Новые пленники

II

Моктесума был один, когда к нему вошел Уаколан с посла­нием от вождей-сородичей и правителей городов. При виде са­новника монарх радушно протянул ему руку: пройдя путь тяжких испытаний, он лишился непомерного самомнения, побуждавшего его думать, что он — божество, и заставлять других относиться к нему так, будто он и вправду бог.

- Ну, мой любезный служитель,— сказал Моктесума,— от­чего у тебя такой печальный вид?

- Боги, великий властелин,— отвечал старый сановник,— так распорядились, чтобы я принес тебе не слишком радостные вести.

- Что случилось? — с беспокойством спросил Моктесума.— Света не видят очи моей супруги или очи кого-нибудь из моих сыновей?

- Нет, уэй-тлатоани, твоя супруга жива и придет, как обыч­но, с твоей дочерью Текуиспой и с младшим сыном; твои стар­шие сыновья, которые по твоему велению находятся в этой твоей новой обители, тоже здоровы, как ты и сам, наверное, знаешь.

- Не пришла ли дурная весть из Сокотлана? — продолжал расспрашивать монарх.— Не стряслось ли беды с моей дочерью Уалькацинтлой и ее мужем?

- Царственная Уалькацинтла и ее муж,— отвечал санов­ник,— прибыли в столицу несколько часов назад, и боги хранили их от несчастных случаев.

- Скажи мне тогда, что тебя огорчает, и не бойся опечалить меня,— сказал Моктесума.— Мое сердце очерствело.

- Вожди-правители Матлальцина и Койоакана,— вымол­вил Уаколан,— отказываются повиноваться тебе и заявляют, что не согласны с твоими уступками. Вождь-властитель Куаутемок просит извинить его отсутствие на Совете, который ты созыва­ешь, и говорит, что не он, а его отец должен понять твои замыслы, тем более что самому ему кажется неприемлемым твое решение.

Побледнел от гнева Моктесума. Хоть и была почти слом­лена его воля, не мог он стерпеть такого — в его понимании — страшного оскорбления. Привыкший к слепому повиновению своих данников, почитаемый вождями-правителями, многие из которых были его родственниками или ставленниками, он счел себя сильнее обиженным и униженным подобным неповиновени­ем и отсутствием уважения, нежели надругательствами испанцев. Он встал со скамьи, дрожа от возмущения, и закричал так громко, что его прекрасно могли слышать люди, находившиеся в соседнем зале.

— Они отказываются мне повиноваться! Они! Мои родственники и данники! Мне отказываются повиноваться вожди-правители Койоакана и Матлальцина! И Куаутемок! Куаутемок тоже меня порицает и своевольничает?! Взять их всех под стражу! Сейчас же заковать в цепи этих мятежников и предателей!

Вспышка гнева так обессилила его, что он почти упал на скамью, с которой встал, а Уаколан уже собрался было позвать на помощь слуг, когда открылась дверь и появился Кортес.

Он слышал слова монарха, но, следуя своему намерению убеждать Моктесуму, что сам обо всем догадывается и сам все знает, сказал с негодованием:

— Сеньор, я пришел просить Ваше величество разрешить мне покарать за стремление нанести вам жестокую обиду некото­рых неверных вассалов. С горечью сообщаю вам, что принцы из Койоакана, Матлальцина и Такубы готовят заговор против за­конной власти своего господина и открыто заявляют о своем неповиновении, обвиняя Ваше величество в тирании и злодейст­вах. Возмущенный народ ждет, что вы, Ваше величество, вос­становите справедливость. Я же, от души пекущийся о поддержа­нии вашей доброй славы, прошу оказать мне честь и позволить бросить к вашим царственным стопам этих взбунтовавшихся данников.

Замер от неожиданности Моктесума, устремив на Кортеса остановившийся взор, но пришел наконец в себя и, охваченный самыми противоречивыми чувствами, сказал дрогнувшим го­лосом:

- И ты, Малинче, тоже об этом знаешь? Глупцы не скрыли от тебя своего преступного намерения?

- Ничто не скроется от меня, сеньор,— отвечал каудильо.— Я знаю все, что происходит во владениях Вашего величества, и, к вашему счастью, я столь же могущ, сколь бдителен. Распоряди­тесь же, Ваше величество, о заключении мятежников в темницу, а я — порукой тому моя совесть — менее чем через час приведу их в кандалах.

Моктесума совсем растерялся, на его лице отражалась борь­ба терзавших его чувств. Попранное самолюбие и страх разгне­вать Кортеса заставляли его наказать виновных, а его располо­жение к ним и внутреннее убеждение, что их ослушание вызвано разумными и благородными стремлениями, побуждали как-то спасти их, не роняя при этом своего достоинства.

Кортес, заметив колебание монарха, нетерпеливо взмахнул рукой, и этот жест принес ему победу.

- Не сердись,— быстро сказал Моктесума.— Я прекрасно знаю свою обязанность справедливо вершить суд и всегда ее выполняю, даже если это причиняет боль моему сердцу. Слова, которые бросают эти нарушающие согласие вожди, только пока­зывают, что вожди еще слишком молоды и не слишком разумны. Ты о них не беспокойся и не взваливай на свои плечи лишние хлопоты, с ними связанные. Уаколан,— обернулся он к своему сановнику,— передай воинам моей стражи приказ тотчас взять вождей-правителей Матлальцина и Койоакана...

- И Такубы тоже,— добавил Кортес.

- Тоже...— упавшим голосом добавил монарх.— И вели от­править Куаутемока во владения его отца, чтобы он оставался там до моего особого распоряжения.

Уаколан ушел, за ним вышел и Кортес, который, шепнув что-то своим капитанам, снова вернулся с невозмутимым видом в покои Моктесумы.

— Я желаю, чтобы завтра же состоялся Совет моих род­ственных вождей-властителей,— сказал Моктесума Кортесу,— и после признания нами своей зависимости ты смог бы вернуться богатым и довольным в свою страну и больше не испытывал бы неприятностей, которые тебе ежедневно доставляют мои бес­покойные вожди-данники. Как только испанцев здесь не будет, я обещаю, что заставлю их уважать себя; у них больше не будет повода плохо говорить о своем верховном вожде. Заключение в темницу правителей Матлальцина и Койоакана необходимо, дабы они не подавали дурного примера непослушания другим тлатоани, а что касается Куаутемока, то этого мальчика я пере­дам его отцу. Старший вождь-властитель Такубы — мой верный подданный, высокочтимый и мудрый человек, который прибудет на Совет, ибо я сегодня же вечером пошлю ему с гонцом срочный наказ явиться сюда. Ты увидишь, что он — достойный мой вождь-сородич и покорный данник.

В эту минуту в покои Моктесумы вошел его слуга и объявил, что вождь-властитель Такубы просит позволения говорить с ве­ликим властителем.

Столь возрадовался монарх его появлению, словно бы в тех трудных обстоятельствах, в каких ему приходилось на что-то решаться, он обрел в лице своего уважаемого и мудрого род­ственника надежную опору. Он велел тотчас ввести его и встал с места, чтобы стоя приветствовать посетителя: такого знака внимания еще не удостаивался ни один из его властительных вождей-данников.

Кортес тоже поднялся со скамьи и даже сделал несколько шагов навстречу старцу, но тот прошел мимо, опираясь на руку Нецалька, даже не взглянув на испанца, и, подойдя к Моктесуме, отвесил ему ритуальный поклон, коснувшись правой рукой пола и поднеся ее затем к губам.

Несмотря на радость, которую испытывал монарх при виде своего родича и друга, он заметил оскорбительное пренебреже­ние, проявленное старцем к Эрнану Кортесу, и, ответив на при­ветствие гостя, тут же промолвил, указав рукой на испанского военачальника:

— Воин, которого ты здесь видишь, это именитый посланец и храбрый вождь великого властителя земли Кастилии, нашего союзника и господина, законного наследника почитаемого всеми нами Кецалькоатля, который основал наше древнее царство.

Поднял глаза на Кортеса старый тлатоани из Такубы, затем приветствовал его вежливо, но без особого почтения и снова обернулся к Моктесуме.

- Уэй-тлатоани,— сказал он,— прошу тебя уделить мне не­много времени.

- Говори,— отвечал монарх, садясь и знаком приглашая сесть Кортеса и всех остальных.— Говори все, что пожелаешь, благородный вождь, ибо сердцу моему нечего скрывать перед моим доблестным другом Эрнаном Кортесом, а этот юноша, что рядом с ним,— испанец, прислуживающий мне и помогающий нам понимать друг друга, ибо он знает язык ацтеков и пользуется доверием как своего господина, так и моим.

- Я буду говорить, если ты того требуешь,— сказал сурово старый вождь-властитель, опустившись на скамью,— и выражу тебе все то негодование, которое вызвали у меня слухи, которые распускают люди и которые порочат твою честь и мудрость. Если верить слухам, уэй-тлатоани, ты созываешь своих вождей-сородичей и других правителей, чтобы признать над собой власть чужеземного вождя, а потому прошу тебя: позволь мне заставить умолкнуть эти гнусные голоса и опровергнуть домыслы, рас­пространяемые от твоего царственного имени.

Моктесума был ошеломлен услышанным, несколько минут молчал, не зная, что ответить вождю-властителю Такубы. Явное нетерпение, с каким ожидал его слов Кортес, которому перевод­чик точно передал смысл высказывания старого вождя-сородича, заставило наконец монарха преодолеть свою растерянность, и он проговорил с заметным волнением:

- Это правда, что я хочу признать свою зависимость от потомка Кецалькоатля, ибо так велят боги.

- Боги! — гневно воскликнул вождь-сородич.— Боги ли­шили тебя своих милостей с тех пор, как ты позволил испанцам преступать пороги твоих храмов и воздвигать алтари чужеземным божествам[47]. Боги тебя покарают, Моктесума, если ты совершишь это преступное действие.

Встал Моктесума, рассерженный, но и устыженный, и вос­кликнул:

- Ты вождь-властитель Такубы, и ты хочешь меня оскор­бить и унизить!

- Никому не позволено оскорблять или унижать короля Ацтекского государства в присутствии Эрнана Кортеса! — ска­зал, тоже встав, испанский предводитель.

Слуга-переводчик поспешил перевести эти слова своего гос­подина, и старый вождь-родич, пылая гневом, обернулся к Кор­тесу.

— Ты здесь единственный, кто его оскорбляет и унижает; ты, неблагодарный гость, который выманил его из царского дворца с помощью своих солдат; ты злоупотребляешь его по­датливостью, чтобы творить, прикрываясь его именем, произвол и подлые дела; это ты склоняешь его к такому низкому поступку, как признание себя подвластным данником чужеземного вла­стителя!

Не стал ждать Кортес перевода подобных тяжких обвинений, ибо то, что надо было понять, он понял по тону и жестам вождя, и быстро кликнул солдат, взглядом указав Моктесуме, чтобы тот повелел бросить в темницу дерзкого старца.

Но еще до того, как несчастный пленник повиновался этому молчаливому приказу, Нецальк успел броситься на защиту отца и, безоружный, заслонил его своей мощной грудью от подступив­ших испанских стражников.

Такой поступок, по ацтекским законам, считался явным оскорблением высшей власти, ибо никто из вождей-данников не имел права поднять на кого-либо руку в присутствии великого властителя. Кортес это знал и не замедлил воспользоваться еще одним подходящим предлогом.

- Сеньор,— сказал он Моктесуме,— чего еще ждать Ваше­му величеству? Почему вы не караете виновных?

- Взять их под стражу,— с трудом вымолвил пленный мо­нарх.— Я так велю. Но мне не нужны твои солдаты, предводи­тель. Это сделают мои воины.

Слуга-переводчик выбежал передать распоряжение монарха, а старый вождь-сородич, скрестив руки на груди, велел сыну сделать то же самое.

— Вот так,— сказал он.— Ты — наш властитель, и, если нас не может удержать наш долг повиновения тебе, мы не можем противиться силе стольких солдат. Пусть по твоему велению на нас наденут цепи, в которых оказался ты сам. Но пусть они слышат мой голос и знают, что это новое злодеяние и беззаконие всколыхнет ацтекский народ, который обречет их на гибель. Пусть знают, что миллионы рук поднимутся, чтобы разорвать цепи, надетые на нас, и...

Отец Куаутемока не закончил своей угрозы. Ацтекские во­ины, призванные исполнить повеление Моктесумы, бросились на него и в сопровождении испанцев потащили благородного старца вместе с его младшим сыном в темницу.

Нам нелегко дать читателю ясное представление о состоянии духа Моктесумы в те минуты. Искаженные черты лица, мертвен­но-бледный лоб и горящий, блуждающий взор свидетельствова­ли о страшных душевных муках. Кортес ему что-то говорил, но он не слушал и постоянно издавал вопли, словно в бреду:

— Все надо мной издеваются! Все мной помыкают! Все ненавидят и презирают! Я хочу отомстить за себя! Хочу покончить со всеми своими врагами! Я еще Моктесума! Я великий Моктесума!

И, стремительно поднявшись, он стал стучать кулаком по столу, на который, сидя, обычно опирался локтем.

Затем опустился на скамью и зарыдал, продолжая что-то невнятно выкрикивать. Некоторые фразы можно было разо­брать:

— Я несчастный человек, меня карают боги! Я плохой вождь, меня проклинают мои люди! Я несчастный отец, меня оставили мои близкие! Я хочу умереть.

Напрасно Кортес старался утешить его. Оставив монарха на попечение слуг, каудильо велел привести к Моктесуме трех его сыновей, живших в этом же дворце, чтобы они попытались успокоить отца.

А сам между тем занялся исполнением приказов Моктесумы, и раньше, чем солнце опустилось за горы, единой цепью оказа­лись скованы властительные вожди Такубы и Тескоко и вождь Койоакана, который по распоряжению Кортеса был также пре­провожден в стан испанцев, чтобы все узники находились под присмотром одних и тех же стражей.

На сей раз вождю-властителю Матлальцина, ранее покинув­шему Теночтитлан, удалось бежать от испанцев, однако спустя несколько дней посланцы Кортеса настигли его и он разделил участь остальных вождей из рода Моктесумы.

Впечатление, произведенное в Теночтитлане заключением в тюрьму этих особ, поистине трудно описать. Весь тот день всюду царили подавленность и смятение; казалось, в каждом доме умер кто-то из членов семьи. Улицы опустели, а лица случайных прохожих были горестны и угрюмы.

К ночи на площадь перед дворцом монарха стали стекаться люди, замечалось их нараставшее волнение, однако бдительные сановники Моктесумы постарались утихомирить народ.

Все другие тлатоани, съехавшиеся в столицу, поспешили во дворец, едва прослышав о пленении дружественных вождей, но никто не был там принят. Супруга монарха и Текуиспа находи­лись во дворце у испанцев, куда они поспешили, чтобы заступить­ся за вождей-сородичей, и оставались гам, обеспокоенные пло­хим самочувствием Моктесумы; старшая дочь монарха Уалькацинтла в своем великом горе удалилась с сыном и служанками во Дворец Печали[48], поклявшись, что не покинет его, пока за ней не придет ее муж, Куаутемок, сбросив кандалы.

Однако она не могла выполнить своего обещания заточить себя в этом огромном склепе, не попытавшись испробовать все возможные средства, чтобы освободить родственных вождей. Она обращалась ко всем сановникам и советникам Моктесумы, но когда они сказали ей, что бесполезно о чем-либо просить Моктесуму, не заручившись вначале согласием Кортеса, достой­ная супруга Куаутемока воскликнула:

— Довольно! Хватит! Мой муж проклянет свободу, кото­рую его жена униженно вымолила бы у жестокосердного злодея!

---

[47] Кортес попросил у Моктесумы разрешения воздвигнуть часовню Богома­тери, и монарх не только позволил, но и дал ему своих лучших каменщиков и плотников для постройки.

[48] Среди дворцов Моктесумы был и Дворец Печали, где монарх пребывал весь срок соблюдения траура по умершему члену своей семьи. Авельянеда сообщает, что стены этого здания были сложены из черного мрамора, и приводит слова историка А. Солиса-и-Риваденейры: «Там было ровно столько света, сколь­ко требуется, чтобы увидеть его темноту».