Святой огонь мести

В день похорон глаза Вайры не высыхали от слез. Когда могильщики удалились, она опустилась на колени перед крошечным холмиком и, обхватив его руками, затряслась в беззвучном плаче.

Но на следующее утро Вайра опять была в адво­катской конторе. В тот день она услышала много по­лезных советов.

 -Тяжба с хозяином не приведет тебя ни к чему хорошему, — наставительно говорил ей один адвокат.

- Видела ты когда-нибудь, чтоб помещик сидел в тюрьме? — спрашивал другой. — Возвращайся-ка лучше к себе в хижину, пока у тебя и ее не отняли.

Да, Вайра наконец поняла: кхапахкуна горой стоят друг за друга, это единая и страшная каста. Им при­надлежат не только все богатства страны, но и законы, и судьи, и полицейские. А индейцам оставалось лишь уповать на суд всевышнего. Утомленная бесплодной ходьбой по городу, Вайра вечером пошла поплакать на могилку Сисы. Она прощалась с дочкой до тех пор, пока не закрылись ворота кладбища.

Делать в городе было больше нечего, и на рассве­те Вайра пустилась в обратный путь пешком с малень­ким Исику за спиной. Лошадь она продала за бесценок торговке каньясо, чтобы купить гробик для Сисы. Вайра не могла допустить, чтобы ее девочку по­хоронили без гроба — в городе так хоронили только бедняков без роду и племени. Она все объяснит Симу, он поймет.

Тревожное предчувствие сжимало сердце Вайры. Предостережения адвокатов не шли у нее из головы, и, словно мрачные чудовища, терзали ее душу. Ветер, дувший со стороны асьенды, казалось, доносил стоны родных. Даже солнце, видевшее много людского горя на своем веку, раскрыло несчастной теплые, ласковые объятия. Митмаяна не забыла, что говорили тогда пеоны. Ньу Исику вызвал к себе маму Катиру и Симу. И, конечно, не за тем, чтобы рассказать об угры­зениях совести, которые замучили его после того, как он надругался над детским тельцем. Может, и вправду она напрасно обратилась в суд? Ведь ни один индеец на свете никогда не осмеливался жаловаться на хозяина. А она пошла в город. Теперь ей придется рас­плачиваться за свою храбрость... Вид хижины потряс ее не меньше, чем смерть дочери. Недаром всю дорогу ее преследовали страхи. И от хижины отлетела жизнь, она покинула эти стены, как и маленькое сердце Сисы. Остались только черные, закопченные балки. Смерть, всюду смерть... Ни мычания быков, ни бле­янья овец, ни кудахтанья кур — они, как и Сиса, за­молчали навек. Вайра хотела закричать, но в горле стоял горький комок, хотела заплакать, но ни единой слезинки, не уронили ее глаза, словно их высушил огонь по­жара. Стены кое-где обвалились. Обгоревшие стропила вздымались в темноту, как призрачные, худые руки. Оде­жда, посуда, продукты — все сгорело. В кучах пепла Вайра разглядела уцелевшие пожитки. Она чувствовала, что земля уходит у нее из-под ног, что она падает в без­донную пропасть. Ее охватил ужас. Сейчас же, сию минуту, она должна услышать человеческий голос, увидеть хотя бы луч надежды, хотя бы слабый признак жизни! Она опустила Исику на землю и сильно ущипнула его. Мальчик заплакал, и тут она вспомнила, о детях и о муже. Живы ли они? Или погибли в этом страшном огне? Где они сейчас, если им удалось спастись? Вайра пошла к тате Кайтану, он жил довольно далеко, но рас­стояние не остановило Вайру.

Здесь, в хижине таты Кайтану, Вайра узнала все. Когда хилякаты притащили Симу и маму Катиру к ньу Исику, тот, не повышая голоса, приказал, чтобы Симу сейчас же отправлялся за Митмаяной и к утру доставил ее домой вместе с ее дочерью. Однако Симу не очень то­ропился выполнять приказание, полагая, что суд уже на­чался и хозяину будет не так-то легко тягаться с судьей. Только мольбы и слезы мамы Катиры заставили его тронуться в путь. К несчастью, он пришел в соседнее селение тогда, когда Вайра уже покинула его. Симу так и не напал на след Вайры; к кому бы он ни обращался, никто ему не мог сказать толком, куда она поехала. Делать было нечего, Симу вернулся. Подходя к своему селению, он заметил скакавшего во весь опор ньу Исаку и спрятался в кустах. Оттуда он со страхом увидел, что хозяин спешился у него во дворе. Как проклинал потом себя Симу, что не выскочил из кустов, не принял на себя удара. Свое бешенство ньу Исику сорвал на беззащитных детях и старухе. Когда Симу прибежал во двор, избитые хозяином до полусмерти, они лежали на земле без дви­жения. Едва рассвело, к ним явился старший хиляката тата Апули.

- Я пришел за тобой, — сказал он Симу. — Молодой хозяин здорово разозлился, прямо не знаю, что он с нами сделает. Вчера вечером он избил понго, а меня от­таскал за волосы.

Симу почувствовал непреодолимое желание бежать куда глаза глядят, но, услышав, как ровно дышат во сне детишки, он вспомнил о Вайре, своей верной подруге, об овцах, о хозяйстве. Нет, он не смеет бежать. Пусть его замучают, но он не бросит своего дома, своих детей.

Ньу Исику ожидал у ворот. От нетерпения он сбивал кнутом ветки бузины.

- Что я тебе приказал вчера? — спросил он индейца.

Симу не мог ответить. Холодный пот выступил у него на лбу. Тогда заговорил хлыст. Багровая полоса пере­секла щеку Симу.

- Почему Митмаяна не вернулась?

Казалось, удары вернули Симу мужество, он проле­петал:

- Ее уже не было в селении, папасуй...

- Не было? А может быть, ты отослал ее в город?

Вопрос был настолько нелепым, что Симу вновь ли­шился дара речи.

- Поэтому ты и прятался до утра?

Симу совсем потерял голову от страха. Тем временем по приказу хозяина хилякаты сорвали с него одежду и привязали его руки к толстой ветке бузины. И хозяин по­казал, что значит умело обращаться с хлыстом. Симу сразу пришел в себя, он рассказал правду, надеясь, что ньу Исику сменит гнев на милость и истязание прекра­тится. Но хлыст по-прежнему свистел в воздухе и удары становились все сильнее; ньу Исику не жалел сил. Симу признал свою вину, он ослушался приказа хозяина, но ни­когда больше он не сделает этого, никогда! Он молил о пощаде, обещал верно служить хозяину до конца своей жизни. Но мольбы и клятвы Симу, казалось, только раз­жигали злость ньу Исику. Тело несчастного индейца по­крылось кровоточащими рубцами, руки безжизненно повисли. Но хозяин не знал усталости, кнут методически рассекал воздух и опускался на спину жертвы. Со страш­ным треском отломилась ветка, к которой был привязан Симу. И, бездыханный, он упал на землю.

Тата Апули не выдержал. Он упал на колени и про­тянул руки к ньу Исику.

- Хватит, папасуй... Он умрет...

Как бешеный, набросился ньу Исику на хилякату, его мощные кулаки наносили умелые, рассчитанные удары. Потом по знаку хозяина хилякаты раздели тату Апули, привязали к бузине и хлыст загулял по телу старика. Скоро ньу Исику выдохся, он передал хлыст понго, тому долго думать не приходилось, он знал, что будет за непослушание. Понго старался угодить хозяину и не остановился до тех пор, пока спина таты Апули не пре­вратилась в сплошную кровавую рану. Старик больше не стонал, ньу Исику круто повернулся и зашагал к дому, а понго зарыдал над окровавленным телом таты Апули.

Симу и тату Апули постепенно приходили в себя. Они даже почувствовали некоторое облегчение, считая, что все страшное позади. Хозяин сорвал свой гнев, и больше им ничто не грозит. Симу вздохнул полной грудью, те­перь Вайра может спокойно возвращаться из города, к тому времени хозяин все забудет. В конце концов ничего страшного не случилось, раны скоро заживут, зато Вайре нечего опасаться.

Но ньу Исику вернулся, ведя за собой всех понго. Симу и тату Апули силой подняли на ноги, за ними вы­строились понго, и процессия двинулась к источнику Инкавакхана. Около хижины Симу остановились, и ньу Исику приказал выгнать из загона быков и овец и отве­сти скот в имение, потом он распорядился согнать кур и кроликов. Когда приказание было выполнено, он бросил понго коробку спичек и крикнул, чтобы тот поджег хи­жину. Понго онемел от удивления, но не посмел не вы­полнить приказа хозяина. Огонь охватил хижину Симу и с треском пожирал ее хрупкие стены. Больше здесь ньу Исику нечего было делать. Он направил своего коня к пустынным скалам за границами имения. Там гулял лишь ветер, резвились вискачи и кричали совы. Симу опять раздели, хозяин зверски избил его и принялся топтать конем. Когда окровавленное тело индейца бессильно рухнуло на землю, ньу Исику спихнул его в пропасть. К счастью, Симу зацепился за выступ.

Из груди Вайры вырвался крик ужаса, все ее суще­ство охватила жгучая ненависть и непреоборимая жажда мести.

- Не пугайся, он жив, его подобрали и спрятали, — успокоила ее мама Сабина и продолжала рассказ.

Мама Катира и дети, услышав приближавшийся то­пот копыт, укрылись в горах. Оттуда они наблюдали, как пылала хижина и как угнали Симу. Они спустились вниз только ночью и, увидев, что их дом сгорел дотла, пошли к тате Кайтану. Туда же пришел тата Апули с сыном и зятем, и все отправились на поиски Симу. Он лежал на том же месте, но был так избит, что не мог подняться на ноги. Пока его донесли до ближайшей хижины, начало светать. Днем хозяин объявил, что каждому, кто окажет помощь Симу, который отныне навсегда изгонялся из имения, грозит смерть. Симу спрятали в пещере. Ин­дейцы дали ему все, что было нужно: кто шкуру ламы, кто овечью, кто притащил пхуллу и еду. Ханпири тата Верно каждую ночь лечил Симу, он еще не ходит, но за ним смотрят мама Катира и мальчики.

Уже темнело, когда мама Сабина кончила свой рас­сказ. Минита, дочь мамы Сабины, принесла миску дымя­щегося ахи. Но Вайре кусок в горло не шел, она еле сдер­живала рыдания, крупные слезы катились по щекам женщины. Глядя на нее, заплакала и Минита. Тата Кайтану и мама Сабина ласково утешали обеих. Мама Сабина созвала детей, и семья села за ужин. Но вид аппетитного кушанья вызывал у Вайры отвращение. Она из вежливо­сти села со всеми, но есть не могла. А тата Кайтану и мама Сабина, видно, крепко проголодались, устроив­шись поудобнее, они выбирали руками куски побольше и с наслаждением жевали. Больше Вайра была не в си­лах сдерживаться, с отчаянным плачем она выбежала из гостеприимной хижины.

Вайра знала пещеру, где находился Симу, она устре­милась туда, желая как можно скорее увидеть любимого мужа. Но сук какого-то дерева зацепился за ее юбку, Вайра поскользнулась и упала. Заплакал Исику, и Вайра остановилась, чтобы успокоить мальчика, который очень, испугался и теперь тихо всхлипывал, приникнув к мате­ринской груди. Вокруг стояла непроницаемая темнота. На небе ни единой звездочки. С мрачным завыванием но­сился по горам холодный ветер. Тревожно вглядываясь в ночь, Вайра осторожно двигалась вперед, почти на- ощупь, вздрагивая от каждого шороха. Вдруг внизу по­слышались крики:

- Митма-я-ана!.. Митма-я-аиа-а!..

Кричал тата Кайтану, Вайра отозвалась. Голос таты Кайтану приближался. У Вайры потеплело на сердце, казалось, даже ночь стала светлее.

- Хвала тебе, Сан-Исидро, мой добрый покровитель! Ты помог мне! — с благодарностью прошептала она.

 -Хорошо, что я сразу хватился тебя, — сказал тата Кайтану. — Нужно знать горы, чтобы ходить по ним в такую ночь.

Вайра, стараясь не отставать от него, думала о Симу. Сколько ему пришлось пережить за эти дни! Она ду­мала о жестокости хозяев и о вековой несправедливости, которая обрекает индейцев на безропотное молчание, на молчание с рождения и до смерти. Да, слепая неспра­ведливость распростерла свои черные крылья над древ­ним исстрадавшимся народом.

Тата Кайтану, как тарука, прыгал с камня на ка­мень. Вайра с трудом поспевала за ним. Болели колени, во рту пересохло. Пошел косой мелкий дождик, устав­шая Вайра с радостью подставила лицо под его прохлад­ные капли.

- Теперь уже недалеко, — сказал тата Кайтану, когда они остановились передохнуть.

 -Да, татай, я знаю эти места.

Они начали спускаться, и вскоре Вайра заметила внизу слабое мерцание огонька. Сердце тревожно заби­лось. Вайра ускорила шаги, но вновь поскользнулась на гладком, мокром от дождя камне. Она попыталась устоять, но все же упала в заросли кустарника. Ребенок выскользнул из льихльи и, захлебываясь в плаче, за­кричал. Не так-то просто было выбираться из колючих кустов, тата Кайтану, как умел, помог Вайре освобо­дить юбку от ветвей, которые словно впились в нее. Хо­рошо хоть малыш не ушибся. Они продолжали свой путь.

В пещере толпился народ, и в душе измученной Вайры затеплилась надежда. Однако вид Симу сразу поверг ее в отчаяние. На высохшем, костлявом лице лихорадочно горели громадные глаза. Грудь часто вздымалась, словно после длительного бега. Вайра поняла, что смерть витает над мужем. Нужно немедленно что-то предпри­нять, чтобы спасти его. Но что она могла сделать? Что?

Тата Верно заботливо ухаживал за больным, каждый раз давал новые лекарства. Пачамаме принесли жертвы. Богиня приняла их благосклонно, рано или поздно она обязательно исцелит больного. Не нужно падать духом — богиня никогда не обманывает своих детей. Не страшно, что пока улучшения не наступило. Скоро он поправится, обязательно поправится, станет опять сильным и креп­ким. Так говорил тата Кайтану, он видел, что Митмаяна оцепенела от горя, и от всего сердца хотел утешить ее, вселить в нее хоть немного бодрости и веры. Вайра сама не помнила, как начала рассказывать о своих мытар­ствах, о своих странствиях по селениям, о поездке в го­род. Голос ее звучал печально; в нем слышались слезы. Но постепенно грусть исчезла, уступив место странному возбуждению. В голосе Вайры теперь послышались гнев­ные ноты, она звала к мести. Смерть за смерть, кровь за кровь! Разве индейцы не такие же христиане, как кхапахкуна?

Митмаяна замолчала, никто не сказал ни слова, не пошевельнулся, все словно окаменели. Головы опущены, глаза устремлены в землю, руки неподвижно лежат на коленях. Молчание. Страшное молчание бездонной про­пасти. Глаза Вайры впились в лица окружающих, но ни на одном из них она не прочла сочувствия, они хранили суровую, мрачную неподвижность. Тогда Вайра при­льнула к мужу, обняла его похудевшее тело и зарыдала, ведь с ним уходило все самое светлое из ее жизни.

- Не плачь, Вайра... — раздался слабый голос Симу. — Не плачь. Вот увидишь, скоро я поправлюсь и снова стану сильным...

Вайра долгим пристальным взглядом глядела мужу в лицо. Она хотела знать, есть ли еще надежда. Пусть заморозки побьют картофельное поле, но, если уцелеет хотя бы один зеленый стебелек, значит, не все потеряно. Пусть вокруг темная ночь, но, если в небе светит хоть одна звезда, можно всегда найти путь и добраться до­мой. В лице Симу она не прочла надежды, не увидела даже признаков жизни. Одна, совсем одна! Ее душу обу­ревали жгучая ненависть и отчаянный страх, страстное желание побороть смерть и неудержимый порыв мести.

И, повернувшись к каменным изваяниям, заполнявшим пещеру, она закричала, охваченная яростью и презрением:

- Трусы вы, а не мужчины, у вас не хватает сме­лости, чтобы защитить своих жен, отомстить за своих замученных братьев!.. Волы проклятые... Лошади и ослы, те хоть брыкаются, когда их гонят, а вы покорны, как волы!.. Вы рабы до мозга костей!.. Скажите мне, когда вы перестали быть мужчинами? А может, вы никогда ими не были?.. Тогда берите мою юбку, а мне дайте ваши штаны, я сама отомщу за мужа!

Вайра почти без чувств упала рядом с Симу. Когда она пришла в себя, мама Катира ласково гладила ее по волосам.

- Мы индейцы, — говорила старуха, — и в наших жилах течет иная кровь, чем в жилах кхапахкуна. Наш удел — страдания, только на небесах мы обретем покой. А здесь, на земле, мы должны терпеть. Ну, чего ты до­билась? Разве хозяина наказали?.. Нам остается лишь молчать и молить святых о поддержке, а то новые не­счастья обрушатся на наши головы.

- Нет, мама, — возразила Вайра. — Симу умирает... А кто убил его?.. Сиса умерла... Кто виновник ее смерти? Если индеец убил кого-нибудь, его повесят. А если кха­пахкуна убивает и дочь, и отца, то, по-твоему, бог защи­щает его от виселицы?..

- Ты права, дочка. Но никто не смеет самочинно творить суд. Для этого есть судьи, и, если они не хотят нас слушать, надо молиться богу. Он накажет наших мучителей.

На следующий день Симу стало хуже, к вечеру свет в его глазах погас навсегда. Вайра поникла, как птица, гнездо которой разрушили; словно сломанные крылья, упали ее руки. Куда лететь? Где искать пристанища?

Вайра с Исику на руках сидела, поджав под себя ноги, и не чувствовала, что Пилуку и Анакилу теребят ее, она неотрывно смотрела в мертвое лицо Симу. Мама Катира стояла перед телом сына на коленях и, роняя скупые мутные слезы, тихо причитала:

- Симу! Ненаглядный мой сынок! Твое тело уходит от нас, но душа навсегда останется с нами! Ты уйдешь в далекий путь; там, на небе, христиане живут вместе со святыми, там ты сможешь увидеть самого господа бога, сможешь подойти к нему и поговорить. Заступись же за нас! Попроси, чтобы он дал нам хижину, дал пищу, дал хвороста для очага! Выслушай нас, Симу, выслушай и не забудь о нашей просьбе!

Когда стемнело, пришли женщины, они тоже плакали над трупом Симу. Мужчины приходили прямо с поля. Они входили в пещеру, становились на колени, тихо беседовали с покойником и выходили. Собралось много народу, люди толпились у входа в пещеру, будто чего-то ожидая.

Несмотря на то, что родственники принесли для Симу одежду, его пришлось оставить в изодранном окровав­ленном платье — он настолько окоченел, что переодеть его не было никакой возможности. Женщины завернули тело в пхуллу, а сверху перебинтовали длинными лен­тами. Потом Симу положили на носилки и вокруг них зажгли четыре светильника. Симу ждал, когда его поне­сут к последнему пристанищу.

На другой день пеоны опоздали на работу. К общему удивлению, молодой хозяин долго не появлялся. Тогда пеоны сели на краю поля и начали сосредоточенно жевать коку.

- Почему не идет молодой хозяин? — спросил юноша с открытым детским лицом.

- Вчера приехал его старший брат, — сказал кто-то.

- Ну, нет, — возразил грубый голос. — Скорее всего, он что-то пронюхал...

Эти слова услышал находившийся поблизости хиля­ката тата Апули.

- Ньу Исику прискачет с минуты на минуту, и бу­дет нехорошо, если он увидит, что мы бездельничаем.

- Почему, татай? — спросил тот же грубый голос. — Разве не лучше...

- А ну-ка, идите работать! — приказал хиляката. Пеоны принялись за работу, но двигались неохотно и вяло. Вдруг один молодой пеон закинул мотыгу за плечо и закричал:

- Хватит! Довольно надрываться!

Все остановились. Хилякаты даже не пытались удер­жать пеонов, и они, словно повинуясь властному зову, двинулись к пещере, где лежал Симу.

До кладбища было очень далеко, оно находилось в другом конце имения, поэтому покойника вынесли засветло. Добрые женщины принесли Вайре черную льихлью, а маме Катире черную юбку. Уже темнело, а длин­ная траурная процессия все еще тянулась по горным тро­пинкам. Слез у мамы Катиры больше не было, охрип­шим голосом она причитала, восхваляя добродетели умершего сына, вспоминая, как он спас ее от беспросвет­ной нищеты. А Митмаяна, не отрывая сухих, воспален­ных глаз от носилок, тоже охрипшим голосом кричала, призывая к мести. Женщины безуспешно успокаивали ее. Солнце садилось, когда похоронная процессия оги­бала асьенду; до кладбища уже оставалось немного. Но­силки с телом Симу пересекли аллею, обсаженную бузи­ной, когда индейцы увидели ньу Исику, который стоял у ворот с винтовкой в руках. Он погрозил кулаком, по­том вскинул винтовку и выстрелил. Пуля просвистела над головами индейцев.

Симу хоронили без священника, без хора, без поми­нального обеда, как хоронят самых бедных пеонов, у ко­торых ничего нет: ни хижины, ни скота, ни земли. Даже у червей есть жилище и еда, но у обездоленного, разо­ренного индейца нет очага, нет одежды, нет пищи.

Толпа медленно расходилась по горным тропам. Мама Катира и Вайра плакали над дорогой могилой. Тата Апули силой поднял их с земли и повел в свою хи­жину.

- Зачем ты ведешь нас? — всхлипывала Вайра. — У нас ничего нет. Мы теперь совсем одни. Мы останемся здесь и будем плакать, пока не умрем…

- Не говори так, — утешал ее старик. — Мы поддер­жим вас, дадим вам все, что нужно, и приютим у себя.

- Нет, нет! Как только ньу Исику узнает, что мы здесь, он прикажет выбросить нас из селения.

- Мы этого не допустим. Так решил народ.

Вайра недоверчиво посмотрела на него. Тут мама Ка­тира решительно вмешалась в разговор. Она уже стара, и ей все равно, где оплакивать Симу, на его могиле или в хижине, но в хижине все же теплее и уютнее.

По дороге тата Апули сказал Митмаяне, что муж­чины селения собираются сегодня в ущелье. Но Вайра, погруженная в свои мысли, казалось, не слышала его. Она шла молча, пока старик рассказывал, что они за­думали.

Наши индейцы слишком робки, — наконец проговорила она. — Их запугали кхапахкуна. В долине ин­дейцы не такие, они бы не стали так долго терпеть изде­вательства хозяина, там народ смелый.

- Не так мы боязливы, как ты думаешь, — отвечал тата Апули. — Ты знаешь, что большая буря начинается с тихого ветра?

- Что ты говоришь, тата Апули! — в испуге восклик­нула мама Катира. — Опомнись ради бога!

Глаза Вайры загорелись, какое-то нервное возбужде­ние охватило ее. Она наспех закусила и многозначительно посмотрела на тату Апули.

- Не надо торопиться, — заметил тата Апули, кото­рый от волнения не потерял аппетита. — Лисица не спу­стится к корралю, пока все вокруг не затихнет.

- Зачем ты пугаешь меня, тата Апули? — дрожащим голосом пролепетала мама Катира, — Я никак не могу поверить, что вы говорите серьезно. Неужели вы и вправду подыметесь против хозяина?! Ничего хорошего вы этим не добьетесь, нам же потом будет хуже. Разве полевые мыши побеждали когда-нибудь гадюку?.. И мой вам совет: никуда не ходите и одумайтесь, пока не поздно. Спрячьте ваш гнев подальше, иначе новые бед­ствия обрушатся на головы индейцев.

- Теперь мы не можем остановиться, — сказал тата Апули. — Все уже решено. Мы долго думали — месяцы, а может, и годы, прежде чем сделать этот шаг, теперь мы не отступим.

Мама Катира упала ему в ноги и, обнимая колени старика, со слезами умоляла отказаться от опасного ре­шения; она обращалась к святым, чтобы они образумили непослушного. Жена таты Апули последовала примеру мамы Катиры, но он встал и вышел вслед за Вайрой из хижины. Вдогонку им неслись рыдания обеих женщин.

Темнело. Люди группами сходились в ущелье, кото­рое было недалеко от имения. Одни сидели на корточках, другие лежали, прислонясь к скале, третьи возбужден­но переговаривались. Кое-где мерцали огоньки си­гарет, осторожно прикрытые рукой. Собрались еще да­леко не все. Узнав, что пришел тата Апули, люди окру­жили его.

- Где хиляката тата Тибуку? — спросил старик.

- Здесь я, — раздался в темноте голос, и тата Тибуку протиснулся через толпу. — Все в порядке, тата Апули. За домом установлено наблюдение. Хозяева еще не спят. Они в комнате ньу Исику.

- Что ж, подождем.

Тата Апули спросил, сколько собрали ружей, их было, всего одиннадцать, но нашелся еще старый пистолет и сабля.

- Может, оружие нам и не понадобится, — сказал тата Апули, — но на всякий случай мы должны быть го­товы. Хозяева вооружены; кажется, у них даже пулемет есть.

- Да, у них есть трещотка, — поддержал индеец, очевидно побывавший на войне в Чако.

Потянулись томительные минуты ожидания. Пеоны снова разбились на группы. Те, кому не удалось про­ститься с Симу, собрались вокруг Митмаяны, и каждый старался вспомнить о покойном что-нибудь хорошее, сказать Вайре несколько теплых слов.

Наконец часовые сообщили, что в господском доме все легли. Тата Апули отдал последние распоряжения, и пеоны цепочкой направились к имению. Они действовали, как настоящие солдаты, и через несколько минут дом был окружен. Понго, находившиеся в доме, открыли главный вход, и две группы специально отобранных мо­лодых индейцев проникли вовнутрь. Группу, которая должна была взять ньу Исику, повела Лимика, моло­денькая девушка, недавно изнасилованная хозяином. Вторую группу повела Митмаяна. Двери хозяйских ком­нат были расположены одна против другой и выходили во внутренний дворик. Лимика и Митмаяна легонько постучали в обе двери, но им никто не ответил. Они по­стучали громче, опять молчание. Молодые хозяева спали крепко.

- Папасуй, папасуй, — сладеньким голоском позвала Лимика, не переставая стучать. — Папасуй, я тебе не нужна?.. Папасуй, папасуй...

- Чего тебе, грязная потаскуха? — послышалось из- за двери.

- Я не нужна тебе, ньу Исику? Ты ничего от меня не хочешь?..

Стукнул засов, и ньу Исику был схвачен невидимыми руками. Когда он пришел в себя, его локти были связаны за спиной, а тело замотано в чунпи. Его тащили пo двору. Он не понимал, что происходит. Наверно, он еще спит и его мучат кошмары — слишком много виски он хватил перед сном. Только когда его выволокли на ал­лею, обсаженную бузиной, ньу Исику сообразил, что с ним происходит. Волосы на его голове зашевелились, лоб покрылся холодным потом.

Между тем Митмаяна продолжала стучать в дверь напротив.

- Папасуй, папасуй! Открой, это я, митани... Открой на минутку...

Но хозяин не отвечал. Вдруг Митмаяна услышала треск деревянных рам.

- Он убегает! — закричала она. — Он выломал окно, которое выходит в загон!..

Индейцы бросились к загону. Оконные рамы были выломаны, комната оказалась пустой, деревянная ре­шетка валялась на полу. Митмаяна обрушилась на всех сразу, и на тех, кто упустил из виду, что решетка исто­чена червями, и на тех, кто так неосторожно тащил по двору связанного ньу Исику и вспугнул его брата.

- Не сердись, Митмаяна, — утешал ее Маку. — Дом оцеплен, никуда он не денется, мы его обязательно ра­зыщем.

В это время Вайра услыхала крики, которые неслись со стороны аллеи. Крики росли, и вот они превратились в неумолчный, сплошной вопль.

- Слышишь, Митмаяна, — сказал ей Маку. — Наши кричат, значит, все в порядке, обе птички попались.

И Вайра вспомнила приказ тату Апули: никто не дол­жен трогаться с места до тех пор, пока хозяева не будут схвачены. Наверно, Мику прав.

Пеоны спешили в аллею, где уже бурлила необозри­мая толпа. Вайра прибежала одной из последних и. тщетно пыталась пройти вперед, прокладывая себе путь локтями. Люди стояли стеной. Но она должна, должна увидеть этих бандитов собственными глазами. Напрасно, Вайра не могла сделать и шагу в этой плот­ной толпе.

Вокруг раздавались громкие, единодушные выкрики разъяренных людей. Они требовали пыток для ньу Исику, требовали для него медленной, мучительной смерти. Сжечь злодея, сжечь асьенду! Тата Апули и другие хилякаты изо всех сил пытались сдержать толпу.

Неподалеку вспыхнул костер, такого моря огня люди не видели даже в праздники. Пеоны ринулись к костру, чтобы погреться в его бодрящем, ласковом тепле. Вайра решила воспользоваться удобным моментом и пробраться туда, где лежал связанный хозяин, она не желала до­вольствоваться ролью пассивной зрительницы. Вайра попробовала расчистить себе дорогу, работая локтями и ногами. Бесполезно. Казалось, легче проломить камен­ную стену.

- Дайте мне пройти! — закричала она. — Дайте мне взглянуть на моих палачей!

Те, кто стоял поблизости, сердито оглянулись на жен­ский голос, но, увидев, что это Митмаяна, расступились и пропустили ее.

Да, это была Митмаяна. Ей выпали самые тяжелые испытания — на нее, словно молния на высокую вершину, обрушился страшный гнев кхапахкуна. Но Митмаяна выстояла, как скала. Она поднялась против насильни­ков. Пропустить ее! Она завоевала право на это! И Митмаяна вошла в круг, где хилякаты тесным кольцом обступили ньу Исику, чтобы пеоны не растерзали его. Митмаяна увидела, что ньу Исику один. Значит, брат его, убежал, о нем все забыли. Многие его просто не знали, так как видели только на праздниках, да и то издали, поэтому понятно, что индейцы упустили старшего брата — все их внимание поглотил ньу Исику. И вот он здесь, связанный и жалкий. А остальное неважно. В эту ночь он их пленник, он заплатит за все. Сколько лет он их мучил, избивал, топтал конем, грабил, насиловал их жен, сестер. Жаль, что у него нет жены и дочерей! Но у него есть дом, его амбары полны зерном, а в. загонах мычит тучный скот. Крошечный огонек спички — и вспых­нут пожираемые жадным пламенем деревянные стены и соломенные крыши. И Вайра решительно разорвала кольцо хилякатов, горячая волна гнева захлестнула ее, больше она не могла стоять сложа руки.

Вместо злодея, причинявшего индейцам столько не­счастий, которого они считали исчадием ада, она увидела безжизненное, обмякшее чучело. Зубы ньу Исику сту­чали, в глазах отражался дикий, животный ужас — круг­лые остекленевшие глаза барана, лежащего под ножом мясника. Тело сводили мучительные судороги. Жизнь оставила его, у него не было сил ни сопротивляться, ни бороться, и он не внушал ни страха, ни ненависти, ни даже жалости. Он уже не был врагом, он потерял чело­веческий облик, превратился в жалкого раздавленного червя. Костер угрожающе гудел, громадные языки пла­мени колыхались на ветру, словно под ударами гигант­ского кнута.

Толпа росла, люди теснились. Пора. Ни драматиче­ских жестов, ни патетических криков. Как куча гряз­ного тряпья, рухнул ньу Исику в костер, бушевавший свя­тым огнем мести.