Одна во мраке ночи

Позорное изгнание священника повергло его родите­лей в безутешное горе, они не находили себе места, словно навсегда потеряли сына. Дон Энкарно и донья Элота завесили окна черным крепом и закрыли парад­ный ход на девять дней, как будто бедный падресито по­коился на кладбище, а не процветал в городе. Когда донья Элота выходила на улицу, она облачалась во все черное и шла по улицам, не поднимая глаз. Ее негодо­вание против односельчан было беспредельным, никто из них не вступился за своего священника: ни друзья, ни родственники, ни даже эти гусаки фалангисты. Дон Энкарно выражал горе по-своему: он полностью закрыл кредит и безжалостно требовал уплаты всех долгов.

Но хуже всего приходилось Вайре. Хозяйка запретила ей вообще отлучаться из дому, а по ночам по-прежнему запирала в чулане, хозяин, обращаясь к ней, обязательно пускал в ход свои крепкие кулаки. Еще бы! Ведь она была во всем виновата. Из-за этой сучки все и случилось. Сначала эта бесстыжая девка завлекла Валайчито, такого же, как и она сама, развратника, гнусного подлеца и пройдоху. Разве они не видели своими глазами, как она липла к нему и вешалась ему на шею? А потом когда этот потаскун бросил ее, она пристала к бедному падресито и соблазнила его. Мало того, эта распутница искусала ему все дубы, она не постыдилась вынести грязь из дома и ославить самого священника. Дрянь! Паршивая сука! Ну, теперь она за все поплатится!..

О  бегстве и думать было нечего, это Вайра понимала. Но она не могла больше безропотно переносить изде­вательства и начала оказывать сопротивление. Она уже окрепла и выросла, и, когда однажды схватилась за палку, которой замахнулась донья Элота, та не могла ее вырвать. Пришлось звать на помощь дона Энкарно. Он немедленно явился и одним ударом свалил строптивую с ног.

Так шли дни и недели, и Вайра томилась той безысходной тоской, которая овладевает человеком в тюрьме.

Как-то раз, ужиная в темной кухне, Вайра почувство­вала себя плохо. У нее сильно закружилась голова, пламя очага заплясало в глазах,.. Ночью она проснулась и долго не могла заснуть, несмотря на усталость. Утром у нее снова кружилась голова и ее стошнило. Вечером, после ужина, приступ рвоты повторился. В таком жал­ком состоянии ее застала донья Элота.

- Грязная индианка! Уже влипла? Этого надо было ожидать! От кого? От Валайчито, наверное?.. Чертово отродье!..

Ночью Вайра опять не спала, у нее из головы не шли слова хозяйки, но она не могла их понять. Какое отно­шение имеет сеньор Валайчито к ее болезни? Вечно донья Элота ругается такими словами, из. которых и по­ловины не поймешь. Дома она никогда такого не слыхала... А когда не понимаешь, становится еще обид­нее!.. Да, такая уж у нее жизнь, Если не бьют, то ру­гают, если не ругают, так бьют. Чего хорошего ждать от доньи Элоты? Во всем селении нет женщины более гру­бой и жестокой. Но как же объяснить болезнь? Голово­кружение, рвота... Рвота бывает, когда объешься. .Но нельзя сказать, чтобы в этом доме она объедалась.

Приступы тошноты еще долго, мучал и Вайру, повто­ряясь с раздражающей точностью. Чолу ее болезнь бе­сила. Каждый раз, когда Вайра чувствовала, себя плохо, хозяйка хваталась, зз палку и с ее языка сыпались самне гнусные проклятия. Донья Элота не стеснялась в выражениях, и Вайра вскоре догадалась, что беременна. Только зачем чола все время говорит, что она носит ре­бенка Валайчито. Неправда. И хозяйка знает это не хуже самой Вайры, однако твердит свое. Прямо с ума сошла, недаром ее считают самой злой женщиной во всей долине, только она могла родить этого жеребца в сутане.

Как и прежде, по утрам донья Элота отправлялась охотиться на своих должников и почти всегда возвраща­лась в сопровождении хмурого индейца, гнавшего перед собой барана, или со связанными курицами в руках. Иногда следом за хозяйкой шла плачущая женщина, умолявшая об отсрочке. Но однажды донья Элота при­вела с собой какую-то страшную старуху. Годы согнули ее почти до земли. На лице, обтянутом иссохшей кожей, выделялись живые, бегавшие по сторонам глаза и огромный нос. Ее сальных волос, по-видимому, никогда не касался гребень. Юбка на ней была вся в дырах, но плечи покрывал новый красивый платок. Вайра со стра­хом смотрела на старуху. «Колдунья!»—подумала она и хотела убежать, но старуха взглянула на нее цепкими недобрыми глазами, и Вайра почувствовала, что ноги не слушаются ее.

— Подойди ко мне, девушка, — просипела старуха.

Помимо воли, словно кто-то толкнул ее в спину, Вайра сделала шаг к безобразной колдунье. Старуха взяла ее за руку и подвела к кровати, стоявшей в углу террасы.

— Ложись, — приказала она.

Вайра испугалась. Чего хочет от нее эта ведьма? По телу девушки пробежала дрожь.

- Делай, что говорят, — хрипела старуха. — Теперь дрожишь, а когда ложилась с мужчинами, небось не дрожала...

Вайра вырвала свою руку из рук старухи. Но на террасе появилась донья Элота, вооруженная палкой. Вайре не оставалось ничего другого, как повиноваться. Старуха долго мучала Вайру своими крючковатыми, как щупальцы, пальцами. Закончив, она объявила:

— С ребенком, бесстыдница!

- Бесстыдница!.. — как эхо повторила донья Элота,

Старуха тут же принялась варить какое-то зелье, что-то бормоча себе под нос. Вайра разобрала, что колдунья хвалилась, будто только она знает эту траву. Во всей долине нет другого такого средства. Ни одну женщину оно не подвело. Потом старуха заставила Вайру проглотить, теплое горькое пойло.

- Ну, будь счастлива, — проскрипела она, уходя.

Вайра прекрасно понимала, что за лекарство она вы­пила. «Чола настоящая сводня, — подумала она. — Сна­чала не хотела защитить меня от сына, а теперь ста­рается избежать позора...» Вайра заплакала от бессиль­ной ненависти.

На следующее утро девушка поднялась с трудом. Все кости ломило. Болела голова. Метла валилась из рук. Кувшин казался невероятно тяжелым. Но она знала, что снадобье старой колдуньи на нее не подействовало. Вайра, тяжело дыша, прислонилась к косяку двери. Тут, размахивая палкой, явилась донья Элота, и все пошло, как обычно. Вайра едва стояла на ногах, но уж лучше помучиться, только бы хозяйка не начала драться, од­нако на этот раз донью Элоту волновало другое. Улучив минуту, она переворошила постель Вайры.

- Ничего не видно,— сказала она вполголоса. — Может быть, имилья скрывает от меня, стыдится?

Но вопрос жег ей язык, и она не удержалась.

- Ты уже скинула, сучка? — спросила она со свой­ственной ей грубостью.

- Что вам угодно, сеньора?

- Ах ты, мерзкая тварь! — ударив Вайру по щеке, закричала разъяренная хозяйка. — Как ты разговарива­ешь со мной? Я уже не мамита Элота?! Я, видите ли, сеньора!.. Говори сейчас же, скинула или нет?

Вайра, не отводя взгляда и не отвёчая, мрачно смо­трела в глаза чолы.

- Я тебя спрашиваю, скинула?

- Нет, — коротко ответила Вайра.

Через несколько дней в доме снова появилась старуха со своими железными пальцами и чудодейственными травами. Когда Вайра увидела ее, она затряслась от ярости.

- Больше ты не притронешься ко мне, старая кол­дунья!— закричала она. — Я не стану пить твоей отравы!..

Девушка бросилась к выходу, но дверь была преду­смотрительно заперта. Донья Элота опять избила Вайру палкой; ничего не поделаешь, пришлось терпеть мерзкие прикосновения старухи и снова пить ее противное зелье.

На следующий день Вайра не смогла подняться, но того, чего так хотела донья Элота, не произошло. И когда старуха немного спустя явилась получать плату за свои труды, донья Элота обрушилась на нее с такой руганью, какой даже Вайре не доводилось слышать. Наблюдая эту сцену, она не могла удержаться от смеха, особенно рассмешило ее обескураженное лицо чолы, по­нявшей бесплодность своих стараний.

Дня через три Вайра встала и, заметив, что дверь чулана не заперта, тихо мурлыча песенку, вышла во двор, но тут песня замерла у нее на губах. Около хлева, вся в слезах, низко опустив голову, стояла ее мать. Вайра так долго не виделась с нею, что, забыв обо всем, кину­лась к ней в объятия. Но Сабаста, уронив руки, продол­жала тихо плакать, с горьким упреком смотря на Вайру.

- Вот твоя гадкая дочь. Забирай ее отсюда сию же минуту!.. — раздался с веранды резкий голос чолы.

Сердце Вайры затрепетало от счастья. Наконец, наконец настал долгожданный день, она возвращается в родной дом. Но Сабаста, беспомощно опустив худые плечи и устремив глаза в землю, вздрагивала от приглу­шенных рыданий.

Донья Элота стащила с Вайры новую юбку и блузку, которые ей недавно подарил священник, и бросила вместо них какое-то тряпье.. Из подарков обольстителя она оста­вила, Вайре только рубашку, да и то потому, что она была очень грязная и чоле было противно стирать белье индианки.

- Рубашку я оставлю тебе, — сказала она велико­душно,—носи ее.

Конечно, донье Элоте и в голову не приходило, что под рубашкой у служанки спрятаны деньги и дешевые украшения.

Вайра не могла отвести печального взгляда от матери. Сабаста похудела и сморщилась. Лицо ее выражало усталость, бесконечную, смертельную усталость. Куда девались прежняя добрая улыбка и ласковый блеск ее глаз? Жалкое рубище прикрывало ее иссохшее тело, тихие, безнадежные слезы струились, по ее щекам.

Не сказав ни слова, вышли они из селения и через поля направились к хижине. В душе Вайры, как тонекъкий росток маиса, трепетала робкая надежда. «Теперь мои несчастья кончились,— думала она, — со своими мне будет легче...»

Старая хижина совсем развалилась. Сквозь прогнив­шую солому проникали солнечные лучи, балки прогну­лись и были покрыты плесенью, а столбы, источенные чер­вями, казалось, вот-вот рухнут. Загон был по-прежнему пуст. Только три курицы разгуливали по грязному двору, копаясь в мусоре. Брата и сестер дома не было. Тили, как и раньше, служил в доме управляющего, Паскита пасла помещичьих овец, а Микиту отдали на три года в асьенду, которая была далеко от селения. Пес свирепо ворчал, забившись в угол навеса.

Паскита пришла поздно вечером. Она очень выросла, похудела и почернела от солнца. Вайра подбежала к сестре и обняла ее, но Паскита равнодушно отстранилась.

- Зачем ты вернулась к нам? — спросила она.— Все в селении говорят, что ты плохая. Ты не должна была к нам возвращаться.

Сабаста нахмурилась, но Вайра успокоила ее.

- Ока еще глупенькая. Что она понимает...

Утром Вайра пошла в дом управляющего повидаться с Тили. Попадавшиеся ей по дороге мужчины смотрели на нее суровым осуждающим взглядом, а женщины, не здороваясь, обходили стороной. Ей открыл сам Тили. И тут произошло то, чего Вайра никак не могла ожидать.

- Зачем ты пришла, распутница? Грязная ослица!— крикнул он.— Ты мне больше не сестра. Убирайся! — и с силой захлопнул калитку.

Слезы обиды навернулись на глаза Вайры. Тили уже не был ребенком. Он был гораздо старше Паскиты и знал, что говорил. Вайра почувствовала себя несчастной, так плохо ей никогда не было, даже у доньи Элоты. Впервые близкие отказались от нее...

Когда она вернулась домой, в хижине сидел сильно постаревший тата Кристу и, шамкая беззубым ртом, раз­говаривал с матерью. Бронзовое сморщенное лицо его стало совсем маленьким и не излучало больше той спо­койной доброты, которая прежде так восхищала Вайру.

Вайра поздоровалась с татой Кристу, надеясь хоть у него найти утешение. Он, правда, сказал ей несколько теплых слов, но был сдержаннее, чем обычно. Вздохнув, он заговорил, не торопясь, время от времени взмахивая своей морщинистой рукой. Он начал со смерти Ланчи, потом вспомнил о долгах Сабасты и особенно долго распространялся о причинах, по которым Вайра попала в услужение к дону Энкарно. Он говорил, ни к кому не обращаясь, но, как все старики, требовал, чтобы его слушали, не перебивая. Конечно, дон Энкарно тяжелый человек. Да и донья Элота не очень приветливая жен­щина... А падресито прославился своими похождениями. Но это не значит, что Вайра, еще совсем несмышленая, должна была вести себя так плохо. Надо знать свое место. Надо терпеть. Разве не терпят другие индейцы? Им тоже нелегко, но они молчат. Против судьбы не пойдешь...

- Что с тобой, тата Кристу? — возмущенно восклик­нула Вайра. — Ты только подумай, что ты говоришь!

- Я говорю, дочка, что служанке нельзя воровать и убегать от хозяев. Но хуже всего то, что ты связалась с этим негодяем Валайчито, а потом соблазнила свя­щенника ...

- Тату Кристу, тату Кристу! Это все выдумала чола! Это неправда!

- Нет, дочка, все так говорят.

Но тата Кристу еще не кончил. Никогда не случалось ничего подобного в этих местах: взбунтовались студенты, в селении закрыли церковь. И все из-за нее, люди считают, что только она виновата в смуте. Ему даже имя ее стыдно произносить!

- Стыдно, тата Кристу? — возмутилась Вайра. — А тебе не стыдно повторять выдумки грязной сплетницы? Как ты изменился, тата Кристу, ты никогда таким не был...

- Да замолчи ты, бессовестная! — не выдержала Сабаста и снова заплакала.

Тата Кристу умолк. Казалось, в душу его запало сомнение, но он ничего не сказал, грустно посмотрел на Сабасту, потом на Вайру и распрощался.

Вайра была подавлена. Раз тата Кристу обошелся с ней столь сурово, ей не на что больше надеяться, нечего больше ждать. Она совсем, совсем одинока. Мать, брат, сестра отвернулись от нее. Мать, правда, ее жалеет, плачет, но так плачут над покойником. Все селение осу­ждает ее. Всем она стала чужой, они видят в ней греш­ницу, соблазнившую священника. Она читала презрение в каждом взгляде, в каждом слове односельчан. Даже родная земля, по которой она бегала ребенком, оттолкнула ее; враждебно шумят над нею деревья, укоризненно ше­лестит маис... Да, она здесь чужая. Надо уходить отсюда. И Вайра ушла. Ночью, пока мать и сестры спали, она, положив часть денег под одеяло, бесшумно поки­нула старую хижину. Была светлая ночь. Лай собак и пение петухов прозвучали в ушах Вайры холодным прощанием и смолкли позади. Она быстро пересекла безмолвное селение и пошла по знакомой дороге. Впереди ее ждали ласковые объятия Састрепанчу. Уж кто-кто, а добрая чола не отвернется от нее. Мысли о Састре- панчу облегчили Вайре путь. Она никогда не забывала о счастливых днях, проведенных в доме доброй доньи Альтаграсии. Какое счастье снова увидеть ее, найти у нее ту теплоту, в которой отказала Вайре напуганная людьми, измученная мать...

Ночь была необыкновенно тихой и светлой. Звезды сияли ярко и казались большими сказочными цветами; Легкий ветерок доносил едва уловимые жалобные трели чаранго. Звуки эти навеяли на Вайру глубокую грусть, они почему-то напомнили ей о сеньоре Валайчито. Люди говорят, что он обманщик. Но она не верит. Он так крепко и нежно обнимал ее. Но очень больно щипался... Все равно она его любит. Он не сделал с нею того, что сделал этот изверг. Как сеньор Валайчито рассердился, когда она рассказала ему... Знает ли он, что у нее будет ребенок?.. Вайра всплакнула.

Путь был долгим, но девушка шла быстро. По обе стороны дороги высокой стеной стоял маис. Вдруг он зашумел, подул сильный ветер. Звезды исчезли. Небо затянулось тучами. На землю, громко стуча, упали пер­вые крупные капли дождя. Вайра бросилась бежать. Ей повезло: вскоре она заметила шалаш, скрытый в маисо­вых зарослях. Вайра кинулась в него, он был пуст. Она села на сухие хрустящие стебли маиса. Снаружи буше­вала буря. Потоки воды обрушивались на поля, и ветер со свистом гнул гибкие стебли до земли, потом его порывы постепенно утихли, ливень сменился мелким дождиком, но вот перестал и он. Вайра вышла из ша­лаша, с наслаждением вдыхая сырой чистый воздух. Еще до рассвета, она увидела впереди крайние домики селения, где жила Састрепанчу. Тут до ее слуха донесся грозный рев горного потока — это разлился после дождя маленький ручей, протекавший возле селения. На его берегу в предутреннем сумраке Вайра различила не­скольких женщин, ожидавших, пока спадет вода, чтобы перебраться на ту сторону. Вайра подошла к ним, поздо­ровалась и тоже села.

- Я только собралась переходить ручей, а тут как хлынет,— проговорила одна из женщин.

- Ты бы пробежала немного вдоль ручья, там по­ниже можно перескочить, — ответила другая.

- У меня нога болит. Вчера меня укусила собака соседки.

Посмотрев на Вайру, женщины спросили, куда она идет.

- Я иду к Састрепанчу, — сказала Вайра. — Буду у нее жить.

- Разве ты не знаешь, что Састрепанчу умерла?

- Что ты говоришь? Не может быть! Она не могла умереть! — в отчаянии закричала Вайра.

Она быстро вскочила на ноги, перепрыгивая с камня на камень и поминутно срываясь в бурлящую воду, по­бежала на другую сторону, будто Састрепанчу ждала ее там.

- Вернись, вернись! — кричали ей женщины. — Ты утонешь!