Необыкновенная жизнь доньи Элоты

К донье Элоте судьба была не так благосклонна, как к дону Энкарно. Ей не удалось завоевать себе такой по­пулярности, и имя ее не было столь известно, как имя ее мужа. Никто не ставил ее в пример другим. Она жила под сенью славы своего супруга, подобно тому как моло­дое стройное дерево растет в тени лесного великана. По­этому, когда она появлялась на улице, люди говорили: «Вон пошла жена дона Энкарно» или «Вот мать таты священника...» Находились даже нечестивцы, которые острили: «Это мамаша таты Эчора[42]», что, конечно, возбуждало негодование верующих. Только по воскре­сеньям или в церковные праздники, когда она надевала яркую сатиновую юбку, лакированные туфли из лучшего шевро и шелковый ажурный платок, можно было услы­шать: «Ишь, как нарядилась донья Элота!» Вообще надо сказать, что о донье Элоте вспоминали очень редко, в са­мых исключительных случаях. Совсем другое дело дон Энкарно. Ему не нужно было выходить на улицу, чтобы заставить говорить о себе. А донья Элота только тагда вызывала интерес, когда вытаскивала из сундука старин­ную манильскую шаль, еще вполне приличную; в такие дни на нее смотрели даже с уважением. Сам дон Энкарно, не в силах сдержаться, восклицал:

- Ох, и хороша у меня жена!

Но не следует плохо думать о донье Элоте, она на­кидывала шаль не из кокетства. Просто время от вре­мени ее надо было проветривать, чтобы моль не побила. И когда донья Элота прогуливалась в ней по улицам, селение жужжало, как потревоженный улей. На пере­крестках собирались любопытные, в домах растворялись окна, а вслед донье Элоте несся гул голосов. Вот когда донья Элота была поистине властительницей дум, и все благодаря шали. А что удивительного? Никто никогда не видывал шали прекраснее этой. Она была из чистейшего шелка, с вышитым посредине озером, испещренным белыми барашками. В волнах озера купалась красавица с необыкновенно нежными лицом и плечами. Озеро окружали густые заросли экзотических деревьев, среди которых притаился мандарин, а по краям шла кайма из лотоса, бабочек и колибри. Представьте еще грациоз­ные рисунки по углам и длинную бахрому из более тем­ного шелка. Ну как не восторгаться такой шалью! Все любовались ею, а скупщики старинных вещей буквально с ума сходили и давали за нее бешеные деньги. Они на своем веку видели немало красивых шалей, но такой — никогда; в их руках побывала не одна ценная вещь, но эту им никак не удавалось заполучить, ибо жена дона Энкарно отвечала отказом на все заманчивые предло­жения.

- Я не торговка старьем, — говорила она. — Слава богу, с голоду не умираю...

Напрасны были старания сбившихся с ног антиква­ров.

И теперь, когда люди видели старинную шаль на плечах доньи Элоты, многие говорили: «Да, она умеет хранить чужое добро». Стоило ей нарядиться в это со­кровище, и все тотчас же вспоминали, каким путем за­владела им прекрасная чола. Дело в том, что возраст шали не поддавался исчислению, она веками переходила из поколения в поколение. Сначала ее хозяевами были те, что носят галстуки и высокие прически, но в один пре­красный день однообразному путешествию шали пришел конец.

Последним ее унаследовал благородный сеньор, счи­тавший труд зазорным занятием. Он относился к тем, кто не спрягает глаголов в будущем времени. Больше всего на свете он любил хорошо поесть и выпить, однако пользовался всеобщим уважением — никто не умел так красиво жить и так весело развлекаться. Но роскошная жизнь обходилась довольно дорого и постепенно погло­щала все, что сеньор унаследовал от предков. Наступил день, когда пришлось продать последний участок земли, а потом настала очередь фамильных драгоценностей. Постепенно они перекочевали в чичерии, где сеньор прожигал жизнь, и навсегда остались там. Однажды, не обращая внимания на слезы жены, он вытащил из сун­дука старинную манильскую шаль и отнес ее в чичерию молодой Элоты. Если верить злым языкам, дон Седесиас де Кодесидо в то время безумно волочился за черно­глазой чолитой, а нужно сказать, что он пользовался славой завзятого сердцееда. Несмотря на то, что он был женат, ни одна девушка не могла устоять перед ним. Но только донья Элота сумела овладеть его сердцем. Жаль, что сеньор несколько поздно обратил внимание на красоту молодой женщины. Земли уже были проданы, а драгоценности заложены. Тут-то и пришла на помощь шаль жены, но дону Седесиасу де Кодесидо не везло, ибо именно тогда на горизонте появился ненавистный Энкарно, который сейчас же завоевал прекрасную Элоту. Сеньор, сразу потерявший все шансы на успех, не смог даже повеселиться на деньги, вырученные за шаль, которую он так и не выкупил. Эта история была известна всему селению, и тем не менее стоило донье Элоте надеть знаменитую шаль, как кумушки принимались сочинять бог знает что, вечно преувеличивая и перевирая. Однако донью Элоту не задевал их ядовитый шепот:

- Какая шаль была у доньи Седесиас!..

- Крепко, видно, влюбился старый Седесиас, если отдал такую шаль...

- Ловкая женщина! Своего не упустит...

Иногда донья Элота не надевала шали и выходила в золотых серьгах, усеянных бриллиантами и жемчугом. Они были так тяжелы, что, казалось, вот-вот разорвут мочки ушей доньи Элоты, и так длинны, что почти каса­лись ее плеч. Никто не мог похвастать, что видел еще на ком-нибудь столь роскошные серьги. Это второе чудо вы­зывало такие же пересуды, как и шаль. Кумушки, пора­женные блеском бриллиантов, вспоминали давно минув­шие времена и даже прозвище молодой Элоты:

- Интипенкачи!.. Она опять надела серьги Капел- ланши.

Женщины не знали удержу и, перебивая друг друга, воскрешали интересные подробности о знаменитых серь­гах. В эти минуты они напоминали лакомок, которым по­дали изысканное блюдо, а в своей любви к правде могли соперничать с «Ридер дайджест», библией поклонников американского образа жизни. В селении знали исто­рию Капелланши, и слово это до сих пор бытует в тех краях.

В добрые колониальные времена жил капеллан, который денно и нощно пекся о благосостоянии святой като­лической церкви.. Он не только убедил индейцев вы­строить величественный храм, но даже привез из Куско прекрасную статую мадонны. Она была так хороша, что набожные люди приходили в экстаз, любуясь ею. Собирая пожертвования для украшения алтаря, капеллан возил статую из дома в дом. И вот некая одинокая старушка, очень добродетельная, вручила капеллану драгоценные серьги, поставив при этом условие, что они непременно будут украшать мадонну. Она рассказала, что серьги много лет назад подарил ей жених, но она их ни разу не надела, так как жених сразу после обручения отправился подавлять восстание Тупак-Катари[43] и не вернулся. Ка­пеллан возвел очи к небу, он негодовал, ибо желание украсить божественные уши обычными серьгами было святотатством. Но дара он не отверг, пообещав использо­вать его для приобретения достойных мадонны серег, которые выпишет из Испании и пошлет на благослове­ние папе римскому.

Некоторое время спустя капеллан влюбился в пре­хорошенькую индианку, которая, по слухам, была до­черью хозяина асьенды. Она была метиской, но природа щедро одарила ее красотой, и наместник бога на земле совсем потерял голову. Девушка прислуживала капел­лану, но все знали, что она делит с ним ложе. Вскоре после смерти старушки служанка капеллана начала ще­голять в роскошных длинных серьгах. С тех пор любов­ницу капеллана прозвали Капелланшей, этим дело и кончилось. Все словно воды в рот набрали и с истинно христианским смирением отнеслись к столь возмутитель­ному факту. Ведь миряне не имеют права осуждать по­ведение священника!! Он в свое время сам даст отчет господу.

Теперь серьги называли не иначе, как «серьги Капелланши», они, как и шаль дона Седисиаса, передавались по наследству из поколения в поколение, пока последняя их владелица, муж которой был бездельником и пьяницей, чтобы прокормить детей; не заложила их за ничтожную сумму. Она надеялась в скором времени вы­купить их, так как не могла себе представить, что ее старшая дочь лишится этого сокровища. Но судьба, как считали одни, или ростовщик, как полагали другие, ре­шили иначе. Ростовщик был ограблен, и власти заста­вили его возместить стоимость драгоценностей. Но когда ростовщик умер, серьги появились в ушах его снохи. Скандал! Началась бесконечная судебная тяжба, которая ни к чему не привела. У снохи был сын — кутила и раз­вратник. Подобно герою одной известной комедии, он поспорил с друзьями, что соблазнит самую красивую чолиту селения, еще совсем девочку, но оказалось, что это не так легко. Девушка была очень целомудренна, и, кроме того, мать не спускала с нее глаз. Несмотря на бешеный натиск молодого шелопая, который не давал ей прохода и следовал за ней всюду, как тень, с каждым днем становилось яснее, что это отнюдь не донья Инес[44].

Сопротивление красавицы и страх проиграть пари заставили юношу изменить тактику. Он заявил во всеуслы­шанье, что хочет жениться на неприступной девушке, и стал осыпать свою избранницу подарками. Она их не отвергала, так как была небогата, но чрезмерно пылкие ухаживания повесы встречали самый решительный от­пор. Однажды он попытался прибегнуть к силе — так обычно кончаются подобные домогательства. Девушка защищалась с подлинным искусством, она умела созда­вать такие препятствия на пути соблазнителя, что он ни на шаг не мог продвинуться вперед. Словом, как бы он ни старался и какие бы предлоги ни придумывал, с тех пор ему не удалось ни разу побыть с ней наедине. Тогда он придумал следующее: он ослепит птичку, как это де­лают птицеловы, которые зажигают под деревом яркий костер, и спящие на ветвях птицы одна за другой устремляются вниз. В качестве приманки соблазнитель решил использовать серьги матери. Он украл их и, когда смолкли рыдания и прекратились поиски, подарил не­преклонной красавице. Бедняжка не устояла и приняла подарок. Вскоре он назначил ей свидание; оно должно было состояться днем, но место он выбрал пустынное, в развалинах у подножья холма. Девушка боялась, что он может отобрать свой изумительный подарок, и, кроме того, она уже была не совсем равнодушна к молодому человеку, а поэтому согласилась прийти. Правда, она твердо решила не отдаваться ему, но хотела поговорить о свадьбе. Он же, как только она пришла, бросился на нее и грубо повалил. Девушка не сопротивлялась, но глаза ее почему-то закатились. Он никогда еще не видел, чтобы у женщины, когда она отдается, было такое лицо. Вдруг сердце его сжалось. Голова девушки лежала в луже крови; падая, она ударилась об острый, как наконеч­ник копья, камень. Смерть уже витала над ней. Трусли­вый соблазнитель убежал, его не нашли. Ходили упорные слухи, что коррехидор не сумел изловить убийцу, потому что его внимание отвлекли несколько золотых монет, которых не пожалели родители убийцы, дружившие с представителем власти. Но нет такой тайны, которая не стала бы известной, и в селении постепенно узнали, кем были украдены знаменитые серьги и у кого они. Отец погибшей — горький пьяница — не мог побороть желания поделиться своим секретом с одним приятелем. Так семей­ная тайна стала всеобщим достоянием. Однако, как ни странно, законные наследники не стали требовать пре­словутых серег, а семья убитой не думала их отдавать. С молчаливого согласия обеих сторон трагическое событие было предано забвению; без лишнего шума, без лишних недоразумений решили, что серьги останутся в семье покойницы, а виновник ее смерти возвратится в селение, но преследовать его не станут. Он вернулся совсем другим человеком, от прежних его наклонностей и следа не осталось, благодаря чему его и наградили выразительным прозвищем Ошпаренный Кот...

Было бы большой несправедливостью умолчать о том, как безутешно оплакивали чолиту не только родня, но и все селение. Безвременная смерть создала вокруг ее имени ореол героизма, и долго еще матери ставили в при­мер своим дочерям добродетель прекрасной девушки. Она действительно была самой красивой и самой чистой, она носила чудесное имя Агар и была старшей сестрой Элоты, к которой и перешли драгоценные серьги. Их блеск, казалось, зажигал огромные глаза Элоты с длин­ными загнутыми ресницами, придавал им невыразимое обаяние, хотя, как все признавали, ей далеко было до Агар. И когда она рискнула наконец выйти в серьгах из дому, первый, кто ее увидел, сказал: «А! Вот и серьги Капелланши!»

Красота девушки и сверкающие на солнце серьги на­поминали людям старинную легенду. Изобретательность народа не имеет границ, и вскоре Элота узнала, что ее прозвали Интипенкачи. Прозвище звучало неплохо, по­этому девушка не забывала одевать серьги каждый раз, когда шла к мессе. Однако люди догадались, что своим прозвищем они лишь льстят красавице, и постарались за­быть его. С тех пор, как только она появлялась в серьгах, обязательно раздавалось восклицание: «Серьги Капел­ланши!» Находились и такие, которые добавляли, наме­кая на Агар: «Серьги покойницы».

Внимание людей обычно привлекают только исклю­чительные события, только они сохраняются в памяти. Если бы какой-нибудь приезжий захотел узнать что-либо любопытное о донье Элоте, он обязательно услышал бы две истории, которые мы только что рассказали, и все его попытки добиться еще хоть слова, оказались бы тщет­ными. Больше ничего примечательного в жизни доньи Элоты не случалось, а значит, не о чем было говорить. Ее жизнь, как жизнь всех маленьких людей, изобиловала маленькими повседневными делами и переживаниями. Можете спросить у соседей, и они ответят: «Вот, вроде, и все» или «В остальном она такая же, как все наши женщины». Но есть люди особенно любопытные, им всегда хочется знать как можно больше. Если кто-нибудь из них заинтересуется доньей Элотой, на этот случай я припас еще кое-что. Пожалуйста!

Первые месяцы своей жизни она качалась в плетенной из веревок люльке, вместо пеленок ее закутывали в де­рюгу, которой покрывали скамью. Кроме этой скамьи, в комнате почти ничего не было. В своей люльке ма­ленькая Элота по ночам надрывалась от плача, за что ее не раз шлепала сонная мать. Ее отец никак не мог считаться образцом добродетели; он был холодным са­пожником и почти все время проводил в чичерии. У него никогда не хватало денег, чтобы расплатиться, и его жена бывала счастлива, если могла хоть сколько-нибудь заработать и накормить детей.

Итак, ночью Элота плакала в люльке, а днем ее но­сила на спине шестилетняя сестренка Агар. На малень­кую няньку, еще совсем слабенькую, нельзя было смот­реть без жалости, она бродила со своей ношей повсюду и только иногда, чтобы немного поиграть с подружками, клала малышку прямо на землю где-нибудь в уголке.. Мать тем временем научилась чинить обувь и стала за­менять своего гуляку-мужа. Через несколько лет ей уда­лось скопить немного денег, и она начала гнать чичу. Дело давало прибыль, хотя супруг выпивал по-прежнему. Но она была женщиной очень терпеливой и работящей и вскоре стала лучшей чичерой селения.

А отец Элоты окончательно потерял человеческий облик, теперь он зарабатывал тем, что устанавливал ре­корды, по обжорству и выпивке. Так, он съел на пари полную тарелку мелкого красного перца (блюдо, которое можно сравнить разве что с горшком раскаленных уг­лей) , оставив своих противников с разинутыми от удивления ртами. В другой раз, не отрываясь, выпил трех­литровый кувшин чичи, а однажды проглотил несколько стаканов смеси из спирта, чичи и пива. Никто даже не пытался оспаривать подобные рекорды. Однако они очень тревожили жену чемпиона, она ночи не спала, обдумывая, как бы отвадить его от пьянства. Она посоветова­лась с соседками и опытными людьми, и кто-то оказал ей, что мужа можно вылечить яйцом совы. Яйцо птицы, размешанное в кружке чичи, как ее заверили, — самое сильное средство, исцеляющее любого алкоголика. Вы­пив это снадобье, он навсегда отвернется от спирт­ного, как от смертельного яда. Но, увы, найти яйцо совы было невозможно. Долго, но безуспешно пыталась бедная женщина раздобыть его, но никто, даже лесорубы асьенды, не могли ей помочь. Днями и ночами мечтала она о спасительном яйце, но так и не нашла его.

Детство Элоты, как справедливо говорили в селении, не было интересным, оно прошло среди кувшинов чичи, под пьяные крики отца.

Как и у всех чоло, у ее родителей был маленький до­мик, дверь которого вела прямо на улицу. За доми­ком находился небольшой двор с колодцем и кухней, где не только готовили пищу и откармливали кроликов, но главным образом гнали чичу. Комнату нельзя было на­звать большой, однако она вмещала всю семью; спали на одной скамье, которая стояла в углу, а остальное поме­щение занимали громадные кувшины с чичей. Скамья была накрыта той же дерюгой, которой когда-то укры­вали Элоту. Кроме того, в комнате был маленький стол, на нем в ожидании посетителей отдыхали кувшины и стаканы.

Агар и Элота понемногу помогали матери, иногда охотно, иногда через силу, со слезами. Элоту всегда вос­хищало рвение, с которым трудилась мать. Девочка ви­дела, как она работает от зари до зари не покладая рук, не зная усталости, и хотела быть такой же, как мать. Отца она не любила. Постоянно пьяный, он был груб, бил дочерей и безответную жену. «Я не люблю пьяниц, а когда вырасту, буду их ненавидеть», — говорила ма­ленькая Элота.

В школу она не ходила, так что читать и писать на­училась с трудом, но к двенадцати годам уже знала все секреты, которыми владела мать — лучшая чичера селения. Агар не только не отставала от нее, но была еще искуснее. Со временем сестры научились готовить не хуже матери и работали прилежно, поэтому матери почти не­чего было делать. Она только присматривала, чтобы все было в порядке, и следила за выручкой. Девочки были счастливы, что мать может немного отдохнуть, и стара­лись изо всех сил. Правда, иной раз они дрались, забы­вая о разнице лет, но ссоры длились недолго; сестры мирились, едва успевали зажить царапины. Как раз в это время на пути молоденькой Агар легла тень соблаз­нителя, который, желая во что бы то ни стало добиться своего, не остановился перед кражей. Тогда-то Элота и увидела впервые серьги Капелланши. После смерти се­стры, пролив горькие слезы, она стала работать еще больше, чтобы отсутствие Агар не сказалось на хозяй­стве. Но, к удивлению девочки, мысли ее то и дело об­ращались к серьгам. «Когда я вырасту, они будут мо­ими»,— говорила она себе. Родители хотели вернуть серьги, но Элота воспротивилась, и ей удалось отгово­рить их от этого шага. Затем она одержала еще одну по­беду.

Девушка очень страдала от постоянных скандалов отца, и ей было жаль матери, которая все еще старалась разыскать яйцо совы, поэтому она решила, что будет сама бороться с пьяницей. Она приготовила настой из табака и спрятала его в укромном месте. Когда отец на­пивался до потери сознания, Элота подливала ему в чичу добрую порцию этого настоя. Он действовал без­отказно. Непобедимый чемпион по выпивке замертво ва­лился с ног. Тогда дочь до утра запирала его в клетушку, которая служила родителям спальней. Там он проводил всю ночь. К рассвету он чувствовал себя отвратительно, а дочь давала ему новую порцию настоя. Бедняга не знал, чему приписать столь ужасные последствия, ведь он думал, что пьет чистую чичу. Но дочь помогла ему понять, в чем дело, она считала, что он не знает меры. Вскоре он убедился, что она совершенно права. Стоило ему выпить чуть-чуть побольше, как начиналась страш­ная рвота, а наутро после ночи пыток приходилось вы­слушивать проповеди дочери. Кончилось тем, что он боялся осушить лишнюю кружку. «Мне очень вредно много пить», — убежденно заявлял он, и мать оставила свою мечту об яйце совы.

Детство Элоты умерло вместе со смертью старшей сестры, утонув в луже ее крови. Когда девочка тайком от родителей побежала к месту преступления и увидела бледное лицо любимой сестры, она сказала себе: «Теперь я должна работать за двоих». В то же время в сердце ее зародилась страстная ненависть ко всем мужчинам. Мужчина убил сестру! Но к ненависти Элоты примеши­вался страх. Мужчина может убить и ее. Когда Элота вышла из ворот детства, ее ненависть и страх были та­кими же сильными, как она сама. Если мать болела, она никогда не оставалась в чичерии наедине с мужчинами, уж лучше снять акхаллантху и запереть дверь. Проходя по улице, она не глядела на них. На приветствия моло­дых людей отвечала, не поднимая глаз. Некоторые считали, что она помешалась, другие — что она гор­дячка.

Однажды, когда она шла к воскресной мессе, какой-то юноша, приехавший в селение на каникулы, преградил ей дорогу. Он не пускал ее, несмотря на мольбы и про­клятия девушки. Схватив Элоту за руки, нахал пытался поцеловать ее. У нее от негодования выступили слезы. Молодой человек смутился и, пробормотав извинения, убежал. Элота вернулась домой встревоженная, а ночью увидела во сне красивое лицо студента. На другой день какое-то необычное волнение овладело ею в церкви: во время молитву она заметила, что святой Себастьян чем- то похож на ее незнакомца. Странно, но назойливый юноша уже не казался ей таким противным. Напрасно она шептала молитвы. Они не помогли. Несколько дней Элота мечтала увидеть студента, она ходила по той улице, где встретила его, но он не появлялся. И вдруг сердце ее тревожно забилось: он шел ей навстречу, од­нако, поравнявшись, смущенно уступил ей дорогу. Больше она не встречала его: он уехал в город. Ей так хотелось, чтобы он возвратился, чтобы они опять встре­тились и он, как тогда, загородил ей дорогу и схватил своими неловкими, сильными руками. Он, конечно, сов­сем не похож на других мужчин и, наверное, никогда не пьет чичу. Она долго думала о нем, на душе становилось теплее. В мечтах она уже видела себя его женой, обни­мала сына, его сына.

Через год молодой человек вернулся в селение, но, встретив Элоту, даже не взглянул на нее. Девушка стра­дала, но время шло, а с ним приходит забвение...

Потом в жизни Элоты наступила прекрасная пора: чича поспела, надо подмести комнату, вымыть кружки, вывесить акхаллантху и пошире открыть двери.

[42] Непереводимая игра слов: bienhechor — благодетель; hechor — жеребец (исп.).

[43] Руководитель индейского восстания против испанских колонизаторов во второй половине XVII века на территории Верхнего Перу (нынешняя Боливия).

[44]  Героиня произведения испанского писателя Хосе Соррилья «Дон Жуан», которая в конце концов уступила Дон Жуану.