Весы правосудия в руках имущих

Два дня шли индейцы по горам и ущельям без еды и без отдыха, окруженные двойным кольцом солдат. На окраине города их ожидали мятежники из других селе­ний. Всех индейцев построили в одну большую колонну и во главе с пеонами из «Ла Конкордии» погнали по ули­цам города. Тротуары запрудили любопытные. Повсюду арестованные видели искаженные злобой лица, подня­тые кулаки, сыпались угрозы и проклятия. То и дело раздавались звонкие пощечины и смачные плевки в глаза связанных индейцев. Они двигались, низко опу­стив головы, сбившись тесно, как животные. Их руки были скручены за спиной одной веревкой, так что перед­ние тянули за собой задних, а задние не давали перед­ним идти быстрей. Внимание городской толпы особенно привлекали Митмаяна и Максику, на их долю выпадали самые страшные ругательства и оскорбления.

 -Наверное, она у них была заправилой, — говорили одни, указывая на Вайру. — Недаром ей так разукрасили морду.

- Конечно, — отвечали другие. — В газетах ее на­зывают Митмаяной.

- А это их главарь, — кричали третьи, завидя Мак­сику. — Жаль, что его сразу не прикончили.

Но не все были настроены так враждебно. Женщины, одетые попроще, плакали, глядя на избитых пеонов, а какой-то студент сцепился с упитанным господином, плюнувшим в лицо Митмаяне, тот не остался в долгу и схватил юношу за лацканы пиджака. Студент не смог ответить достойно, ибо двое полицейских повисли на нем и объявили его арестованным.

Тернистый путь индейцев кончился за оградой зда­ния полиции. Тотчас же их заперли в помещении, где за большим письменным столом с пером в руках сидел чи­новник, перед ним в образцовом порядке лежали бумаги. Здесь не любили долго разговаривать. Чиновник зада­вал вопрос, арестованный должен был ясно и коротко ответить, остальное довершало перо, со скрипом рас­сыпавшее по бумаге бесчисленные буквы. Индейцы не считали нужным что-либо скрывать или выворачиваться. Да, они живьем сожгли хозяина. Это правда. Но ведь этот бандит...

- Тебя об этом не спрашивают, — сухо обрывал чи­новник. — Отвечай на вопросы и не морочь мне голову.

Дошла очередь и до Митмаяны, она не пожелала только отвечать на вопросы, ей есть о чем рассказать. Почему же ее не спрашивают, с чего началось? Почему этот человек не интересуется, какие преступления совер­шил молодой хозяин?

- Но, папасуй, ведь он изнасиловал мою одиннадца­тилетнюю дочь...

- Ты что, дура? Не понимаешь, о чем тебя спраши­вают?

- ... и моя девочка умерла...

- Черт тебя подери! Отвечай на вопрос!

- Он убил моего мужа...

- Сволочь! Ты замолчишь или нет?

- Он сжег нашу хижину...

Чиновник окончательно вышел из себя и дал знак конвойному. Солдат будто только этого и дожидался — свалил индианку с ног ударом приклада, которому его обучали на деревянных чучелах вражеских солдат. Когда был допрошен последний арестованный, перед пеонами открылись ворота городской тюрьмы.

Здесь претерпевали муки дантова ада сотни мужчин и женщин. Камер не хватало. Грязные стены из необож­женного кирпича кишели клопами, во всех углах раска­чивалась паутина, в нос било ужасающее зловоние, гни­лая крыша, казалось, вот-вот обвалится, и сквозь дыры в ней виднелись яркие звезды на темном ночном небе. Для вновь прибывших места не нашлось, их было слиш­ком много, поэтому их, как скот, держали во дворе. Днем нещадно палило солнце, камни дышали жаром, и жи­тели гор, привыкшие к прохладе, напрасно искали хотя бы крошечной тени, чтобы укрыться от зноя.

Начался процесс, у индейцев голова шла кругом от бессмысленных вопросов судей, прокуроров, адвокатов. Группами по пять-шесть человек обвиняемых утром и вечером под конвоем водили к следователю. Чиновник впивался в индейцев взглядом, словно хищник, выслежи­вающий добычу, и свирепо рычал. Индейцы дрожали, будто их и вправду готовился сожрать дикий зверь. Вопросы сыпались один за другим, как удары молота, а в ответ звучал едва слышно какой-то невразумитель­ный лепет. Пеоны уже не решались заговаривать о пре­ступлениях хозяина. Только Митмаяна однажды сделала слабую попытку.

- Сеньор, ньу Исику изнасиловал мою дочь...

- Это не относится к данному делу.

- Он убил моего мужа...

- Следствие этим не занимается. Тебе надлежало подать жалобу раньше.

Митмаяна вспомнила, как она ходила от адвоката к адвокату, как они с ней разговаривали, и залилась слезами.

Несмотря на скоропалительные допросы, разбиратель­ство затягивалось. Слишком много было обвиняемых, и каждый из них должен был предстать перед всевидящими очами следствия. Местное правосудие еще никогда не сталкивалось с таким количеством преступников.

Индейцы постепенно вновь превращались в молча­ливых, безропотных существ. Время для них останови­лось. Казалось, они брели на ощупь по неизвестной до­роге, вокруг них клубился густой, непроницаемый туман. Они совсем перестали понимать, что с ними происходит, почти не двигались и не разговаривали с другими аре­стованными. Только голод выводил их из этого оцепене­ния. Их кормили один раз в день, выдавали скудную порцию лавы. Голод мучил пеонов днем, а ночью не да­вал заснуть; чтобы купить хоть какой-нибудь еды, они продавали свои пончо.

Однако некоторым индейцам повезло. Многие из них были вызваны к губернатору и отпущены на свободу.. Вместе с женами и детьми, под охраной солдат их по­гнали в наиболее глухие районы на поселение, чтобы впредь они не наносили ущерба хозяйским посевам. Среди этих счастливцев был хиляката тата Илаку.

Но матери, жены и дети оставшихся в тюрьме не имели никакой возможности повидаться с ними. На­прасно стучались они в двери полиции, их тут же хва­тали и тоже сажали в тюрьму.

Мама Катира и другие старухи, стоя на коленях перед губернатором, с глазами, полными горьких слез, всеми святыми заклинали его сжалиться, проявить хри­стианское милосердие и разрешить им повидаться с узни­ками. Губернатор был христианином, однако слезы и мольбы могли бы тронуть его в храме, но не в служебном кабинете.

Несчастным женщинам нечего было есть и негде пе­реночевать. Те, у кого были юбки и льихльи поновей, продали их за бесценок. Сначала индианки ночевали в галереях на Пласа де Армас, но городские власти решительно запретили это, и индианки разбрелись по окраинам. Женщин было немало, но еще больше было детей, поэтому денег, вырученных от продажи одежды, хватило ненадолго. Тогда индианки стали искать работу. Можно было заработать кусок хлеба, нанявшись в услу­жение к кхапахкуна. Но жительницы гор мало подхо­дили для этой роли. Чтобы поступить служанкой в при­личный дом, надо уметь поздороваться, уметь вежливо разговаривать, убирать комнаты, готовить, накрывать и подавать на стол. Поэтому не мудрено, что уже на вто­рой или третий день индианок рассчитывали. Удержались лишь те, которые долгое время были митани у ньу Исику, научились стряпать для господ и умели угождать им, правда, все они получали гроши. Большинство же нанималось только за харчи. Нищета и голод толкали женщин на извилистые пути. Индейские дети всегда были хотя и недорогим, но ходким товаром. Если приходилось выбирать между голодом и рабством, то каждая индианка предпочитала рабство, и дети один за другим были проданы. Правда, торговля детьми строго запрещена законом, но разве кхапахкуна сущест­вуют не за тем, чтобы обходить его и приноравливать к своим интересам?

Молоденькие девушки, те, что не смогли устроиться, блуждали по грязным окраинам, спали под открытым небом, рано или поздно они начинали торговать собой. Некоторые из них попали в тайные притоны, посещае­мые солдатами и ворами, другие, менее удачливые, от­давались первому встречному за стертый реал. Матери с грудными детьми, старухи, исхудавшие и отчаявшиеся, бродили по центру или стояли ка паперти, прося мило­стыню.

Наконец следствие кончилось, и в тюрьме появился молодой адвокат. Он собрал всех стариков и объявил, что будет защищать индейцев на суде. Старики опешили, они не хотели верить своим ушам. Неужели кто-то будет их защищать? Ведь Митмаяна говорила, да они и сами знали, что адвокаты защищают только кхапахкуна. Зна­чит, они все же смогут доказать свою правоту и убе­дить суд, что они лишь рассчитались с бандитом за его злодейства и преступления.

Адвокат был еще совсем юноша, с едва пробивавши­мися усиками, очень вежливый и внимательный, совсем не из тех грубиянов, с которыми приходилось сталки­ваться Митмаяне. Его голос, вкрадчивый и мелодичный, проникал прямо в сердце. Словом, адвокат мог внушить доверие даже самым замкнутым людям. С неподдель­ным интересом выслушал он то, что рассказывали ин­дейцы; взволнованно перебивая друг друга, они вспоми­нали подвиги покойного хозяина. Последние слова защитника вселили в них бодрость. Нет оснований отчаи­ваться. Безусловно, налицо крупное преступление, но имеется масса смягчающих вину обстоятельств. Если дальше все пойдет как следует, надо полагать, наказание не будет особенно тяжелым, они отделаются двумя-тремя годами заключения. Индейцы воспрянули духом. Робкий луч надежды осветил сумрак, который их окуты­вал, казалось, он указывал трудный, но верный путь к свободе. Пусть они проведут в тюрьме два, три, даже четыре года, время пролетит быстро, зато потом они вер­нутся в родные края. В тюрьме еще ни разу не видели индейцев такими разговорчивыми и возбужденными.

Вскоре число арестованных пополнилось: привели Лимику. Бедняжка забилась в угол двора и плакала, сотрясаясь от горьких, отчаянных рыданий, от нее и слова не удалось добиться. Наконец ее кое-как успо­коили, и Лимика рассказала, что творится в асьенде. Ничего утешительного индейцы не услышали. Тата Илаку и другие пеоны стали сторожевыми псами помещика. Хозяева не только возвратили им хижины, скот и все имущество, но еще и подарили кое-что. А те совсем совесть забыли, превратились в палачей, истязают, своих же односельчан. Люди живут впроголодь, ра­ботают до изнеможения, а побоев и издевательств хоть отбавляй, даже больше прежнего. Теперь выгоняют на поля не только мужчин, но и женщин и детей.

Защитник приходил к заключенным каждую неделю. Он выяснял малейшие подробности случившегося, составлял списки свидетелей и сообщал, как идет процесс. Пока дела обстоят неплохо. Несмотря на придирки; и ухищрения прокурора, защита сумеет отстоять правоту своих подопечных. А сейчас нужно запастись терпением и немного обождать — откровенно говоря, шансы на успех не так уж незначительны.

По воскресеньям в тюремной церкви служили мессу. Прежде индейцы не особенно часто посещали церковь, зато теперь они бывали там каждое воскресенье. Они сосредоточенно и страстно молились тем святым, кото­рых знали, рассказывали им о своих несчастьях, рассказывали за что сожгли живьем ньу Исику, и просили вступиться за них на суде. В будни они умоляли смотри­телей, чтобы те разрешили им хоть минутку побыть в церкви, зажечь свечу перед великим страдальцем, ко­торый в муках умирал на самом видном месте алтаря, покрытый ранами, истекающий кровью. Индейцы полюбили его больше всех святых. Раньше они о нем не знали, теперь его судьба напоминала им их собственную. Они даже склонны были думать, что он мучился только для того, чтобы стать символом их жизненного пути. Если бы это не было святотатством, полагали они, каж­дого из индейцев можно было бы причислить к лику святых.

Вскоре им сообщили, что начались заседания суда. Пеоны испугались, словно проспали самое главное. Но потом успокоились, вспомнив о вежливом защитнике, и прежде всего о своих покровителях — всемогущем боге и святых. Они сожгли перед ними столько свечей, вознесли им столько молитв, что святые непременно смягчат не­умолимых судей и склонят их на сторону бедных индей­цев.

Обвиняемых было так много, что на заседании суда вызывали только хилякатов и Митмаяну. Все места в зале были заняты. Лишь с помощью полиции удалось расчистить проход для подсудимых. Там и здесь видне­лись группы возбужденно беседовавших сеньоров, они напоминали скот, беспокойно толпящийся в загоне. Среди присутствующих выделялся важной осанкой одетый в траур владелец и повелитель асьенды сеньор Кантито.

Подсудимых усадили за перегородкой, они выглядели беспомощными и затравленными, казалось, до сих цор они не могли оправиться от потрясения. Не зная испан­ского языка, индейцы тупо смотрели на людей, без умолку говоривших какие-то мудреные слова. Даже Митмаяна, хорошо владевшая испанским, ничего не по­нимала в этом нагромождении громких фраз и юри­дических терминов. Она перевела глаза на молодого защитника, который, наклонив голову, как прилеж­ный ученик, внимательно вслушивался в монотон­ную трескотню. Вдруг она уловила свое имя, ей стало страшно; чтобы беда миновала ее, Вайра принялась мо­литься, беззвучно шевеля губами. Она обращалась к справедливому, всепонимающему Христу. Он сочув­ственно смотрел на нее, словно хотел сказать, что стра­дают они не напрасно, — зло, которое выпало на их долю, будет побеждено, и каждого пленника ожидает спасение. Они не должны принимать близко к сердцу слова этих людей. Колокольчик председателя заставил ее вздрогнуть и оторваться от тревожных мыслей. Заседание окон­чилось. Зал, стоя, аплодировал адвокату доктора Кантито, а сам сеньор Кантито дружески обнимал его под одобрительные возгласы восторженной публики. Правда, неожиданно раздался пронзительный свист, но туг же смолк.

На последующих заседаниях подсудимые уже не вы­глядели такими запуганными. Митмаяна понемногу на­чала разбираться в том, что говорилось. Утешительного мало. Все выступавшие обрушились на индейцев, утвер­ждая, что они — отсталая, низшая раса. Индейцы рож­дены для того, чтобы обрабатывать землю, и не должны стремиться убежать от своей судьбы. Некогда они рабо­тали на Инков, потом на испанцев, ныне они обязаны тру­диться для тех, кто за деньги приобретает землю, на ко­торой они живут. Индеец неотделим от земли, а поэтому находится в полном распоряжении ее хозяина и должен повиноваться ему... Молодой защитник сидел подавленный, лицо его помрачнело, он нервно покусывал губы и молчал. Адвокаты обвинения со снисходительными улыбками поглядывали, на него. А во взгляде сеньора Кан­тито читалось явное торжество. «Что с нами будет?» думала Митмаяна, снова обращаясь к Иисусу, который печально созерцал огромный зал суда. Услышали ее и другие святые, и Вайра почувствовала, что она не одинока, они ей помогут.

Свободные от заседаний дни индейцы проводили в храме. Они часами стояли на коленях, клали бесчисленные поклоны, и добрые, светящиеся отеческой лю­бовью глаза святых обращали на них свой сострадатель­ный взгляд. Чтобы заслужить расположение святых, индейцы на коленях ползли от двери до алтаря, моля о милосердии, они верили, что в последний день суда святые произнесут справедливый приговор устами судьи.

В одно из последних заседаний слово взял пожилой адвокат, судя по всему, важная птица. До сих пор он ничем не выделялся среди других, разве только тем, что всегда сидел по правую сторону от сеньора Кантито. Он напоминал старого сонливого медведя, которому и пошевелиться-то лень, а не то что охотиться за добычей. Сей­час, когда адвокат заговорил, лицо его показалось Вайре знакомым. Где-то она его видела и даже как будто довольно часто. Вспомнила! У врача, у своего давниш­него хозяина. Он приходил к ним по вечерам и заводил бесконечные споры о политике. Хозяин всегда защищал бедных, а адвокат богатых.

Пораженная Митмаяна смотрела на адвоката. Глаза его метали молнии, голос угрожающе гремел. Он гово­рил о ней, Вайра почувствовала, как волосы на ее го­лове зашевелились. Адвокат утверждал, что за всю свою жизнь не встречал преступницы страшнее ее. Она была зачинщицей варварского убийства и своими руками сожгла хозяина. Она призывала к грабежу и разруше­нию асьенды.

Тут защитник индейцев не выдержал. Он вскочил с гневным криком:

- Ложь! Обвиняемые не прикасались к имуществу асьенды!

- Прерывать запрещено, — зазвонив в колокольчик, строго остановил его судья.

- Это не ложь, — победоносно посмотрев на юношу, продолжал адвокат, — я основываюсь на материалах следствия и протоколах осмотра, произведенного со­гласно закону. Преступница, по имени Митмаяна, не огра­ничилась этими злодеяниями, она подстрекала к бунту мирных индейцев окрестных селений. Прежде чем мой юный противник еще раз прервет меня, я поспешу со­слаться на многочисленные показания свидетелей, при­сутствовавших на месте преступления.

Адвокат еще долго говорил. Сейьор Кантито вместе с родственниками пострадавших всячески выражал са­мое горячее одобрение. Заканчивая, он откашлялся и, повысив голос, провозгласил:

- Считая, что участие подсудимых в преступлении бесспорно и неопровержимо доказано, а также, что уста­новлено, кто именно совершил убийство, я требую при­мерного наказания для мятежников. Подсудимые совер­шили следующие преступления: подняли бунт, грабили и разоряли чужую собственность и, наконец, убили своего хозяина. За участие в мятеже и за убийство эта шайка, согласно уголовному кодексу, должна подвергнуться смертной казни. Я требую смерти, сеньоры судьи, для Митмаяны и для всех хилякатов.

Наградой за блистательную речь адвоката были не только аплодисменты, в зале раздался одинокий пронзи­тельный свист. Сердца обвиняемых тревожно сжались, словно чья-то холодная рука сдавила их.

На следующий день, открывая заседание, судья су­рово и торжественно объявил:

- Слово имеет адвокат противной стороны.

Молодой адвокат побледнел, взволнованно откаш­лялся и дрожащей рукой провел по волосам.

- Сеньор судья! — начал он. — Сеньоры адвокаты, несчастные граждане! — адвокат повернулся к индейцам.

Судья недовольно нахмурился. Где это видано, чтобы индейцев называли гражданами? Что он говорит? Адво­каты обвинения, уверенные в своем превосходстве, иро­нически улыбались. Юный защитник, однако, поборол свое волнение и, указывая пальцем на изысканное об­щество за судейским столом, спокойно заговорил.

- Перед нами горы бумаги и семь объемистых то­мов, содержащих 3856 страниц, из которых 219 прихо­дятся на долю следственных материалов, 184 — на долю показаний свидетелей, из них 176 — свидетелей обвине­ния и только 8 — свидетелей зашиты. Цифра весьма красноречивая. К этому надо добавить 23 исчерпываю­щих доклада и 8 протоколов осмотра...

- Мы не на лекции по статистике! — возмущенно воскликнул доктор Кантито.

Судья позвонил в колокольчик.

- ...и 8 протоколов осмотра, — продолжал адвокат,— а также справки и сообщения по делу. Но все эти бу­маги в наших руках напоминают слабый луч в непрони­цаемой тьме ночи. Этот луч бросает свет лишь на мятеж­ную толпу индейцев, швыряющих в громадный костер богатого и великодушного помещика...

- Но это действительно было так! — опять прервал его доктор Кантито. Колокольчик судьи вновь зазвонил.

- Поэтому факты встают перед нами в весьма одно­стороннем и неполном освещении. Мы лишены возможно­сти узнать, что же предшествовало этой сцене. Нетрудно понять, что ведение процесса полностью отвечает интере­сам обвинения, обвиняемые устранены от разбора дела и брошены в тюрьму со связанными руками...

- Ложь! — не очень уверенно пробормотал какой-то адвокат.

- Ложь это или правда, мы выясним на последую­щих заседаниях. Сейчас мы ограничимся некоторыми замечаниями общего порядка. Вспомним, например, далё­кое прошлое индейцев на территорий нашей страны. Еще до Колумба...

- Мы не на лекции по истории!— снова раздался голос доктора Кантито.

Но молодой адвокат продолжал говорить, он коротко остановился на общественном устройстве государства Инков, которые, в противоположность грекам и римля­нам, не знали рабства и не порабощали других народов, подобно государствам средневековья. Инки умели ува­жать человека, их государство не знало голода, безрабо­тицы, проституции. Подданными царя были землевла­дельцы, и урожай они собирали для себя, а не для ино­земного тирана. Все члены общества имели право, на свободный и достойный труд.

- Вранье! — прорычал разозленный доктор Кантито.

- Инка был тираном, — выступил один из адвока­тов,— его подданные жили в нищете и страхе! И во­обще, не хватит ли истории?

Недовольный ропот пробежал по рядам публики. Судья опять взялся за колокольчик.

Больше молодому защитнику не удалось произнести ни одной фразы без того, чтобы его не прервали. По­скольку волнение среди присутствующих на суде все воз­растало и гул голосов становился все более угрожаю­щим, судья решил закрыть заседание.

Оба последующих заседания были очень непродолжи­тельными и походили на предыдущее. Однако постоян­ные протесты защиты обвинения и наглые выкрики, ка­залось, только придавали сил адвокату индейцев. Он всё же сумел высказать свою основную мысль: в тот день, когда был убит Инка Атавальпа, для индейцев началось рабство, которое длится до сих пор.

Слухи о прениях в суде тотчас же распространились по городу и произвели небывалую сенсацию. Речь от­важного адвоката привлекла новые толпы публики. И здание суда было набито до отказа. Наконец появился судья, потом прокурор и обвиняемые, за ними адвокаты обвинения, но защитник обвиняемых не пришел. Пу­блика начинала проявлять нетерпение. Доктор Кантито с беспокойством оглядывался, прокурор, сложив руки на объемистом животе, похрустывал пальцами. Истекало время, положенное на ожидание, но защитник не шел.

Тогда судья, высказав глубокое сожаление, был вынужден объявить разбор дела законченным. Его слова заглушил единодушный свист, который удалось прервать только с помощью полиции. Когда народ расходился, пронесся слух, что молодой адвокат выслан в админи­стративном порядке как коммунист.

Обвиняемые поняли, что их положение резко ухудши­лось. Раз адвокат не пришел их защищать, значит, все от них отвернулись, никто не хочет им помочь. Их по­следней надеждой был бог, всевидящий и всепрощаю­щий. Теперь до алтаря тюремной церкви они ползли на коленях уже со двора.

- Христос наш всемилостивый, — молилась на кечуа Митмаяна, — Сан-Исидро и Санто-Эспириту, мама Бэлла и тата Токой, спасите нас, сжальтесь над нами. Не за себя я боюсь, а за моих дорогих крошек, о судьбе которых я ничего не знаю. Я молю вас именем моего покой­ного мужа и моей дочери. Вы знаете, кто убил их, знаете, каким злодеем был ньу Исику. Простите мне мои прегрешения и сделайте так, чтобы я свободной вышла из тюрьмы. Вы всемогущи, ничто на свете не происходит без вашей воли. Просветлите головы судей, чтобы они не погубили нас.

День вынесения приговора приближался. Обвиняемые исповедались. Они каялись так чистосердечно, и слезы их были такими искренними, что даже привычный ко всему тюремный капеллан проникся их торжественным настроением, жесты его стали величественными, словно он действительно вверял несчастных в руки господни, Индейцы были полны веры во всемогущего бога.

Пусть все от них отвернулись, пусть адвокаты произ­носят в суде свои лживые речи, они знали, что бог спра­ведлив. Бог знает, кто виноват, он не даст засудить не­винных.

Дни ожидания проходили спокойно, индейцы, по­долгу молились, их сердца расцветали надеждой, как ди­кие скалы весенними цветами. Здесь, у ног Христа, они проникались святыми чувствами. Чтобы еще больше за­добрить бога, они причастились еще раз. Те, у кого со­хранились кое-какие вещи, распродали все без остатка; на эти деньги индейцы купили свечи и цветы для украшения алтаря и благоговейно вкушали тело христово.

За день до вынесения приговора к обвиняемым при­шел новый адвокат, тоже молодой. Он сказал, что будет их защищать, но долго не задержался. Он казался таким же добрым и внимательным, как и прежний. К со­жалению, ему дали это дело уже тогда, когда оно бли­зится к концу; единственное, что ему остается, — это при­сутствовать при чтении приговора. Прощаясь, он пообе­щал, что зайдет завтра, как только кончится заседание суда.

Закон, разумеется, справедлив и благоразумен, од­нако он не разрешает обвиняемым слушать приговор из уст судьи, они слышат решение суда от адвоката или других лиц.

И вот наступил день вынесения приговора, безветрен­ный и ясный. Солнце ласково улыбалось на безоблачном небе. В ближнем саду весело щебетали птички. Индейцы долго молились в тюремной церкви. Каждый из них смо­трел в бесконечно глубокие, мученические глаза Христа. Они чувствовали, как великий покой снисходит на их ис­страдавшиеся души.

Адвокат не пришел. Назавтра, в первом часу, хилякатов и Митмаяну отвели к начальнику тюрьмы. Ин­дейцы были спокойны и уверенны, они не сомневались, что святые не дадут их в обиду. Их встретил человек с бумагой в руках. Это не был защитник; холодный, не­дружелюбный взгляд коснулся их лиц. Индейцы почув­ствовали, что ноги их обмякли, по спинам пробежала неприятная дрожь.

Человек сказал, что он доверенный доктора Кантито и пришел прочесть им приговор. Ужас сковал индейцев, мысленно они молились. Они обращались к Христу, Сан-Исидро и Санто-Эспириту, прося их милосердия и под­держки.

Чтение началось. Голос доверенного под низким по­толком тюрьмы гремел, как гром, а взгляды, подобно вспышкам молний, выхватывали из толпы то одного, то другого индейца. Ощущение пеонов, слушавших безжа­лостные слова приговора, можно сравнить с чувством путника, когда его внезапно окутывает непроницаемое облако густой пыли. Приговор почти дословно повторял выступления адвокатов, в нем приводились те же доводы, те же мотивы обвинения. Потрясенные индейцы слы­шали, как он перечислил их поименно, а потом объявил: «Приговариваются к смертной казни».

Последней опорой индейцев были святые, они об­ратились к ним, но те молчали. Мрак вокруг пеонов сгу­щался, холодное лезвие медленно вонзалось в их сердца. Отчаянный плач нарушил гнетущую тишину. Это на ру­ках своей матери плакал маленький Исику, слабый росток, едва теплившийся огонь большой надежды.