Заговор

XII

Пока во дворце монарха происходили события, о которых мы рассказали, другие, не менее примечательные и грустные сцены разыгрывались в испанском стане.

После вынесения смертного приговора ацтекскому военачаль­нику, его сыну Симпацину и другим пленным вождям, а также простым воинам как соучастникам их преступления, капитану Альварадо пришла в голову дикая мысль: дабы вселить в души индейцев еще больший страх и лишить Моктесуму всякого желания помышлять о сопротивлении, он рекомендовал надеть на монарха кандалы, пока не свершится казнь индейцев. По крайней мере, такие доводы привел этот жестокосердный капитан в поддержку своего чудовищного замысла, который скорее выглядит бесчело­вечной выходкой кровожадного варвара. Кортес имел слабость поддаться его уговорам, но без большой охоты направился в покои монарха, который принял каудильо не в столь спокойном состоя­нии духа, в каком обычно пребывал. Может быть, страдания и бессонные ночи, подтачивавшие его здоровье, вывели его из душевного равновесия; а может быть, на лице испанца он прочитал угрозу нового, еще большего надругательства над собой. Во всяком случае, при виде Кортеса Моктесуму охватило заметное волнение.

— Сеньор,— сказал Кортес,— Куальпопока и его сообщники уже приговорены к смерти, но справедливость людская, равно как и божья, одна для всех. Необходимо, чтобы и вы своим унижением искупили то зло, которое сотворили, отдав приказ свершить преступление.

После этих слов он велел надеть на монарха тяжелые кан­далы, которые притащили с собой солдаты, что и было сделано во мгновение ока. Кортес в эти минуты стоял рядом, словно боялся какого-либо противодействия со стороны несчастного монарха, но подобные кощунственные действия потрясли Мок­тесуму. Безгласный, недвижный, с устремленными в одну точку глазами и каменным лицом, он вытерпел позорное издевательст­во, словно ничего не чувствовал, ничего не заметил.

По завершении процедуры Кортес вышел, чувствуя, возмож­но, неловкость, но отдал приказ никого не допускать к августей­шему пленнику.

Слуги, видевшие небывалое святотатство и не верившие собственным глазам, бросились к ногам великого властителя со стоном и слезами, целуя цепи и поддерживая их руками, чтобы убавить тяжесть, но Моктесума ничего не говорил и словно ничего не ощущал, находясь в состоянии полной прострации все то время, пока Кортес не вернулся в его покои.

— Виновных больше нет на свете,—спокойно сказал каудильо, входя.— И праведные небеса ублаготворены их смертью и вашим покаянием. Вы свободны.

При этих словах сопровождавшие его солдаты так же быст­ро, как ранее их надели, сняли кандалы с монарха, которого слова Кортеса словно бы вывели из оцепенения, и он повторил, как во сне:

- Праведные небеса уже ублаготворены.

- Да, благородный Моктесума,— сказал каудильо с почти­тельным поклоном, который выглядел шутовским в этой траги­ческой ситуации.— Ваше величество уже свободны и можете ид­ти, куда заблагорассудится Вашему величеству.

- Праведные небеса уже ублаготворены,— снова пробор­мотал Моктесума, оглядываясь по сторонам с робостью и тре­вогой.

- И Ваше величество свободны,—повторил Кортес с неволь­но вкравшимся ему в сердце сочувствием.

Он сел рядом с монархом и завел с ним почтительный и учтивый разговор, но слишком сильный был нанесен удар. Верховный вождь Царства ацтеков слушал Кортеса, то растяги­вая губы в бессмысленной улыбке, то по-детски пугливо озира­ясь, то полностью погружаясь в свои думы.

Со временем почти исчезнут симптомы помешательства, но, увы, этот могущественный и властный монарх уже никогда не станет тем, кем был! Все его предыдущие действия объясняются его суеверным убеждением в неизбежности ужасающего рока; все его поступки с этого самого дня не могут быть поняты иначе, как результат огромного душевного потрясения, которое оконча­тельно подорвало его силы.

Кортес разрешил ему посетить храмы и семью. Он знал, что теперь немощь и страх сковывают монарха крепче, нежели все кандалы.

Между тем властительные вожди-сородичи неустанно труди­лись над приведением в исполнение своих замыслов. Видимая свобода, предоставленная монарху, не тешила их иллюзиями, а, напротив, настроила на еще более решительный лад, ибо стало несколько легче вырвать его из рук врагов, бдительность кото­рых как будто уменьшилась, и ацтекские вожди торопились навсегда разделаться с позорным гнетом.

Заговор знатных вождей готовился тщательно и продуман­но: были приняты все необходимые меры, предусмотрены все случаи, устранены все препятствия, но тем не менее вожди-прави­тели многих вассальных земель, а также военачальники выказы­вали свое недовольство тем, что мятеж затевается без разреше­ния верховного вождя.

Моктесума сумел привить народу такое фанатичное покло­нение своей особе, что даже тогда, когда речь шла о его собствен­ной судьбе, считалось преступлением самое незначительное нару­шение его высочайших повелений. С наибольшей откровенно­стью и решимостью эти настроения проявлялись среди сановников, а их мысли открыто провозглашал вождь-правитель Матлальцина, который, враждуя с Какумацином, оспаривал лю­бое решение последнего. Будучи близким родственником Моктесумы и уважаемым ацтеками воином, он жаждал взойти на трон верховного вождя и боялся, что успех заговора, возглавляв­шегося Какумацином, даст возможность последнему поднять свой престиж и сделает весьма реальными притязания Какумацина на монаршью власть.

Авторитет и сильный характер Какумацина, рассудитель­ность и мягкость Куитлауака, благородство и умиротворяющая тактичность Куаутемока не давали вождю-сородичу из Матлаль­цина ни повода, ни возможности для прямого противодействия их намерениям, но он все же переправил Моктесуме тайное сообщение о заговоре, известив о дне и часе восстания.

С другой стороны, шпионы Кортеса без промедления сооб­щили о кое-каких своих подозрениях испанскому военачальнику, которому не составило большого труда узнать от самого Моктесумы все, что касалось заговора, о чем ему сообщил его вождь-сородич из Матлальцина.

Зная необузданный нрав вождя-властителя Тескоко, монарх не сомневался, что он является главным, если не единственным вдохновителем этого восстания, а Кортес быстро сообразил, какие неприятности ему сулит высокое положение мятежника и его военная мощь. Кортес понял, что если смерть Куальпопоки настроила индейцев на воинственный лад, то казнь Какумацина может привести к тяжким последствиям. Он знал, что, как ни запуганы индейцы, они не позволят иноземцам безнаказанно проливать кровь своих властительных вождей; убрать с дороги такого именитого бунтовщика лучше всего было бы при помощи самого Моктесумы.

Поразмыслив, Кортес нашел простое средство, к которому можно было прибегнуть, чтобы вынудить неудачливого монарха действовать от своего имени, но к полнейшей выгоде испанцев. Яркими красками он изобразил всю оскорбительность затеи вождя-правителя Тескоко по отношению к своему властелину; сумел показать, что сам он, Кортес, больше встревожен обидой, наносимой его пленнику, нежели напуган готовящимся нападени­ем, и предложил свои услуги, чтобы захватить мятежников, если Моктесума соизволит удостоить его чести наказать их за поруга­ние власти монарха.

Как ни был духовно подавлен верховный вождь царства ацтеков, у него еще нашлись силы и гордость, чтобы решительно отказаться от этого предложения.

— Нет,—сказал он,— я никогда не прибегну к чужому ору­жию, чтобы карать своих подданных, тем более высокородных и уважаемых вождей. Неповиновение моего племянника — это недомыслие молодости и чрезмерная несдержанность нрава, и будет достаточно того, что я снизойду до напоминания ему о его долге.

С этими словами он позвал одного из своих военачальников и велел ему пойти к вождю-властителю Тескоко и передать ему приказ тотчас явиться к верховному вождю царства.

Кортес счел неразумным выказывать недовольство этим ре­шением, более того, он вежливо попросил посланца от своего имени приветствовать вождя-властителя Тескоко и пригласить Какумацина посетить этот дворец, обитель монарха, своего сер­дечного друга. Моктесума поблагодарил Кортеса за такую не­жданную учтивость и сказал почти растроганно:

- Ты не дурной человек, воин-капитан. Конечно, это злой дух овладевает порой твоим сердцем, это он толкает тебя на поступки, которые никогда не смогли бы стать сынами твоей души.

- Слава,— промолвил Кортес, скорее отвечая себе самому, чем монарху,— слава иногда бывает очень жестоким божеством, которое дорого ценит свои милости.

- Слава,— повторил Моктесума с горечью.— Я тоже гнал­ся за нею и думал, что поймал ее. Но все может быть потеряно в один день, и слава не всегда независима от того изменчивого духа, который вы зовете судьбой.

Пока подобную беседу вели испанский предводитель и его августейший пленник, среди заговорщиков быстро распро­странился слух, что их предали, что великий властитель, в высшей степени возмущенный, готов обрушить на них свой неистовый гнев.

Такие сведения вызвали общее беспокойство, а у многих и чувство страха. На улицах собирались группы людей, которые тихо перешептывались и, казалось, о чем-то спорили.

Однако не наблюдалось никаких явных признаков раскаяния или уныния до тех пор, пока не стало известно, что вождь-властитель Тескоко должен предстать перед великим властите­лем, но что своенравный Какумацин отказался повиноваться приказу, а это могло быть расценено как явный призыв к восста­нию. Многие из вождей-заговорщиков тайно скрылись, опасаясь суда монарха; другие уже были готовы молить о пощаде; а самых решительных охватило смятение и замешательство при виде разброда в собственном лагере.

Снова собрались во дворце вожди-сородичи и несколько знатных вождей-правителей, уверенных в правоте своих дейст­вий, дабы совместно решить, что делать в таком критическом положении, но никакой договоренности достигнуто не было.

Куаутемок полагал, что надо открыто сообщить верховному вождю о своих намерениях и о важных причинах, их обусловив­ших; надо постараться убедить его в необходимости изгнать испанцев из долины Анауак, всем поднять голос против насилий и произвола испанцев.

С ним согласились Куитлауак и другие знатные вожди, но Какумацин, заручившись поддержкой нескольких близких друзей, стоял на своем. Он утверждал, и не без оснований, что нечего ожидать от Моктесумы в том состоянии подавленности, в каком тот был, и что подчиняться Моктесуме — это то же, что подчи­няться самому Кортесу. Его, Какумацина, ослушание оправдано вескими причинами, и сам великий властелин отблагодарил бы их, когда, освободившись от колдовских чар иноземцев, снова обрел бы прежнее могущество и славу. И коль скоро заговор уже раскрыт, надо поднимать восстание, как можно скорее выступить против врага, не таясь и не ведая страха.

Но некоторые вожди колебались, не зная, на что решиться, ибо обе стороны отстаивали свою точку зрения с одинаковым пылом, и собравшиеся разошлись лишь глубокой ночью, так и не придя к согласию.

Возбужденный спором, изрядно разгневанный, Какумацин вошел в предоставленный ему в Теночтитлане дворец, сквозь зубы проклиная малодушие знати Ацтекского царства. Любовь не владела той ночью мыслями темпераментного индейца, или. лучше сказать, в его душе так крепко сплавились интересы роди­ны и личные устремления, что ненависть к испанцам, которая мучила Какумацина, подогревалась или, более того, распалялась ревностью, терзавшей ему сердце, ибо его избранница отнюдь не обходила вниманием ненавистных врагов.

Час проходил за часом, а Какумацин не мог успокоиться: замыслы, один рискованнее другого, чередовались в его голове, пока наконец усталость не взяла свое после столь бурных пере­живаний и он не задремал.

Прошло не более десяти минут, как он впал в легкое забытье, когда внезапно очнулся от громкого шума в своих покоях. Каку­мацин открыл глаза, хотел было вскочить, но тут же почув­ствовал, что его крепко схватили за руки. При свете фонаря, вдруг оказавшегося перед ним, он узнал одного из военачаль­ников Моктесумы, торжественно провозгласившего:

— Ты — пленник великого властителя.

Какумацин взревел, как зверь, попавший в западню, и при­нялся поносить воинов, напрасно стараясь освободиться.

— Предатели! — кричал он им.— Вы продались испанцам и подкупили моих слуг, чтобы схватить меня безоружным в по­стели! Подлые ацтеки, как вы посмели тронуть вождя царской крови! Отпустите меня, трусы! Или кровью ваших жен и детей я смою оскорбление, которое вы мне наносите!

Военачальник, возглавлявший маленький отряд, гак отвечал на эти бранные слова:

- Ты взят под стражу по приказу великого властителя.

- Лжете, изменники! — кричал вождь-сородич,— Лжете, гнусные рабы! Только чужеземцы, которым вы служите, могут пойти на такую низость.

Он прилагал неимоверные усилия, напрягал все силы, чтобы вырваться, но безуспешно, ибо, несмотря на бешеное сопротивление, воины заткнули ему рот и вытащили из дворца. На помощь не пришел пи один из его подкупленных слуг.

Какумацин с большой осторожностью и предусмотритель­ностью был препровожден во дворец к испанцам, где его заперли в небольшой комнате, оставив одного, стонавшего в неистовой ярости. Кортес явился в покои к Моктесуме, который тоже не спал и был еще более бледен и подавлен, чем обычно.

— Сеньор,— сказал он,— по вашему повелению принц из Тескоко арестован и только что доставлен сюда. Только Ваше величество имеет право распорядиться судьбой преступника царской крови.

Моктесума вздрогнул.

—   Вождь-властитель действительно совершил преступное деяние,—сказал он.— До сих пор никогда,— горестно добавил он,— ацтекские вожди-сородичи не допускали ослушания своего верховного вождя и властелина! Никогда не наносили Моктесуме такой кровной обиды! Но чего ты от меня хочешь, воин-капитан? Не верю, что ты посоветуешь мне умертвить как злодея вождя-властителя Тескоко, вождя моего, царского рода!

— Род Моктесумы, - отвечал каудильо, свят для меня, и я ни­когда не посоветую Вашему величеству употребить крайние меры, могущие быть вам не по душе. В нашем государстве есть тюрьмы для преступников такого высокого сана, как правитель Тескоко, и я пола­гаю, достаточно заключить в темницу зачинщика этого мятежа. — Хорошо,— вяло промолвил Моктесума, - прикажи от моего имени отвести его в тюрьму для знатных людей и избавь меня от тягостной встречи с этим неразумным юношей.

Как только забрезжил рассвет, Кортес вынудил Моктесуму повторить свой приговор в присутствии индейских сановников, обставив эту процедуру весьма торжественно, а когда приговор был доведен до сведения Какумацина, Кортес—словно бы от лица монарха посетил его, с любезной улыбкой на лице, давая понять, что преступнику следовало бы, прежде чем идти навеки в тюрьму, выразить свои верноподданнические чувства и благо­дарность высшему властителю государства за мягкое наказание. Увидев его, Какумацин воскликнул:

— Зачем ты пришел? Или принес вождю-властителю Теско­ко те цепи, которыми твои грязные руки опутали великого вла­стителя ацтеков?

Кортес велел переводчикам сообщить вождю о своем друже­ском совете, но тот вскричал в исступлении:

- Убирайся, лицемер! Иди, ублажай своими лживыми реча­ми несчастного вождя-властителя, которого ты лишил разума своим колдовством.

Убоялись переводчики донести эти слова до испанского военачальника, страшась его гнева, но, поняв смысл по тону и же­стам Какумацина, Кортес уже повернулся к выходу, бросив на пленника взгляд, полный презрения и злобы.

И стражи тотчас повели в темницу гордого Какумацина, прокладывая путь среди живого моря, среди смущенных и оробев­ших людей, а несколько минут спустя гонец от Куаутемока уже просил позволения предстать перед великим властителем.

Моктесума был так измучен, что упрямо отказывался прини­мать кого бы то ни было, и только благодаря неоднократным настойчивым просьбам Кортеса наконец согласился выслушать посланца своего племянника.

Монарха оставили наедине с Синталем, посланцем Куауте­мока, но снаружи у дверей стояли, как всегда, стражники. Едва сын Куальпопоки получил разрешение говорить, он отчетливо и довольно громко произнес:

—   Великий уэй-тлатоани, твой сын и племянник Куаутемок послал меня к тебе, потому что, поклявшись богам вступить в этот дворец только с оружием в руках, не смог явиться сам.

—   Молчи, безмозглый юнец! — воскликнул монарх, озира­ясь по сторонам.— Куаутемок не мог дать такую клятву.

- Он это сказал, великий властитель, — ответил юноша,— и послал меня к тебе, дабы ты знал, что он тоже один из вождей, возглавляющих заговор и жестоко тобой наказанных в лице доблестного Какумацина. Вождь-властитель Такубы и мой гос­подин молит тебя простить приговоренного и выгнать из твоих владений чужестранцев, против которых вожди поднимают вос­стание. В ином случае мой господин готов понести от тебя любое наказание, потому что, как он говорит, его следует обвинить в том же преступлении, за которое наказан вождь-властитель Тескоко.

- Молчи! — в ужасе вскричал несчастный монарх.— Молчи, юный безумец! Все, что ты сказал здесь,— ложь.

- Нет, тлакатеуктли, я клянусь твоим высочайшим именем, что это правда и что именно эти слова, которые ты слышал, мой властительный вождь Куаутемок велел передать тебе.

- Их воины слышали все,— с болью прошептал Моктесума. бросив взгляд на дверь,— а если никто из них и не понял этого умалишенного, тут может оказаться переводчик.

И тотчас громко проговорил:

— Хорошо, если родственные чувства, которые Куаутемок питает к своему двоюродному брату, побуждают его взять на себя чужую вину, я по справедливости покараю недомыслие одного, как покарал преступление другого. Иди, юноша, и скажи своему господину, что я велю ему ровно через два часа покинуть столицу. Кроме того, предупреди его, что я запрещаю ему задер­живаться в окрестностях Теночтитлана и отправляю его в изгна­ние в область Сокотлан, к именитому вождю-правителю Олинтетлю, где он и станет жить, пока будет на то моя воля.

Поклонился Синталь, дотронувшись правой рукой сначала до пола, а потом до своих губ, и вышел из комнаты, не проронив ни слова.

Моктесума сидел, глубоко задумавшись, когда к нему вдруг вошел сановник Уаколан.

—   Верно ли известие, великий властелин,— сказал он,— ко­торое я получил? Правда ли, что ты высылаешь из Теночтитлана вождя-властителя Куаутемока?

Моктесума взял его за руку и, почти прижав губы к уху сановника, прошептал:

— А разве есть иное средство спасти его от безрассудного шага? Этот благородный и храбрый мальчик не может оставать­ся в столице, пока здесь находятся люди, которых он должен ненавидеть, но которых ему нельзя прогневать.