Короткое путешествие на улицу Подкидышей

В тихом переулке, где было больше заборов, чем домов, расположенном в центре квартала Кожевников, жил человек по прозвищу Подкидыш, а по профессии, как и все вокруг, кожевник. Это прозвище весьма не­двусмысленно говорит о первых его шагах в путешествии по грешному миру.

Много лет назад один трудолюбивый кожевник, про­живавший в переулке, женатый, но бездетный, услы­шал на рассвете какой-то подозрительный писк, а выйдя во двор, увидел у ворот своего дома ребенка. Сочтя эту находку за дар небес, добрый кожевник благоче­стиво перекрестился и передал дитя на попечение бес­плодной супруге. Младенец не прожил у вновь обретен­ных родителей и года, как его приемная мать умерла от туберкулеза, оставив малютку на руках неутешного вдовца. Тот не мог долго переносить одиночества и вскоре женился. Вторая жена — молодая и сильная женщина — за несколько лет подарила кожевнику полдюжины ребятишек. Подкидыш подрастал, с ним особенно не церемонились, его так и называли Подкидышем. Как это обычно бывает, он нянчился с младшими ребя­тишками; позже, когда он подрос, его стали обучать ремеслу, так как старший мальчик был слабым и болез­ненным, а следом за ним шли две девочки. Мачеха, разумеется, не баловала Подкидыша, его держали впроголодь, зато на побои не скупились, и Подкидыш рос тощим, вечно голодным и ужасно грязным мальчиш­кой.

Четверо детей кожевника умерли так же незаметно, как и появились на свет. Старший умер от туберкулеза, девочки — от скарлатины, а четвертый утонул в чане для дубления кож. В живых остались двое младших: де­вочка и мальчик. Девочка была некрасивой, но умненькой и работящей. Она любила хозяйство, шила, стря­пала. Без всякой видимой причины она терпеть не могла Подкидыша. Однако, по злой иронии судьбы, которая так часто удивляет нас, смертных, Подкидыш, став юношей, воспылал страстью к презиравшей его девице. В день, когда она узнала о его намерениях, она по­чувствовала такое отвращение к жизни, что решила по­кончить с собой, тем более что у нее не было возлюблен­ного, который смог бы защитить ее честь.

Пока она выбирала наиболее удобный и безболезнен­ный способ расстаться с жизнью, решимость ее несколько ослабела, но отнюдь не ослабела ненависть к Подкидышу. Кто знает, какой злодей породил его и какие несчастья обрушатся на женщину, которая соединит с ним свою судьбу? Нет, не случайно она презирала его с детских лет. Девушка плакала ночи напролет, но это не мешало ей награждать Подкидыша самыми изо­щренными оскорблениями. Однако, когда ее родители отправились в лучший мир и братец пустился во все тяжкие, она поняла, что ненависть пока придется забыть. А потом как-то само собой случилось, что в один прекрасный день она выходила из церкви верной женой и рабой Подкидыша.

Против ожиданий жены, он оказался человеком весьма предприимчивым. Прежде всего ему следовало подумать о том, как разделаться с любезным шурином, кутежи и пьянки которого грозили разорением. Подкидыш решил толкнуть его на путь политической борьбы. В те стран­ные времена выборы обходились без выстрелов, но в одну из компаний пуля наемного убийцы покончила с беспо­койным шурином. Устранив эту помеху, Подкидыш, за­сучив, рукава, принялся за дело, которое росло как на дрожжах, и через несколько лет имел полное основание посматривать свысока на всех кожевников города. Его сафьян и бадановая кожа не знали конкуренции, и вскоре он прибрал к рукам мелкие предприятия соперников, а остальные согласились вести торговлю через его по­средство.

Несмотря на плохо скрываемую зависть соседей, Под­кидыш очень скоро стал самым богатым чоло квартала и понемногу расширил свои операции. Снедаемый жа­ждой наживы, Подкидыш скупил пустовавшие участки земли не только в переулке, но и на соседних улицах и выстроил дома, которые сдавал внаем. У него было много детей — не только от жены, но и внебрачных, но никто из них не был его опорой в старости. Дело стало распадаться, и, когда он умер, большинство кожевенных мастерских переулка, созданных его потом и кровью, уна­следовали имя Подкидыша. Некогда глухой переулок превратился в улицу, которую называли Калье де лос Ботадос[125]. Мастерских было много, и все они носили имя Ботадо, поэтому одних Ботадо от других отличали так: Ботадо Рафато — тот, у которого есть дом, Ботадо Хуансито — тот, что торгует плохим товаром, Ботадо Ма­нуку — тот, у которого умер сын.

Среди многочисленных потомков первого Ботадо вы­делялся один из внебрачных сыновей, по имени Канталисио. Как известно, в народе не любят длинных имен, поэтому отпрыска знаменитого кожевника звали просто Ботадо Кантито. Родился он в чичерии, расположенной в самом конце переулка, и детство его прошло среди кувшинов е чичей и чанов с дубильным раствором. Настало время подумать о Женитьбе, и Кантито после длительных колебаний остановился на дочери вдовы, дававшей деньги под проценты, ибо больше всего на свете любил пре­зренный металл. Заполучив денежки почтенной вдовы, Кантито бросил ремесло и занялся торговлей. В то время как законные дети его отца ворочали палками в ду­бильных чанах и, потея, мяли кожи, он скупал кожу, так сказать, на корню, то есть на бойне, и держал ее на складах до тех пор, пока кожевники, ощущавшие недо­статок в сырье, не покупали ее по бешеным ценам. Кан­тито хорошо знал свое дело, разбирался в товаре, и тор­говля приносила ему большую выгоду.

Он настолько разбогател, что смог за короткое время приобрести солидную недвижимость: два больших дома в центре квартала, живописное поместье в Калакала и усадьбу на холмах Коломи.

Ботадо Кантито был весьма представительным муж­чиной; высокий и крепкий, одетый во все черное, он уверенным шагом проходил по городским улицам, если торопился куда-нибудь по делам. Обычный его костюм состоял из короткой куртки, широкополой шляпы и лаки­рованных туфель. На животе поблескивала массивная золотая цепочка, в жилетном кармане тикали часы марки «Уолтэм». Встречные, почтительно снимая шляпы, усту­пали ему дорогу, а более любопытные останавливались и долго смотрели вслед богачу.

Женился он на женщине очень красивой, которая была значительно моложе его, но, сын своего отца, Бо­тадо Кантито не удовлетворялся тем, что полагалось ему по закону. Его доброе сердце жаждало благотворитель­ной деятельности, и он не упускал случая облагодетель­ствовать ту или иную молоденькую чолиту. Обычно он приобретал мелочную лавку и дарил ее девушке, а она в знак признательности производила на свет премиленького малыша, как две капли воды похожего на благо­детеля.

Красавица жена родила Кантито только четверых детей: двух мальчиков и двух девочек. И хотя Кантито был довольно равнодушен к детям, он без колебаний заявил, что к младшему сыну испытывает особую при­вязанность. Иногда, оставив на минутку бесчисленные дела, он подходил к спящему в люльке ребенку, и ему казалось, что он видит себя в детстве — настолько, по мнению Кантито, малыш походил на него.

- Мы с ним похожи, как две половинки одной карто­фелины!..— удовлетворенно говорил Кантито. — Ну про­сто мой портрет!

Мальчик родился на праздник Святого Канделярио, поэтому при крещении ему дали имя Канделярио, кото­рое, как было принято, превратилось в Кандито, Но не­обыкновенное сходство с отцом привело к тому, что вскоре «д» уступило место «т».

Мальчишка рос очень сообразительным и подвижным. От матери он унаследовал красивые глаза, был поры­вист, но ловок. Молодой Кантито слыл хитрецом и за­дирой — где бы он ни появился, там обязательно завя­зывалась потасовка. Мальчик не был силен, но никто из сверстников не мог одолеть его в драке, он умел нано­сить неожиданные удары и уклоняться от кулаков про­тивника. Естественно, что побежденные искали малей­шего повода отомстить за унижение. Некоторые маль­чишки отпускали шуточки по адресу первого Ботадо, обнаруживая такую осведомленность о его подвигах, словно были очевидцами проделок этого ветреника. Подробности из биографии деда оказывали на Кантито младшего странное действие: он сразу падал духом, и его наступательный пыл угасал, на глазах Кантито вы­ступали слезы. Потом мальчишки брались за отца Кан­тито и, наконец за него самого. Да-да, именно его нашли на пороге дома. Недаром же у него такая фамилия. А если нет, то почему его зовут Ботадо? Пусть он объ­яснит!

Подобные насмешки окончательно лишали Кан­тито самообладания. Он выкрикивал что-то бессмыслен­ное, швырял в обидчиков камнями, а потом, рыдая, бе­жал жаловаться отцу. Надо сказать, что и Ботадо Кантито старший не оставался равнодушным к выходкам нагле­цов, и, если дрянные мальчишки учились в школе, он отправлялся к директору и в самых решительных выра­жениях требовал их немедленного исключения; если же маленькие негодяи не учились, он обращался в полицию. Был даже случай, когда он подал в суд.

Но не всегда Кантито одерживал победу. Иной раз мальчишки, окружив его тесным кольцом, бросали ему в лицо оскорбления одно гнуснее другого, пока он не начинал реветь, а потом бежали за ним следом, выкри­кивая ехидные шуточки.

Кантито младший горько сетовал на свою судьбу. Происхождение деда он считал несмываемым позором не только для семьи, но и для себя лично, словно он, Кан­тито, совершил тяжкое преступление. Одна лишь мысль об этом лишала его аппетита и сна. Почему жизнь обо­шлась с ним так несправедливо? Ведь могли же у него быть вполне приличные предки. Он не требователен: пусть бы его дед происходил из средней, зажи­точной семьи, был бы землевладельцем, например. Он хотел, чтобы его отец не носил черной куртки и этой проклятой фамилии, чтобы он был адвокатом или инженером.

Иной раз его мысли покидали горькую действитель­ность и уносились вдаль, туда, где нет обид и огорчений, которыми так богата жизнь. Тогда он переделывал на свой манер услышанную где-нибудь сказку и превращал отца в короля, мать в королеву, сестер в инфант, а сам становился благородным принцем. Он видел себя бешено мчащимся на лихом скакуне, рассекающем голубые про­сторы неба в поисках таинственного звездного замка, подвалы которого хранят бесчисленные сокровища. Ино­гда необузданная фантазия нашептывала ему, что басни об их семействе продиктованы завистью. Разве не при­ходилось ему неоднократно слышать разговоры домашних о том, что все ненавидят их, потому что завидуют их богатству? Нет, его дед не был кожевником, а тем более подкидышем, он происходил из благородной семьи... И перед глазами юного Кантито вставал образ деда с яс­ным лицом, обрамленным длинной бородой, образ, пол­ный мужества и достоинства. Однажды Кантито, вооду­шевленный мечтами, рассказал товарищам во время пе­ремены о деде и прибавил:

- У нас в семье хранится его портрет.

Но кто-то из мальчишек тут же изрек очередную па­кость, и бедный Кантито залился слезами...

Идти с матерью по улицам города было для него настоящей пыткой. Он весь покрывался холодным потом от страха встретить одноклассников и мысленно молил всех святых, чтобы никто из ребят не попался навстречу. Если же святые оставались глухими к его мольбам и посылали ему навстречу кого-нибудь из одноклассников, и тот потом отпускал шуточки по поводу юбки его ма­тери, Кантито, не моргнув, заявлял:

- Это была наша служанка. Моя мать не носит та­ких пестрых юбок.

Он решил повлиять на мать, чтобы она отказалась от компрометировавших его простонародных привычек, и обратился за помощью к сестрам. Те поддержали Кан­тито. Сами они учились в Американском институте и одевались, как подобает благородным девушкам, так пусть и родители выглядят прилично. В первую очередь они атаковали отца, требуя, чтобы он снял старомодную короткую куртку. Старик оказался понятливым и уже через неделю вышел из дому в современном хорошо сши­том костюме, выгодно менявшем его внешность, а следо­вательно, и положение в обществе. Однако в матери, когда они обратились к ней с подобной просьбой, заго­ворили сила традиции и гордость чолы. Она с негодо­ванием отвергла предложение детей.

- Я не хочу выглядеть, как ньякай нинья [126], — ска­зала она. — Я чола и останусь чолой до гроба!

Но дочери не сдавались и устраивали ей такие кон­церты, что она скрепя сердце рассталась с тканями невероятно пестрых расцветок, из которых чолы шьют себе юбки, и сменила их на тонкую шерсть нежных то­нов, какую предпочитают изысканные дамы. Это было известным достижением, хотя новые туалеты сеньоры Ботадо вызывали иронические улыбки у жителей квар­тала.

Достигнув возраста, когда у молодых людей режутся зубы мудрости, Ботадо Кантито, казалось, стал более уравновешенным. Однако его фантазия оставалась по-прежнему пылкой. Книги и кино неудержимо влекли его. Вымышленные герои сказок сменились теперь ге­роями романов и истории. Чтение биографий великих людей сделалось его любимым занятием. Если отец отка­зывал ему в приобретении новых книг, он шел в город­скую библиотеку; если ему не давали денег на кино, он проникал туда без билета. Под влиянием чтения в нем зарождалась наклонность к литературному творчеству, он любил придумывать героев, сталкивать их в острых конфликтах, изобретать сложные, запутанные сюжеты и интриги. Но особенно ему удалась написанная в старина ном стиле биография прапрадеда, начинавшаяся с ро­ждения под сенью дворянского герба и кончавшаяся героической смертью предка в Пятилетней войне[127].

И если теперь при нем проезжались насчет Подки­дыша, Кантито всего передергивало, и лицо его искажа­лось лютой ненавистью.

Увлечение литературой быстро перешло во всепогло­щающую страсть к поэзии. Он смаковал стихи, как са­мые утонченные кушанья, его библиотека пополнялась произведениями все новых и новых поэтов. Он исписывал стихами толстые альбомы, вырезал их из газет и журна­лов и, если находил на улице клочок бумаги с каким-нибудь стихотворением, подбирал затоптанную бумажку и бережно, как драгоценность, прятал в карманы. Неуди­вительно, что при такой любви к поэзии он вскоре почувствовал, что в нем рождается поэт. Да, у него в груди тоже билось благородное и отзывчивое сердце. Однажды в книжном магазине ему попалась книга под названием «Как научиться слагать стихи». Кантито не­медленно купил ее. Книга словно для него была напи­сана. Дни и ночи он изучал тайны стихосложения, в ре­зультате чего появилась поэма, которую он тотчас же прочитал сестрам. Они наградили его аплодисментами. Затем он иногда читал свои стихи на переменах в кол­ледже, и товарищи стали смотреть на него иными гла­зами, считая его существом необыкновенным, ведь не каждый может сочинять стихи, Ботадо Кантито Младший вызывал восхищение не только в среде сверстников, но и у преподавателей. Как-то к празднику ему поручили написать стихи, которые воспевали бы память героев прошлого.

Окончив колледж, Кантито поступил в университет на юридический факультет. Но покрытые пылью ко­дексы и своды законов не интересовали его.

- Здесь я только зря время провожу, — говорил он приятелям. — Я хочу стать поэтом.

Он мечтал о музах, посвящая пламенные строки каждой из них. Он мечтал о времени, когда все будут зачитываться его стихами, учить их наизусть, мечтал, как издательства и журналы. будут оспаривать друг у друга право напечатать его творения. Он видел моло­дых: читательниц из аристократических семейств, пла­чущих над его стихами и посылающих ему восторженные письма, полные преклонения и даже любви. Да, он счи­тал, что время его наступило, пора, пора! Кантито пере­писал свои наиболее удачные стихотворения и послал в редакции всех городских журналов, Ни одно не было опубликовано.

- Это ничего не значит, — сказал он сестрам. — Просто они меня не понимают.

Когда был объявлен конкурс на лучшую поэму, Кан­тито долго, терпеливо и вдохновенно трудился, но пре­мии не получил. Однако неудача его не обескуражила.

- Рано или поздно я завоюю мир, — повторял он.

Ни один конкурс на лучшее стихотворение не обхо­дился без его участия, но жюри ни разу не признало его победителем.

Как-то прогуливаясь по улицам соседнего квар­тала, Кантито встретил музу. Она была смуглой девуш­кой из плоти и крови, но ему она показалась чудесным воплощением Эрато [128]. Никогда еще юный поэт не видел женщины столь прекрасной и в то же время так бедно одетой. Кантито с первого взгляда влюбился в нее с пыл­костью, на которую были способны лишь поэты тех вре­мен. Он хранил ее чистый образ в своем сердце, и ни разу туда не проникло низменное чувство или земное же­лание. Он бредил ею и воспевал свою богиню в бесчис­ленных стихах. Два раза в день он навещал ее, и бед­ность, в которой жил его ангел, только усиливала любовь юноши. Он помогал девушке чем мог, он не останавли­вался даже перед тем, чтобы красть по мелочам у роди­телей.

В тот вечер, когда он решился просить ее руки, у дома возлюбленной его встретила толпа. Девушка лежала на кровати без малейших признаков жизни. Никогда потом Кантито не переживал удара столь неожиданного и столь жестокого. Он пришел в себя, когда девушку уже укла­дывали в белый гроб. Кантито проливал горькие слезы, но это не помешало ему создать превосходную элегию. «Кто убил ее? — спрашивал себя юноша. — Почему, зачем она умерла?..» И только на следующий день газеты от­ветили ему. Несчастная отравилась. Тоном благодушного сострадания сообщалось, что некий молодой человек из высшего общества соблазнил ее и бросил, когда она за­беременела. Газетные строки заплясали перед глазами поэта, он чуть не потерял сознание, отчаяние и ненависть овладели юношей. Будь проклят соблазнитель, растоп­тавший молодость и красоту его богини! Он не успо­коился, пока не написал взволнованную, идущую из са­мого сердца элегию.

На этот раз он узнал успех. Его элегия была опу­бликована во многих газетах на самом видном месте.

Появление элегии в печати доставило ему невырази­мое наслаждение и не только потому, что он мог сколько угодно любоваться своим творением и своим именем, на­бранным жирным шрифтом, но прежде всего потому, что получил надушенное тонкими духами письмо от неизве­стной женщины. «Наконец-то, наконец-то осуще­ствляются мои мечты», — взволнованно шептал Кантито. Незнакомка писала, как тронула ее искренность его чувств, глубина его переживаний. Сделав несколько лест­ных комплиментов совершенству формы, она заканчивала письмо заманчивым приглашением. Кантито не сомне­вался, что ему пишет красивая женщина, молодая и романтичная, которая часто являлась в его юношеских снах, поэтому в назначенный день он минута в минуту пришел к дверям старого особняка. Просторный дом был обставлен с необыкновенной пышностью, роскошная мебель и тяжелые шторы показались Кантито великолеп­ными. Да, это, безусловно, первая ступень лестницы, по которой он пойдет к славе, а может быть, и к любви. Однако вместо красавицы, которой он собирался «сердце, как коврик, под ноги бросить», к нему вышла изящная, со вкусом одетая дама отнюдь не первой молодости, и красавицей ее никак нельзя было назвать.

Впрочем, первое неприятное впечатление скоро из­гладилось благодаря светским манерам дамы и ее уме­нию поддерживать беседу. Дама оказалась очень раз­витой и начитанной, она хорошо разбиралась в поэзии, едва ли не лучше, чем сам начинающий поэт. Она при­зналась, что ей надоели слезливые романтики, зато восхищалась Рубеном Дарио, Нерво, Хименесом и другими модными авторами. Но больше всего она любила француззов. Бодлер, Банвиль, Верлен!.. Помните «Бедную Ли­лиан» и «Осеннюю песню»? Кантито внимательно слушал ее и не переставал удивляться, что под такой непривлекательной внешностью кроется поистине пре­красная душа. Прощаясь, она сказала своим мелодич­ным голосом:

- Приходите поскорей, сеньор поэт, и не забудьте принести свои стихи.

Эти слова целую неделю звучали в его ушах. Он сгорал от нетерпения познакомить ее со своими неиздан­ными творениями, которые, после того как он окончил Американский институт, некому было показывать. Това­рищи юристы были далеки от поэзии и ничего не пони­мали в стихах. Он выждал неделю — срок, по его мнению, вполне достаточный — и отправился к новой знакомой.

«Таинственная нимфа», как он восхищенно называл про себя даму, приняла его с той же простотой и непри­нужденностью, что и в первый раз. Из вежливости он не­которое время поговорил о французских поэтах, а затем начал читать свои стихи. Дама пришла в восторг, она дала блестящую оценку каждому стихотворению. Все, все без исключения были превосходно написаны и безу­словно интересны.

Молодой Кантито имел все основания гордиться своим новым другом. И если он любил когда-то поговорить о подвигах своих предков, то теперь единственной темой его разговоров стала эта необыкновенная женщина. Правда, его несколько смущало ее неблагозвучное имя — Марселина Атанасия, он находил его недостаточно поэ­тичным. Она была достойна имени более музыкального и изысканного, в его устах она превратилась в Марсель Атала.

Вечерние визиты в пустынный особняк очень скоро вошли у Кантито в привычку. Он не знал большего удо­вольствия, чем называть ее другом, этим нежным и вол­нующим словом. Несколько пугала поэта мысль о зна­комстве с матерью Марсель Атала — старой вдовой, придерживавшейся крайне консервативных взглядов и с глубочайшим презрением относившейся к выскочкам без рода и без грамоты о дворянстве. Пылкое вообра­жение поэта наделило старуху чертами необычными, для него она была персонажем из древнего сказания. Он за­ранее проникся к ней уважением, поскольку все еще не был представлен, и участил визиты к дочери, которые становились раз от разу длинней.

- Почему вы до сих пор не посвятили мне стихов? — спросила однажды вечером Марсель Атала.

Юноша смутился. Он, правда, восхищался своей Таин­ственной нимфой, но ему и в голову никогда не прихо­дило воспевать ее в стихах. Тем не менее он счел необхо­димым ответить:

- Сеньорита, только скромность удерживала меня...

Но когда Кантито взялся за перо, он почувствовал себя в весьма затруднительном положении. Разве можно говорить о молодости и красоте женщине, лишенной этих достоинств? Он написал стихотворение, восхваляв­шее ее ум и благородство, но оно вышло натянутым, и юноша разорвал его в клочья. После долгих и мучитель­ных поисков темы Кантито все же запутался в любов­ных сетях; надо сказать, что нежные чувства всегда вдохновляли его перо.

Хотя намеки на страсть и были легче утреннего зе­фира, однако, прочитав стихотворение, Марсель Атала затрепетала, словно над нею распростерлись крылья ар­хангела Гавриила. Таинственная нимфа залилась крас­кой, вся вспыхнула, но все же пролепетала:

— Я никогда не давала повода для подобных наме­ков...

Его самолюбие было уязвлено, однако, не желая сда­вать позиций, он взял обе ее руки в свои и взволно­ванно спросил:

- Вы считаете, что я недостоин вашей любви?

Резким движением она вырвала руки и смерила его презрительным взглядом, как и подобает каждой благо­разумной женщине. Сраженный ее негодованием, Кантито неуклюже раскланялся и вышел, проклиная свою не­ловкость. Он не спал несколько ночей подряд, его терзала мысль о том, что он так глупо лишился столь возвышен­ной дружбы. Кантито чувствовал себя поистине несчаст­ным, в сердце его было пусто и тоскливо. Желая хоть немного облегчить свою тоску, он по нескольку раз в день прохаживался мимо особняка таинственной нимфы. Однажды вечером он увидел ее на балконе, она улыбнулась ему, мир был восстановлен.

Теперь молодой поэт знал, чего добивался. Нет, не­даром он говорил себе, что здесь его ожидает любовь.

Пускай Лицо ее было равнодушным, тело ее дышало соблазном, и вообще она не походила на холодную, бес­чувственную женщину. В один из^; вечеров она была осо­бенно трогательна и нежна, словно беззащитная голубка. Как хищный коршун, бросился он на свою жертву.

С той поры не проходило ни одной встречи, чтобы Таинственная нимфа не превращалась в голубку, а мо­лодой поэт в хищного коршуна, пока наконец со сле­зами на глазах нимфа не сказала, что беременна. В тот вечер и коршуну и голубке было не до ласк. Выдержав целую бурю, поэт удалился, он решил больше не возвра­щаться. У него не хватало мужества выносить ее горькие упреки. Он не любил ее и раскаивался .в том, что заста­вил ее страдать.

Но через некоторое время Ботадо Кантито старшему нанес визит некий важный господин, очень элегантный и с безукоризненными манерами. В зале, куда его про­вели, казалось, взошло солнце, и сразу стала заметна невзрачность пыльной комнаты.

Увидев гостя, бедный поэт чуть не умер от страха, он хотел одного: чтобы земля расступилась и поглотила его. Но каково было удивление юноши, когда, проводив посетителя, отец стремительно вбежал к нему в комнату и радостно раскрыл объятия.

- Спасибо, сын! — восторженно восклицал он.— Спасибо! Ты возвысил наш род!

Отец еще долго не мог успокоиться. Его глаза бле­стели. Он задыхался от волнения.

- Но что случилось, отец? — выдавил из себя Кан­тито.

- Теперь все в порядке... Ты должен немедленно жениться, чтобы спасти честь сеньориты... Дядя сказал, у нее не только знатное имя, но и богатое приданое... Да, живой или мертвый, но ты на ней женишься! Мы пород­нимся с древнейшим дворянским родом!..

Ботадо Кантито старший не поскупился. Город еще никогда не видел такой богатой свадьбы. Банкет на ты­сячу персон состоялся в самом фешенебельном клубе. Шампанское лилось рекой. Пробил знаменательный час в истории семьи Ботадо.

Но молодого супруга ожидал сюрприз: уже в первые дни брака он столкнулся с бедностью, граничившей с нищетой, которая царила в благородном семействе.

Знаменитый особняк был заложен и перезаложен, а долги давно превысили его стоимость. Роскошная мебель была взята напрокат, и за нее тоже задолжали. И дочь и мать существовали на щедроты богатого дяди, кото­рый произвел такое неизгладимое впечатление на Кантито-отца.

Однажды мать поэта пришла в гости к новобрачным, разодетая, как настоящая сеньора. В ее туалете, пожа­луй, не было ничего, что могло бы вызвать улыбку, но Кантито удивился, и не столько ее платью, которое еще недавно она ни за что не согласилась бы надеть, сколько ее жеманству, ее жалким усилиям не уступить аристократической родственнице. Нельзя сказать, чтобы бедная чола свободно говорила по-испански, и невестка, как бы желая подчеркнуть расстояние, разделявшее их, употребляла в беседе нарочито изысканные и трудные обороты. Кантито чувствовал, что слезы выступают у него на глазах — совсем как в детстве, когда, доведенный до отчаяния насмешками мальчишек, он бежал жаловаться отцу.

Как-то утром Марсель Атала небрежно сообщила своему супругу, что дядя отказался помогать им и что у нее не осталось денег даже на продукты. Еще одна приятная неожиданность! Молодой муж кинулся на улицу Подкидышей.

- Я не затем тратился на твою свадьбу, чтобы потом кормить тебя, — заявил отец. — Ты должен оставить уни­верситет и открыть юридическую контору. А не хочешь — живи как знаешь, — закончил он, вручая сыну пачку банкнот.

Но не надо думать, что брак принес Кантито млад­шему одни разочарования. С некоторых пор перед ним, как перед мужем высокопоставленной дамы, открылись двери самых аристократических домов города. Здоро­ваясь с ним, важные господа снимали шляпы и вели­чали его доном Кантито, а многие даже осведомлялись о его здоровье, о здоровье глубокоуважаемой супруги, не забывая также и достопочтенную тещу. Клуб «Сосиаль» гостеприимно распахнул перед ним свои двери, и вскоре начинающего поэта пригласили выступить с его поэмой «Вступление в жизнь» на одном из благотвори­тельных вечеров. Он был награжден бурными аплоди­сментами, ему рукоплескали известные артисты и литераторы. Кантито стал гвоздем программы подобных ве­черов. Ободренный признанием знатоков, он решил опу­бликовать свои стихи, но, когда пришел к отцу просить денег, тот категорически отказал:

- Стихи — это не кожа. Я никогда не вмешиваюсь в дело, которого не знаю,

Он не слушал доводов, приводимых сыном; на него не подействовало и то, что громкое имя поэта Ботадо может прославить всю семью.

- Какое такое имя? — упорствовал старик. — Ничего не понимаю! Лучше бы ты занимался делом, открыл бы контору... и почему ты никак не кончишь учиться?..

Книга так и не вышла. Но Марсель Атала помогла мужу устроиться в редакцию газеты. Ему поручили от­дел происшествий и юмора. С подлинным блеском всту­пил он на журналистское поприще, озаглавив свою по­лосу «Политические безделушки». Вот где развернулся его талант, его незаурядные способности и зародились стремления, впоследствии поднявшие его на вершины, о которых он и не мечтал. Его основным занятием было щекотать самолюбие политических деятелей, и, надо сказать, это ему удавалось, к большому удовольствию читателей. Кантито пользовался популярностью и вскоре стал политическим комментатором, однако еще больший успех ждал его впереди: его пригласили редактировать правительственную газету. Так никому неизвестный поэт вырос в настолько крупную фигуру, что оппозици­онные журналисты, для которых он представлял опас­ность, обратились к его прошлому, связанному с улицей Подкидышей. Кантито храбро защищался, он даже пару раз дрался на дуэли, чтобы закрыть рот неунимавшимся злопыхателям.

- Они завидуют моему таланту и моей славе, — уве­ренно говорил он.

Редактор правительственной газеты вскоре был из­бран депутатом. В то время одна горнорудная монопо­лия очень нуждалась в лидере, и бывший поэт подошел как нельзя лучше. В политическом мире Кантито при­обрел известность как «депутат Ботадо», он относился к числу тех, кто подливал масла в огонь войны в Чако[129]. Эта война была для нашего депутата поистине даром небес, казалось, она и началась только для того, чтобы он стал министром. Честолюбивый Кантито потребовал, чтобы его называли доктором. Страна поняла, что вто­рого такого министра финансов еще никогда не было; его операции отличались потрясающей тонкостью, и к моменту перемирия доктор Кантито буквально ку­пался в золоте.

Аристократическая супруга министра родила пятерых детей, последними на свет появились двое близнецов. Старшую дочь нарекли Рут-Иселой, она была миниатюр­ной копией матери. С юных лет Рут-Иселу привлекали цер­ковные обряды и служба, она состояла членом многих ка­толических обществ и большую часть времени проводила в храме. За ней следовал Архюр-Рэмбо, славный малый, любивший развлечения гораздо больше поэзии. Следую­щей была Мабель-Наусика, грациозная девушка и большая кокетка. По настоятельной просьбе матери, которую уже никто не звал иначе, как Марсель Атала, пожелав­шей дать близнецам имя деда, мальчика нарекли Данте-Исидро, а девочку Саир-Исидра, Первые части этих имен, разумеется, отражали вкус Таинственной нимфы.

Надо ли говорить, что мальчики из такого приличного дома учились в привилегированной школе «Ла Салье», а девочки в английском католическом колледже.

Кантито, как когда-то его отец, любовался своим сы­ном, столь же похожим на него, как и он сам на стар­шего Кантито. Только Данте-Исидро не качался в га­маке, он разъезжал на роликах или возился с заводным автомобилем. Он действительно очень походил на отца.

- Он унаследует мой характер и мой талант, — повторял счастливый отец. — Только в нем я вижу своего преемника.

Кантито не знал, что готовят ему время и судьба.

Видя, что мальчик растет бойким и непослушным, дон Кантито с гордостью говорил:

- Я был точно таким же.

Отец поощрял наклонности сына, он рассказывал о хитростях и уловках, которые помогали ему в детстве избегать опасных ударов и побеждать противников. В результате этих вдохновляющих рассказов ни одна драка, будь то на улице или в колледже, не обходилась без участия Данте-Исидро.

[…пагарграф потерян…]

И вот в одно прекрасное утро юный герой решил выйти навстречу своей судьбе. Ему не стоило больших трудов раздобыть все необходимое для опасного путешествия. Пистолет, винтовку и деньги он взял у отца. Наняв такси, Данте-Исидро поехал за город, уверенный, что именно там его поджидают увлекательные похожде­ния. Однако ничего сногсшибательного не происходило, и наш герой заскучал. Вдруг его осенила блестящая мысль.

- Останови машину, или я уложу тебя на месте! — закричал искатель приключений, приложив пистолет к за­тылку шофера. Тот засмеялся и повернулся лицом к мальчишке.

- В чем дело, парень? — весело спросил он.

Но поскольку пистолет щекотал ему нос, он вырвал оружие и бросил его на сидение.

Вне себя от бешенства Данте-Исидро схватил лежав­шую рядом с ним винтовку. Услышав, как щелкнул за­твор, шофер остановил машину и выскочил. Он соби­рался бежать, когда раздался выстрел, и бедняга упал, смертельно раненный в голову. Данте-Исидро спрашивал себя, как в подобных случаях действуют герои фильмов. Он решил оттащить труп в кювет. Это оказалось нелегким делом, и мальчишке пришлось попотеть. Данте-Исидро умел водить машину, но, хотя ему и удалось тронуть ее с места, проехав несколько километров, юный убийца свалился в канаву. Он немного пострадал, зато все шло совсем как в ковбойских фильмах!

[…пагарграф потерян…]

Несколько позже Данте-Исидро убил товарища по колледжу, желая возродить лучшие традиции детектив­ных романов в огородах Калакалы. На этот раз герой угодил в тюрьму. Правда, только на один день, ибо док­тор Кантито умел приводить в действие пружины не только политики, но и юриспруденции. Суд не мог оправдать убийцу, он приговорил его к пяти годам изгнания, которое надлежало отбывать в имении отца в предгорьях Кордильер.

---

[125] Улица Подкидышей (исп.).

[126] Женщина, одевающаяся не по летам (смешение исп. с кечуа).

[127] Война 1865—1870 гг. между Аргентиной, Бразилией, Уругваем с одной стороны и Парагваем — с другой.

[128] Муза лирической поэзии в древнегреческой мифологии.

[129] Война между Юоливией и Парагваем (1932-1935 гг.), спровоцированная американскими и английскими империалистами.