Неприступная крепость в горах

Настали чудесные, ясные дни без дождя и без ветра, пронизанные ярким солнечным светом. Вот он, долгожданный покой! Ушли в прошлое изнурительный труд, страх, издевательства и унижения. Впервые в жизни пеоны могли выспаться всласть, отдыхали их натружен­ные руки, индейцы больше не думали об упрямых ослах и быках, не боялись жестокостей молодого хозяина. Се­ление вкушало свободу, как дикий душистый мед, слу­чайно найденный в расщелине.

По утрам мужчины и женщины, дети и старики, как вискачи, грелись на солнышке, весело переговаривались, шутили, по вечерам ходили друг к другу в гости и без конца вспоминали события последних дней. Их спокой­ствия не нарушали тревожные мысли. Да и почему бы им волноваться? Они сделали доброе дело — с корнем вырвали дурную траву. Если сорняк поражает посевы, его выпалывают, иначе посевы погибнут. Если взбесилась собака, ее ловят и пристреливают. Так и поступили пеоны. Теперь они свободны, они могут разогнуть спины и вздохнуть. Впервые в жизни они узнали, что такое отдых. Пусть для этого им пришлось убить одного чело­века, зато теперь индейцы избавлены от мучений, их жены и дочери не падут жертвами насильника и убийцы. Святые, их единственные судьи, знали об их невзгодах, они простят им этот грех. Индейцы наслаждались по­коем, он, словно тихая вода прозрачного озера, убаюки­вал их.

Костер погас только к полудню, он полыхал, пока не сгорело последнее полено. С рассвета к нему стали схо­диться женщины и дети, которые вчера не могли прийти посмотреть, как сжигали бандита. Жаль, очень жаль, что не удалось увидеть это собственными глазами, и люди вознаграждали себя тем, что наблюдали, как затихает пламя и покрываются пеплом угли. Наконец кто-то пред­ложил отыскать обуглившиеся останки ньу Исику. Один из мальчишек помчался на скотный двор, принес длинную палку с железным наконечником и при­нялся ворошить догоравший костер. Ничего, кроме уг­лей и золы, он не обнаружил. Ребята по очереди запу­скали палку в угли, но останков ньу Исику так и не нашли.

- Видно, дьявол его унес, — сказала какая-то жен­щина.

- Да, он взял его душу и тело, — сказала другая.

— Сейчас он горит в адском огне, — сказала третья.

Вечером в хижинах уже рассказывали, будто кто-то видел, как дьявол похитил из костра ньу Исику. Описы­вали даже зловещий вид нечестивого и говорили, что ясно чувствовался запах серы. Дьявол схватил ньу Исику и скрылся с ним в преисподнюю.

Истерзанное сердце Вайры забилось ровнее. Палач понес заслуженную кару, ее поддержали все индейцы се­ления, ее близкие, и в первую очередь тата Апули и его семья. Индейцы окрестных селений, услышав о том, что произошло в «Ла Конкордии», тоже поднялись на борьбу, они убивали своих угнетателей: кого забрасывали камнями в поле, кого избивали палками прямо в по­стели. «Если бы восстали пеоны всего мира, зло на земле исчезло бы навсегда и жизнь стала бы радостной и счастливой», — взволнованно думала Вайра.

Она узнала, что ее овцы, угнанные ньу Исику, пущены в хозяйские отары, которые пасутся на проти­воположном склоне горы. С памятной ночи прошло пять дней. Вайра решила, что пора идти за овцами, чтобы пригнать их в свой загон, а уж потом приняться за вос­становление домика; друзья обещали помочь ей: кто вызвался дать материал, а кто прийти поработать.

Едва показалось солнце, Вайра с маленьким Исику на спине отправилась в горы. Она пошла напрямик, хотя подниматься нужно было высоко и подъем был крутой. С трудом переводя дыхание, Вайра добралась до вершины, здесь она нашла место поудобнее и при­села покормить малыша. Женщина рассеянно обводила взглядом уходившие ввысь горы, которые тонули в обла­ках. Вдали змеей вилась дорога, ведущая в город. Когда-то — с тех пор миновал уже не один год — при­шла она в асьенду по этой дороге, здесь ее ждали одни несчастья и очень мало радостей... Вдруг Вайра заме­тила, что по дороге в дымке утреннего тумана движутся люди, издалека похожие на колонну муравьев. Да ведь эго же солдаты! Вайра вздрогнула. Солдаты навещают горы не для прогулок. Их появление не предвещало ни­чего хорошего. Скорее вниз, нужно предупредить одно­сельчан. Хорошо еще, что солдаты так далеко, они прибудут лишь ночью. Времени хватит.

Как только Митмаяна прибежала к тате Апули, хилякаты собрались обсудить положение. Да, следовало раньше подумать о том, что им придется расплачиваться. Вместо того чтобы отдыхать и валяться на солнышке, нужно было приготовиться к отпору, быть дальновиднее. А сейчас некогда размышлять, через несколько часов солдаты будут здесь. Есть два выхода: или покорно, сдаться солдатам, или уходить в горы. Добровольный плен нес им издевательства, тюрьму и смерть. А уйти в горы значит выиграть время, вступить в неравную борьбу и, может быть, победить. Тата Апули предоста­вил людям самим решать, что делать. Но не нашлось ни одного мужчины, старика, женщины или ребенка, кото­рый предложил бы сдаться. Для индейцев солдаты были извечными кровными врагами, они всегда стояли за хозяев. Еще совсем недавно, во время мятежа в Алтиплако[147], солдаты стреляли в безоружных индейцев, как охотники в куропаток. Позади себя солдаты оставляют пустыню и смерть...

Когда в сумерках на склоне горы, на которой была расположена асьенда, показались солдаты, все распоря­жения таты Апули были уже выполнены. Возле каждой хижины стояли лошади, навьюченные мешками с прови­зией и домашним скарбом. Все приготовились к отходу. От асьенды до ближайшей хижины было не менее пол-лиги. Хозяева не терпели близкого соседства индейцев и предпочитали держать их подальше, а общаться с ними при помощи кнута и брани. Благодаря этому беглецы смогли незаметно покинуть свои дома, пока солдаты подходили к селению.

Надо было выбрать самую удобную дорогу. Моло­дежь, конечно, сумела бы вскарабкаться по любой тро­пинке, но как быть с детьми и стариками? Сначала ин­дейцы двигались по засеянным склонам, но потом нача­лись ущелья, заросшие цепким кустарником, и крутые скалы, покрытые сухими колючками. Светлая лунная ночь, однако, не очень помогала индейцам. Часто на их, пути встречались отвесные пропасти, высокие утесы или горы, которые возвышались, как крепости. Ведущие спорили между собой, куда идти, и их препирательства задер­живали движение. Тогда люди начинали выражать не­довольство. Вскоре сказалась усталость. Женщины сколь­зили и падали, дети капризничали, а лошади испуганно шарахались и сбрасывали с себя тюки. Раздавались проклятия, мужчины ругали проводников, но особенно доставалось хозяевам, всем без исключения. Женщины призывали на помощь святых. Еще не светало, когда беглецы подошли к высокому утесу, на котором они пред­полагали укрыться. Лошади были больше, не нужны, их развьючили, и, пощипывая траву, они разбрелись по го­рам. Каждый нагрузился до отказа, и начался подъем на неприступный, величавый утес. Только тот, кто родился в этих горах и прожил в них всю жизнь, мог рискнуть карабкаться по отвесным голым скалам. Лишь изредка попадалось растение, за которое можно было ухватиться, ноги не находили опоры, тело угрожающе раскачивалось, а груз настойчиво тянул вниз, легким не хватало воз­духа. Многие женщины и старики уже сбросили свои ноши и все-таки продвигались с трудом. Те, кому уда­лось до рассвета подняться на вершину, складывали там мешки и тут же отправлялись помочь детям и забрать то, что оставалось внизу. Спуск был еще труднее, чем подъем. Стоило посмотреть вниз, как начинала кру­житься голова, поэтому спускаться приходилось спиной к пропасти, цепляясь за редкие кустики травы. Мужчины брали на руки детей, хватали мешки с продуктами и трогались в обратный, путь. После второго подъема они совсем выбивались из сил и, жадно хватая воздух шиироко открытыми ртами, валились на землю. Наконец и люди и груз были наверху. Небо на востоке побледнело. Занималась заря.

Вершина горы, где они остановились, напоминала площадку башни фантастической крепости; небольшие скалы, словно зубцы, окружали ее. Тата Апули, да и остальные индейцы оказались настоящими стратегами, избрав это место для обороны. Несмотря на то, что все очень устали, никто не захотел сидеть без дела.

Лица озарялись улыбками, слышались веселые раз­говоры, шутки. Женщины тотчас же принялись распако­вывать продукты и готовить еду; дети затеяли игры, мужчины собрались на краю площадки и, поглядывая вниз, обсуждали трудности ночного похода. Должно быть, забавно они выглядели, когда карабкались по утесу, да еще с грузом на спине! А как ощупывали ногой каждый камешек, как цеплялись за каждую травинку. Теперь все опасности позади. Однако не каждый сможет ползти вот так, словно муравей. Молодцы, что и гово­рить. Но здесь они могут чувствовать себя в безопасно­сти. Ни один солдат не проберется к ним, его сейчас же заметят и уничтожат.

Тата Апули распорядился, чтобы на площадке выставили наблюдателей. Отсюда были хорошо видны вер­шины и дальние склоны, спускающиеся к имению, но сама асьенда и хижины оставались скрытыми от глаз. Чтобы узнать, что там делается, несколько мужчин под­нялись еще выше, туда, где лежат снега. В скором вре­мени они сообщили, что солдаты миновали господский дом и двинулись к селению, они переходят от хижины к хижине, сгоняют овец в одно место. Ладно! До поры до времени они будут хозяйничать. Пусть грабят, пусть жгут и опустошают! Многого они все равно не добьются. Рано или поздно они попробуют подняться сюда. Вот тут-то им и придется расплачиваться за все. Несколько камней, пущенных с утеса, покончат с ними.

Прошло два дня, но наблюдатели не могли сообщить ничего нового. С первыми лучами солнца солдаты вы­страивались во дворе хозяйского дома, а затем группами шли в селение. Обходя хижину за хижиной, солдаты по-прежнему сгоняли скот. Так продолжалось до вечера. На четвертый день наблюдатели заметили огромное стадо, которое гнали по направлению к городу. С тех пор каждый день можно было видеть, как овцы ин­дейцев, отара за отарой, переправлялись в город. Индейды останутся без скота. Ничего. Угонят скот, пожалуют сюда. Тогда засвистят пращи, полетят камни, и солдатские черепа треснут, как глиняные горшки.

Шли дни, спокойные и тихие. Каждое утро и каждый вечер солнце окрашивало облака в огненно-красный цвет, словно вывешивало алые знамена в знак солидарности с пеонами. Ветер завывал в ущельях, казалось, это храпит спящий великан. Изредка смутные силуэты солдат вырисовывались на гребнях ближних гор. Но это никого не пугало. Пусть себе бродят сколько вздумается. Придет время, и они будут лежать на дне пропасти, все их попытки завоевать крепость, если они вовремя не одумаются, не приведут ни к чему.

Однажды со стороны соседней асьенды послышался выстрел, за ним другой, третий, завязалась перестрелка. Значит, там тоже вспыхнуло восстание. Может быть, и правда настала пора покончить со всеми хозяевами на земле? Наблюдатели сообщили, что началось сраже­ние между пеонами и солдатами. Индейцам приходилось плохо. Пули солдат косили их направо и налево, а камни индейцев поражали лишь немногих. Это было преду­преждением. Теперь солдат нужно ждать со дня на день. И мужчины стали готовиться к встрече неприятеля. Все, у кого были с собой пращи, упражнялись в метании, а у кого не было, изготовляли новые. А так как не хватало ниток для плетения шнуров, женщины взялись за веретена. Вскоре не осталось ни одного человека без пращи.

Прошло еще несколько дней, а солдаты словно за­были про индейцев. Казалось, они только за тем и при­шли, чтобы прогуливаться по горам, маячить на ближ­них вершинах да валяться на солнце. На взгляд индей­цев, это было довольно странно. Чего они добиваются, чего хотят эти бандиты? Разве так воюют? Тата Апули созвал хилякатов.

- Мы ошиблись, братья, — сказал он, и в голосе его звучала тревога. — Солдаты никогда не нападут на нас.

- Не может быть! — возразил тата Тибуку. — Они с каждым днем подходят к нам все ближе. В некоторых местах их уже можно достать из пращи. Посмотришь, скоро мы схватимся с ними.

- Я много думал, — продолжал тата Апули.— Я вспомнил кошку, когда она охотится за мышью: она не лезет к ней в нору, а ждет, пока та выйдет из норы.

- Почему ты сравниваешь нас с мышью? — прервал его тата Тибуку. — Нам ведь не нужно никуда выходить!

Тата Апули опустил глаза, грустно усмехнулся и спросил:

- А ты знаешь, сколько у нас осталось продуктов?

Хилякаты смущенно переглянулись. Действительно, никто из них не думал о продовольствии. Надолго ли его хватит?

- За три недели, что мы здесь, мы съели больше по­ловины того, что принесли. Протянем еще дней десять, а что потом будем делать?

- Так к тому времени солдаты, наверное, уйдут,— обрадованно сказал тата Тибуку.

- Ну, а если не уйдут?

К единому мнению хилякаты так и не пришли, но решили положиться на тату Апули.

Ночью он послал одного индейца в селение, чтобы разузнать, осталось ли там продовольствие. Посланный не вернулся. Хилякаты снова собрались. Сомнений больше не было. Они попали в западню, совсем как хо­зяева в ту памятную ночь. А тут еще дети стали болеть, и какая-то женщина вот-вот должна родить. Пока не поз­дно, надо уходить отсюда, уходить поскорее. Уйдут они вместе, а потом разобьются на группы и постараются найти себе пристанище и землю в других асьендах. Так порешили хилякаты, и все согласились; люди понимали, что иного выхода нет. Даже Митмаяна не сказала ни слова против.

На следующую ночь в разведку пошел еще один ин­деец, он обследовал самый неприступный и крутой склон горы. Вернувшись, он сообщил радостную весть: не видно ни одного солдата. Обрадованные пеоны принялись торопливо собираться в дальнюю дорогу.

Было совсем темно, когда они покинули свою кре­пость. Хилякаты всех строго предупредили, что малей­ший шорох может привлечь внимание солдат, поэтому шли очень медленно, стараясь не шуметь. Когда сталц спускаться в глубокое ущелье, край угрюмого неба по­светлел, Близился рассвет. Ущелье, прихотливо изгибаясь, вело к селению, где несколько дней назад разы­грался бой между солдатами и пеонами. Чтобы не по­пасть в руки врагов, индейцы не пошли по ущелью, а взобрались на соседнюю гору, где, как они думали, их ожидало спасение. И вот ущелье позади, все сразу ожи­вились, заговорили, строй рассыпался, люди разбрелись по склону. Но напрасно они думали, что провели солдат. Немного времени потребуется на то, чтобы они поняли, какую ошибку совершили, оставив крепость.

Занималась заря. Индейцы устали, задыхались от крутого, трудного подъема. С каждой минутой станови­лось светлей. Дети капризничали, они проголодались, и женщины были вынуждены остановиться и покормить их. Они почти достигли вершины горы, когда раздались сухие винтовочные выстрелы и в небо взвились легкие облачки, окрашенные багровым отблеском восходящего солнца.

Остальное было делом нескольких минут. Отовсюду, как бешеные, неслись солдаты, они не обращали вни­мания на раненых, распростертых на камнях женщин, они ступали по трупам, их сапоги топтали людей, со­дрогавшихся в предсмертных конвульсиях. Солдаты со­гнали уцелевших индейцев и повели их в имение. Идейцы не могли прийти в себя — так неожиданно пролился на их головы свинцовый дождь. Они шли, спотыкаясь, как слепые, не в силах еще понять, что случилось. Женщины смотрели на мужчин безумным, неузнающим взгля­дом, солдаты казались им злыми духами, пробудившими их от сладкого, мирного сна. У детей горло сжалось от страха, их широко открытые глаза наполнились прозрач­ными слезами.

При входе в аллею, обсаженную бузиной, индейцы увидели Максику, которого послали в разведку в пер­вую ночь. Он стоял под деревом на цыпочках, подняв вверх широко раскинутые руки, будто хотел сорвать цветок. Нет, Максику не тянулся к цветам, его подвесили за руки, а пальцы его ног чуть касались земли. Одежды на нем не было. Все тело юноши было иссечено шомполами. Когда пеоны проходили мимо; ветви дерева закачались под утренним ветром, и тело Максику медленно закружилось. Женщины в ужасе от­ворачивались от изуродованного лица Максику, мужчины еще ниже опускали головы. Дети же с интересом рассматривали Максику, они не понимали, что это чело­век, и решили, что перед ними невиданная кукла.

Артюр-Рэмбо стоял у ворот и неподвижно ожидал, пока солдаты построят перед ним индейцев. Затем он прорычал имя Митмаяны. Она незаметно передала сына какой-то женщине и вышла вперед. Артюр-Рэмбо сла­вился своей силой, его кулак бил не хуже кулака ньу Исику. Одним ударом он сшиб Митмаяну с ног, и уж тут дал волю своей черной злобе. Он яростно топтал индианку, переворачивал ее пинком и вновь принимался топтать и бить. Вскоре лицо Вайры стало таким же, как у Максику.

- Где мой брат? — вопил хозяин, обливаясь потом и с трудом переводя дыхание. — Что ты с ним сде­лала? — Но неподвижная, окровавленная Вайра не от­вечала.

На ночь всех индейцев заперли в сарае, который охраняли солдаты, туда же бросили Митмаяну и Мак­сику. Рано утром построили всех мужчин, связали им руки и погнали по дороге, ведущей в город. Вайра шла в первом ряду. Женщин и детей отпустили по домам, но они потянулись вслед за своими отцами, мужьями, братьями и сыновьями, они не хотели оставаться в се­лении, они хотели разделить судьбу своих близких. Мол­чаливой толпой брели они вдоль пыльной дороги.

[147] Восточная часть Боливии.