Конец Ночи Печали

XI

Ночь была скорбной не только для тех, кто участвовал в кровопролитном действе. Воинственный пыл, ощущение опас­ности, патриотизм, ненависть, жажда мести до такой степени овладели сердцами воинов, что они не испытывали даже страха смерти. Напротив, представительницам слабого пола, чьи сердца обливаются кровью иных, невидимых миру сражений, пришлось одолевать многие горести.

Большего сочувствия, чем те, кто нашел славную смерть в результате кровавых событий той памятной ночи, были достой­ны, конечно, бедные женщины, которые в тиши и бездействии испытывали душевные муки, которые порой страшнее боли от острых клинков. В тягостном ожидании считали они долгие ночные часы, не зная, какой из них заставил навсегда распро­щаться с сыном, отцом или мужем.

В мраморных стенах большого дворца две несчастных сест­ры переносили пытки в сто раз более жестокие, чем те, которые может придумать ненависть для самого заклятого врага.

Счастливой по сравнению с ними можно было назвать Миасочиль, которая оплакивала у изголовья маленького сына не­давнюю утрату Моктесумы, своего супруга, ибо участь ее уже определилась в море страданий, ее почти не трогало то, что происходило на белом свете! Для нее в те минуты не существовало ни родителей, ни родины, ни друзей; с нею были только свежая могила и сын: воспоминание и надежда, боль и долг. Этим чувствам она и предавалась в глуби своих покоев, тогда как Уалькацинтла и Текуиспа, соединенные общим не­счастьем, вместе лили слезы, которых не в силах были сдержать.

Кто же из них обеих больше страдал и больше был достоин жалости? Увы, это трудный вопрос. Одна — супруга, другая — возлюбленная. Недавно осиротевшие сестры, которые еще не успели осознать потерю отца, уже видят перед собой новую беду: первая — вдовство, вторая — утрату любимого. Нежная супруга держит на руках младенца, который в ту минуту, как и она сама, может быть, уже лишился отца. Влюбленная дева, чье счастье пока составляет надежда, обращает к небесам глаза с вопросом, не станет ли могила тем брачным ложем, где ей придется встре­тить любимого, и завершением ее чудесных мечтаний? И обе они испытывают страшную тревогу не только за своих избранников, но и за трех малых братьев, за друзей, подаренных им жизнью, за вождей-воинов, связанных с ними кровными узами родства.

Если переживания жены более глубокие, если мучительное беспокойство, которое она испытывает за судьбу отца своего ребенка заслуживает, если можно так сказать, благоговейного сострадания, то, по крайней мере, ее терзания более правомерны, ее чувства не вступают в противоречие одно с другим. Она страдает, но не испытывает внутренних терзаний. Напротив, душа Текуиспы находится во власти самых противоречивых чувств и страшных мук. С одной стороны — родина, три люби­мых брата, муж обожаемой сестры, множество родственников, друзей, привязанностей! С другой — Веласкес! Веласкес, который стал ее жизнью, ее счастьем, ее божеством. Веласкес, которого она страстно любит и которого, возможно, ей суждено увидеть изрубленным в куски руками ее соплеменников на кровавом алтаре их жестоких богов!

Выбора у нее нет. Если побеждают испанцы, рабство ацтеков будет скреплено кровью их вождей — вождей, которые приходят­ся братьями, родственниками и друзьями Текуиспы! Если будут побеждены испанцы, к ним не будет милосердия, всякой надежды лишится и Текуиспа! Победители будут считать преступлением даже слезы, которые она пролила бы над самой благородной их жертвой!

Чью же сторону примет это сердце, в котором сражаются самые святые чувства и самая безудержная страсть?.. Какое желание может проявиться или даже лишь затеплиться в ее душе? Увы, бедняжка не знает этого. Она ничего не говорит, ни о чем не думает, но чувствует, как сердце рвется на части, чувствует, как всю ее захлестывает огромная и страшная боль. Без слез, без слов она бросается как безумная то к образу святой Девы, подаренной ей в былые счастливые дни ее обожаемым возлюбленным, и падает на колени перед Девой, то с жаром обращается к богам своих предков, даже не зная, о чем их молить.

Порой Текуиспа прижимается к груди тоскующей сестры и осушает своими губами ее горькие слезы, словно ей самой нужно проникнуться еще и чужой болью и разделить такие страдания, которые просто невозможно вынести; а то внезапно она в ужасе вырывается из объятий Уалькацинтлы и бежит от нее, словно сестра вдруг внушает ей страх: в эту минуту ей кажется, что родная сестра призывает смерть на голову того, за кого Текуиспа отдала бы сто своих жизней; ей чудится, что супруга Куаутемока видит в Веласкесе только испанца, только врага.

Однако, даже предаваясь собственному безутешному горю, Уалькацинтла не может не проникаться терзаниями своей млад­шей сестры, которую искренне любит.

— Подойди ко мне, Текуиспа,— говорит она ей,— подойди и поплачем вместе. Пусть вместе вознесутся к небу наши мольбы, чтобы пришло к нам утешение. Попроси добрых духов засту­питься за всех, кто любим и кто любит!

Текуиспа бросается к ее ногам.

- Ты такая же чудесная и добрая, как мать бога, которому молится Веласкес,— говорит она.— А твоя младшая сестра — слабая измученная девочка, которая ничем не может тебя уте­шить в твоих страданиях. А вот ты — настоящее счастье для тех, кто тебя любит. Боги помилуют твоего дорогого мужа, и у тебя будет еще много детей, таких же красивых, как ты, и они будут обнимать и целовать тебя и называть мамой. А я цветок, кото­рый увянет прежде, чем завяжется плод, и лепестки будут топтать счастливые влюбленные, не зная, что и в цветах были краски и жизнь. Оставь меня одну с моими слезами, одну с моими несчастьями. Ты — счастливая, ты—и жена, и мать, а жены и матери любимы богами.

- Нет, я несчастна! — отвечает Уалькацинтла.— Счастлива та, которая сойдет в могилу с венцом девственницы на голове! В муках являет на свет своих детей супруга мужчины, и сами дети появляются с плачем, словно без всякой радости входят в эту мрачную жизнь, дорога которой так трудна и опасна! Счастливы те, кто никогда не спускается на землю с небес, чтобы попасть во чрево матери, потому что уже чрево матери наделяет страдани­ями тех, кто приходит на свет! Любовь призвала душу моего сына Учелита в обитель вечного света и велела сойти в мое чрево. Но что будет со мной и с моим сыном, если не станет Куаутемо­ка? Любовь уйдет вместе с ним, а душа Учелита захочет опять вернуться на небо вслед за отцом, ибо только любовь послала младенца на землю, а вдовья грудь—это иссохший родник и по­гасший костер. Тебе не понять, Текуиспа. Счастливы те, кто сходит в могилу с венцом девственницы на голове!

Текуиспа спрятала лицо в коленях сестры и негромко взвол­нованно сказала:

— Любовь никогда не кончается! Счастливы те, кто прорас­тил в своем чреве огненное семя мужа и кто, следуя за ним в могилу, оставляет на земле памятник своему счастью!

В это время во дворцовом патио слышится шум. Сестры, умолкнув, замирают. Сначала звучат тревожные возгласы стра­жей, но вскоре их перекрывает ясный и мужественный голос, который знаком каждому ацтеку, и произносит следующие слова:

- Я — Кукумацин, вождь-властитель Тескоко, и хочу ви­деть властительную Текуиспу.

- Это Какумацин! — разом восклицают сестры.— Значит, мы победили!—добавляет Уалькацинтла, воздевая руки к небу с невыразимым восторгом и благодарностью.

- Победили! — повторяет Текуиспа и не может сдержать охватившую ее дрожь. Но отчаяние придает ей силы, и она устремляется навстречу тескоканцу.

У порога в покои ее встречают прислужницы и сообщают о его прибытии, но тут же появляется и сам Какумацин со своей ношей.

Молодая девушка в страхе отступает, а Уалькацинтла не удерживается от крика при виде бездыханного тела, с чьей голо­вы, висевшей за спиной Какумацина, капает на пол кровь.

— Успокойся, Уалькацинтла,— говорит вождь-власти­тель.— Твой супруг обрел свободу, он доблестно сражается, и я тоже сейчас вернусь, чтобы сражаться бок о бок с ним. Ты же, Текуиспа, возьми из моих рук своего возлюбленного. Он еще жив, и, возможно, тебе удастся его спасти.

Какумацин опускает окровавленное тело к ногам девушки, которая падает на него с криком, способным потрясти мрамор­ные стены дворца, а Какумацин добавляет менее уверенно:

— Если твоя любовь его оживит, скажи ему, что Какумацин, чью жизнь он защитил, позаботится о его жизни, даст ему земли в вечное владение и объявит его своим братом и твоим мужем. Если он умрет, скажи ему, что его останки я буду чтить так же, как если бы это был мой собственный отец, и что над его могилой я торжественно поклянусь никогда не прикасаться к жен­щине, которую он любил. Прощай, дочь Моктесумы, может быть, эта ночь тоже окажется для меня последней! Если так случится, если мы будем побеждены, если родина покорится... скажи ему, Текуиспа, что я не милость оказал ненавистному врагу, но отплатил ему добром за добро и умер, люто его ненавидя.

С этими словами он быстро вышел из дворца, очутился на улице и прежде, чем сестры опомнились, с легкостью оленя помчался к полю брани, которое недавно покинул.

Но раньше, чем он успел туда добежать, до его слуха доле­тели победные крики ацтеков.

В самом деле, большая часть испанцев пала в сражении, а за теми, кому удалось вместе с Кортесом выскользнуть из кровавой круговерти, бросился вдогонку отряд ацтекских воинов. Гонцы, спешно посланные Куитлауаком во все селения, находившиеся на пути беглецов, несли с собой приказ, гласивший, чтобы испанцам нигде не предоставляли убежища и преследовали их до полного уничтожения.

Солнечные лучи уже начинали пробиваться сквозь плотную мглу ужасной ночи, когда Какумацин присоединился к своим соплеменникам, радость которых скоро утихла при виде зрели­ща, открывшегося их глазам при свете дня.

О, если на поле битвы они со злобным упоением взирали на горы вражьих трупов, то там же они увидели и бренные останки тысяч родных и близких! Навечно уснули на залитой кровью земле старый вождь-властитель Такубы, трое сыновей злосчаст­ного Моктесумы, гордый правитель Матлальцина и Уаско, от­важный Уаско, вождь-правитель Койоакана, друг Куаутемока и возлюбленный его сестры! Уаско оставил этот мир всего два­дцати шести лет от роду, а рядом с ним покоились изрубленные тела многих других юношей, бывших цветом и славой ацтекского воинства.

Весь день своего триумфа победители посвятили захороне­нию павших соплеменников, и никто не думал праздновать побе­ду, которая отняла у родины множество ее самых доблестных защитников.

Ко многим похоронным носилкам, которые торжественно двигались к печальному кладбищу-«микоатлю» в семи или вось­ми лигах к северо-востоку от Теночтитлана, присоединились еще одни, тайно вынесенные из дворца великого властителя.

Труп был накрыт плотной тканью, и ацтеки, видевшие столь парадный вынос тела, строили всякие предположения насчет этой жертвы.

— Наверное, супруга Моктесумы,— говорил один, - она уш­ла за своим мужем в мир Миктлан.

- Или последний сын покойного великого властителя,— возражал другой,— он не захотел остаться один на земле без своих братьев.

- Глядите! — взволнованно воскликнул третий.— Видите рядом с этими похоронными носилками гордого Какумацииа? Его лицо неспокойно, не иначе как он мучается угрызениями совести. Это тело, которое несут знатные люди из Тескоко, наверное, труп его брата, Куикуицата, которого Моктесума сде­лал вождем-властителем Тескоко, когда прогнал оттуда Какума­цииа, и обиженный старший брат, освободившись из плена, убил младшего.

 -И правильно сделал,— сказал какой-то юноша.- Куикуицат был трус, благоговел перед испанцами и не хотел подни­мать против них оружие.

- Он был коварный человек,— добавляли другие.— Ему не­ведомы благородные поступки. Он скрывался все эти дни, боялся родину защищать, и за чужеземцев сражаться, благодаря кото­рым получил диадему властителя Тескоко из рук слабовольного Моктесумы.

— Мы, тескоканцы, его презирали, объявил один старец, который слыл фаворитом самого Нецауальпильи, отца тех обоих братьев, о которых шла речь в толпе.

Разговоры на эту тему еще продолжались, когда похоронная процессия подошла к месту погребений.

Носилки с павшими воинами были опущены на землю, и во­круг сгрудились провожавшие родственники. Только возле таин­ственных носилок было очень мало людей, зато эти похороны почтили своим присутствием сам Какумацин и его самые имени­тые вожди-данники факт, обычно доказывавший, что покойник принадлежит к его знатному роду.

Вскоре все объяснилось. Вождь-властитель Тескоко, заметив, что все взгляды обращены к обернутому в покрывало телу, шагнул вперед, поднял руку, чтобы привлечь к себе внимание людей, и сбросил с носилок плотное покрывало: изумленный народ увидел труп испанского военачальника. После возгласов изумления раздались крики негодования, и даже послышались угрозы в адрес того, кто осмелился рядом с павшими в сражении ацтеками положить ненавистные останки врага. Но Какумацин, властно взмахнув шпагой, восстановил тишину.

— Тот, кого вы здесь видите,— сказал он голосом ясным и зычным, разнесшимся над всем кладбищенским полем,— это — Веласкес де Леон, испанский капитан, один из наших самых могучих и самых страшных врагов. Я искал его в жарком бою, я жаждал его смерти и отдал бы за его кровь половину своей, потому что в моем сердце давно горит ненависть к презренному чужеземцу. Но боги пожелали, чтобы тот, кого я хотел лишить жизни, спас мою жизнь. Да, ацтеки, связанный и окруженный врагами, я должен был умереть от подлой трусливой руки кого-то из тех, кто не щадит безоружного воина, но этот человек, теперь ставший прахом, спас меня и дал мне вот эту шпагу, которая помогла мне пробиться к своим собратьям. Благодаря его великодушию город Тескоко сохранил своего законного вождя-властителя. Но мой счастливый спаситель нашел славную смерть, геройски защищая от вас же самих сыновей злополучного Моктесумы.

Кто откажет в могиле на ацтекской земле воину, который молил ее своей кровью, спасая наших вождей? Кто осмелится разлучить невинных властительных детей с воином, который грудью своей заслонял их от опасностей? Лишь тот, кто бросил камни в священную особу великого властителя, тот, кто запятнал себя кровью его сыновей, не сочтет низостью поднять голос против этого мертвеца, который просит не более клочка земли, чтобы заснуть своим последним сном. И если найдутся такие среди тех, кто меня слышит, пусть выступят вперед и сразятся со мной, ибо я, Какумацин, сын Нецауальпильи, вождь-властитель Тескоко, первый выборщик и советник Ацтекского царства, я об­виняю их в цареубийстве и в трусости и предаю позору их подлые души перед лицом небес и земли! Выходите и защищайтесь, кто бы вы ни были; это оружие, которое вложил в мою руку испан­ский воин, сумеет и вас послать в могилу, даже если против меня объединятся все неблагодарные и все трусливые люди, которых так много на свете!

После этих слов он стал вне себя от ярости размахивать шпагой, обращая взор то в одну сторону, то в другую, словно вызывая на бой противников, но никому не захотелось выступить в этой роли, никто не подал голос, чтобы опротестовать его намерение. Куаутемок, который находился на другом конце поля возле тел своего отца и сыновей Моктесумы, поспешил к нему и коснулся руки своего двоюродного брата, который грозно потрясал шпагой Веласкеса.

— Какумацин! — воскликнул он с волнением.— Вождь-вла­ститель Такубы отомстит за тебя, если ты вдруг лишишься жизни! Труп кастильца будет предан земле, ибо в Ацтекском царстве найдется человек с благородным сердцем!

Тут стали раздаваться голоса в поддержку обоих вождей, а Куаутемок, понизив голос, продолжал с прежним волнением:

— Больше, чем все твои подвиги, тебя возвеличил этот справедливый поступок, сын Нецауальпильи, и если бы корона великого властителя не была уже возложена на голову достослав­ного Куитлауака, я бы вызвал на бой первого, кто сказал бы, что ты недостоин носить ее.

Эти слова, тон, которые выдавали неподдельно глубокие чувства, искренне тронули душу горячего тескоканца. Он схватил за руку своего двоюродного брата и, поборов в себе гордыню и надменность, увлеченный собственным благородным и возвышенным порывом, ответил:

— В таком случае я стану твоим противником, вождь-вла­ститель Такубы, ибо никого и никогда, кроме тебя, я не сочту более достойным короны великого властителя.

Затем началась погребальная церемония, и каждый из присут­ствовавших занял свое место. Родственники помещали в выры­тые могилы кое-какие ценные вещи и изображение умершего, а жрецы возлагали трупы на костры, сложенные из ароматичных веток: поднимавшийся дым расстилался благоухающим облаком над простором кладбищенского поля. Затем прах ссыпали в сере­бряные или золотые сосуды и ставили их в могилу, сопровождая погребение гимном Солнцу и Луне, прося их вечно озарять светлыми лучами одинокое поле мертвых[57].