Пирамиды острова Усокиток-Петенг

ГЛАВА XX

ЛА-ВЕНТА. МЕКСИКА.

И тогда они приступили к жертвоприношению...
Все владыки Шибальбы были опьянены этим зрелищем.
«ПОПОЛЬ-ВУХ»

Жаркий, но слабый ветер лениво перебирал стебли высоких пожелтев­ших тростников. Издали казалось, что по их зарослям ходят длинные волны. Уже несколько часов небольшой отряд жрецов и прислужников, в центре которого находился Суэмбахамон, пробирался по бесконечному болоту. Извилистая тропинка бежала то по берегам маленького озерца, то по выступавшим из ржавого мха кочкам, то по микроскопическим ост­ровкам суши. Как ни был египетский вельможа углублен в свои невеселые думы, он невольно отметил, что эта безбрежная тростниковая равнина совсем не похожа на заросли Дельты его родного Хапи. Даже небо, с кото­рого лился душный жар, было здесь давящим, тускло-серым, а не без­донно-синим, как в Египте.

Дух Суэмбахамона был сломлен; он уже ничего не хотел, пи к чему не стремился, странник жаждал только покоя. Долгие скитания по чужой земле, величину которой он стал теперь смутно постигать, показали ему всю тщетность его прежних надежд. Ему ничего не объясняли, с ним не пы­тались говорить, только показывали жестами, что должен делать. И стра­на, в которую он попал, и ее обитатели, и их действия были совершенно чужды и непонятны ему. Исключением оказался добрый юноша-земледе­лец, встреченный во время попытки бежать. Только он захотел помочь ему и узнать от него что-то новое. Но эти дикие жрецы — они наказали Шанга и его мать за доброту!

Все здесь необычно и странно. Вначале их с Иринефером носили в па­ланкине, теперь его гонят, как измученного вола, оборванного и полу­голодного. Куда? Зачем?

Суэмбахамон часто думал о необычности этой страны. Люди работали здесь только каменными орудиями, даже ножи и наконечники копий бы­ли у них из камня, похожего на плохое финикийское стекло. Металлов, да­же меди, не говоря уже о бронзе или чудесном железе, они явно не знали. А золото? Он своими глазами как-то увидел там, в горах, на дне прозрачного ручья, около которого был сделан привал, крупные золотые самородки. Он кинулся к ним и собирал драгоценные куски, задыхаясь от восхищения и проснувшейся жадности. Пожертвовав полой своей одежды, он понес с со­бой увесистый узелок с найденным сокровищем. И что же? Окружающие открыто смеялись над ним, словно дикари из Ливийской пустыни... Нет, даже и те знали цену золоту! А эти дали ему два дня, как ребенку, поиграть с бесполезными для них камешками, а потом тощий старик-предводитель во время перехода приблизился к паланкину, взял лежавший около Суэмбахамона узелок с самородками, брезгливо посмотрел на него и сильным взмахом руки бросил сокровище в пропасть. И в ответ на невольный вопль странника окружающие дружно захохотали... Дикари, грубые и невежест­венные дикари! Единственное, что они ценят, — это благородные камни зеленого цвета, очевидно, самое дорогое для них, недаром важные персо­ны здесь просто увешаны ими. Если бы с ним были его изумруды и куски малахита, которые теперь лежат где-то глубоко-глубоко в пучинах Внешнего моря... Может быть, он сумел бы благодаря этим камням добыть себе свободу, стать и тут знатным вельможей?

И вновь изгнанника охватила тоска по родной стране. Нет, не надо ему здесь никаких богатств, не нужно ничего, лишь бы оказаться в любимом Кемте! Как там хорошо! Суэмбахамон в душевном унынии начал шептать стихи:

Я беспомощен, все выпадает из рук,

Потому что нет сердца на месте обычном.

Приходи ко мне, Пта *, и в Мемфис * отнеси.

Непрерывно дозволь мне глядеть на тебя.

Целый день мое сердце в мечтанье,

А в груди моей нет больше сердца.

Злым недугом охвачены все мои члены,

Слух закрылся мой, очи устали глядеть,

Все слова исказились, и голос охрип.

Будь милостив, дай до него мне добраться...¹

¹ Перевод Анны Ахматовой.

Храмовый прислужник, шагавший рядом с египтянином, брезгливо и опасливо косился на пего: опять этот чужеземец бормочет свои заклина­ния. Но они ему не помогут! Велик, страшен и могуч, трижды могуч Сердце земли! Он поборет любое божество, как бы сильно оно ни было!

Вдали показалась какая-то зеленая масса, выступавшая над ровным серым горизонтом и желтизной тростников. По мере того как путешествен­ники приближались к ней, становились виднее составлявшие ее большие купы деревьев, среди которых в центре возвышалась круглая островерхая гора ярко-красного цвета. Очевидно, это был какой-то продолговатый, по­крытый растительностью остров. Сердце египтянина забилось сильнее. Не­ясная надежда проникла в его усталый мозг: может быть, здесь кончатся его страдания и он обретет наконец желанный покой...

Неожиданно среди тростников тяжелым серебром блеснула гладь мед­ленно текущей реки. У незатейливой пристани из нескольких досок стояло с десяток грубо сделанных деревянных лодок. В одну из них бережно уса­дили Суэмбахамона и Тумех-Цахинга, двое прислужников взялись за вес­ла, в других лодках расселись остальные. По знаку предводителя малень­кая флотилия направилась вниз по течению.

Плавание их продолжалось недолго. Примерно через час лодки подо­шли к замеченному раньше египтянином острову, рассекавшему реку на две неширокие протоки. Путники высадились почти на такой же пристани, как и та, на которой садились, и двинулись по дороге, усыпанной розова­тым песком. По обеим сторонам ее высились величественные вековые де­ревья, перевитые лианами, покрытые пушистым седым мхом. Все шли в полном молчании, словно опасаясь потревожить таинственных обитате­лей этих мест. Фиванец невольно вспомнил старый рассказ о волшебном острове, на который попал потерпевший кораблекрушение, и подумал: не "появится ли сейчас бородатый змей с телом, покрытым золотом и лазури­том?

Уже через сотню-вторую шагов Суэмбахамон увидел вдали конус крас­ной горы; очевидно, дорога вела к ней. По мере того как процессия прибли­жалась к горе, очертания той становились все более четкими, и скоро егип­тянин понял, что перед ним не обычная гора, как он думал вначале, а ги­гантская искусственная насыпь. На ее склонах правильно чередовались глубокие выемки и узкие выступы, тянувшиеся с вершины до основания. Все это сооружение напоминало гигантский цветок вьюнка, положенный раструбом на землю.

Дорога окончилась большой площадью, усыпанной мелким розовато-белым песком. Повсюду по ней были воздвигнуты монументы: плоские пли­ты с изображениями божеств, большие каменные кубы, напоминавшие египтянину алтари в его родных храмах, и причудливые статуи. А вокруг площади был оставлен девственный лес; лишь впереди над вершинами де­ревьев высилась красная гора.

Суэмбахамон понял, что его привели в какое-то святилище, и с тоской ожидал нового обряда. Сколько же можно очищать его от неведомой скверны? А кроме того, вспоминал он, не все их действия кончаются благо­получно: то ли Иринеферу стало плохо от зелья, то ли они сознательно оставили его в подземной пещере. Нет, в этот раз он ничего не будет ни есть, ни пить, пока не покинет это странное место.

Окружившие его жрецы сделали несколько шагов вперед, затем в сто­рону, понуждая чужеземца двинуться вместе с ними, остановились и рас­ступились. И Суэмбахамон увидел то, что заставило оживиться надежде в его сердце.

На левой стороне площади были крепко вкопаны в землю шесть высо­ких и узких деревянных стел, изукрашенных причудливой резьбой и рас­писанных яркими красками. Передними стоял широкоплечий плотный че­ловек. На нем не было, ничего, кроме простой набедренной повязки. С мину­ту или больше он внимательно глядел на Суэмбахамона, и тот вспомнил, что однажды он уже видел этого священнослужителя: он первым прошел по пылающим углям. Может быть, это правитель или их верховный жрец? Неужели он перестанет быть изгоем и хозяева страны примут его наконец в свою среду? Если так, то он должен выразить им благодарность! Егип­тянин начал быстро говорить, произнося приветственные формулы. Его голос в царившей вокруг тишине показался ему самому тонким, нереши­тельным и льстивым. Повинуясь повелительному жесту стоявшего перед ним, фиванский вельможа умолк.

Анаиб-Унгир (а это был он), не глядя, протянул назад руку. Из-за одной стелы выскользнул прислужник и, почтительно выгнувшись, подал верховному жрецу небольшую плетеную корзину. Тот поставил ее у своих йог, нагнулся и не спеша вынул из корзинки шесть прекрасно отполирован­ных голубовато-зеленых топоров. На их блестящей поверхности виднелись гравированные изображения. Суэмбахамон с неподдельным интересом смотрел на загадочные действия предводителя. По-прежнему не разгиба­ясь, верховный жрец воткнул топоры лезвиями вверх в рыхлый песок так, что они образовали что-то вроде полукруга. Египтянин заметил: топоры повторяют расположение стел, находившихся за спиной совершавшего обряд. Что же это такое?

Из корзины одна за другой стали появляться каменные статуэтки, изо­бражавшие людей. Все они были похожи друг на друга и различались лишь цветом материала. У левой стороны изгороди из топоров Анаиб-Унгир во­ткнул три белые фигурки, а немного отступив, еще пять — зеленовато-серого цвета. Затем он перешел к правой стороне композиции. Здесь полу­кругом стали четыре статуэтки, из которых белого цвета была только одна. За ними разместились еще две — серо-зеленая и почти синяя. «Не из ляпис-лазури ли она? — удивленно подумал египтянин. — Откуда здесь этот редкий камень? Я никогда не видел у них ничего похожего на лазу­рит!» Все фигурки верховный жрец размещал так, что они были обращены лицами к пустому центру, словно ожидая чьего-то появления.

Наконец Анаиб-Унгир принялся и за центральное пространство. Он особо бережно вынул из хранилища статуэтку из почти белого с розова­тым отливом камня и укрепил ее в середине; Ах-Шооч, создавая эту фигур­ку, вспоминал верховного жреца, и действительно сходство было настолько сильным, что его заметил даже Суэмбахамон. Это подобие Анаиб-Унгира было поставлено так, что смотрело на центральную статуэтку правой груп­пы, то есть туда, где сейчас стоял Тумех-Цахинг.

Появилась из корзины последняя статуэтка — из темно-розового гра­нита, с необработанной шершавой поверхностью. Египтянин поймал на себе несколько любопытных взглядов; казалось, жрецы сравнивали эту статуэтку с чужеземцем. Ему стало не по себе. Что же все-таки это за церемония?

Гранитная фигурка была помещена верховным жрецом около цен­трального топора, спиной к нему и лицом ко всем остальным статуэткам, которые, казалось, пристально созерцали развертывавшуюся перед ними сцену. Наконец Анаиб-Унгир выпрямился и удовлетворенно осмотрел ком­позицию. Да, последняя работа удалась Ах-Шоочу не меньше, чем пред­шествующие! Старик был действительно прекрасным мастером!

По знаку верховного жреца все отступили на несколько шагов к дере­вянным стелам. Кто-то мягко, но настойчиво увлек египтянина за собой и поставил его спиной к центральной стеле. Около него стал Анаиб-.Унгир, все остальные расположились полукругом около них. И верховный жрец, полуобернувшись, произнес, обращаясь к Тумех-Цахингу:

 — Великое Сердце земли жаждет жертвы! Приступим? Тумех-Цахинг вытащил из набедренной повязки длинный нож и мед­ленно приблизился к пришельцу из-за моря.

И тут только Суэмбахамон все понял: расставленные перед ним фигур­ки и нож в руке жреца рассказали ему, что сейчас произойдет. Страх, отвращение и ненависть захлестнули его душу. Его собираются принести в жертву! Иринефера оставили в глубине земли, а его, как наиболее важно­го и знатного чужеземца, убьют здесь, в главном святилище. Египтянин затравленно оглядел собравшихся. Все эти отродья Сета смотрели на него с интересом и нетерпением, но без малейшего признака пощады или сочув­ствия. Он хочет жить! За что его убивают? За что?!

Тумех-Цахинг приблизился и занес руку, чтобы привычным жестом вскрыть грудь жертвы. И здесь изношенное, усталое сердце Суэмбахамона не выдержало. Острая, нестерпимая боль пронзила грудь. Египтянин под­нял левую руку, судорожно прижал ее к сердцу и упал.

Тумех-Цахинг застыл, удивленный и огорченный. Он же не нанес удара! В чем дело? Остальные оторопело смотрели на жреца Сердца земли и ле­жавшее у его ног мертвое тело. Бог не принял жертву?

Тягостную тишину прервал торжественный голос верховного жреца:

 — Преклонитесь и трепещите перед чудом великого Сердца земли! Смотрите!

Анаиб-Унгир указал на лицо Суэмбахамона, хранившее отпечаток предсмертного ужаса.

 — Бог сам взял жертву и запечатлел на ней свою печать!
Жрецы медленно опустились на колени.