В ГОСТЯХ У СИКЕЙРОСА

Куэрнавака — трансформированное на испанский лад индей­ское название Куаунауак, что означает «на границе с сельвой».

Это было не первое наше посещение столицы штата Морелос, и каждый раз город казался большой акварелью, На которой даны тона и полутона, присутствуют тщательно выписанные детали на первом плане, второй же смотрится словно сквозь водную пелену. Возможно, такое восприятие связано с особой освещенностью и с тем, что город разбро. сан по холмам.

В тот день мы приехали к вечеру, когда косые лучи заходившего солнца окрашивали верхушки деревьев и крыши домов розоватым цветом, а их длинные черные тени на асфальте чередовались с последними бликами уходящего дня. Воздух был напоен ароматом магнолии.

Перед тем как ехать в отель, мы остановили машину на Сокало, чтобы вновь окунуться в тихий провинциальный мир, как бы застывший с XVI—XVII веков. Подлинная жемчужи­на Куэрнаваки — ее самое древнее здание — розовато­сероватый дворец-замок Кортеса, его главная резиденция в Новой Испании. Дворец Кортеса в Куэрнаваке воспроизводит планировку и объемную структуру резиденции первого губер­натора Санто-Доминго Диего Колумба. Ныне здание является правительственным дворцом штата.

Стены нескольких его внутренних помещений покрыть росписями Д. Риверы. В них предстает история Мексики от ее завоевания испанцами до революции 1910—1917 годов с «эпилогом»: мертвый Кортес распростерся у ног индейца Эмилиано Сапаты, знаменитого предводителя революционной крестьянской армии. Так Ривера в своем искусстве как в волшебном зеркале преломил и связал отдаленное и сравни­тельно недавнее прошлое, выразив тем самым свое страстное желание победы порабощенного народа. Э. Сапата, ставший символом народных масс, не случайно показан на росписи во дворце Кортеса. Сапата—выходец из беднойй крестьянской семьи с юга штата Морелос. Здесь он стал предводителем крестьян, боровшихся за землю в тяжелые годы диктатуры П. Диаса, здесь же создал костяк Освободительной армии юга страны, развернувшей вооруженную борьбу против войск диктатора и сыгравшей в дальнейшем большую роль в революции 1910—1917 годов.

Сикейрос, как и Ривера, отстаивал революционное предназначение искусства. Сам Сикейрос всю жизнь был борцом-революционером. В юношеские годы, учась в академии изящных искусств Сан-Карлос, он принимал участие в забастовке студентов, недовольных существовавшей системой преподавания, участвовал в Мексиканской буржуазной революции, затем стал одним из руководителей Мексиканской» коммунистической партии, позже в составе интернациональной бригады воевал в Испании на стороне Испанской республики.

Много сделал Сикейрос для укрепления дружбы между» мексиканским и советским народами, для борьбы за мир.» Художник был основателем первого в Мексике комитетам «Друзей Советского Союза», в 1967 году ему была присуждена международная Ленинская премия «За укрепление мира» между народами».

И все эти годы не прекращался титанический труд дожника. В Мексике, США, на Кубе, в Южной Америке, везде, где бы ни работал Сикейрос, его искусство звучало как страстный призыв к ликвидации социальной несправед­ливости. Разумеется, у художника было много врагов. Его преследовали по политическим мотивам, бросали в тюрьму, находились критики и в сфере искусства. Но Сикейрос оказался несгибаемым борцом.

Он был органично слит со своей родиной и любил ее беспредельно. Ее горы и долины, пустыни и сельву, землю и небо. Буйство красок на его мурапях и полотнах—дань не только собственному революционному темпераменту, но и родной природе, ее контрастам.

Утренняя прозрачная голубизна неба бездонным куполом опрокинулась на город-сад. Без пяти минут одиннадцать (час был назначен Сикейросом) мы останавливаем машину у дома номер семь по улице Венус. (Дом не спутаешь:, рядом с мастерской, находящейся на участке, высятся металличе­ские леса.) Входим в калитку. Сквозь листву проглядывают серые, скального камня стены двухэтажного особняка, сто­ящего чуть на пригорке. Над лужайкой порхают две бабочки. Одна с блестящими синими крыльями, усеянными белыми точками и полосами, другая с коническим, сигарообразным тельцем, с широкими пестрыми крыльями.

— Правда, красива? Эта «сигара» называется бабочка-колибри,— говорит встречающий нас в открытых дверях веранды Сикейрос.

Художник, как всегда, подтянут. Одет спортивно. Белая водолазка, легкие брюки. Любезно здоровается с нами. Из внутренних комнат выходит и Леопольдо Ареналь, брат жены художника, исполняющий обязанности «секретаря-мажордома».

В простенках больших окон веранды картины, эскизы хозяина дома, подарки других известных художников. Сикей­рос усаживает нас в кресла, предлагает отведать сок манго, агуакат с острой приправой, «лепестки» жареной картошки, кофе.

Художник интересуется нашими впечатлениями от уви­денных районов Мексики и, улыбаясь, говорит:

— Вы сможете составить целую энциклопедию жизни «мертвых» и «живых» городов Мексики.

Мы просим Сикейроса высказать свою точку зрения на Роль природы в мексиканских древних и современных муралях, на соотношение философского, социального и географи­ческого в них.

— Маэстро, какую роль играли в древности мурали Мек­сики?

— Здесь две проблемы. Одна—что хотели сказать, какую информацию передать древнеиндейские художники; другая — как воспринималась мураль тогдашним обществом и вообще какую роль она играла объективно, учитывая при этом, что она в основном была частью интерьеров обще­ственных зданий. И не только это. Многие барельефы, сохранившиеся снаружи строений, по-видимому, были раскрашены.

Это говорит о совмещении скульптуры и росписи и о том, что росписи были частью не только внешней отделки зданий, но и компонентом целых городских ансамблей и в Туле, и в Теотиуакане, и в городах майя. Теперь, какую информацию хотели передать древние художники? Разумеет­ся, религиозно-философскую прежде всего. Однако часто она отражает какое-то историческое событие, например росписи майя в Бонампаке, изображают битвы, пленение врагов. Но все же и этим сценам авторы стремились придать определенный религиозно-философский смысл. Другое дело, как эти мурали воспринимались тогдашним обществом. Ко­нечно, общество, к которому принадлежал автор или авторы, прежде всего воспринимало философскую и символическую суть муралей, не отрицая, конечно, эстетического воздей­ствия.

Но проходили века. На мурали смотрели новые поколения и другие народы и их восприятие уже содержало меньше философского и больше эстетического. Но я далек от мысли, что художники, создавшие мурали в Теотиуакане, Бономпаке, Монте-Альбане, не стремились отразить красоту мира в своих произведениях. Перед нами и продуманная композиция изоб­ражавшегося, и гамма красок, хотя и поблекших.

Конечно, каждый цвет имел религиозное значение, и все же необычайно красивы сочетания зеленого и бирюзового в росписях в Теотиуакане или голубого и красного в Бономпаке. Как драгоценные камни, художественно обрамленные золо­том, являют собой объект большого эмоционального воздей­ствия, так и древние мурали были «драгоценными камнями» в великолепно построенных серых каменных храмах и дворцах. Древнеиндейские росписи не могут не вдохновлять современ­ных мексиканских муралистов, чье творчество обращено к широким массам, порой малограмотным, то есть в значитель­ной 'степени к индейским массам.

— А место природного фактора?

— Образы природы, пусть трансформированные религи­озным, мифологическим мышлением, присутствуют в древних росписях постоянно. Стилизованные звери и птицы в основ­ном мексиканские, а не каких-то арктических широт. Зеле­ные перья на головах жрецов — это перья кецаль. В раю, изображенном в мурали Теотиуакана, растут мексиканские растения, ходят ягуары и койоты, то есть боги живут в мексиканском мире природы. Кроме того, в доиспанской живописи нашла свое отражение и земледельческая деятель­ность индейцев,

— А каково место природы в мексиканских муралях нашего времени?

 Херердо Мурильо, больше известный под псевдонимом Доктор Атль (Атль на языке науатль—«вода»), вдохновитель плеяды мексиканских муралистов, появившихся после рево­люции 1910—1917 годов, призывал не отрываться от приро­ды, воспевал оригинальность мексиканского пейзажа. Доста­точно вспомнить его «Вулкан Истаксиуатль», «Долину Мехи­ко».

Диего Ривера, несмотря на то что политическое и социаль­ное у него явно доминировало, любил показывать наши горы и долины, древнеиндейский город, отразил свое отношение и к сегодняшнему городскому пейзажу и даже показал в росписях Национального дворца в Мехико город будущего. Это не только символическое изображение Земли, ее недр в муралях Сельскохозяйственной школы в Чапинго, но и реальный гористый мексиканский пейзаж в цикле росписей «Ги­бель пеона» в патио министерства образования в Ме­хико.

Ривера сумел показать органическую связь человека и среды, человеческого настроения и состояния природы. Это можно сказать и о муралях «Праздник маиса», и о других его работах. Если взять Хосе Клементе Ороско, то у него природа выступает больше как символ, что очень сильно сближает его росписи с иносказанием древних мексикан­цев.

— А как вы, маэстро, решаете эту проблему? Нам, например, нравится образ Мексики в виде человека, лежа­щего на мексиканских вулканах на полотне «Образ Мек­сики».

— Вы знаете, что социальные вопросы, тема человека у меня главные. Хочется показать человека как произведение природы и как творца своего счастья, но без отрыва от природы. Именно так мне хочется, чтобы понимали мой «Образ Мексики» как потенциально сильного мексиканца, всеми порами связанного с землей, ее стихиями. В единстве борющегося человека и земной природы его сила. Борьба человека за счастье на земле и светлое будущее челове­чества— это и путь человека к познанию природы Вселен­ной.

С этими словами художник повел нас по дорожке сада в свою мастерскую-павильон, где трудился тогда над панно, которое называлось «Марш человечества на Земле и к космосу: нищета и наука»,— монументальной объемной рос­писью философского содержания. На металлических лесах в павильоне были вывешены ее отдельные фрагменты. На примыкавшей к мастерской площадке под открытым небом на многоэтажных металлических конструкциях происходила сборка панно, предназначенного для «Полифорума», который в то время строился в Мехико, в небольшом парке на авениде Инсурхентес. Создавалось двенадцатигранное зда­ние, внешние стены которого покрывались росписями. Внутри здания на нижнем этаже помещались мурали, повествующие об истории мексиканского народа, а на втором — самая большая в мире роспись (3000 квадратных метров), сделан­ная внутри помещения,— «Марш человечества». Посетителей этой круговой панорамы ждут неожиданности: специальный механизм приводит пол в движение, и кажется, что написан­ные фигуры, а их сотни, оживают и движутся в своем порыве к будущей борьбе.

И в предыдущих работах Сикейрос смотрел на Мексику через призму мирового вйдения, в «Марше человечества» оно еще более обострилось. Но это видение прежде всего вдохновлено миром Мексики. Для «Полифорума» были соз­даны скульптурно-живописные портреты мексиканских ху­дожников, учителей и соратников Сикейроса,— гравера X. Г. Посады, графика Л. Мендеса и муралистов X. К. Ороско и Д. Риверы.

Динамика борьбы — смысловой стержень творчества Си­кейроса. Даже в мексиканских пейзажах, написанных им, отмечает советский искусствовед И. А. Каретникова, чувству­ется энергия борьбы. «В пространстве, создаваемом художни­ком, сливаются, рушатся и клубятся горы, облака, груды земли».

Журналист В. И. Чичков, не раз встречавшийся с Сикей­росом, писал, что как-то художник сказал, что ему «сослужи­ло службу» искусство древних обитателей Мексики, но одновременно помогли и все достижения мировой культуры. Сикейрос отметил: одной эмоциональности в живописи мало; в ней переплетаются эмоциональность и наука; надо обяза­тельно знать законы химии, законы перспективы, надо знать характер зрителя.

В живописи Сикейрос был не только выразителем рево­люционных идей, но и новатором в средствах и методах изображения. Художник изобрел грунт, соединяющийся с бетоном, пользовался для нанесения краски кроме кисти и воздушным пистолетом-аэрографом, применял пироксилин в качестве краски, не подверженной воздействиям внешних температур.

В своем творчестве Сикейрос искал пути к тому, чтобы зритель мог себя чувствовать как бы участником событий, изображенных художником. Именно Сикейрос первым среди современных мексиканских монументалистов стал расписы­вать не только внутренние, но и внешние стены зданий, взяв саму идею у древнеиндейских художников.

Сикейрос, человек и художник,—само воплощение Мек­сики древней, сегодняшней и будущей, которую он чаще еоспринимал в таких оптимистических, живых цветах, как оранжевый и зеленый, преобладающих в росписях «Полифо­рума».

У нас образ Сикейроса всегда будет ассоциироваться мексиканским «краем вечной весны», непреходящими ценно­стями индейского мира, многогранностью современной мекси­канской жизни.