Парадоксы торговли

Королевская торговая монополия на протяжении двух с половиной столетий жила одним из важных источников поступления колониальной прибыли в Испании. Морская торговля с американскими владениями была монополизирована, за исключением краткого периода 1529-1579 гг., крупным торговым капиталом Севильи и Кадиса, Торговые связи осуществлялись исключительно на кораблях, принадлежащих испанцам и управлявшихся испанскими экипажами. До середины XVIII в. и Испанской Америке для внешней торговли были открыты только три порта: Вера-Крус в Новой Испании, Картахена в Новой Гранаде и Портобельо на Панамском перешейке. Торговые связи осуществлялись с помощью так называемой системы флотилий, насчитывавших от 75 до 100 торговых и охранявших их военных кораб­лей. Раз в два года флотилии отправлялись через Канарские острова в Вест-Индию и там разделялись: одна из них с товарами, предназначенными для колониальных владений в Южной Америке, шла в Картахену и Портобельо, вторая, имевшая целью Новую Испанию и Филиппины, следовала в порт Вера-Крус. Приняв на борт драгоценные металлы, королевскую казну и другие грузы, обе флотилии возвраща­лись в Гавану, а оттуда в Испанию.

Стремясь на корню подорвать стремление колоний к экономической самостоя­тельности, защищая монополию испанского купечества, метрополия неоднократно предпринимала шаги по подрыву как внутренней, так и внешней колониальной торговли. Так, в 1607-1609 гг. и в последующие годы неоднократно запрещался обмен испанскими товарами между Новой Испанией, Филиппинами и Перу под угрозой "вечного изгнания из Индий, лишения должности и конфискации имущества", а для внутренней торговли местными товарами были открыты по одному порту на севе­ре (Акапулько) и на юге (Кальяо) с правом посылать не более двух кораблей в год.

До середины XVIII в. закрыта была прямая торговля вице-королевства Перу и провинций Ла-Платы с Испанией через Магелланов пролив и Атлантику. Креоль­ские торговцы ответили на эти дискриминационные меры широким размахом кон­трабандной торговли, которая стала одним из механизмов включения колонии в ми­ровой рынок, стимулируя производство экспортных товаров. С 1590 по 1690 г. лимские торговцы вдвое увеличили свой торговый флот. Этому способствовало и ис­ключительное положение Лимы в системе континентальных и заморских связей. Лима как главный политический и административный центр, город-порт стала сре­доточием ряда привилегий и прежде всего торговой монополии, единственным зве­ном связи с внешним рынком: она контролировала не только экспорт серебра и за­океанский импорт, но и обширное внутреннее колониальное пространство ряда межрегиональных и местных рынков. Мощный распределительный канал, аккуму­лировавший не только торговлю с метрополией, мировым рынком Европы, Амери­ки и Азии, Лима большую часть импорта переправляла во внутренние аграрные и ремесленные районы, поддерживая интенсивный взаимообмен с местным ремес­ленным производством. В результате в руках лимских торговых кругов сосредо­точивались основные товарные и денежные запасы и потоки, и сама Лима стала как бы вице-имперской столицей южноамериканских колоний. И в этом смысле впол­не оправдывала свое название Города королей.

Колоритный образ Лимы оставил нам испанский хронист XVII в. М. де Муруа: "На торговую площадь Лимы выходят две улицы, самые богатые из тех, что есть в Индиях; здесь в торговых лавках продаются ценные товары самого высокого спро­са, которые Англия, Фландрия и Франция, Германия, Италия и Испания произво­дят, выделывают и ткут. Отсюда товары расходятся по всему королевству. Так что, если кто захочет купить парчу и бархат, сукно и камчатное полотно, тонкую шаль, или парусину, позументы, бахрому - все это найдется здесь, как если бы это была одна из богатых ярмарок где-нибудь в Амстердаме, Лондоне, Лионе, Севилье или Лиссабоне"".

Созданный указами 1613-1631 гг. в Лиме Торговый трибунал (консуладо) пер­вое время действовал как арбитражная инстанция по торговым спорам и регулиро­ванию местных цен. Вскоре он стал выполнять административные функции, среди них важнейшую сбор экспортных пошлин ни вывоз серебра и золота. Уже к кон­цу XVII в. лимское консуладо прекратилось в мощное кредитное и сберегательное учреждение, установив двойной, биполярный контроль над испаноамериканской торговлей под знаком монополии Севилья-Лима. Лимские торговцы прославились массовой покупкой знатных титулов, получили доступ к главным рычагам управле­ния, и даже всесильная королевская аудиенсия Лимы была лишена права контроля над деятельностью консуладо, представлявшего к концу XVIII в. интересы более 300 крупных торговцев. На собранные им капиталы строились корабли для отраже­ния нападений корсаров, сооружались оборонительные укрепления крепости-порта Кальяо и дорога, соединяющая порт с Лимой. Экономическая роль лимского торго-кого капитала была так велика, что его интересы приравнивались к интересам Пе­ру вообще. Защищая перуанские берега, консуладо реально защищало и свою мо­нополию.

В ответ на политику монополизма испанской короны торгово-финансовые кру­ги Лимы, взращенные на креольских капиталах, установили жесткую монополию и режим привилегий на внутренних и межрегиональных рынках, успешно блокируя там деятельность испанских и местных торговцев. В течение более двух столетий Лима господствовала на тихоокеанском направлении: грузы из Перу уходили как на юг, в Чили, так и на север через Кито и Гуаякиль в Центральную Америку и Мек­сику: пшеница и мука, сахар и вино, хлопок и ртуть; самый дефицитный товар - се­ребро в монетах и слитках - шел не только в Мексику, но оттуда в Европу и в Азию, на Филлипины и в Китай. Обратно поступали строительный лес, медь, красители, зерно и мясные продукты из Чили, товары из Европы, шелк и пряности из Китая. Так, только в 1602 г. в Перу было закуплено китайских товаров более чем на 1 млн песо. По обилию восточных тканей и изделий, продававшихся, например, в Лиме в 1750 г., современники сравнивали город с пекинской ярмаркой.

Еще большее значение имело континентальное направление по линии Верхнее Перу с его горнодобывающим комплексом - Ла-Плата. Туда поставлялись продук­ты питания, одежда и значительные партии коки для горнорабочих, обратно шли серебро, партии мулов как основных транспортных животных, сырье - хлопок и шерсть, чай мате и др.

Первые два столетия колониальной истории Перу были отмечены двумя после­довательными экономическими кризисами: в XVI в. кризис пришелся на 1560-1580 гг., в XVII в. - на 1650-1680 гг. Недавние исследования показывают, что XVII в. отнюдь не был "мертвым" веком, как традиционно считалось ранее. Это бы­ло время глубинной структурной перестройки хозяйства, консолидации асьенд, пре­вратившихся в настоящие аграрные комплексы, обеспечивающие жизнедеятель­ность городов и горных центров, большой подвижности сельского населения, нако­пления значительных капиталов в частных руках, в том числе и у индейских касиков, которые становились крупными земельными собственниками, горнозаводчи­ками и торговцами в одном лице.

С середины XVII в. колония вошла в новую критическую фазу, которая была инициирована падением серебряного производства в Потоси. Так, если в 1601-1610 гг. королевская пятина составляла - 829 930 тыс. песо, то в 1691-1700 гг. -4)3 017 тыс., при этом спад продолжался до 30-х годов XVIII в. Если в 1650 г. лимское казначейство отправило в Испанию 2,7 млн песо, то начиная с 1670 г. - менее i00 тыс., а в конце века - по 100 тыс. песо в год.

Сам кризис стал результатом неблагоприятных внешних и внутренних факто­ров; сказались последствия падения мирового спроса на драгоценные металлы; последовал резкий демографический спад с потерей до 1/4 населения: так, мегаполис 1отоси, насчитывавший 150-160 тыс. жителей, к концу XVII в. имел уже 70 тыс., а в середине XVIII в. - всего 25 тыс. человек; 50-тысячная в середине XVII в. Лима к концу его имела 37 тыс. жителей. Полное банкротство потерпела система флоти­лий: за 40 лет, с 1685 по 1726 гг., ее корабли посетили Лиму всего 5 раз, при этом в последний раз после перерыва в 19 лет. Буквально рухнувшая внешняя торговля открыла поле для активной английской и французской контрабанды. Вновь остро встала проблема рабочих рук на внутреннем рынке, началось падение цен и свертывание даже таких прибыльных отраслей, как виноградарство и производство сахара и зерна. Все это имело парадоксальные результаты: последовал отток населения из городов и расширение индейского сектора в сельской экономике.

Стремясь преодолеть эти негативные тенденции, взошедшие на испанский пре­стол Бурбоны приступают к постепенной либерализации внешней торговли. Отны­не открывается новый путь в Европу через мыс Горн и пролив Магеллана, новый статус получает порт Буэнос-Айрес на атлантическом побережье. Отменяется на­конец система флотилий, ставшая совершенным анахронизмом. Отныне вводится ограниченный доступ иностранных судов в колониальные американские порты на условиях регистрации груза в Кадисе (так называемые "регистровые" корабли). В 1742 г. впервые в Кальяо пришвартовались два английских корабля с мануфакту­рой, обогнувшие мыс Горн. На перуанские рынки хлынули потоки высококачест­венных английских, голландских и др. товаров более дешевых, чем испанские на 10-60%. К 60-м годам XVIII в. в Перу уже 95% потребляемой мануфактурной про­дукции имело иностранное происхождение, доходы крупных торговых домов резко упали, а склады оказались затоварены местной продукцией. Несмотря на создание монетного двора в Лиме в 1751 г., началась утечка денег и капиталов. Из отчеканен­ных в 1761-1774 гг. монет на сумму в более чем 100 млн песо 67% оказались в Ис­пании, 15% - в Буэнос-Айресе и только 0,2% остались в Перу. Почти двухвековая торговая монополия Лимы дала течь по всем параметрам.

Эта исключительно неблагоприятная экономическая ситуация вынудила кре­ольские властные структуры задействовать обширный внутренний рынок и выбро­сить на него все излишки накопившейся товарной продукции. Указами 1753-1756 гг. в Перу легализованы так называемые репарто - своеобразная систе­ма принудительно-распределительной торговли. Примечательно, что ни в Чили, ни в Мексике репарто не получили развития, они мало затронули северное побережье 1 Геру и саму Лиму. Наиболее интенсивно репарто были задействованы в самой гу­ще коренного населения Центральной и Южной сьерры. Главным агентом этого специфического перуанского явления стали коррехидоры, как монополисты на класть, местные капиталы и торговые ресурсы. Назначавшиеся предпочтительно из Лимы, они вошли в тесный экономический и родственный союз с наиболее со­стоятельными сословиями и подняли свой социальный престиж покупкой знатных титулов. Например, дон Рамирес де Ларедо, дважды коррехидор Уаманги (в 1732 и 1757 гг.) принадлежал к семье графов Сан-Хавьер и Каса Лоредо; дон Г. де Муниве. коррехидор Уанты (в 1732 и 1738 гг.) из семьи крупного асендадо в Уаманге, стал маркизом де Вальделириос; графы де Ольмос, известные землевладельцы из Трухильо, из поколения в поколение управляли коррехимьенто в Кахамаркилье и Кон-чукас, и др.

Характерная черта репарто - его принудительность, касалось ли это частоты '"распродаж" или ассортимента навязываемых товаров. Так, крестьянин не мог от­казаться от партии товаров, даже если это были шелковые чулки, бархат, карты и другие предметы роскоши. Все приобреталось в долг. Сделки носили откровенно спекулятивный, неэквивалентный характер. Даже и необходимое для хозяйства (на­пример, железные орудия, ткани, мулов) индейцев вынуждали приобретать по це­нам, завышенным в 3-6 раз. Зa невыплаченные в срок деньги должника ожидало не только физическое наказание от избиений до отправки с колодками на ногах. Коррехидоры и их подставные лица отбирали скот, семена, домашнее иму­щество индейца, отводили каналы, воды которых питали принадлежавшие ему по­севы, вынуждали сдавать в аренду земельные участки и т.д. Однако наиболее мас­совое распространение получила практика принудительной отработки должником и членами его семьи долгов в обрахе, копях, на плантациях коки и сахарного трост­ника. Таким образом, репарто стало новой формой внеэкономического принужде­ния, новым средством закабаления индейского крестьянина и создания дополни­тельного источника дешевых рабочих рук.

Огромные прибыли от этой хищнической неэквивалентной торговли не только поступали коррехидорам, но и перераспределялись экономически мощной прослой­ке торгово-ростовщического капитала Лимы и провинций, собственникам рудников и поместий, которые ссужали коррехидоров деньгами, кредитом и необходимым то­варом. За 1754-1780 гг. объем торговли по репарто стремительно вырос в 3 раза (с 1200 тыс. песо до 3600 тыс.) и более чем в 3 раза превысил поступления от индей­ской подати. В отдельных случаях долг доходил до 90 песо с семьи, при заработке в 4 реала в день это означало два года бесплатной работы⁶². К 80-м годам эта систе­ма была распространена на широкие сельские слои, включая обедневшее испанское и метисное население сельской глубинки и провинциальных городов. Произошли изменения в аграрной структуре, в частности в Центральной съерре увеличилось число пеонов с наделом, прикрепленных к горнорудным предприятиям, а в Южной сьерре, наоборот, число безземельных-форастерос.

Естественно, что затоваренный рынок был вскоре многократно расширен, а система монопольной торговли, переведенная из внешней торговли во внутрен­нюю, дала новый толчок к накоплению финансового капитала. Однако политика репарто стала решением не только торговых проблем, она имела глубокие соци­альные последствия: экономика глубинки перешла под еще более жесткий конт­роль властных структур, резко увеличился объем трудовых ресурсов, произошло дальнейшее закабаление тружеников, индейские массы втягивались в активную, хотя и принудительную торговлю. Становятся понятными слова королевского ин­спектора Эскобедо: "Репарто - лучший путь заставить индейца работать и вооб­ще действовать".

Индейское крестьянство стало быстро терять основные средства производст­ва - землю, скот; новые миграционные потоки хлынули в испанские асьенды, шах­ты и города, увеличилась армия безземельных форастерос и в целом усилилась мар­гинализация индейских общин. Постепенно система репарто распространилась на все без исключения категории сельского населения, включая широкие метисные массы и жителей городских предместий. Образовались новые слои кабально-зави­симого населения и категории вольнонаемных, работавших за низкую плату, как правило натурой, и за долги. И в целом черты явной феодализации всей социальной системы в колонии усугубились. Важно подчеркнуть также, что в развертывании системы репарто были прямо заинтересованы не только коррехидоры, как это вос­принималось современниками, но и основные слои торгово-ростовщического капи­тала Лимы, земельная олигархия и чиновная бюрократия. Вновь выиграла и коро­на, торговые пошлины на возросший объем внутренней торговли значительно по­высили колониальную прибыль.

В целом пространство свободного рынка оставалось в Перу ограниченным. Сказывалась неразвитость товарно-денежных отношений, когда значительные мас­сы индейского крестьянства и маргинальных слоев в агросекторе становились вне сферы денежного обращения, живя на полном самообеспечении и получая зарпла­ту до 90% натурой. Одновременно эксплуатация трудовых ресурсов на феодальных условиях не позволяла ни реинвестировать накопленные капиталы, ни пригодиться креольской буржуазии, ни оформиться вольнонаемному пролетариату. В целом колониальная экономика конца XVIII в. оставалась еще преимущест­венно натуральной. Для внеаграрного сектора, где уже получил развитие торгово-финансовый капитал, велик был риск спекуляции и банкротства. Горное дело, ре­месло и внутренняя торговля страдали от удаленности рынков, плохих дорог, недостатка кредитов и банков. А колониальное положение ограничивало динамику и прочность торговых связей, затрудняя перелив торгово-финансовых капиталов в промышленный.

Как видим, в вице-королевстве Перу в процессе вековой колонизации сформи­ровалась многоукладная структура, где получили развитие феодально-товарный и мелкотоварный уклады с цеховым ремеслом, рабовладельческий и раннекапиталистический и модернизированный общинно-натуральный. Все эти сложные скре­щенные социально-экономические формы развивались как переходные, фактиче­ски в постфеодальной и постсредневековой системе связей колониальной действительности. Однако характер политической надстройки и юридически-правовых форм, активная роль сословных привилегий, колониальный статус Перу в целом способствовали тому, что именно феодальный уклад при всем своеобразии его ге­незиса и форм проявления, первичного и вторичного происхождения, в конечном счете определял развитие колонии до середины XVIII в.

При этом тормозилось развитие капиталистических тенденций, заложенных и наиболее перспективных частях агросектора - в высокотоварной рабовладельче­ской асьенде иезуитов, например, подавлялась товарная экономика натуральной и увековечивались социальные отношения и типы производства, которые Европа уже начала изживать. Происходила как бы, выражаясь словами П. Масеры, "реархаизация истории".

Как показывают факты, одновременно на многоукладную структуру перуан­ского общества на региональном уровне накладывались процессы, происходившие на мировом уровне: в Испании - обратимый вариант генезиса капитализма с его от­катами и подъемами, в Европе - экспансия европейского капитализма, развивавше­гося динамично и опережающими Испанию темпами. Глубинное воздействие миро­хозяйственных связей на развитие Перу подтвердили и процессы, которые начали разворачиваться в колонии со второй половины XVIII в. Перу оказалось на пороге нового, небывалого в ее истории кризиса, обусловившего глобальные перемены но всех сторонах жизни страны.