Каменное сердце
То, о чем я хочу вам рассказать, не бред больного воображения. Я не сумасшедший. Все в моем рассказе основано на истинном знании, на памяти моего древнего народа. Ведь эта память — все, что осталось мне от моих предков, порабощенных, но не покоренных.
Сейчас я нахожусь в своем уютном офисе на пятнадцатом этаже. Внизу шумят и грохочут машины, порождения безумной технологической цивилизации белых людей.
Из окна я вижу только кусок неба между громадами небоскребов. Если же посмотреть вниз — видны лишь серые асфальтовые полосы, по которым змеятся потоки автомобилей и пешеходов.
Это так не похоже на бескрайние просторы прерий, где неслышимая поступь колышет сухую траву. Здесь нет бесконечного одиночества степи.
Ничто не порождает видений и пророческих снов.
Все в этом мире, вся его механическая мощь направлена на низведение людей до уровня бездушных автоматов.
Посреди пустыни из стали и бетона память воскрешает мои прежние воплощения — Каменное Сердце, Сдиратель Скальпов, Мститель, Скачущий с Грозой.
Внешне я не похож на индейца. Я держусь так же легко и непринужденно в безукоризненно сшитом деловом костюме, как и отец мой в пончо, набедренной повязке и головном уборе из перьев. По-английски я говорю с легким техасским акцентом. Также владею французским, немецким и испанским. Я закончил колледж, преуспел в бизнесе, я светский человек. Я стал белым, но...
Память, унаследованная от предков, не оставляет ничего смутного в моих прежних воплощениях. Мою жизнь Каменного Сердца я помню так же, как свою нынешнюю, в качестве Джона Гарфилда. Пустыня из бетона и стали, раскинувшаяся за окном офиса, порой кажется мне не реальнее утреннего тумана на берегах Красной реки. Память ведет меня все дальше в прошлое. Вот дом, в котором я родился, в окружении темных гор Уичито. На опаленной, колышущейся под ветром траве пасется худой скот. Вот на фоне ослепительно синего неба высокий силуэт дома Куано Паркера.
Я всматриваюсь глубже. Больше нет высокого дома. По бесконечной коричневой прерии, по сухой траве, мимо индейских типи, словно ураган летит смуглый обнаженный воин.
И, хотя я не умею делать того, что присуще моему народу, — носить боевую раскраску, орудовать копьем, владеть луком, и хотя мои учителя гордились моими успехами и считали меня белым не только внешне, но и в душе, — во мне росла неудовлетворенность. Меня тянуло к чему-то, что появлялось в моих снах, пробуждая во мне инстинкты и память моего народа. По моему лицу нельзя было понять одолевающее меня беспокойство, ведь индейцы всегда скрывают свои чувства от чужих глаз. Но тягостное ощущение неприкаянности с возрастом возрастало. Сны становились все более яркими и живыми. Они стали влиять на мою реальную жизнь, ставя под угрозу мой статус цивилизованного человека. И всегда в этих снах присутствовал бронзовый всадник в развевающемся уборе из перьев. Он мчался на фоне грозы и огня.
И во мне порой просыпалось необъяснимое бешенство, дремучая тяга к насилию, к крови. Я стал бояться, что однажды ночью меня захлестнет эта темная, идущая из глубин подсознания жажда, и я пойду убивать, жестоко и беспричинно.
Будучи цивилизованным (во всяком случае внешне) человеком, я как мог сопротивлялся этим диким порывам, пытаясь найти удовлетворение в футболе, боксе, борьбе. Но это не помогало, меня все больше тянуло к чему-то, мне самому не понятному. Наконец я был вынужден просить помощи. Понимая, что белый врач или психотерапевт мне не поможет, я обратился к старому шаману по имени Орлиное Перо, которого отыскал в том округе, где родился.
Сидя напротив старого, завернувшегося в изорванное одеяло шамана, я рассказывал о том, что со мной происходит, изредка подкрепляясь мясом из котелка, стоявшего между нами. Орлиное Перо выслушал меня молча и потом долго сидел, опустив голову на грудь и касаясь подбородком ожерелья из зубов индейцев племени пауни. В тишине было слышно, как шуршит ветер по старым бизоньим шкурам, покрывавшим тили, в котором мы сидели. Наконец шаман заговорил:
— В твоей душе звучит зов предков. Ты происходишь из древнего рода. Дед твой был вместе с Петой Наконой и Одиноким Волком. Воин, которого ты видишь, — ты сам, каким ты был когда-то. Если ты не найдешь выход, то однажды духи предков смутят твой разум и ты начнешь убивать, а белые повесят тебя. Повешенный не может спеть Песню смерти. А каждый команч должен спеть ее, иначе его душа не сможет оторваться от тела и останется похороненной под землей. В нынешние времена ты не можешь выйти на тропу войны. Но против колдовства памяти есть другое колдовство, могучее и ужасное, мало кто из людей способен его пережить. Но ты команч, а любой команч после смерти отправляется поохотиться на белого бизона в Страну Счастливой Охоты, а спустя сто лет возрождается снова. Но из прежней жизни в его памяти остаются лишь смутные образы, а иногда он вообще ничего не помнит. Колдовство, о котором я говорю, способно заставить тебя вспомнить свои жизни.
Орлиное Перо помолчал, потом заговорил снова.
— Я хорошо помню свои воплощения. Помню, в чьих телах обитала моя душа, и могу общаться с великими Куно Паркером и его отцом Петой Наконой, с его дедом Железной Рубашкой, с Сатаной из племени киова, с Сидящим Бизоном из рода Огалалла и с другими, чей дух еще не возродился. Если у тебя хватит сил и храбрости пройти через этот колдовской обряд, вспомнить и снова пережить свои прошлые жизни, узнать о своей прежней доблести и силе, то это принесет тебе удовлетворение и станет твоим спасением.
То, что он мне предлагал, являлось как бы способом найти выход томящейся в моей душе врожденной свирепости, не выходя за рамки поведения, принятого в том обществе, в котором я теперь живу.
Я расскажу вам о ритуале, который помог мне вспомнить о моих прошлых воплощениях. Таинство происходило далеко в горах. Лишь Орлиное Перо был свидетелем этого. Муки, которые я испытал, не могли привидеться белому человеку даже во сне. Магия эта настолько древняя и тайная, что никто из всезнаек-антропологов никогда не знал о ней. Этой магией всегда владели команчи. Другие племена позаимствовали из нее очень многое: сиу — танец солнца, а арикара взяли у сиу часть ее для танца дождя. Но только шаман команчей владел ею в полной мере. В обряде этом не было ни танцев, ни монотонного пения и криков — ничего, кроме страстной безмолвной силы, превозмогающей боль во мраке звездной ночи.
Орлиное Перо глубоко вспорол мышцы на моей спине. Он сделал два надреза настолько глубоко, что шрамы от них остались и по сей день. Шаман продел в них сыромятный ремень, туго стянул его и, перебросив конец ремня через ветвь дуба, вздернул меня над землей так, что ноги мои едва касались травы. Укрепив ремень, он стал бить в бубен, обтянутый кожей, содранной с живота вождя индейцев-липанов. Медленный монотонный рокот бубна шамана и обжигающий шепот холодного ветра усиливали жуткую боль в спине.
Казалось, ночь никогда не кончится. По небу плыли звезды, порывы ветра сменялись затишьем. И тут звук барабана стал меняться — в нем слышался стук копыт неподкованных коней. Крик совы превратился в предсмертный вопль древних воинов. Перед моим затуманенным от муки взором заплясали языки костра, вокруг которого пели и скакали черные фигуры. Сам я оказался не висящим на ветке дуба, а привязанным к столбу пыток. Я пел свою Песню смерти, а языки пламени все приближались к моим ногам. Во мне ожили и перемешались все мои былые воплощения, прошлое и настоящее слились в водоворот событий, образов. Я потерял чувство времени и пространства.
Последнее, что я видел, прежде чем потерять сознание, был бронзовый, в боевой раскраске воин-команч. Копыта его коня высекали искры.
На заре, когда я висел, лишившись чувств, Орлиное Перо привязал к моим ногам древние черепа бизонов. Под их тяжестью кожа и жилы порвались, и я упал на траву. Новая боль привела меня в сознание, и я понял, что испытал великое прозрение. Я снова был собой, но теперь знал о своих прошлых жизнях и, вспоминая прежние битвы и скитания, мог побороть тягу к насилию.
Из череды моих воплощений обнаружилось, что жизнь команча не всегда разделялась сотней лет.
Последний раз в роли воина я появился на Юго-Западе, звали меня Эзатемой и меня убили в битве при Адоб Уоллс в 1874 году. Между Эзатемой и Джоной Гарфилдом был слабый ребенок, родившийся в 1878 году, когда команчи убежали из резервации. Его оставили умирать где-то на западных равнинах. Нет смысла перечислять все тела, в которых я перебывал, ибо моя память скрывает воспоминания столь древние, что белый человек не в силах и представить. Еще живя в горах севернее Йеллоустоуна, мы уже были древним племенем, хотя еще не имели даже коней и использовали вьючных собак. Белые историки считают, что это начало нашего развития, хотя я могу поведать о тех временах, когда на земле царил доисторический ужас.
Но я хочу рассказать о Сдирателе Скальпов, Каменном Сердце, так как это мое воплощение, видимо, ближе всего мне, Джону Гарфилду, человеку двадцатого века. Именно смутные воспоминания о нем смущали меня в юности, его я видел во снах. Рассказывая о нем, я буду пользоваться языком современного белого человека, и с точки зрения его мироощущения, чтобы моя история была понятна вам.
Нет смысла описывать сцены дремучей жестокости: они были естественны для Каменного Сердца, но вызовут отвращение в цивилизованном человеке. И цинизм, и утонченность цивилизации несравнимо слабее цинизма и утонченности древности. Я расскажу вам о встрече Каменного Сердца с Ужасом из Неведомых времен, более древнем, чем следы неведомой, забытой культуры на полуострове Юкатан.
Это произошло примерно в 1575 году. Более века назад команчи спустились с гор Шошони и сделались племенем всадников. Сначала мы преследовали стада бизонов пешком от Большого Невольничьего озера до Мексиканского залива, вечно враждуя с кроу, киова, пауни и апачами. Появление лошадей изменило нашу жизнь, превратив в непобедимых воинов, которых запомнили от деревень черноногих на реке Бич-Хорн до испанских поселений Чихуахуа.
Считается, что лошади появились у нас в 1714 году, но это произошло к тому времени больше ста лет назад. Коронадо, искавший легендарные Города Сиболо, застал нас уже наездниками. В четыре года я, Каменное Сердце, ездил на лошади, как все дети моего племени, и сторожил табун.
Каменное Сердце, как и его соплеменники, был невысок, но крепок. Я расскажу вам о том, как получил это имя. Моего старшего брата звали Красный Нож. Среди команчей редко можно встретить братьев, которые ладят между собой. Я же всегда восхищался Красным Ножом.
То было время переселений. Мы не дошли тогда еще до каньона Пало Дуро, который впоследствии стал нашей вотчиной. Наши пастбища на севере все еще были за рекой Платт, но мы постепенно устремлялись к югу, вытесняя апачей. Спустя сто двадцать пять лет мы окончательно разбили их на реке Уичито, в кровавой битве, которая продолжалась целых семь дней. Те из апачей, кто уцелел, скрылись в горах Нью-Мексико. Но во времена Каменного Сердца прерии юга считались владением апачей, а мы чаще воевали с сиу.
Сиу и убили Красного Ножа. Им удалось внезапно напасть на нас на берегу реки Платт, недалеко от высокого холма, покрытого чахлой растительностью. Мы бросились к холму, дабы с его вершины подать дымовой сигнал, который увидели бы в стойбище. Врагов было около трех тысяч. Судя по всему, это было спланированное вторжение на нашу территорию.
Мне удалось добраться до холма, но конь Красного Ножа споткнулся, и мой брат был схвачен.
Я укрылся от стрел за гребнем холма и был уже готов запалить костер, но враги крикнули мне, что если я не подам сигнал, они не тронут меня, а Красный Нож умрет быстро и без мучений.
Красный Нож закричал:
— Поджигай! Подай сигнал нашему племени! Смерть сиу!
Я высек огонь, и дым устремился к небу. Сиу в то время жестоко пытали моего брата, который только смеялся над ними и пел Песню смерти.
Сиу поняли, что им не удастся внезапно напасть на наше стойбище. Они ускакали прежде, чем на горизонте появилось облако пыли, поднятой копытами коней моих соплеменников.
За жизнь племени я заплатил жизнью брата и получил новое имя. Меня назвали Каменным Сердцем. Месть стала целью моей жизни. Я убивал сиу снова и снова. Я стал Сдирателем Скальпов, Мстителем, Скачущим с Грозой.
Последнее имя я получил за то, что когда небо над прерией раздирали молнии и могучие удары грома заставляли дрожать даже самых бесстрашных воинов, я скакал, потрясая копьем и распевая свою военную песню. Ни люди, ни боги не интересовали меня. Мое сердце стало тверже камня, когда с холма я смотрел на то, как умирает мой брат. И только один раз страх вновь овладел мной. Об этом я и хочу рассказать.
В сентябре 1575 года небольшой отряд наших воинов отправился на юг, намереваясь напасть на испанские поселения. Сентябрь — месяц войны, месяц, когда команчи выходят на охоту за скальпами, женщинами и лошадьми. Во времена Каменного Сердца обычаю воевать в сентябре было не менее полувека.
В тот раз мы так и не добрались до Рио-Гранде. Свернув в сторону, мы напали на племя липанов у реки Сан-Саба. Это было неразумно, но мы были молоды и не усвоили еще, что лошади — важнее женщин и скальпов.
Мы напали на липанов неожиданно и многие из них лишились скальпов. Однако мы не учли, что липаны заключили мир с людоедами-тонкева, лютыми врагами команчей. Окончательно мы стерли их с лица земли только в 1864 году в Бразосбе, в их резервации Клир Форк. В той битве участвовал Эзатема и окунал руки в их кровь с такой радостью, словно помнил о далеком прошлом племени.
Но вернемся в 1575 год. Преследуя липанов мы внезапно столкнулись с отрядом тонкева и их союзниками — уичито. Враги объединились, и против сорока команчей выступило более пятисот воинов. Кроме того, мы привыкли сражаться на просторах прерий, а тонкева и уичито чувствовали себя в речных зарослях как дома.
Когда нам удалось оторваться от преследователей, нас осталось всего пятнадцать. Тонкева преследовали нас почти сто миль. Их ненависть к нам не знала границ. Людоеды верили, что боевой дух команча переходит к тому, кто его съест.
Двигаясь к югу, у горы Дабл-Форк мы встретили апачей, атаковали их и двинулись дальше. Однако они нагнали нас. Наши лошади устали, мы были измотаны. После короткой схватки с апачами нас осталось пятеро. Только пять всадников из сорока перешли через хребет Кэпрок.
Я могу рассказать вам, что такое сражение в прериях. Обычно индейцы верхом, кружа, словно осы, осыпая противника стрелами, налетали, отступали и снова набрасывались на врага. Атака напоминала молниеносный бросок змеи.
Бой у Кэпрока совсем не походил на схватку между индейцами. Против сотни апачей сражались пятнадцать команчей. Мы просто бежали, изредка оборачиваясь, чтобы выпустить стрелу. Они догнали нас, когда закат уже догорал. Если бы это случилось раньше, рассказ о Каменном Сердце закончился, а его скальп висел бы в вигваме какого-нибудь апача.
Наступила ночь, и нам удалось оторваться от врагов. Голодные, усталые, на измученных лошадях, мы поднялись на Кэпрок. Нас осталось пятеро. Спешившись, мы вели коней в поводу. Двигаясь на север, мы отклонились к западу, вступив на земли, где не бывал ни один из команчей. Мы находились в самой сердцевине страны апачей и не надеялись добраться живыми до нашего лагеря на Симмароне. Но мы не сдавались и продолжали двигаться по каменной пустыне, где не росли даже кактусы, а копыта коней не оставляли следов.
Ближе к рассвету мы миновали какой-то рубеж. Точнее этого ощущения не выразить. В один миг все мы поняли, что вступаем в иной мир. Даже кони почувствовали это, они зафыркали, заржали, стали бить копытами и, не будь столь измучены, то убежали бы. Люди упали на колени, словно сбитые с ног неведомой силой.
Однако мы забрались столь далеко, что даже это нас не остановило. Поднявшись с земли, мы пошли дальше. Небо затянуло тучами, свет звезд потускнел и пропал совсем, ветер стих. Мы шли в полной тишине, пока не рассвело. В тусклом сером свете утра мы остановились.
Мы подумали, что оказались в стране духов. Вероятно, ночью мы пересекли границу, отделяющую этот мир от реального. Плоская и унылая равнина простиралась до горизонта. Тусклый туман окутывал окрестности. Даже свет взошедшего солнца был слабым и болезненным. Поистине, мы вступили в Темные Земли — мир, о котором до сих пор со страхом рассказывают чероки.
У самого горизонта мы заметили несколько белых вигвамов. Сев на лошадей, мы медленно приблизились к ним.
Перед нами лежал лагерь мертвых. Молча сидели мы на лошадях, окруженные белесым маревом.
— Это место заколдовано. Здесь нельзя оставаться, — сказал Котопа, содрогнувшись от ужаса.
Но я был Каменным Сердцем. Во мне страх умер. Я направился к ближайшему вигваму и откинул шкуру, закрывающую вход. И тут, хотя страх давно не посещал меня, я вздрогнул при виде обитателя этого вигвама.
Существовала древняя легенда, при жизни Каменного Сердца уже полузабытая. Давным-давно с севера пришло страшное племя. По пути на юг они убивали всех людей и уничтожали всех животных. Предание говорило о том, что люди Севера вышли в туман и исчезли в нем. Передо мной лежал воин этого племени.
Он был поистине ужасен, великан семи футов росту, с огромными, могучими руками. Тонкие губы, выдающаяся вперед челюсть и покатый лоб вызывали отвращение и страх. Рядом с воином лежал топор из странного зеленоватого камня (это был нефрит, как я теперь знаю). Отточенное до неимоверной остроты лезвие было вставлено в рукоять из полированного черного дерева.
Увидев это оружие, мне страстно захотелось владеть им, хотя для схватки верхом оно казалось чересчур тяжелым. Я подцепил топор древком копья и вытащил его наружу.
— Не бойтесь, — сказал я своим спутникам. — Этот человек умер во сне. И хоть я не знаю, почему не сгнило его тело за столько лет и его не сожрали койоты, я возьму его топор себе.
И только я протянул руку, чтобы взять топор, как резкий крик заставил нас обернуться.
Нас окружали пауни. Во главе их была женщина. Размахивая боевым топором, она ринулась на нас. Мы узнали ее. Это была Кончита — женщина-воин из племени пауни. Часто во главе отрядов пауни она бросалась в дерзкие набеги на другие племена юга.
Я четко помню ее. Гибкая, сильная девушка. Почти нагая, в короткой расшитой бисером юбке. Крепкие ноги в мокасинах сжимали бока огромного скакуна. Две толстые черные косы свисали на голую спину. Алый рот приоткрыт в яростном крике.
Она была чистокровной испанкой, дочерью одного из офицеров Кортеса. Апачи похитили ее, когда она была младенцем. У апачей ее выкрали пауни и воспитали как индейскую девушку.
Мне было достаточно одного взгляда, чтобы это понять. Кончита с боевым кличем ринулась вперед, ее воины не отставали. Ее стремительное движение можно было определить именно словом “ринулась”.
Всадница просто налетела на нас. Как и следовало ожидать, бой был коротким. Пяти измученным команчам на чуть не падающих лошадях пришлось выдерживать натиск двадцати сильных воинов. Передо мной оказался высокий воин со сплошь покрытым шрамами лицом. Ни мы, ни пауни не видели друг друга, пока не столкнулись. Когда в тумане они разглядели, что стрел в нас нет, то решили покончить с нами палицами и копьями.
Когда высокий воин попытался ударить меня копьем, я успел развернуть свою усталую лошадь и вонзил в его спину свое копье. В этот момент я заметил другого воина, приближавшегося ко мне слева, и, высвобождая копье, хотел снова развернуться. Но моя лошадь не выдержала; качнувшись, как легкая лодка на течении, она не повиновалась, и палица попала в мое плечо, сбросив на землю. Когда я с трудом поднялся, то увидел, что это был конь Кончиты, и сама всадница быстро спешилась и занесла свой топор. Удара было не избежать, но девушка вдруг уставилась на что-то позади меня. Невольно я оглянулся.
Мои спутники были мертвы, успев убить пятерых пауни. Остальные замерли так же, как их предводительница, даже тот, который в этот момент снимал скальп с мертвого Котопы.
Там, куда все смотрели, сквозь разошедшийся туман стали проявляться очертания странного сооружения, напоминающего и одновременно не похожего на пуэбло индейцев с далекого запада. Как и те, оно было из кирпича и имело подобное очертание.
Вереница непонятных маленьких фигур, одетых в яркие одежды из перьев, которые напоминали те, что носят индейцы, вышла из здания. В руках у них были кожаные веревки, кнуты и никакого оружия. Лишь у шедшего впереди, более высокого, мы заметили похожий на щит сверкающий металлический диск и медный молот. Мы ошеломленно смотрели на странных людей, когда они остановились перед нами.
Тут Кончита почувствовала опасность, отчаянно вскрикнула и подалась вперед, занеся топор. Но на схватившихся за оружие пауни обрушился невиданный гром — это шедший впереди человек ударил молотом в металлический диск. Этот страшный звук походил на физический удар. Люди бросились на землю и зажимали уши, крича от боли.
Но Каменное Сердце, команч, не знал страха. Мгновенно оказавшись на ногах, несмотря на сводящий с ума звук, я выхватил нож и прицелился в горло этому человеку. Но он снова ударил в гонг, и меня отбросило, как пушинку. Когда я падал, мне показалось, что земля и небо сейчас расколются от грохота.
Когда я снова обрел возможность что-либо чувствовать, оказалось, что мои руки связаны за спиной, а шею сдавливает кожаный ремень. Затем меня подняли и повели в город, который, правда, больше напоминал замок. То же произошло с Кончитой и ее воинами, кроме одного тяжело раненого, которого просто убили его же ножом. Один из взявших нас в плен заинтересовался топором, который я нашел в тили. Он долго его рассматривал, а потом взял с собой, с трудом закинув себе на плечо.
Еле дыша от ремней, стягивающих шею, мы приближались к замку, подгоняемые щелканьем сыромятных плетей. Человек, который вел Кончиту, не стегал ее, но, подгоняя, постоянно дергал за веревку. Дух пауни был сломлен. Эта ветвь, живущая у потоков Симаррона, отличалась от северных пауни и была самая воинственная. Около 1641 года их уничтожила эпидемия оспы.
Унылость равнины нарушало небольшое возвышение, меньше холма. На нем и стаял замок, окруженный стеной, с воротами в ней. Плоские крыши располагались ступенями. На одной из крыш стоял человек в одеянии из блестевших — даже в сумерках — перьев. При нашем приближении он величественно махнул рукой и исчез в дверях. Изображенные на бронзовых столбах ворот пернатые змеи напомнили пауни об могучих царствах юга, порабощавших северные племена. И пауни, вздрогнув, отворачивались от изображений.
Пройдя через двор, мы по бронзовой лестнице попали в коридор и сразу поняли, что внутри замок не имеет ничего общего с пуэбло. Подобные дома строились на далеком юге, где джунгли кишат змеями. Это напомнило отзвуки древних легенд.
Мы очутились в круглом большом зале, освещаемом через отверстие в куполе. Перед черным каменным алтарем, на троне из человеческих костей возвышался тот человек, которого мы видели на крыше. Лицо этого высокого индейца поражало жестокостью и презрением ко всему человеческому. Ни пауни, ни даже Кончита не смогли выдержать его пронзительного взгляда. Но Каменное Сердце, команч, не ведал страха, и я спокойно встретил его взгляд. С минуту он смотрел на меня, затем заговорил на языке, который понимало большинство племен, ездивших на лошадях.
— Ты как дикий зверь, жаждущий крови. Разве ты не испугался?
— Я команч, мой топор и сейчас готов крушить врагов. Спроси у любого племени, боится ли чего-нибудь Каменное Сердце! Если с команча по лоскуткам содрать кожу, то лоскутков будет меньше, чем убитых им воинов.
Как ни силен был страх пауни, они недовольно нахмурились от такого хвастовства.
Человека же на троне мои слова явно развеселили.
— Он крепкий воин. Тщеславие даст ему силу много вынести, — сказал он худощавому индейцу с гонгом, которого называл Ксототл. — Пускай побудет в последней камере.
— Куда прикажешь деть женщину, повелитель Тескатлипока? — спросил Ксототл, согнувшись в поклоне.
Кончита, помнившая ацтекские легенды, удивленно подняла глаза на странного повелителя, присвоившего себе имя одного из воплощений Солнца.
— Для нег подойдут Покои из Злата, — сказал тот, кого звали Тескатлипока, Повелитель Тумана. Затем его внимание привлек нефритовый топор, лежавший на алтаре.
— Я узнаю топор вождя северян Гуара, который поклялся, что его оружие прервет мою жизнь. Однако Гуар со всем племенем умерли в своих вигвамах много веков назад. Не будем вспоминать об этом. Пленных уведите, а с девушкой я поговорю вскоре. Потом же мы устроим развлечения, бывавшие при Золотых Царях.
В просторных помещениях, через которые мы шли в сопровождении конвоиров, на нас смотрели нагие, в золоте, женщины. Глядя на Кончиту, они издевательски смеялись.
В длинном коридоре находились камеры, куда нас и поместили. Всех, за исключением Кончиты, ее повели дальше.
Через какое-то время в мою камеру, где я сидел со связанными ногами, без еды и питья, вошел Повелитель Тумана.
— Не знающий страха команч, ты даже и не предполагаешь, как скоро тебя ждет такое, что ты станешь молить о смерти. Мне даже хочется пожалеть тебя, — сказал он с насмешкой, глядя на меня сверху вниз.
— Команч гордо стоит у столба пыток, — ответил я, чувствуя, как мое тело напряглось от дикой ярости. Врезавшиеся в него ремни, казалось, лопнут. Повелитель Тумана засмеялся и вышел из камеры.
О том, что происходило с Кончитой, я узнал позже. Ее отвели в верхний зал, где все, даже пол, было из золота. В зале стояло огромное золотое ложе, покрытое мехом каланов. Там Ксототл и оставил девушку — предварительно развязав. Закрывая дверь, он взглянул на нее с нескрываемым вожделением. Скоро в комнату величественно вошел Повелитель Тумана, закутанный в мантию, сопровождаемый гигантским змеем.
Он поведал девушке, что в своем древнем царстве был могущественным магом. Когда туда пришли толтеки, государство уже давно переживало упадок. Тогда он ушел далеко на север и, отгородив с помощью колдовского тумана место на этой равнине, основал свое царство.
Жившее в пуэбло индейское племя, на которое напали пришельцы с севера, обратились к нему за помощью. Колдовством он наслал на северян смерть, сделав обитателей пуэбло своими рабами. Умерших же северян он оставил в их собственных вигвамах, угрожая “спасенному” народу возродить их врагов в случае неповиновения. Под его жестоким гнетом люди вымирали, и теперь из всего народа осталось около сотни. Повелитель Тумана не был бессмертным, однако о смерти и не вспоминал, хотя появился в этих местах более тысячи лет назад.
Повелитель Тумана ушел, за ним уполз беспрекословно подчинявшийся ему змей. Много людей уничтожила эта отвратительная тварь.
Тем временем из своей камеры я услышал, как всех пауни, выведя из камер, куда-то гонят по коридору. Опять стало тихо, а потом я услышал душераздирающий, нечеловеческий вопль. Я не понимал, какое зверство надо было измыслить, чтобы заставить так кричать известных своей твердостью пауни. Ходила молва, что южане способны смеяться, в то время когда с них сдирают скальп. И тогда я понял, что страх перед неизвестным несравненно сильнее любого другого. Потому что, слушая эти звериные, исполненные боли звуки, я снова почувствовал давно не ведомое мне чувство. Страх запятнать честь своего народа, не выдержать пытки. Я пытался представить себе, что происходит снаружи, почему каждый несчастный издавал лишь один крик.
Ксототл тем временем вошел к Кончите. Глаза его источали похоть.
— Мне надоели наши женщины, а ты такая нежная и гибкая.
Грубо схватив девушку за плечи, он повалил ее на ложе. Кончита не оказала сопротивления, усыпив бдительность Ксототла. Изогнувшись, она выхватила из-за пояса насильника кинжал и воткнула ему в спину. Ксототл не издал ни звука: Кончита впилась в его рот губами, заглушая предсмертный хрип. Она пронзала его тело вновь и вновь, пока жизнь не оставила его.
Вскочив, она по-кошачьи бесшумно выскользнула за дверь, захватив еще один нож и лук со стрелами.
Спустя мгновение она уже склонялась надо мной. Ее черные глаза метали искры.
— Скорее! — прошептала Кончита. — Скоро умрет последний пауни! Докажи, что ты воин!
Как только был перерезан последний сыромятный ремень, я был на ногах с луком в руках и кинжалом на поясе.
Мы осторожно открыли дверь темницы и вышли в коридор, столкнувшись лицом к лицу с ошеломленным охранником. Я сломал ему шею прежде, чем он смог закричать или вытащить свой нож.
Мы поднялись по крутой лестнице и оказались в круглом зале без купола. Гигантский змей, свернувшись в кольца, шипя при нашем приближении, готовился броситься на нас. Я мгновенно прицелился и выпустил стрелу прямо в желтый глаз твари. Гадина скорчилась в страшной предсмертной судороге.
Миновав этот зал, мы попали в помещение, где в ужасных муках умирал последний из пауни. Повелитель Тумана обернулся к нам. Он был один. Стрела, выпущенная мной, отскочила от его груди, не причинив вреда. Вторая стрела также не смогла пронзить его.
С ножом в руке я бросился на врага. Мы сжимали друг друга смертельной хваткой, но мой нож не мог пробить тот магический панцирь, который колдун носил под мантией. Повелитель тумана отшвырнул меня прочь. Еще немного — и он пустит в ход магию... И вдруг Кончита выкрикнула:
— Мертвецы встают из вигвамов северян! Они идут сюда!
— Ты лжешь! — завопил колдун, но я заметил, как вмиг посерело его лицо. — Они мертвы! Они не могут восстать!
Он запнулся на полуслове, бросился к окну и тут же ринулся назад, почуяв ловушку. Но было поздно. Я успел схватить топор Гаура-северянина, грозное оружие былых веков. Не колеблясь ни мгновения, я метнулся к колдуну. В глазах Повелителя Туманов вспыхнул смертельный ужас. Топор расколол ему череп, и мозги разбрызгались по полу комнаты.
Грянул гром. Огненные шары пронеслись над равниной. Мы с Кончитой бросились прочь, стремясь укрыться в безопасном месте. Но еще долго в ушах у нас звучали вопли тех, кто остался в замке.
Когда занялась заря, туман над равниной рассеялся. Нас окружали выжженные солнцем просторы, поросшие жухлой травой. Я взял девушку за руку.
— Нам пора. Отправимся к моему народу. Смотри, там пасутся лошади...
Но Кончита презрительно воскликнула, вырываясь:
— Еще чего, команчский пес! Да ты мне жизнью обязан! Ступай себе прочь. Ты и в рабы пауни не годишься!
Я не колебался ни мгновения. Ухватив девушку за черную косу, я швырнул ее ничком на землю, уперся ногой в плечо и, что было сил, отхлестал по голым ягодицам, пока Кончита не взмолилась о пощаде. Тогда я рывком поднял ее и потащил ловить лошадей. Она повиновалась, заливаясь слезами и потирая синяки. Вскоре мы двинулись на север, к становищу на реке. Лицо красавицы лучилось совершеннейшим довольством. И я понял, что отыскал наконец женщину, достойную Каменного Сердца, Скачущего С Грозой.
Перевод И. Рошаль