Изгнание

XIII

Со своим маленьким сыном на руках, которого она то и дело нежно целовала в голову, Уалькацинтла сидела на подушке у ног своего мужа; Куаутемок лежал на скамье в одном из самых отдаленных уголков дворцового сада и жадно вдыхал свежий утренний воздух, казалось, приносивший ему облегчение, ибо по тому, как осунулось его лицо, можно было предположить, что тревожная и бессонная ночь доставила ему много тяжелых часов. Время от времени он посматривал на жену ласково и тревож­но. Крохотный Учелит размахивал ручонками и что-то лепетал, словно хотел, еще не умея говорить, привлечь внимание отца. Но Куаутемок, занятый своими мыслями, почти не замечал ни роб­ких взглядов своей жены, ни трогательного лепета своего сына. Мрачная задумчивость молодого вождя никак не гармони­ровала с красотой и пышностью окружающей природы.

В чудесном саду, под пологом густой зелени, где тихо жур­чали ручьи и пели птицы, где под мягкими лучами восходящего солнца разливался пьянящий аромат белых цветов флорипона и перламутровых соцветий солоксочитля, своей формой напоми­нающих сердце; где благоухала роскошная манпальксочитль, бутоны которой испускают удивительно тонкий запах, и где красовались тигрово-оранжевые цветки ослепительного оклоксочитля; где, наконец, вокруг повсюду были прекрасные и раду­ющие глаз творения девственной природы, странным казался меланхоличный и печальный вид этого молодого человека, жизнь которого, как и описываемый нами день, еще не переступила порог своего безмятежного утра.

Словно вырвавшись из плена глубоких и долгих раздумий, Куаутемок вдруг вскочил и в волнении двинулся широкими шагами по дорожке. Уалькацинтла тоже встала и молча последо­вала за ним, не сводя глаз с его изменившегося лица. Ветерок развевал ее густые черные волосы, бросал их на светлое тельце ребенка, прижатого к груди, шевелившего ручками под блестя­щими прядями.

- Как можно было так опозорить свой царственный род? — вдруг воскликнул Куаутемок, разговаривая сам с собою, но бросая по сторонам гневные взгляды, будто искал того, к кому был обращен вопрос.— Как можно за несколько дней растерять все свои достославные добродетели, которые столь почитались более чем сотней подвластных тебе земель?

Старшая дочь Моктесумы, поравнявшись в эту минуту с му­жем, остановила его в смятении и обиде. Куаутемок, глядя на нее, но не видя ее, продолжал:

 -Все мы помним о нанесенных тебе оскорблениях, лишь только ты, кажется, не помнишь о них. Или тебя одолела тру­сость горного кролика, который пускается в бегство при шуме листвы на ветру? Или ты уже смиряешься со своим бесчестием, или тебя оставил разум, чтобы не напоминать о твоем позоре?

- Куаутемок! — простонала Уалькацинтла.— В чем ты ме­ня так страшно упрекаешь?

Эти слова привели Куаутемока в себя, он увидел свою жену в слезах с протянутыми к нему руками.

— Я обращаюсь не к тебе,— воскликнул он,— не к тебе, о чистейшая река, живящая пустыню моей жизни! К тебе я могу обратить одну лишь свою благодарность, моя белая горлица, за то, что своим чудесным голосом ты отгоняешь горести от нашего общего счастья!

И, обняв ее, глядя на нее повлажневшими глазами, сказал:

- Ты прекрасна в слезах, как роза на заре, осыпанная жемчужинами неба; ты с нашим сыном на руках похожа на голубку, прикрывающую гнездо материнскими крыльями, пото­му что супруг голубки пронзен стрелою охотника. И твой муж, Уалькацинтла, тоже ранен рукой несчастья.

- Я беспомощна, как голубка, хрупка и слаба, как роза,— отвечала Уалькацинтла,— но когда моего супруга преследуют, я становлюсь дикой и страшной, как самка ягуара, и крепкой, как дерево сейба. Скажи, что тревожит тебя, Куаутемок, и кто твой враг?

Вождь-правитель подвел ее к скамье под деревом и, посадив себе на колени, сказал:

— Твой отец бросил свой народ на произвол злодеев-чуже­странцев и позволил надеть на себя их цепи со смирением, недостойным верховного вождя. Большой военачальник нашего государства умер на костре, как преступник; вождь-властитель царской крови брошен в темницу, как мятежник... И ты еще спрашиваешь меня, отчего я страдаю.

Уалькацинтла молчала, печально потупив гордые очи, а Ку­аутемок продолжал:

— У государства ацтеков больше нет верховного вождя, а у народа нет больше отца. Моктесума — раб испанцев, а его вожди-данники — это стадо кроликов, отданных на растерзание койотам. И в то же время этот народ, глупый или безумный, клеймит именем бунтовщиков тех, кто хочет освободить его, а твой отец сохраняет власть лишь для того, чтобы карать своих же защитников. О, возлюбленная моя супруга! В недобрый год солнца пришел в жизнь наш сын! Его глаза открылись только для того, чтобы видеть бесчестие своих родителей, духи зла качают колыбель этого несчастного сына вождя.

Слеза скатилась из глаз вождя-властителя Такубы на голову ребенка. Словно крещением бедой, печатью несчастья была эта горькая капля, казалось, отдававшая во власть трагедии еще совсем короткую жизнь мальчика!

Мать прижала сына к груди, словно желая оградить его от напастей, и с испугом смотрела на Куаутемока.

 -Чего же нам надо бояться? — воскликнула она.— Моему разумению не дано понять причину твоих волнений, но мое сердце рвется из груди от ужаса в предчувствии невиданных горестей.

- Чего же нам бояться! — повторил Куаутемок с горькой усмешкой. И крепко, почти неистово сжал в объятиях жену и сына.

- Ничего,— сказал он,— ничего не надо бояться, когда хва­тает смелости умереть с честью.

- Умереть! — вскричала молодая супруга вождя-властите­ля, упав на колени перед мужем.— Нет, нет, я не хочу умирать. Зачем умирать? Что будет с нашим сыном без отца и без матери? Надо убить всех испанцев до того, как мы расстанемся с нашим сыном, или нам надо отнять его у земли, вырвать, как росток, который еще не встретил свой второй год солнца. Но тогда все матери буду! меня проклинать и говорить у моей могилы: «Здесь покоится жестокосердная Уалькацинтла, которая предала огню своего сына еще до того, как он научился прославлять наших богов и посылать стрелы в недругов родины». И души моих предков в негодовании выгонят меня из тех вечных городов, где они обитают, и скажут мне: «Ты была на земле как бесплодное дерево, которое упало, не оставив плодов, или как гнусное насе­комое, которое пожирает свои личинки».

Куаутемок взял на руки малыша, запечатлел на улыбающих­ся губках отцовский поцелуй, поднял над головой и, обратив глаза к небу, с проникновенной торжественностью сказал:

— Заступитесь за невиновного, о небесные божества! Спаси­те это слабое создание и его беззащитную мать, которая плачет у моих ног; и если мне не выпадет счастье отстоять свою родину, дайте мне умереть за нее со славой и будьте покровителями вдовы и сироты.

По окончании своей несколько высокопарной молитвы вождь-властитель услышал легкий шорох: кто-то к ним прибли­жался. Обернувшись, он увидел среди цветов и банановых кустов фигуру Синталя, видом своим не предвещавшего ничего доброго. Куаутемок возвратил ребенка матери и пошел навстречу юноше.

- Тебе нечего ждать, мой тлатоани, от великого власти­теля, твоего дяди и отца твоей жены,— сказал гонец.— Тебе даны только два часа на сборы. Ты должен уйти, ты выслан в землю Сокотлан, где будешь жить с тлатоани Олинтетлем, пока Моктесума не сменит гнев на милость.

- Да будет так,—сказал вождь-сородич после минутного молчания. —Иди и сделай все необходимое для нашего ухода.

Затем подошел к жене:

- Твой отец изгоняет меня из своей столицы, палачи празд­нуют победу.

- Да покарает небо злодеев,— ответила Уалькацинтла,— да откроет на них глаза несчастному властелину. Твоя супруга и твой сын последуют за тобой.

- Ты — свет моих очей и бальзам моего сердца,— восклик­нул Куаутемок,— но я не могу допустить, чтобы ты подвергла ребенка опасностям долгого пути.

- Я о нем позабочусь,— ответила старшая дочь Моктесумы,— пусть это будет трудный путь, но и мой сын, если бы он уже мог делать выбор, тоже выбрал бы его не колеблясь.

Немного подумав, Куаутемок обнял жену и сказал:

— Хорошо, пойдем вместе. Душа моя не будет спокойна, если ты останешься в этом несчастном городе, где властвуют чужестранцы. В нашем распоряжении два часа. Иди, простись с родными, ибо прежде, чем солнце пройдет половину своего небесного пути, мы должны покинуть столицу.

Супруги расстались, а весть об изгнании вождя-властителя Такубы, уже распространившаяся по дворцу, вызвала у всех чувство горя и растерянности, проявившееся в слезах и воплях.

Прощание Миасочили и Текуиспы с Уалькацинтлой было таким горестным, словно они расставались навсегда. Все власти­тельные вожди и знатные люди, находившиеся в Теночтитлане, устремились ко дворцу сказать последнее «прости» именитым изгнанникам.

Носильщики-тамеме, нагруженные разным скарбом, вскоре заполнили все патио дворца; были готовы и носилки с огром­ными балдахинами из зеленых и красных хлопчатых тканей, удобные и мягкие.

Уалькацинтла, вырвавшись наконец из объятий мачехи и се­стры, повязала голову белой вуалью и взяла в правую руку опахало из зеленых и желтых перьев. Супруг подвел ее за левую руку к паланкину, где, укутанный в меха, лежал ее маленький Учелит.

В остальных паланкинах разместились несколько женщин-служанок супруги вождя, а также Наоталан, Синталь и двое или трое слуг Куаутемока, поклявшихся не оставлять его. Вождь занял место в своем паланкине, и маленький караван вышел из дворца, направившись к окраине города по улицам, куда сбега­лись толпы народа проводить их добрыми напутствиями и скорбными воплями.

В ответ на это громко проявляемое сочувствие Куаутемок с супругой поднимали руки и бросали в толпы бедняков драго­ценные камни из своих украшений — их тут же подбирали и бла­гоговейно подносили к губам, словно святыню.

Уалькацинтла горько плакала и шепотом горячо молила бога—покровителя странников, чтобы он помог им благополучно добраться до места изгнания. Никогда еще не покидала старшая дочь Моктесумы берегов родного озера и Теночтитлан, и связанное с внезапным отъездом предстоящее путешествие — не далее чем на шестьдесят километров — представлялось ей тяжелым и опасным.

Значительную часть пути паланкины плыли в нарядно укра­шенных каноэ по озеру, а затем началось молчаливое шествие по дорогам края, виды которого, действительно, могут приковать к себе любой рассеянный взор, отогнать самые мрачные мысли.

Окрестности столицы ацтеков по праву пользовались в цар­стве славой наиболее обширных плодородных земель, живопис­ных и прекрасных. С одной и другой стороны путникам от­крывались цветущие поля, чаще всего заросшие густой кукуру­зой, початки которой, увитые золотистыми нитями, поблескивали среди ярко-зеленой листвы; там и сям виднелись рощицы чиримойо[39] и алоэ, высокие банановые ветви тихо пока­чивались на ветру, а кусты хлопчатника раскрывали свои коро­бочки с белыми, как снег, пушистыми комочками; до горизонта тянулись ряды деревьев какао, которые потряхивали желто-крас­ными стручками.

После ананасовых полей взору открывались заросли кактуса-магея, любопытного растения, удивительного собирателя влаги, источающего чудесный сок, из которого и поныне мест­ными жителями приготавливается хмельной напиток пульке, а среди аллей величественных ахрасов[40] стремились к свету корявые шеренги бесценного кактуса-нопаля, который питает кошениль[41].

Вдали порой виднелись холмы, увенчанные гордыми кокосо­выми пальмами, а еще дальше тянулись цепи гор, синеватые вершины которых порой затягивала розовая дымка облаков. Стайки пестрых попугаев-гуакамайо и катеев то и дело вспархи­вали по обе стороны дороги, а в необозримой высоте парил, бывало, одинокий орел.

Но вот дивное небо над этими очаровательными пейзажами стало постепенно блекнуть, сумрачная тень опускалась на сочные краски полей и рощ; и Куаутемок,— который останавливал шест­вие лишь затем, чтобы менять носильщиков и дать немного отдохнуть жене, решил расположиться на ночлег в небольшом селении, которое находилось примерно на том месте, где сейчас стоит захудалый постоялый двор под названием «Вента де Кор­доба».

Поскольку караван носильщиков двигался медленно, ночь опустилась раньше, чем он вошел в селение, но эта ночь тоже была одним из волшебных даров Анауака: буквально в несколько минут вся листва и трава засверкали светлячками, словно бы по велению свыше природа старалась осветить путь идущим.

Шествие достигло наконец места привала, где Куаутемок не мог не принять местных племенных вождей, которые наперебой предлагали ему свой приют и снабдили его продовольствием и носильщиками.

Места, по которым на следующий день пролегал путь, рази­тельно отличались от прежних. Дорога поднималась вверх, от­крывая вид на величественный вулкан Попокатепетль с южной стороны и на мощные горы Матлалкуэй с северной.

Властительный вождь задержался на минуту, чтобы бросить взгляд на роскошную равнину, расстилавшуюся позади, где на самом горизонте отсюда, с высоты орлиного полета, можно было различить города у великого озера в долине Анауак. Вод­ная гладь, казавшаяся широким морским заливом, обрамлялась прекрасными строениями, золоченые башни которых отражались в воде.

Посреди озера возвышался город Теночтитлан; соперничая с ним, город Тескоко поднимал на восточном берегу свои высо­кие дома, глазурованные стены которых отливали серебром; а на противоположном берегу озера стоял гордый своим древним происхождением Такуба, город пышных цветов, плоские крыши которого тоже цвели садами. Между Такубой и Такубайей выси­лась голая скала Чапультепек, на склоне которой был воздвигнут дворец великого властителя, немного дальше из воды поднимал­ся холм Тепеяк, где был храм Сен Теотль, богини земледелия. Койоакан с юга протягивал руки,— если можно так выразиться,— городками Хочимилько, Мескике и Чурубуско, а еще даль­ше, за столицей Теночтитланом, возвышался конус горы Текосинко, у подножья которой находились знаменитые термальные бани Моктесумы, память о которых сохранилась и поныне.

Глубокий вздох вырвался из груди Куаутемока.

— Посмотри,— сказал он своей супруге с невеселой усмеш­кой,— посмотри, сколько там селений и городов тех областей, где правят могущественные вожди, над которыми властвует вер­ховный вождь Царства ацтеков... И горстка каких-то пришлых людей превратила всех этих вождей в своих рабов!

- Высшее божество вернет вождям рассудок! — отвечала Уалькацинтла.

Куаутемок велел продолжать путь. Если прекрасна была панорама, на которую смотрели путники, обернувшись назад, то, говоря по правде, не меньшего внимания заслуживало зрелище, открывавшееся впереди.

Высокогорье, которое они пересекли, являло взору все новые и новые чудесные картины. Куда ни падал взгляд, повсюду вздымались впечатляющие каменные изваяния, которые казались произведениями всемогущей руки, завершившей со­творение мира.

Скоро путники добрались до приветливых берегов реки Рио Фрио, и оттуда дорога потянулась среди зарослей под густым зеленым пологом, который часто приоткрывался, радуя глаз невиданным зрелищем. Цветущие долины сменялись глубокими ущельями, тут — пропасть бездны, там — крутизна горы. В гус­тых лесах, куда не могли проникнуть даже солнечные лучи, пению жаворонков и синсонтлей отвечало хриплое мяуканье горных котов, а порой и глухое рычание кугуара или тонкий свист змеи канаукоатля.

Порой среди зелени на холмах выглядывали хижины земледельцев-масеуалей, иногда — усеченные пирамиды храмов-теокальи, посвященных божествам плодородия, а вдалеке возносили в небо свои огнедышащие купола вулканы Пинауицапан и Ори­саба, связанные друг с другом цепью скалистых гор.

Затем вновь менялся лик земли. При пересечении обширной равнины перед изумленными путниками вдруг встал мираж: озера и сады, плывущие по воздуху. На краю равнины, почти у самой горы, что теперь зовется горой Писарро, караван всту­пил на прямой путь, ведший в область Сокотлан, с приближени­ем к которой природа обретала более суровый характер. Как на любой земле со множеством вулканов, там все казалось мрач­ным и однообразным. Тем не менее есть своя красота в нагромо­ждениях застывшей лавы, в ее изощренных изгибах, которые представляются то легкими воздушными арками, будто кипящие черные струи внезапно застыли в воздухе, то кажутся потоком, низвергающимся вниз со скалы.

У подножия этого высокого горного массива, который мож­но назвать созвездием вулканов, раскинулась удивительно пло­дородная и радующая глаз долина со множеством селений, цен­тральное из которых облюбовал вождь-правитель Олинтетль для столицы своих владений.

Если позволить разыграться воображению, то вполне можно усмотреть некое тайное коварство в очаровании всей этой земли, подчинявшейся страшному врагу. Можно сказать, что она, как сирена, зазывала человека на его же погибель.

Какой же великолепный вид открывался с этой колоссальной горы из базальта и порфира, горы, форма которой так необычай­но причудлива, а вершина покрыта вечными снегами, откуда единым взглядом можно охватить восточные склоны едва ли не всей мексиканской Кордильеры, одетой хвойными бальзаминовы­ми лесами и древовидным папоротником, и увидеть океан, про­стирающий— с другой стороны — свои унылые берега!

Властительный вождь Куаутемок вошел в Сокотлан холод­ным, ясным вечером. Вождь-правитель Олинтетль вышел встре­тить его на пороге своего дворца.

- Как поживает великий властитель? — спросил он Куаутемока.— Все еще расточает свои милости пришельцам с востока?

- Вождь-властитель Тескоко закован в цепи, как злодей,— отвечал Куаутемок,— а я пришел на твою землю как изгнанник. По сему можешь судить, какие милости оказывает Моктесума чужеземцам.

 -Вождь-властитель «Смертельное копье»[42] в темнице! — в изумлении воскликнул тлатоани Сокотлана.— Героический вождь Такубы подвергнут изгнанию!.. Да смилостивятся над нами боги!

Опустив печально голову и не промолвив больше ни слова, он отвел гостей в самые просторные покои своего дворца, а за­тем, оставив их одних, распорядился предоставить кров людям их свиты.

---

[39] Чиримойо — тропическое деревце с небольшими зелеными плодами, по вкусу напоминающими дыню.

[40] Ахрас—дерево, похожее на лавр.

[41] Кошениль — насекомое, дающее красящее вещество пурпурного цвета.

[42] Какумацин известен в истории Древней Мексики своим прозвищем «Смер­тельное копье».