Успехи Кортеса

XIV

Испанцам больше ничто не мешало утверждать свое влады­чество: вождь-правитель Тескоко находился в темнице, Куауте­мок — в изгнании, другие вожди-сородичи, собравшиеся в Теноч-титлане, вернулись в свои земли.

Моктесума, угасавший и физически и духовно, отдался на волю мучителей с той покорностью, с какой мы подчиняемся судьбе, кажущейся нам неизбежной, а Кортес оказывал ему тем большие почести и продолжал внушать ему тем большую веру в его видимое могущество, чем безраздельнее он завладевал душой этого сломленного человека.

Коварной и тонкой политикой, которая, казалось бы, не была свойственна его времени, Кортес сумел так расширить и укрепить власть, как не смог бы сделать это никаким иным оружием, и шел по пути завоевании словно с благословения самого монарха, у ко­торого постепенно отбирал бразды правления.

Он добился того, что Какумацин был лишен наследных земель — ибо государственного изменника постигает граждан­ская смерть,— и заменен одним из своих братьев, корыстолюби­вым и беспринципным человеком, тупым и нерешительным, ко­торый в такой же степени симпатизировал и подчинялся испанцу, в какой ненавидел и презирал осужденного Какумацина. Моктесума санкционировал этот акт произвола испанцев, положив­ший начало множеству других подобных же действий.

Целый ряд ацтекских сановников и военачальников, своим влиянием или силой мешавших Кортесу, были смещены на основании надуманных и нелепых обвинений, а вместо них назначены бездарные или приверженные испанцам люди. Эмиссары Кортеса шныряли по всей стране, пользуясь покровительством новоиспеченной знати, и от имени и по повелению Моктесумы творили то, что считали нужным.

Прикрываясь, таким образом, своей жертвой как щитом, используя в качестве орудий принуждения местные законы и су­дей, не упуская из виду, если можно так сказать, ни одной конвульсии этого агонизировавшего царства, Кортес с удиви­тельным хладнокровием ожидал конца своего великого дела, начавшегося столь успешно. Однако, хотя он и был настроен весьма решительно в силу своего напористого характера, дально­видный испанец предусмотрел и возможность вынужденного от­ступления и, дабы укрепить тылы, велел индейцам построить две бригантины под присмотром испанских плотников.

Для осуществления этих разумных мер предосторожности Кортес постарался сперва разжечь любопытство Моктесумы, частенько рассказывая ему об искусстве кораблестроения, а затем сделал вид, что сооружение двух судов не преследует иной цели, кроме желания развлечь монарха и обучить столичных плот­ников изготовлять те «плавучие дворцы», которые вызывали у монарха искреннее восхищение.

Успешное исполнение всех замыслов, слабодушие Моктесу­мы, апатия целого народа, который, казалось, ни о чем не беспокоился, почтение, выражаемое ему одними, и слепая предан­ность властелину других знатных ацтеков, которые подавляли свое недовольство, не смея противиться приказам, исходящим от великого властителя,- всего этого было более чем достаточно, чтобы укреплять и разжигать природную дерзостную устремлен­ность Кортеса. И хотя достижения Кортеса были значительны, он отнюдь не желал ими ограничиться и, когда представлялась возможность, предпринимал новые, еще более рискованные шаги.

Однажды вечером Кортес явился в покои монарха и, затеяв, после обычных куртуазных приветствий, разговор, стал описывать восторг, с каким король Испании воспринял сообщение о союзе и дружбе с ацтекским властителем, которого король, по словам Кортеса, вправе считать своим единокровным собратом, ибо, как им стало известно, великий Кецалькоатль был также прародителем и его величества Карла, которого, к тому же, сам объявил первым законным наследником всех земель Ацтекского царства.

При этом Кортес как бы невзначай заметил, что ничего не было бы удивительного в том, если бы его, Кортеса, господин, король Испании, счел воистину оправданным поступком со стороны Моктесумы, ацтекского властелина и союзника Ис­пании, если бы тот признал себя вассалом короля, хотя бы чисто формально, однако, заметив, как при этих словах по­бледнело лицо Моктесумы, Кортес быстро добавил:

- Это всего лишь мое предположение, поскольку я, будучи заинтересован в дружественном союзе двух великих монархов, один из которых — мой законный господин, а другой удостаивает меня вниманием и наградами, весьма желал бы предупредить все те возможные и неприятные инциденты, которые могли бы нару­шить мир и гармонию наших добрых отношений, служащих, по моему мнению, выгоде обеих сторон.

- Во имя этих выгод,— ответил Моктесума,— я сделаю все, что может сделать великий властитель, не подвергая себя унижению.

- Большинство вассалов, или вождей-данников Вашего ве­личества,— продолжал Кортес, пропустив мимо ушей слова Мок­тесумы,— убеждены, что мы пришли в эти земли по велению неба, дабы утвердить право нашего великого короля владеть ими, а некоторые ацтекские господа поговаривают, что высшие силы небесные разрушают сердце и здоровье Вашего величества, разгневанные тем, что вы продолжаете занимать трон, чей закон­ный обладатель уже определен небом и известен всем.

Моктесума заметно смутился и сказал упавшим голосом:

- Я не сомневаюсь в том, что боги обрушили на меня свой гнев, хотя мой разум не постиг, за что и почему. Но что поделать: может быть, их умилостивит принесенная им в жертву корона, которая гнетет меня больше, чем ублажает! Но только вожди-выборщики Ацтекского царства имеют право определять верхов­ного вождя, и, если они пожелали бы избрать любого другого властителя, я просил бы только оказать мне честь позволить собственноручно возложить на него священную диадему.

- Ваши подданные индейцы не смогут найти более достой­ного властителя, чем великий Моктесума,— отвечал Кортес,—и король Испании не согласился бы никогда, чтобы монарха, его союзника и друга, лишили высшей власти. Однако Ваше величество должны знать, что иной раз монархам приходится поступаться своим царственным достоинством во имя высших политических целей. Поэтому король Карл может пойти вам навстречу в первом случае, но имеет право настаивать на том, чтобы вы признали себя его вассалом, ибо справедливость такого пожелания не оспаривают даже подданные Вашего величества. И может быть, принимая это во внимание, Ваше величество соизволили бы принести такую незначительную жертву, которая сохранит вам корону и укрепит дружбу с другим могущественным властителем земли.

- Если я дам согласие,—сказал Моктесума, немного помол­чав,— испанцы немедленно уйдут отсюда?

- Я торжественно клянусь вам в этом,— ответил Кортес, кладя правую руку на сердце.

- Приходи ко мне завтра, и мы поговорим,— сказал Мок­тесума,— но прежде, чем дать ответ, я должен посоветоваться со своими сановниками.

Кортес, попрощавшись, ушел, а монарх велел одному из своих воинов найти Уаколана.

Пока августейший пленник обдумывал это ошеломляющее предложение, его супруга Миасочиль ломала себе голову над тем, как уговорить Моктесуму сделать не менее важный, во многом решающий шаг. Доверчивая и простодушная жена вер­ховного вождя, довольная тем видимым уважением, которое испанцы оказывали Моктесуме, и очарованная любезным обхож­дением их главного военачальника, чувствовала к ним искреннее расположение, а кроме того, она очень подружилась с индеанкой Мариной, женщиной весьма разумной и красивой, возлюбленной Кортеса и пользовавшейся авторитетом среди его капитанов.

Эта своей любовью обращенная в иную веру индеанка на все лады превозносила добродетели испанцев и расписывала супруге Моктесумы все преимущества их религии. И вот Миасочиль решила предложить своему мужу бросить ацтекских богов, на чью немилость он постоянно жаловался, и предпочесть чу­жеземного бога, который осыпал благодеяниями своих почита­телей.

Ей захотелось посоветоваться о своем решении с Текуиспой, но эту юную принцессу ничто не интересовало, кроме предмета своей страсти. Впервые подобное чувство владело ее пылким сердцем, и влюбленная дочь индейского монарха спокойно взи­рала бы, как рушатся небеса, если бы на их обломках она могла возвести алтарь для ублаготворения своего избранника.

Ее жгучая любовь не была безответной: Веласкес де Леон, до сих пор поклонявшийся только славе, гораздо больше увлекался Текуиспой, нежели грандиозными планами своего командора.

Ни одна европейская красавица не очаровывала его так, как наивная индеанка. Никто и никогда не любил его так искренне и чистосердечно. Обольстительна была эта юная девушка со своим простодушием и природным умом, со своими мольбами и капризами, со своей надменностью принцессы и покорностью обожающей девочки.

— Я тебе запрещаю,— говорила она Веласкесу,— я тебе строго-настрого запрещаю говорить мне о своем возвращении в Испанию. Я желаю, чтобы ты жил на моей родине и чтобы мой отец сделал тебя таким же могущественным вождем, каким был Какумацин, мой первый возлюбленный.

И тут же продолжала, бросаясь на колени перед молодым испанцем:

— Ведь правда, что ты никогда не покинешь твою бедную Текуиспу, которая умрет от горя? Скажи, что нет, умоляю тебя ради любви к своей богами избранной матери, которая девять лунных месяцев носила тебя в своем чреве и, произведя на свет сына, увидя твою красоту, узнала, что зачала тебя в ту самую прекрасную ночь, когда с неба эта сестра солнца укрывает землю, и в тот самый час, когда боги любви нашептывают сладкие слова любви в уши девушкам и их милым. Потому-то лицо твое — светлое и прекрасное, как луна, а речи твои утешают сердце. Веласкес в восхищении слушал ее и клялся в вечной любви.

- Когда ты познаешь моего бога,— говорил он ей,— тебя нарекут именем моей матери, а христианский священнослужи­тель соединит нас вечными узами.

- А далеко надо идти, чтобы познать твоего бога? — по простоте душевной спрашивала девушка.

- Он — повсюду, моя Текуиспа, и даже сейчас слышит нас и обращается к твоему сердцу, хотя глаза твои и не видят его.

- Если это так, я клянусь тебе, что уже его познала и что можешь дать мне имя твоей матери и взять меня в жены. Уже много-много раз, когда мы были вместе и ты говорил мне о любви и о нашем будущем счастье, я чувствовала, как меня кружит огненный вихрь, как туманятся мои глаза, а сердце растет и тяжеле­ет, словно с трудом удерживает то, что его наполняет. Тогда мне чудится, что я слышу шепот неба в твоем голосе и вижу отблеск неба в пламени твоих глаз, которые меня обжигают. Значит, я уверена, твой бог рядом с тобой и посылает мне все. что я чувствую.

Веласкес улыбнулся, целуя нежную ручку Текуиспы, которой она в пылу своих речей почти касалась его руки, а девушка продолжала:

— Ацтекские боги страшны, только взгляни на их изображе­ния в наших храмах. Твой бог, наверное, прекрасен. Если это не так, то в него не влюбились бы все те девы, о которых ты мне рассказывал вчера и которые убили себя, потому что выбрали его себе в мужья. Я не считаю себя достойной такой великой жертвы; мне достаточно того, чтобы стать твоей женой.

Веласкес больше не заговаривал с Текуиспой о религии и чув­ствовал себя вполне счастливым, не переставая уверять ее в своей страстной любви.

Увы, нечаянное счастье этой юной влюбленной пары пробу­дило бы к их участи такую же острую жалость в сердце того, кто мог бы открыть тайну грядущего, как и к горькой судьбе Куа-утемока и его супруги, томившихся в изгнании.