, а их стены делались из обмазанной плетенки. Внутри встречались только места для сна и мусорные ямы. Вся трудовая деятельность проходила вне дома, а сферы женского (готовка, ткачество) и мужского (производство орудий) труда пространственно разделялись.

В поздний период наряду с такими хуторами появились крупные церемониальные поселки. Один из них, Реаль Альто, изучен достаточно детально. Он занимал около 9 га и имел четкую планировку: несколько десятков жилищ стояли по периметру поселка и вдоль двух улиц. В центре находились очень крупные, очевидно, общественные здания и две церемониальные насыпи. Конструкция жилищ была прежней, но их размеры значительно возросли: площадь некоторых достигала 90 кв. м, и в них могли обитать целые линиджи. Предполагается, что в период расцвета население Реаль Альто достигало 1500 человек.

На какой хозяйственной основе развивалась культура вальдивия? Так как морской промысел не играл здесь большой роли, а сухопутная охота и собирательство сами по себе вряд ли могли обеспечить культурный взлет, давно было высказано предположение, что создатели культуры вальдивия занимались земледелием. Этому как будто соответствуют проведенные выше данные об особенностях расселения. Но прямых данных о земледелии имеется еще мало, и его характер вызывает противоречивые суждения [382; 652; 777; 845; 1049]. Наиболее надежны сообщения о разведении фасоли-канавалии, тыквы горлянки и хлопчатника, подтвержденные археологическими находками из непотревоженных слоев. Выше отмечалось, что горлянку знали уже создатели культуры лас вегас. Что касается канавалии и хлопчатника, то их исходные дикие формы и ныне встречаются в Южном Эквадоре и он, безусловно, может считаться родиной их культурных разновидностей.

К концу III тысячелетия до н. э. появились своеобразные керамические сосуды для извести, предназначенной для жевания коки. А к более позднему времени относятся изображения людей, жующих коку. Следовательно, создатели культуры вальдивия могли разводить и коку. Видимо, она была представлена разновидностью трухильо (Erythroxylon novogranatense var. truxillense), происходившей из горных долин Северного Перу [803].

Споры вызывает вопрос о выращивании маиса и ачиры. Ачира известна только по фитолитам из Реаль Альто. А о разведении маиса обычно судят по следующим фактам: а) зерна маиса были найдены в поселке Сан Пабло в слое начала II тысячелетия до н. э.; б) из Реаль Альто происходят фрагменты сосудов, орнамент на которых был якобы оттиснут с помощью початков маиса; в) там же удалось обнаружить фитолиты маиса; г) початок маиса происходит из поселка Серро-Наррио, относящегося к горной южноэквадорской культуре, синхронной вальдивии. Некоторые специалисты сомневаются в достоверности этих фактов: во-первых, в поселке Сан Пабло из-за более поздних перекопов стратиграфическое положение зерен маиса остается неясным; и во-вторых, несмотря на целенаправленные поиски, остатков маиса в Реаль Альто найти не удалось; в-третьих, орнамент на керамике мог имитировать корзиночное плетение, и для его изготовления вовсе не обязательно было использовать маис; в-четвертых, не все специалисты доверяют результатам анализа фитолитов. И все же предположение о выращивании маиса заслуживает большого внимания. Ведь основанная на анализе фитолитов, эта гипотеза, высказанная первоначально в отношении не только вальдивии, но и сменившей ее культуры мачалилья, в случае с последней недавно блестяще подтвердилась. В одном из поселков мачалильи был найден початок, стратиграфическое положение которого не вызывает никаких сомнений. Кроме того, и в фазе мачалилья, и в последующей фазе чоррера древние эквадорцы выращивали уже две разновидности маиса, далеко отошедшие от своего первоначального прототипа [652; 774]. А формирование их могло происходить только в самой Южной Америке на территории от Колумбии до Перу. Они могли быть выведены и в самом Эквадоре в период вальдивия.

В последние годы появились новые данные, но, к сожалению, не менее противоречивые. Одонтологический анализ показал, что у населения периода вальдивия не было кариеса, а люди периода мачалилья страдали им в очень малой степени. Как правило, такая картина встречается там, где растительная пища не имеет большого значения [969]. Зато у создателей культуры вадьдивия был обнаружен порозный гиперостоз, который в условиях Нового Света вызывался обычно неумеренным потреблением маиса [943]. Изучение изотопного состава костей собак из Реаль Альто показало, что их тоже могли кормить маисом [305].

Окончательно вопрос о разведении маиса можно будет решить лишь в будущем. Как бы то ни было, создатели культуры вальдивия, безусловно, занимались земледелием. Об этом говорят не только перечисленные выше находки и многочисленные зернотерки, терочники и топоры, но и искусственные дамбы, предназначенные для регулирования воды. Такие дамбы были возведены рядом с поселком Сан Пабло в начале II тысячелетия до н. э.

Хозяйство разных групп культуры вальдивия различалось в зависимости от условий окружающей среды. Наибольшее значение земледелие имело в северных районах. А на юге, особенно в долине Чандуй, наблюдалась приморская хозяйственная ориентация. Там были найдены раковинные рыболовные крючки, костяные гарпуны и глиняные модели лодок. Во внутренних районах белковую пищу получали охотой на оленей и грызунов. Кроме того, уже в период вальдивия началось разведение собак на мясо.

Специальных могильников в период вальдивия не было. Умерших хоронили под полами домов. В поздний период появились человеческие жертвоприношения: некоторых людей, видимо, намеренно умерщвленных, закапывали под стенами жилищ.

Южнее на побережье Перу становление производящего хозяйства происходило в иных условиях и на иной основе [21; 25; 361; 428; 631; 724; 769; 770]. Здесь в истории его формирования выделяются три этапа: а) появление раннего комплекса культурных растений на центральном побережье (конец V - середина III тысячелетия до н. э.); б) расширение первоначального набора культурных растений и изменение характера их использования, распространение навыков растениеводства по всему перуанскому побережью (середина III - начало II тысячелетия до н. э.) (см. табл. 10); в) распространение ирригационной техники и победа земледельческого образа жизни (после 1800 г. до н. э.).

Таблица 10       Находки растительных остатков докерамического периода на перуанском побережье*

Растения Северное побережье Север центрального побережья Центральное побережье Южное побережье 2500 - 1800 гг. до н. э. 2500 - 1800 гг. до н. э. 4200 - 2500 гг. до н. э. 2500 - 1800 гг. до н. э. 4200 - 2500 гг. до н. э. 2500 - 1800 гг. до н. э. Маис (Zea mays) – + – + – – Тыква фиголистная (Cucurbita ficifolia) + + + + – ? Тыква крупноплодная (C. maxima) – + – – – – Тыква мускатная (C. moschata) + + + + – ? Дикая тыква (C. andreana) – – + + – – Фасоль-лима (Phaseolus lunatus) + + + + + – Фасоль обыкновенная (Ph. vulgaris) – – – ? ? – Канавалия (Canavalia plagiosperma) + + – + – – Тыква горлянка (Lagenaria siceraria) + + + + – + Батат (Ipomoea batatas) – + – + – – Маниок (Manihot esculenta) – – – + – – Ачира (Canna edulis) + + – + – – Картофель (Solanum tuberosum) – + – + – – Хикама (Pachyrrhizus erosus) – – – + – – Ока (Oxalis tuberosa) – – – + – – Ульюко (Ullucus tuberosus) – – – + – – Хлопчатник барбадосский (Gossypium barbadense) + + + + + + Горный перец (Capsicum bascatum) + + + + – – Кайенский перец (C. chinense) – ? – – – – Арахис (Arachis hypogaea) – – – + – – Лукума (Lucuma bifera) + + – + – – Гуайява (Psidium guajava) + + + + – – Бунхозия (Bunchosia armeniaca) + + – – – – Пакай (Inga feuillei) – + – + – + Кока-трухильо (Erytroxilon novagranatense var. truxillense) – ? – + – – Табак (Nicotiana sp.) – + – – – – Мыльное дерево (Sapindus saponaria) – – – + – – Galactia striata – – – + – – Campomanesia lineatifolia + – – – – –

* Источники: [361; 485; 776; 972; 973]

На раннем из этих этапов хозяйство и образ жизни сохраняли в целом прежний характер. Местами в низовьях рек имелись круглогодичные поселки, но в большинстве случаев население вело сезонно-подвижный образ жизни, проводя лето на побережье, а зиму — в ломас. На месте поселков скапливались раковинные кучи размерами 0,2-0‚6 га. Как правило, они были вытянуты в длину, соответствуя расположению жилищ вдоль морского побережья. Летом занимались преимущественно рыболовством, морским промыслом и сбором моллюсков, а зимой — охотой и собирательством растений. На центральном побережье, судя по находкам остатков нескольких видов тыкв, фасоли-лимы‚ перца, хлопчатника и гуайявы, начали выращивать растения [776]. Очевидно, не все эти растения были окультурены. Так, встреченная среди них дикая андийская тыква, как известно, никогда не разводилась. Тыквы мускатная и фиголистная могли попасть сюда с далекого севера, где обитали их дикие сородичи. Удивительно, что в раннеземледельческих комплексах Эквадора их остатки до сих пор не обнаружены. Возможно, это объясняется тем, что их интродукция на юг происходила вдоль горных цепей. Действительно, мускатная тыква относительно рано разводилась в районе Аякучо, но столь же ранних находок фиголистной тыквы в перуанских горах пока нет. Зато фасоль-лима издавна выращивалась в горах, и ее находки на побережье не вызывают сомнений.

Хлопчатник был введен в культуру в районе залива Гуаякиль. Его остатки на центральном побережье Перу начинают фиксироваться с того же времени, когда в Аякучо появились хлопчатобумажные ткани. Следовательно, хлопчатник был интродуцирован с севера в центральные районы Перу по меньшей мере к концу IV тысячелетия до н. э. Горный перец (C. baccatum) и гуайява попали на побережье с востока, где их дикие предки обитали на склонах Анд. А тыква горлянка была известна на побережье еще в предшествующую эпоху.

Интересно, что сколько-нибудь важных пищевых культур среди этих растений не было. Зато среди них имелись технические культуры-хлопчатник, из которого на побережье издавна изготовляли одежду, и горлянка, использовавшаяся прежде всего для производства посуды и поплавков для сетей. Возможно, для тех же целей вначале предназначались и другие виды тыквенных. Остальные растения могли служить лишь для удовлетворения второстепенных кулинарных нужд. Следовательно, древнейшее растениеводство на перуанском побережье обслуживало прежде всего техническую сферу культуры, и в этом состояла его главная особенность.

В первой половине III тысячелетия до н. э. в хозяйстве и в системе расселения на побережье Перу произошли существенные изменения. Стоянки в ломас были заброшены, и население сконцентрировалось на узкой прибрежной полосе, где развитие рыболовства и морского промысла достигло апогея. Э. Лэннинг считает, что к этому привело усыхание ломас [631, с. 53], а по мнению М. Коуина, сокращение полезных ресурсов в ломас было вызвано их неумеренным использованием быстро растущим населением [361, с. 160, 161]. Как бы то ни было, все специалисты согласны с тем, что к интенсивному развитию приморского хозяйства привел кризис, который выявил неспособность прежней хозяйственной системы удовлетворить растущие запросы населения.

Сейчас известно не менее 30 поселков рассматриваемого периода. Они располагались уже не только в устьях рек, но и в прибрежной пустыне. Это были преимущественно небольшие поселки площадью 1-3 га. В отличие от легких тростниковых жилищ более раннего времени теперь строили более прочные одно- или многокамерные прямоугольные или овальные здания из камня, сырцового кирпича и обмазанной плетении. На севере они были полуподземными, на юге — наземными. Крыша изготовлялась из деревянных балок и китовых костей. Как и прежде, очагов в домах не было. Готовка производилась под открытым небом или в особых подсобных постройках. В крупных южных поселках, например в Аска, площадь жилищ достигала 150 кв. м, и они возводились на искусственных глиняных платформах.

Помимо обычных поселков в это время на перуанском побережье сложилось несколько крупных церемониальных центров с искусственными насыпями и платформами, для постройки которых требовалось перенести с гор сотни тысяч тонн камня. Такие центры занимали необычную для своего времени площадь — по 10-50 га. Разумеется, их формирование происходило в течение продолжительного периода. Тем не менее монументальное строительство требовало большого числа рабочих рук и относительно высокого уровня развития социальной организации. Поэтому специалисты уже неоднократно отмечали, что к рубежу III-II тысячелетий до н. э. в некоторых прибрежных районах Перу сложились ранние стратифицированные общества. Однако характер их хозяйственной системы вызывает жаркие споры.

Некоторые авторы считают, что, несмотря на наличие здесь земледелия, хозяйственную основу составляли рыболовство и морской зверобойный промысел, которые и обусловили развитие по пути классообразования [18; 631; 724; 770]. Но проведенные недавно палеоэкономические расчеты показывают, что одно только приморское хозяйство было не в состоянии обеспечить формирование крупных стратифицированных обществ [878; 1020]. Рассмотрим этот вопрос детальнее. Рыболовство и морской промысел, безусловно, имели на побережье большое значение. Помимо многочисленных костей рыб и морских млекопитающих, об этом говорит специфика инвентарного набора, включавшего рыболовные крючки из раковин, а также грузила и поплавки сетей. Вместе с тем, как предполагает Д. Уилсон, такое хозяйство было неспособно обеспечить высокую плотность населения, свойственную стратифицированным обществам. По его расчетам, плотность населения на северном и центральном побережье в условиях морского хозяйства могла составить не более 8 человек/кв. км, а при наличии земледелия — 50 человек/кв. км. Прирост населения на центральном побережье Перу во второй половине III - начале II тысячелетия до н. э., по разным оценкам, составлял от 0,25 до 0,4-0,7% в год. Это значит, что в одном только районе Анкон-Чиллон протяженностью 50 км вдоль побережья к концу этого периода обитало несколько тысяч человек, причем значительная часть этого населения располагалась в таких крупных центрах, как Чукитанта [361; 770]. По мнению Д. Уилсона, если бы земледелие играло здесь второстепенную роль, такая демографическая картина была бы немыслимой.

Действительно, если обратиться к палеоботаническим находкам, то нетрудно заметить, что в их характере и распределении произошли важные изменения. Во-первых, теперь растениеводство охватило все перуанское побережье. Во-вторых, более разнообразным стал состав выращиваемых растений. Теперь на побережье были интродуцированы клубнеплоды (ачира, батат и, в меньшей степени, картофель, ока, ульюко, хикама, маниок), плодовые деревья н кустарники (лукума, бунхозия, пакай), новые виды бобовых (фасоль-канавалия и, возможно, фасоль обыкновенная), один вид тыквы (тыква крупноплодная), арахис, маис, кока и табак [361; 776; 972; 973] (см. табл. 10). Совершенно очевидно, что подавляющее число этих растений, особенно клубнеплоды, бобовые, маис и плодовые деревья и кустарники, имело большое пищевое значение. Уже сам по себе их список может указывать на то, что роль земледелия на побережье изменилась и оно стало важным источником питания. Разумеется, все эти растения попали на побережье не одновременно и встречались здесь далеко не везде. И все же, как показал Дж. Скотт Раймонд, разведение одной только ачиры, попавшей на побережье раньше других клубнеплодов и получившей здесь большую популярность, могло значительно повысить объем пищевых ресурсов. Это засухоустойчивое, неприхотливое растение в условиях побережья могло давать урожаи до 760 кг/га, в отличие от маиса не требуя крупных ирригационных сооружений [878].

Конечно, заниматься земледелием на побережье было нелегко, а в некоторых районах это было невозможно. Поэтому следует допустить определенную хозяйственную вариативность, наблюдавшуюся в рассматриваемый период в разных местах. Так, при изучении крупного поселка Асперо было выяснено, что, хотя здесь уже начали выращивать маис, он еще не мог давать больших урожаев из-за очень небольшой площади участков, доступных примитивной обработке. Кроме того, здесь выращивали такие культуры, как хлопчатник, тыква, фасоль, перец, гуайява, ачира. Но основными направлениями хозяйства продолжали служить рыболовство и морской промысел [752]. Такие крупные специализированные рыболовецкие поселки имелись на перуанском побережье и много позднее, что отнюдь не мешало развитию раннеземледельческих общин, с которыми они вели оживленный обмен [679]. Сейчас на севере центрального побережья известны поселки поздней докерамической фазы, где помимо морского хозяйства уже большую роль играло земледелие — разведение маиса (Лос Гавиланес) [485] или клубнеплодов (Уайнума) [972].

Что представляло собой это земледелие? Так как на побережье отмечается дефицит влаги, М. Парсонс в свое время предположил, что оно было возможно лишь в низовьях рек, где уровень подпочвенных вод был достаточно высоким и можно было устраивать огороды в искусственно вырытых ямах [769, с. 301]. Однако гипотеза о большой роли таких огородов на побережье в доколумбову эпоху не подтвердилась. Зато были выявлены большие земледельческие потенции регулярных паводков, позволявших использовать эффект лиманного орошения. Картографирование показало, что большинство поселков рассматриваемой эпохи лежало в тех местах, где не только имелись богатые рыболовные угодья, но и можно было заниматься земледелием в условиях лиманного орошения [620; 878]. Наконец, недавние исследования в долине Касма позволили обнаружить древнейшие искусственные каналы, прорытые не позднее самого начала II тысячелетия до н. э. [972]. В этот же период ирригационная сеть возникла в низовьях р. Чиллон, и основанное на ней земледелие сыграло, видимо, не последнюю роль в возникновении здесь крупнейшего церемониального центра Чукитанты (Эль Параисо), занимавшего 50 га. Как показал Дж. Скотт Раймонд, одно только выращивание ачиры могло в этих условиях прокормить более тысячи человек [361, с. 165; 878, с. 814, 815; 1018, с. 97].

Следовательно, во второй половине II тысячелетия до н. э, на перуанском побережье наряду с преимущественно рыболовческими формировались преимущественно земледельческие общины, которые вели с ними оживленный обмен, и это намного усиливало эффективность хозяйственной системы. Все это упрочивало экономические и социальные связи между общинами и создавало основу для классообразования.

Так как земледелие проникло на перуанское побережье извне, определенный интерес представляет установление его истоков. Подавляющее большинство культурных растений, интродуцированных на побережье в рассматриваемый период, накануне уже разводились в горных долинах, откуда они, очевидно, и происходили. Это маис, фасоль обыкновенная, крупноплодная тыква, картофель, лукума и пакай. Особенно интересны данные о маисе, пурпурный цвет которого неопровержимо указывает на его горные истоки [485]. Самое раннее разведение макса на побережье зафиксировано на севере центрального побережья (Лос Гавиланес‚ Кулебрас, Асперо), где оно началось не позднее рубежа III-II тысячелетий до н. э. Интересно, что в это время там выращивали уже две его разновидности (прото-Конфите Морочо и прото-Конфите Чавиненсе) [485; 1018, с. 96, 97]. Это лишний раз подтверждает тот факт, что маис появился в горах Перу не позднее начала III тысячелетия до н. э. На юге центрального побережья маис тоже появился с гор, но гораздо позднее — в третьей четверти II тысячелетия до н. э.

Все это указывает на интенсивные контакты с горцами, чему есть и другие подтверждения (появление на побережье многочисленных обсидиановых орудий) [669, с. 36, 37]. С гор происходит и арахис, который был введен в культуру где-то в Боливии или в Северной Аргентине. Об иной линии связей говорят находки ачиры и фасоли-канавалии, которые происходили, очевидно, из южного Эквадора, где их разводили в период вальдивии. Появление на северном побережье Перу некоторых новых элементов культуры и изменения в антропологическом типе предполагают не только контакты с эквадорскими обитателями, но и некоторый прилив эквадорского населения [633, с. 21; 1018, с. 89].

Обычай жевании коки мог проникнуть на перуанское побережье как из Эквадора, так и с гор Северного Перу. Сложнее обстоит дело с бататом и хикамой, которые могли быть окультурены только на восточных склонах Анд или примыкавших к ним низменностях. Так как у древнейших горных земледельцев их остатков до сих пор обнаружить не удалось, а батат повсюду встречается в одних комплексах с ачирой, возможно, Д. Лэтрап не так уж далек от истины, предполагая, что батат и хикама разводились ранними земледельцами Южного Эквадора [633‚ с. 21]. В таком случае эти клубнеплоды могли проникнуть в Перу также с севера. Вместе с тем, как показывают археологические данные, население речных долин нередко поддерживало более интенсивные контакты с жителями предгорий, чем друг с другом, так как долины разделялись протяженными пустынными полосами. Поэтому сохраняется вероятность интродукции клубнеплодов и по иному пути, соединявшему побережье с Монтаньей.

В рассматриваемый период на перуанском побережье появились и первые одомашненные животные. Это прежде всего морские свинки, для которых были построены специальные каменные вагончики в поселке Кулебрас. Ранние данные о ламоводстве менее надежны. В III тысячелетии до н. э. на некоторых памятниках встречались кости камелидов, однако их было так мало, что, даже если они принадлежали одомашненным животным, по ним вряд ли можно судить о возникновении ламоводства на побережье. Ведь это могли быть ламы, которых сюда пригоняли горцы. Наиболее надежные данные происходят с северного побережья, где формирование собственного ламоводства шло в течение I тысячелетия до н. э. [889], но этот период уже выходит за рамки настоящего исследования.

Переход к земледельческому образу жизни на перуанском побережье завершился в первой половине II тысячелетия до н. э. Именно в этот период здесь окончательно сложились особенно крупные церемониальные центры, такие, как Чукитанта. Зато некоторые прибрежные поселки (Асперо, Пьедра Порада), в частности довольно крупные, оказались покинутыми. Их население переселилось в средние части речных долин, где началось строительство значительных ирригационных сооружений. Основной набор культурных растений остался прежним, но в течение II тысячелетия до н. э. происходило расширение ареала культивации маиса и сладкого маниока [974]. Происхождение маниока в точности неизвестно‚ но, возможно, он был окультурен в верхней части Амазонии, вероятно в бассейне р. Укаяли [1018‚ с. 107]. Ведь несмотря на хорошую сохранность остатков клубнеплодов‚ в северных районах побережья там не было таких же ранних находок маниока‚ как в долине Каста и районе Анкона, откуда происходят упомянутые данные. Следовательно, родину культурного маниока надо искать на восточных отрогах Анд.

В начале II тысячелетия до н. э. на перуанском побережье и в горах возникло гончарство.

На побережье Чили рыболовство и морской зверобойный промысел оставались главными занятиями гораздо дольше, чем в Перу [756]. В IV-III тысячелетиях до н. э. число прибрежных поселков здесь увеличилось. Как и в Перу, они теперь располагались не только в устьях рек, но и на пустынных участках побережья. Повсюду встречались остатки рыболовного инвентаря: крючки из колючек кактусов, гарпуны, грузила сетей. Среди фаунистических остатков преобладали кости рыб, морских львов и китообразных, причем встречались и многочисленные остатки глубоководных рыб, что указывает на развитие мореплавания. Подсобную роль играли охота на птиц и сухопутных животных (гуанако), для чего служили бола, копья и дротики. Для охоты на гуанако прибрежные обитатели спорадически отправлялись в горные ущелья, расположенные в нескольких десятках километров от побережья. Другой целью таких походов было получение растительных волокон для производства циновок, одеял, плетеных мешков, сетей и пр. Кроме того, здесь, очевидно, происходили контакты с горцами, в частности обмен. Только этим можно объяснить появление мешков с киноа в поселках в устье р. Рио Лоа на северном побережье Чили. Прибрежные обитатели более южных районов контактировали уже не столько с горцами, сколько с племенами восточных тропических низменностей, откуда происходили некоторые престижно-социальные ценности (губные украшения, курительные трубки и пр.).

Временами горцы спускались на побережье и даже, очевидно, селились там. Об этом говорит распространение круглых жилищ-полуземлянок, стены которых крепились каменными плитами. Как отмечалось, впервые такие жилища возникли в горах. На северном побережье Чили они появились в III-II тысячелетиях до н. э., когда здесь отмечался рост оседлости и нарастание социальной дифференциации, о чем говорит усложнение погребального обряда. Вначале мертвых погребали под полами жилищ, но со временем их начали хоронить в специальных могильниках, очевидно служивших церемониальными центрами для крупных районов. Обряд мумификации, зародившийся в предшествовавший период, достиг высшей степени совершенства. Перед погребением вынимали мозг и внутренние органы, труп набивали растительными волокнами, ветками или даже пряжей, заключали в деревянный каркас и обмазывали глиной и смолой. Лицо покрывали глиняной маской и расписывали ее, воссоздавая портретные черты покойного. Как правило, этот ритуал производился с младенцами и детьми, реже — со взрослыми. Трупы взрослых по большей части заворачивали в циновки или шкуры животных и птиц. Погребального инвентаря встречалось немного. Рядом с покойным нередко клали фигурки, изображавшие мумии в миниатюре.

Древнейшее культурное растение, интродуцированное на северное побережье Чили в III тысячелетии до н. э., было представлено хлопчатником, который использовался, в частности, для набивки мумий. В начале II тысячелетия до н. э. в прибрежных районах началось разведение маиса и горлянки. Хотя стратиграфическое положение их остатков в поселках Квиани и Тиливиче остается не вполне ясным, предлагаемые для них датировки соответствуют картине, встреченной в горах в пещере Тулан.

Как и в более северных районах, на чилийском побережье земледелие имело вначале второстепенное значение. Его позиции укрепились в течение II-I тысячелетий до н. э., причем немалую роль в этом сыграли контакты с горцами и обитателями восточных низменностей. Возможно, имело место даже некоторое переселение отдельных восточных групп на побережье. С ними здесь появились одомашненные гуанако, гончарство, металлургия, обычай искусственной деформации черепа и т. д. В этих условиях на побережье полностью завершился переход к оседлости и возникли отдельные крупные поселки с прочными наземными каменными или глинобитными жилищами. Однако и после этого наряду с земледелием большую роль продолжали играть рыболовство и морской зверобойный промысел.

Процесс становления производящего хозяйства в северных районах Южной Америки изучен гораздо хуже, чем в западных. Известно, что на морских побережьях Колумбии и Северной Венесуэлы в III-II тысячелетии до н. э. обитали полуоседлые рыболовы и собиратели. В Северо-Западной Колумбии их наиболее ранние поселки возникли к концу IV тысячелетия до н. э., причем здесь с самого начала было известно гончарство. Наряду с Южным Эквадором Северо-Западная Колумбия является древнейшим районом керамического производства не только в Южной Америке, но и в Новом Свете в целом. Вместе с тем ранняя колумбийская керамика отличалась от ранней эквадорской, и вопрос об истоках гончарства в Южной Америке остается открытым.

Основной памятник, оставленный древними рыболовами в Колумбии, — раковинная куча Пуэрто Ормига, расположенная сейчас на берегу реки в 6 км от моря [828; 829]. Здесь на жаркой аллювиальной низменности имелись благоприятные условия для эффективного ведения присваивающего хозяйства, связанного с использованием лагун, озер, эстуариев, болот и саванн, богатых разнообразными фауной и флорой. Обитатели Пуэро Ормига регулярно занимались рыболовством и добывали влаголюбивых животных (крокодилов, черепах, ящериц и пр.). Но они практически не охотились на крупных млекопитающих (оленей, пекари). Зато важным источником питания им служили плоды съедобных растений, для обработки которых использовали зернотерки, куранты, песты и т. д. Специальными орудиями кололи орехи. В конце IV - первой половине III тысячелетия до н. э. в Пуэрто Ормига существовало несколько несинхронных сезонных стоянок, которые располагались подковообразно на краю незаселенной площадки, имевшей, вероятно, церемониальное назначение. Стоянки были небольшими, так как площадь памятника едва достигала 0,5 га.

При раскопках было обнаружено несколько жилых полов с очагами, однако более четких представлений о жилищах получить не удалось.

В Пуэрто Ормига были зафиксированы два типа древней керамической посуды: некоторые сосуды изготавливались из глины с растительной примесью и покрывались штампованным орнаментом, другие — из глины с примесью песка — имели прочерченный орнамент и иногда украшались зооморфными изображениями и личинами. Ясно, что это — далеко не самое раннее гончарство, и нужно искать его более древние истоки. Недавно недалеко отсюда в раковинной куче Монсу были найдены следы более архаичного гончарства, датированные 3300 г. до н. э.

Древняя керамика с растительной примесью обнаружена в поселке Букарелия, лежащем на р. Магдалена в 150 км от побережья. Этот памятник не имеет четкой датировки, но он тоже был оставлен рыболовами и собирателями. Видимо, в III-II тысячелетиях до н. э. полуоседлые рыболовы широко расселились по побережью и внутренним озерно-речным районам Северной Колумбии. А во второй половине II тысячелетия до н. э. их поселки появились на близлежащих островах.

В первой половине IV тысячелетия до н. э. полуоседлые охотники, рыболовы и собиратели плотно заселили и венесуэльское побережье [857]. На местах их стоянок тоже накапливались крупные раковинные кучи, при раскопках которых были найдены чопперы, скребки, отбойники, терочники, каменные сосуды и костяные орудия. Для жилья, видимо, использовали ветровые заслоны, державшиеся на деревянных столбах. Со временем здесь все больше внимания уделяли рыболовству и сбору моллюсков и все меньше — охоте. Соответственно менялась и техника производства: изготовление каменных орудий пришло в упадок, зато появилось много изделий (топоров, сосудов и пр.) из гигантских раковин. Эти изменения наступили к концу III тысячелетия до н. э., когда в Северо-Восточной Венесуэле впервые появились настоящие зернотерки. Видимо, наряду с рыболовством возрастало значение и растительной пищи.

Исходя из рассмотренных тенденций хозяйственного развития Г. Рейчель-Долматов предполагает, что становление земледелия в северных районах Южной Америки следует связывать с рыболовами и собирателями, которые самостоятельно окультурили маниок либо на морском побережье, либо при своем расселении во внутренние области [829‚ с. 61, 62]. Некоторые другие авторы (И. Рауз, Дж. Краксент, Ю. Е. Березкин) считают, что, напротив, маниок был окультурен специализированными собирателями во внутренних областях Колумбии и Венесуэлы и уже оттуда проник на побережье [26; 851]. По мнению Ф. Ольсена‚нельзя говорить о независимом становлении земледелия в низменностях и его истоки следует связывать со спуском горных земледельцев с Анд на равнины, где, будучи уже знакомыми с клубнеплодами, они и окультурили маниок [765, с. 88]. Противоположна точка зрения Д. Лэтрапа. По его представлениям, еще в плейстоцене прибрежные рыболовы Бразилии начали выращивать тыкву горлянку. Позже, продвигаясь вверх по рекам Южной Америки, они постепенно расширяли ассортимент культурных растений, в частности, достигнув бассейна р. Ориноко и низменностей Колумбии, ввели в культуру маниок [632].

Для оценки этих гипотез необходимо обратиться к некоторым данным об экологии маниока и имеющимся археологическим материалам. Хотя дикие виды маниока имеются повсюду в северо-восточных областях Южной Америки от Колумбии до Уругвая, их ареалы тяготеют к восточным склонам Анд и Бразильскому плоскогорью. По этноисторическим данным, разведение маниока у индейцев Южной Америки встречалось в основном в Амазонии и севернее. Для Бразильского плоскогорья оно было менее характерно, хотя именно там локализуется центр разнообразия видов дикого маниока [835]. Почему дикий маниок расселился прежде всего именно на возвышенностях и в предгорьях, а не в низменностях? Дело в том, что в поймах рек, регулярно заливаемых паводками, он мог расти лишь как однолетнее растение и был малоурожаен. Даже в условиях примитивного земледелия он не мог конкурировать в аллювиальных долинах с однолетним маисом. Зато на возвышенностях, где ничто не мешало ему долго храниться в земле, маниок отличался высокой урожайностью, и это открывало большие возможности для его эволюции и широкого расселения [694, с. 31; 845, с. 119-159]. Как будет показано ниже, разведение маниока приобрело большое хозяйственное значение в долинах рек только тогда, когда здесь начали возводить высокие искусственные гряды, позволявшие избегать губительных последствий паводков.

Из-за отсутствия прямых остатков маниока специалисты нередко вынуждены судить о его разведении по находкам керамических противней-бударес и каменных отщепов, оснащавших терки. Выше отмечалось, что интерпретация таких находок требует осторожности [396; 407]. Во-первых‚ местами индейцы использовали противни для обработки не маниока, а маиса. Правда, в условиях разведения маиса помимо противней обязательно использовали зернотерки и куранты. Поэтому отсутствие последних на археологических памятниках дает некоторые основания связывать противни с выращиванием маниока.

Во-вторых, противни не являлись непременным атрибутом маниокового земледелия. Противни крупных размеров всегда предназначались для производства маниоковой муки — фариньи, и их наличие говорит не о начале разведения маниока, а об относительно развитой его стадии. Само по себе выращивание маниока возникло, безусловно, задолго до появления такой специализированной технологии. Древнейшие остатки маниока в Перу происходят из комплексов рубежа III-II тысячелетий до н. э., где никаких противней не было. Муку делали из крахмала, получаемого, как правило, из горького маниока, в котором его было много больше, чем в сладком. Поэтому наличие крупных противней являлось отличительной чертой разведения именно горькой разновидности маниока.

Учитывая эти замечания, обратимся к археологическим данным. Древнейшим памятником, где с самого начала встречались обломки керамических противней, является поселок Маламбо, расположенный в Северо-Восточной Колумбии, в низовьях р. Магдалена, и возникший там в конце II тысячелетия до н. э. [228; 829]. Считается, что наряду с охотой и рыболовством определенную роль здесь уже играло разведение маниока. Пыльцевой анализ никаких остатков маиса не зафиксировал. Многое в культуре Маламбо было чуждым местным прибрежным традициям, и специалисты давно высказывали соображение о ее пришлом характере, хотя и расходились в мнениях относительно ее истоков. Г. Рейчель-Долматов выводил создателей этой культуры с востока, из низовий р. Ориноко, где имелись сходные гончарные традиции. Однако недавние исследования показали, что поселки низовий Ориноко были моложе, чем Маламбо, и миграция могла иметь противоположное направление. Поэтому более убедительным представляется мнение С. Ангуло Вальдеса о том, что истоки культуры Маламбо следует искать во внутренних районах Колумбии. Возможно, ее создатели пришли из предгорий Северных Анд.

По-видимому, ближе к первичному очагу доместикации маниока находился поселок Момил, обнаруженный в низовьях р. Сину. Радиоуглеродных датировок отсюда нет, но Г. Рейчель-Долматов условно датирует его второй половиной II - I тысячелетием до н. э. [829] Этот небольшой раннеземледельческий хутор, занимавший несколько сотен квадратных метров, интересен тем, что здесь зафиксирована смена более раннего маниокового земледелия маисовым. В ранний период земледельческий инвентарь был представлен только противнями, а позже их полностью вытеснили многочисленные зернотерки и куранты. Эти изменения произошли в течение I тысячелетия до н. э. и были связаны с сильным влиянием или, возможно, приливом населения из Мезоамерики.

К северо-востоку, в Северо-Западной Венесуэле на п-ове Гоахиро, сходные изменения были изучены при раскопках раковинной кучи Ла Пития [461]. Там во II тысячелетии до н. э. обитали речные рыболовы и гончары, строившие жилища из тростника, обмазанного глиной. В I тысячелетии до н. э. рыболовство и охота пришли в упадок, что можно объяснить только переходом к разведению маиса, о котором говорят появившиеся теперь зернотерки и куранты. Но никакой смены населения при этом не наблюдалось. И в Момиле, и в Ла Питии покойников хоронили на территории поселка без какого-либо инвентаря. Но распространившиеся в I тысячелетии до н. э. престижные вещи (шлифованные каменные пластины и украшения) и стандартизация гончарных изделий косвенно указывают на начало социальной дифференциации и выделение ремесла.

Таковы косвенные данные о начале земледелия в Северо-Восточиой Колумбии и Северо-Западной Венесуэле. Древнейшее прямое свидетельство (остатки маиса) было обнаружено в Западной Венесуэле, у г. Баринас, в предгорьях Северо-Восточных Анд. Эта находка датирована 130 г. н. э., но зернотерки и куранты встречались здесь и в более ранних слоях, относившихся к I тысячелетию до н. э. [845, с. 66, 239]. Раннее разведение маиса в Западной Венесуэле зафиксировано и в долине р. Тикопоро, где находки его початков датированы III-V вв. н. э. [1056]. В обоих случаях найденный маис принадлежал расе Польо, имевшей прямую генетическую связь с примитивными мезоамериканскими расами Чапалоте и Наль-Тель. Все приведенные данные однозначно указывают на то, что на крайнем севере Южной Америки маисовое земледелие начало распространяться из предгорий в низменности в I тысячелетии до н. э., но местами ему предшествовало разведение горького маниока.

Аналогичные процессы происходили и в Восточной Венесуэле, но в более поздний период. Их изучение затрудняется разногласиями специалистов о датировке местных памятников, в частности из-за того, что радиоуглеродные даты, полученные из Ла Груты, опорного памятника в среднем течении Ориноко, дали сильный разброс. Одни авторы (И. Рауз, Дж. Краксент, Э. Рузвельт) пользуются длинной хронологией и датируют древнейшие слои Ла Груты концом III - первой половиной II тысячелетия до н. э. [845; 851], другие (М. Саноха, И. Варгас), исходя из короткой хронологии, относят их к первой половине или середине I тысячелетия до н. э. [857] Соответственно колеблются и датировки более поздних периодов. Так как хронология, предложенная М. Санохой и И. Варгас, учитывает не только радиоуглеродные датировки, но и типологические параллели с более западными культурами, а также хорошо увязывается с приведенными выше данными о распространении маисового земледелия на восток, она представляется более приемлемой.

Исходя из нее следует считать, что земледельцы с крашеной керамикой, пришедшие с запада, обосновались в среднем течении Ориноко в VII в. до н. э. Во второй половине I тысячелетия до н. э. они вели еще сезонный образ жизни, обитая в сухой сезон в речной долине, а в сезон дождей — на высокой надпойменной террасе. Их базовые поселки достигали 1,5-2 га, но имелись и более мелкие кратковременные стоянки по 0,3-0‚4 га. Многочисленные обломки противней и отщепы для терок при полном отсутствии зернотерок в ранних поселках позволяют предполагать, что помимо охоты, рыболовства и собирательства местные обитатели выращивали маниок. С середины I тысячелетия н. э. они начали разводить и маис, а в первой половине II тысячелетия н. э. — фасоль-канавалию. Местный маис обнаруживал определенные сходства с гибридной зубовидной или полукремнистой расой Чанделья, которую и ныне разводят в низменностях Венесуэлы. Интересно, что появление маисового земледелия не привело здесь к исчезновению маниока. Наряду с зернотерками продолжали встречаться противни, а в одном из поздних слоев были обнаружены лепешки из маниока. И все же переход к разведению маиса сыграл важную роль в истории местного земледелия, надежность и эффективность которого резко повысилась, что вызвало быстрый рост народонаселения. В начале нашего тысячелетия, когда, судя по результатам изотопного анализа, питание на 80% состояло из маиса, плотность народонаселения в 15 раз превышала ту, которая наблюдалась в период монокультурного маниокового земледелия [700].

Низовья Ориноко начали заселяться в IX-VII вв. до н. э. Благодаря природным богатствам здесь быстро возникли относительно крупные круглогодичные поселки, население которых жило за счет охоты, рыболовства и собирательства. Керамические противни указывают и на разведение маниока, но его роль, очевидно, долго оставалась второстепенной. Местные обитатели находились в родстве с населением северо-западных и западных районов Южной Америки (особенно разительны культурные сходства с Котосом, лежащим в перуанских Андах), откуда, видимо, и пришли их предки, принеся с собой обычай выращивания маниока.

На рубеже нашей эры на северном побережье Венесуэлы произошли важные изменения, связанные, вероятно, с возросшей эффективностью хозяйства, в частности с повышением роли земледелия. На п-ове Гоахиро это могло быть вызвано развитием маисового земледелия. Там недалеко от раковинной кучи Ла Пития возник крупный поселок Ранчо Пелудо, что, по последним данным, произошло не ранее второй половины I тысячелетия до н. э. Наряду с зернотерками там встречались немногочисленные противни, что может указывать на выращивание и маниока, и маиса. На рубеже нашей эры и в Ранчо Пелудо, и в Ла Питии погребальный обряд значительно усложнился: появились вторичные погребения с разнообразным инвентарем, захоронения отдельных черепов, помещавшихся нередко в особые раскрашенные урны. Это говорит не только о нарастании социальной дифференциации, но, возможно, и о развитии культа предков.

Сходная картина наблюдалась, очевидно, и в низовьях Ориноко. Там в первой половине I тысячелетия н. э. отмечался упадок охоты, а роль земледелия нарастала, причем к концу этого периода были интродуцированы новые культурные растения (маис, тыква и пр.). С ростом народонаселения отдельные группы уходили далеко из родных мест и селились как на центральном побережье Венесуэлы, так и во внутренних речных долинах. К 600 г. н. э. нижнеоринокская (барранкоидная) керамика встречалась до восточных предгорий Анд в Колумбии и до среднего течения Амазонки в Бразилии. А еще раньше, с конца I тысячелетия до н. э., она широко распространилась на Антильских островах, отмечая островной путь интродукции земледелия из Венесуэлы на север. Одновременно в первой половине I тысячелетия н. э. происходило и расселение среднеоринокских земледельцев. Во II-III вв. н. э. они поселились на побережье Восточной Венесуэлы и, смешавшись с местными обитателями, дали начало новой синтетической культуре (традиции саладеро). В то же время отмечались их интенсивные контакты с земледельцами низовий Ориноко.

Все сказанное подтверждает гипотезу о движении маниокового земледелия с запада на восток. Во II тысячелетии до н. э. в Перу уже начали разводить сладкий маниок, но еще не изготавливали муку. Первые противни для этого появились в Северо-Восточной Колумбии к концу II тысячелетия до н. э., в IX-VII вв. до н. э. они использовались уже в низовьях Ориноко, а с VII в. до н. э — в ее среднем течении. К середине I тысячелетия до н. э. противни были известны в Западной Амазонии на р. Укаяли, к концу I тысячелетия до н. э. они начали распространяться на Антильских островах, со второй половины I тысячелетия н. э. фиксируется их появление в Юго-Восточной Бразилии, а к середине нашего тысячелетия их стали использовать обитатели низовий Амазонки. Все это как будто противоречит высказывавшейся одно время идее о раннем бразильско-парагвайском очаге выращивания маниока и не подтверждает предположения Д. Лэтрапа о распространении земледелия в Южной Америке по Амазонии с востока на запад. Вопреки Лэтрапу, нет и оснований слишком удревнять начало маниокового земледелия, которое возникло скорее всего не ранее III тысячелетия до н. э.

В ранний период разведение маниока являлось, видимо, второстепенным укладом в общей системе хозяйства. Значение земледелия выросло с распространением маиса. Некоторые авторы предполагают, что выращивание маиса не просто оттеснило маниок на второй план, но и могло полностью его заменить. Вряд ли это происходило в действительности. Судя по этнографическим данным, маис и маниок хорошо уживаются в единой системе хозяйства, делая ее более эффективной. Некоторые группы араваков, например, выращивали на новом участке в первый год маис и фасоль, а во второй — маниок и бананы. Это позволяло интенсивно использовать землю и повышало продуктивность земледелия.

Эволюция земледельческой системы в пойменных долинах имела особый характер. Как уже отмечалось, в условиях примитивной техники из-за ежегодных паводков здесь преимущество имели однолетние скороспелые культуры, в частности маис. Широкое введение маниока стало здесь возможным лишь после того, как земледельцы начали разбивать огороды на искусственных насыпях. Во второй половине I тысячелетия н. э. такие насыпи стали возводить во многих районах Южной Америки — на севере Колумбии, в Западном Эквадоре, на востоке Боливии, в прибрежной зоне Суринама‚ в низовьях Амазонки и, наконец, в низменностях Западной Венесуэлы [399; 1056]. Эти сооружения были особенно характерны для араваков. Они требовали высокого уровня организации общества, и не случайно испанские хроники сообщают о сложных общественных структурах у араваков севера Южной Америки и Антильских островов. Это подтверждают и данные о раннеземледельческих поселках в Амазонии. В ее западной части в долине р. Укаяли уже во второй половине I тысячелетия до н. э. имелись поселки размерами до 30 га и более. В Центральной Амазонии в I тысячелетии н. э. сложилась целая иерархия поселков, включающая и небольшие стоянки по 0,2-0,4 га, и крупные центры по 14-16 га. Наконец, в низовьях Амазонки на о-ве Маражо в середине I тысячелетия н. э. население, жившее раньше небольшими общинами, сконцентрировалось в относительно крупных поселках размерами до 3,5 га. По подсчетам Т. Майерса, все это говорит о становлении новых форм социальной организации, охватывавших в ряде случаев по нескольку тысяч человек, живших в крупных общинах [733].

С какими этническими массивами можно связывать ранних земледельцев, расселявшихся по центральным и северным районам Амазонии, а также по долине Ориноко в I тысячелетии до н. э. - I тысячелетии н. э.? Д. Лэтрап и Ф. Ольсен единодушно считают их древними араваками. Больше осторожности проявляют М. Саноха и И. Варгас, по мнению которых ранние керамические традиции в среднем течении Ориноко и в ее низовьях имели разные истоки и вряд ли были связаны с родственными группами населения. Ни тех, ни других эти авторы не решаются причислить к аравакам. Зато именно с последними, по их мнению, была связана новая керамическая традиция, широко распространившаяся в северных районах Южной Америки к середине I тысячелетия н. э. [857] Интересно, что в это же время в различных районах Венесуэлы наряду с маниоком начали разводить маис и появились искусственные земледельческие насыпи. Этот факт заслуживает особого внимания потому, что в протоаравакском языке фигурируют оба эти растения, очевидно разводившиеся протоараваками накануне расселения [680]. Помимо них реконструируются названия и таких растений, как хлопчатник, батат, хикама, табак, тыква горлянка. Среди этих растений нет ни одного по-настоящему горного вида, но встречаются такие, которые были окультурены в предгорьях Анд или на примыкающих к ним низменностях. Это еще раз указывает на то, что араваки, одни из древнейших земледельцев низменностей Южной Америки, обитали первоначально где-то у восточных склонов Анд и в самый ранний период своего расселения могли двигаться только с запада на восток, но никак не в обратном направлении [750].

Территория Бразилии, лежащая к югу от Амазонки, остается слабо изученной археологически. Правда, в последние годы происходило интенсивное изучение ее юго-восточных районов, где с V-IV тысячелетий до н. э. обитали рыболовы, охотники и собирателя, оставившие многочисленные раковинные кучи [870]. В IV-III тысячелетиях до н. э. местные обитатели начали использовать шлифованные каменные топоры, песты и каменные сосуды, у них появились корзины, но ни зернотерок, ни керамических изделий у них еще не было. Недавно при раскопках небольшой кратковременной стоянки под скальным выступом Сантана де Риачо (штат Минас-Жерайс) в слое II тысячелетия до н. э. были обнаружены остатки маиса, орехов, фруктов, кокосовых орехов, масличных растений. Если стратиграфическое положение этих находок безупречно, то это — древнейшие данные о раннем земледелии в Юго-Восточной Бразилии. Косвенно о том же говорит появление и учащение кариеса у обитателей стоянки на протяжении II-I тысячелетий до н. э. [822‚ с. 292-294].

Интересно, что одним из древнейших выращивавшихся здесь растений был интродуцированный извне маис, тогда как никаких данных о столь же ранней культивации маниока не фиксировалось. Другое важное исследование было проведено на раковинной куче Корондо (штат Рио-де-Жанейро), датированной II тысячелетием до н. э. Пищевые остатки здесь были представлены только костями рыб, млекопитающих и птиц и раковинами моллюсков. Но при изучении останков местных жителей и у них было выявлено широкое распространение кариеса, указывающее на большую роль растительной пищи и нетипичное для специализированных рыболовов. По мнению авторов этого исследования, речь могла идти об интенсивном использовании диких растений, возможно маниока [970]. Однако им не удалось обнаружить никаких приспособлений, предназначенных для обработки горького маниока. А растительные остатки здесь были представлены только какими-то зернами и скорлупой кокосовых орехов.

В I тысячелетии до н. э. на Бразильском плоскогорье возникло гончарство. По-видимому, в этот период некоторые группы местных охотников и собирателей уже начали делать небольшие посадки маиса, маниока, тыкв и других растений (культура уна в Южной Бразилии) [822 с. 273].

Во второй половине I - начале II тысячелетия н. э. в Юго-Восточной Бразилии началось расселение индейцев-тупигуарани, которые, как предполагают, пришли сюда с восточных окраин Анд. Они пользовались глиняной посудой и разводили батат, фасоль, арахис, хлопчатник, тыквы, табак, причем главными культурными растениями у них были маис (у гуарани, расселявшихся южнее) и маниок (у тупи, расселявшихся севернее). На крайнем юге Бразилии в горах штата Риу-Грандеду-Сул гуарани появились в конце I тысячелетия н. э.

Несколько иначе развивалась раннеземледельческая история Центральной Бразилии. Здесь в штате Гояс в междуречье рек Арагуая и Токантинс древнейшие земледельцы и гончары расселились в IX в. н. э. Они выращивали первоначально лишь маис, арахис и тыквы.В начале II тысячелетия н. э. в Центральной Бразилии чувствовалось влияние с севера, из района Амазонки, и с конца XIII в. земледельческий комплекс пополнился горьким маниоком и его важным атрибутом — глиняными противнями. В XIV-XV вв. в рассматриваемом районе появились тупигуарани, давшие новый импульс развитию местного земледелия. Переход к земледельческому образу жизни в Центральной Бразилии сопровождался ростом народонаселения и увеличением размеров отдельных общин. В первой половине нашего тысячелетия наряду с небольшими поселками (по 0,2-1 га) здесь встречались и крупные, достигавшие 12-15 га [822; 870].

---

Источник: Шнирельман В. А. Возникновение производящего хозяйства. — М.: Наука, 1989. — 448 с. (стр. 318-362)

---

Литература

17. Башилов В. А. Аякучо и Хунин — два очага производящего хозяйства в Перуанских Андах. – Экология американских индейцев и эскимосов: проблемы индианистики. М., 1988

18. Башилов В. А. «Неолитическая революция» в Древнем Перу. – КСИА. 1984, вып. 180

20. Башилов В. А. Появление культурных растений в древнейших земледельческих центрах Америки. – ЛА. 1980, № 5

21. Башилов В. А. Появление производящего хозяйства в Центральных Андах. – Археология Старого и Нового Света. М., 1966

25. Березкин Ю. Е. Начало земледелия на перуанском побережье. – СА. 1969, № 1

26. Березкин Ю. Е. Маниоковое дерево: происхождение земледелия в Америке. – Природа. 1985, № 10

198. Шнирельман В. А. Происхождение скотоводства. М., 1980

199. Шнирельман В. А. Современные концепции происхождения производящего хозяйства. – СА. 1978, № 3

228. Angulo Valdes C. La tradicion Malambo: im complejo temporano en el Nordeste de Sud America. Bogota, 1982

297. Browman D. L. New Light on Andian Tiwanaku. – American Scientist. 1981, vol. 69, № 4

298. Browman D. L. Trade Patterns in the Central Highlands of Peru in the First Millennium B. C. – WA. 1975, vol. 6,  3

305. Burligh R., Brothwell D. Studies on Amerindian Dogs, 1: Carbon Isotopes in Relation to Maize in the Diet of Domestic Dogs from Early Peru and Ecuador. – JAS. 1978, vol. 5, № 4

360. Cohen M. N. The Food Crisis in Prehistory: Overpopulation and the Origins of Agriculture. New Haven, 1977

361. Cohen M. N. Population Pressure and the Origins of Agriculture: an Archaeological Example from the Coast of Peru. – OA

380. Damp J. E. Architecture of the Earlye Valdivia Village. – AAn. 1984, vol. 49, № 3

381. Damp J. E. Ecological Variability and Settlement Processes of Coastal Ecuador (3000-1500 B. C.). – Ca. 1984, vol. 25, № 1

382. Damp J. E., Pearsall D. M., Kaplan L. T. Beans for Valdivia. – Sience. 1981, vol. 212, № 4496

396. De Boer W. R. The Archaeological Evidence for Manioc Cultivation: a Cautionary Note. – AAn. 1975, vol. 40, № 4

399. Denevan W. M. Zucchi A. Ridged-Field Excavations in the Central Orinoco Llanos, Venezuela.- Advances in Andean Archaeology. The Hague, 1978

406. Dillehay T. O., Netherly P. J. Exploring the Upper Zana Valley in Peru. – Archaeology. 1983. vol. 36, № 4

407. Dole G. E. The Use of Manioc among the Kuikuru: Some Interpretations. – The Nature and Status of Ethnobotany. Ann Arbor, 1978

408. Donnan C. B. An Early House from Chilca, Peru. – AAn. 1964, vol. 30, № 2, pt. 1

428. Engel F. A. Le mond précolombien des Andes. P., 1972

429. Engel F. A. New Facts About Precolumbian Life in the Andean Lomas. – Ca. 1973, vol. 14, № 3

442. Flannery K. V. The Origins of Agriculture. Vol. 2. – ARA. 1973

460. Galinat W. C. The Origin of Corn. – Corn and Corn Improvement. Madison, 1977

461. Gallagher P. La Pitia: an Archaeological Series in Northwestern Venezuela. New Haven, 1976

485. Grobman A., Bonavia D. Pre-Ceramic Maize on the North-Central Coast of Peru. – Nature, 1978, vol. 276, № 5686

490. Guitarrero Cave. Early Man in the Andes. N. Y., 1980

620. Knapp G. Prehistoric Food Management of the Peruvian Coast: Reinterpreting the «Sunken Fields» of Chilca. – AAn. 1982, vol. 47, № 1

631. Lanning E. P. Peru before the Incas. Engelwood Cliffs, 1967

632. Lathrap D. W. Our Father the Cayman, our Mother the Gourd: Spinden Revisited, or a Unitary Model for the Emergence of Agriculture in the New World. – OA

633. Lathrap D. W., Collier D., Chandra H. Ancient Ecuador: Culture, Clay and Creativity 3000-300 B. C. Chicago, 1975

634. Lathrap D. W., Marcos J. G., Zeidler J. A. Real Alto: an Ancient Ceremonial Center. – Archaeology. 1977, vol. 30. № 1

635. Lavallee D., Julien M. El habitat prehistorico en la zone de San Pedro de Cajas, Junin. – Revista del Museo Nacional. 1975, t. 41

636. Lavallee D., Julien M. Un aspect de la préhlstoire Andine: l'exploitationdes camélidés et des cervidés au Formative dans l'abri de Telarmachay (Junin, Peru). – JSA. 1980-81, t. 67

644. Leon J. The Spread of Amazonian Crops in Mesoamerica: the Botanical Evidence. – PCPM

652. Lippi R. D., Bird R. McK., Stamper D. H. Maize Recovered at La Ponga, an Early Equadorian Site. – AAn. 1984, vol. 49, № 1

658. Lynch T. F. Camelid Pastoralism and the mergence oi Tiwanaku Civilization in the South Central Andes. – WA. 1983. vol. 15, № 1

659. Lynch T. F. Guitarrero Cave in its Andean Context. – GC

660. Lynch T. F. Preceramic Transhumance in the CaIIejon de Huaylas, Peru. – AAn. 1971, vol. 36, № 2

661. Lynch T. F., Gillespie R., Gowleti J. A. J., Hedges R. E. M. Chronology of Guitarrero Cave, Peru. – Science. 1985, vol. 229, № 4716

663. MacNeish R. S. Beginning of Agriculture in Central Peru. – AO

664. MacNeish R. S. First Annual Report of the Ayacucho Archaeological-Botanical Project. Andover, 1969

668. MacNeish R. S., Nelken-Terner A., Cook A. G. Second Annual Report of the Ayacucho Archaeological-Botanical Project. Andover, 1970

669. MacNeish R. S., Patterson T. C., Browman D. L. The Central Peruvian Prehistoric Interaction Sphere. Andover, 1975

679. Matsuzawa T. The Formative Site of Las Haldas, Peru: Architecture, Chronology and Economy. – AAn. 1978, vol. 43. № 4

680. Matteson E. Proto-Arawakan. – Comparative Studies in Amerindian Languages. The Hague, 1972

694. Meggers B. J., Evans C. Archaeological Investigations at the Mouth of the Amazon. Wash., 1957

700. Merwe N. J. van der, Roosevelt A. C., Vogel J. C. Isotopic Evidence for Prehistoric Subsistence Change at Parmana, Venezuela.- Nature. 1981, vol. 292, № 5823

724. Moseley M. E. The Maritime Foundations of Andean Civilization. Menlo Park, 1970

733. Myers T. P. Toward the Reconstruction of Prehistoric Community Pattern in the Amazon Basin. – Variation in Anthropology. Urbana, 1973

740. Nelken-Terner A. Ayacucho (Perou): le premièr nomadism pastoral andin. – Pastoral Production and Society. Cambridge, 1979

750. Noble G. K. Proto-Arawakan and its Descendants. The Hague, 1965

752. Noten F. van. The Archaeology of Central Africa. Graz. 1982

756. Nuñez L. Paleoindian and Archaic Cultural Periods in the Arid and Semiarid Regions of Northern Chile. – AWA. 1983, vol. 2

765. Olsen F. On the Trail of the Arawaks. Norman. 1974

769. Parsons M. H. Preceramic Subsistence of Peruvian Coast. – AAn, 1970, vol. 35, № 3

770. Patterson T. C. Central Peru: its Population and Economy. – Archaeology, 1971, vol. 24, № 4

774. Pearsall D. M. Analysis of an Archaeological Maize Kernel Cache from Manabi Province, Ecuador. – EB. 1980, vol. 34, № 4

776. Pearsall D. M. Paleoethnobotany in Western South America: Progress and Problems. – The Nature and Status of Ethnobotany. Ann Arbor, 1978

777. Pearsall D. M. Phytolith Analysis of Archaeological Soils: Evidence for Maize Cultivation in Formative Ecuador. – Science. 1978, vol. 199, № 4325

798. Pickersgill B. Migrations of Chili peppers, Capsicum sp., in the Americas. – PCPM

803. Plowman T. The Origin, Evolution and Diffusion of Coca, Erythroxylum sp., in South and Central America. – PCPM

805. Pollard G. C., Drew I. M. Llama Herding and Settlement in Prehispanic North Chile: Application of an Analysis for Determining Domestication. – AAn. 1975, vol. 40, № 3

812. Prance G. T. The Pejibaye, Guilielma Gosipaes (HBK) Bailey, and the Papaya (Carica papaya L.). – PCPM

822. Prous A. L'archéologie au Brésil. 300 siècles d'occupation humaine. – L'anthropologie. 1986, t. 90, № 2

828. Reichel-Dolmaloff G. Early Pottery from Columbia. – Archaeology. 1971, vol. 24, № 4

829. Reichel-Dolmatoff G. Colombia. L., 1965

835. Renvoize B. S. The Area of Origin of Manihot Esculenta as a Crop Plant. A Review of the Evidence. – EB. 1972, vol. 26, № 4

837. Rick J. W. Prehistoric Hunters in the High Andes. N. Y., 1980

845. Roosevelt A. C. Parmana. Prehistoric Maize and Manioc Subsistence along the Amazon and Orinoco. N. Y., 1980

846. Roosevelt A. C. Problems Interpreting the Diffusion of Cultivated Plants. – PCPM

851. Rouse I., Cruxent J. M. Venezuelan Archaeology. New Haven, 1963

857. Sanoia M.. Vargas I. New Light on the Prehistory of Eastern Venezuela. – AWA. 1983, vol. 2

870. Schmitz P. I. Contribuciones a la prehistoria de Brasil. – Pesquisas, Antropologica. Sao Leopoldo, 1981, № 32

875. Schultes R. E. Amazonian Cultigens and their Northward and Westward Migration in Pre-Columbian times. – PCPM

878. Scott Raymond J. The Maritime Foundations of Andean Civilization: a Reconsideration of the Evidence. – AAn. 1981, vol. 46, № 4

889. Shimada M., Shimada I. Prehistoric Llama Breeding and Herding on the North Coast of Peru. – AAn. 1985, vol. 50, № 1

902. Smith C. E. Ancient Peruvian Highland Maize. – Guitarrero Cave. Early Man in the Andes. N. Y., 1980

943. Stothert K. E. The Preceramic Las Vegas Culture of Coastal Ecuador. – AAn. 1985, vol. 50, № 3

969. Turner II C. G. Dental Caries and Early Ecuadorian Agriculture. – AAn. 1978, vol. 43, № 4

970. Turner II C. G., Machado L. A. New Dental Wear Pattern and Evidence for High Carbohydrate Consumption in a Brazilian Archaic Skeletal Population. – AJPA. 1983. vol. 61, № 1

972. Ugend D., Pozorski S., Pozorski T. Ugend D., Pozorski S., Pozorski T. Archaeological Potato Tuber Remains from the Casma Valley of Peru. – EB. 1982, vol. 36, № 2

973. Ugend D., Pozorski S., Pozorski T. New Evidence for Ancient Cultivation of Canna Edulis in Peru. – EB. 1984, vol. 38, № 4

974. Ugend D., Pozorski S., Pozorski T. Archaeological Manioc (Manihot) from Coastal Pery. – EB. 1986, vol. 40, № 1

1005. Wheeler J. C. On the Origin and Early Development of Camelid Pastoralism in the Andes. – Animals and Archaeology: 3. Early Herders and their Flocks. Oxf., 1984

1005а. Wheeler Pires-Ferreira J., Pires-Ferreira E., Kaulicke P. Preceramic Animal Utilisation in the Central Peruvian Andes. – Science. 1976, vol. 194, № 4264

1018. Willey G. An Introduction to American Archaeology. Vol. 2. Englewood Cliffs, 1971

1020. Wilson D. L. Of Maize and Man: a Critique of the Maritime Hypothesis of State Origins on the Coast of Peru. – A. 1981, vol. 83, № 1

1023. Wing E. S. Animal Domestication in the Andes. – OA

1024. Wing E. S. Faunal Remains. – GC

1049. Zevallos M. C., Galinat W. C., Lathrap D. W., Leng E. R., Marcos J. G., Klump K. M. The San Pablo Corn Kernel and its Friends. – Science. 1977, vol. 196, № 4288

1056. Zucchi A. Prehistoric Human Occupations of the Western Venezuelan Llanos. – AAn. 1973, vol. 38, № 2