Куальпопока

X

Шли дни, а испанцы все с той же почтительной благоже­лательностью относились к своему августейшему пленнику. При нем были его прежние слуги, его навещали, выражая при этом благодарность за оказываемую им честь, Кортес и его капитаны; к нему ежедневно приходили дочери и родственные вожди, ко­торым воздавались все соответствующие их положению почести, а сам пленник продолжал управлять своими землями и вершить суд точно так же, как если бы он пользовался абсолютной свободой и всей полнотой власти. Тем не менее его охраняли самым строжайшим образом, а под предлогом избавления от лишнего беспокойства, доставляемого большим собранием лю­дей в его апартаментах, не разрешали индейцам задерживаться во дворце, выдворяя одних, когда являлись другие.

От проницательности Моктесумы не могла укрыться истин­ная причина такой предосторожности, но он делал вид, что ничего не замечает, и покорно ждал развязки странной интриги, которую вели испанцы. Он тщательно скрывал свое негодование и уныние, выказывал самое дружеское расположение Кортесу, часами обучая его местной игре «тотолоке» и притворяясь при этом то серьезным и сосредоточенным, то веселым и радостным.

Никому из родных он также не показывал своего истинного настроения и душевного состояния. Такое долгое и тягостное притворство, такая беспрерывная борьба с самим собой иссуши­ли его тело, убелили сединой волосы, испещрили морщинами щеки, но никакого помрачения рассудка у него никто не замечал.

Несчастный монарх верил, что своим мученичеством он, не теряя своего державного достоинства, смягчает гнев богов, а из суеверия или из гордости испытывал даже некое удовольствие от того унизительного положения, в котором находился.

С ним ежедневно разделяли трапезу его супруга и дочери, а иной раз и вожди-сородичи, с которыми он, проявляя видимый интерес, вел беседы о том, о сем, избегая прямых или косвенных обращений к теме, которая так волновала его близких: к причи­нам его переселения в стан испанцев.

Единственным из родственных вождей, который навещал его очень редко, был Какумацин. Ревнивый индеец не мог видеть своего счастливого соперника, часто бывавшего в кругу монар­шей семьи и ставшего — с разрешения Моктесумы — учителем младшей дочери вождя-властителя. Действительно, Текуиспа проявила такое горячее желание изучить испанский язык, что индеанка Марина, хорошо его знавшая, предложила давать ей уроки, а немного спустя Вёласкес де Леон добился чести быть главным наставником девушки в этих занятиях.

Текуиспа была очень понятлива, обладала живым умом, и ее успехи просто поражали: за несколько дней ученица и учитель стали прекрасно понимать друг друга, не прибегая к помощи Марины.

Какумацин примечал все, что происходило, и уже тысячу раз отважился бы на какой-нибудь дерзкий опрометчивый поступок, если бы за ним не смотрели и его не останавливали мудрый вождь-правитель Истапалапы и Куаутемок.

Ненависть Какумацина к Веласкесу де Леону распространи­лась на всех испанцев, и чем больше он сдерживался, тем сильнее ненавидел пришельцев. И, желая покинуть Теночтитлан, но боясь дать полную свободу действий Текуиспе и ее избраннику, моло­дой вождь томился и тосковал в этом городе, забросив свои земли, не думая даже о Моктесуме и его двусмысленном положе­нии и живя только своей любовью, своей ревностью и своими мыслями о мести.

Не все были равнодушны к страданиям влюбленного Каку­мацина. Уалькацинтла, которая относилась к нему душевно, порицала свою сестру, предпринимая безуспешные попытки сдер­жать рождавшееся чувство юной девушки. Какумацин выражал свое недовольство дружбой дочери вождя-властелина с молодым испанцем даже в присутствии самого монарха, но Моктесума или не придавал значения девичьему увлечению, считая его мимолет­ным, или ничего не замечал во мгле одолевавших его суеверий; или — что наиболее вероятно — был слишком занят вещами бо­лее важными, чем выяснение того, к кому питает нежные чувства его дочь.

Прошел приблизительно месяц с тех пор, как был пленен монарх, когда его гонцы доставили под стражей в Теночтитлан вождя-военачальника Куальпопоку вместе с его сыном Симпацином и многими другими видными воинами, участвовавшими в сражении против Эскаланте.

Сановники сообщили об этом Моктесуме, который тут же распорядился передать арестованных Кортесу и сообщить тому, что «посылает испанскому послу военачальника, обвиняемого в нарушении мира, дабы выслушаны были его объяснения и уста­новлена истина».

Моктесума, будучи убежден в несправедливости обвинения и твердо веря, что оно послужило предлогом для его плена, уверил себя в том, что Кортес не станет раздувать пожар вражды и исход дела будет благоприятным, ибо когда испанец увидит, что его не обманули, он простит Куальпопоке обвинение его, Кортеса, в преступлении, которого он не совершал, поскольку испанцы взялись за оружие, мол, только в целях законной само­защиты.

Рассуждая подобным образом, Моктесума не знал политики испанского каудильо, полигики террора, которой тот неуклонно следовал.

Эрнан Кортес обладал тем холодным рассудком, который направлен на конкретную реальную выгоду, на победу любой ценой, если конечный результат ему ясен и точно им взвешен. При этом цель для него всегда оправдывала средства и он легко убеждал себя в правильности своих действий, если они служили ему на пользу.

Кортес также был сопричастен и жестоким предрассудкам своей эпохи, когда поощрялись религиозные гонения на тех, кого не считали людьми только потому, что они исповедовали другую веру. Он пришел из земли, где пылали костры инквизиции, где считалось едва ли не священным предначертанием или догматом жесточайшее отношение к неверным и еретикам. Его незаурядные способности, увы, не помогли ему встать выше нравов своего века и духа своей нации, и то, что ему показалось бы подлым преступлением в отношении христиан, виделось ему действием, чуть ли не достойным похвалы, если жертвы требовались от грешного народа, который не знает Иисуса Христа. Эрнан Кор­тес, помимо этих варварских предрассудков и прочих качеств, присущих великим конкистадорам и великим преступникам (по­нятия, которые, будучи рассмотрены с философских позиций, не слишком различаются), обладал еще одним качеством или досто­инством, которое приносило ему немалую пользу во всех обсто­ятельствах: он умел набросить на свои самые жестокосердные поступки флёр абсолютной справедливости.

В соответствии со своими политическими принципами, он не покушался на жизнь монарха Моктесумы, но считал необходи­мым одновременно наводить страх и усиливать террор, что расчищало ему путь к последующим завоеваниям.

Однако он не хотел внушать ужас подобно простому бан­диту; ему хотелось, чтобы его жестокость рядилась в одежды праведности, а посему, чтобы раздобыть жертвы, надо было любым способом найти виновных.

Погибшие Эскаланте и Аргуэльо взывали к небу об ис­купительном жертвоприношении, индейцы нуждались в страш­ных назидательных примерах, Куальпопока и его сотоварищи были идолопоклонниками и обвинялись в убийстве. Эти несчаст­ные люди могли сослужить службу для устрашения других и стать предметом мести, придав требуемому жертвоприноше­нию характер наказания. Кортес был достаточно предусмотрите­лен, чтобы не использовать удачно сложившиеся обстоятельства, и слишком умен, чтобы их недооценить.

Из состава испанского Военного совета главарь испанцев назначил судей, чтобы они судили обвиняемых этим же главарем иноземцев.