Положение коренного населения

Вице-королевство Перу вошло во "всемирную испанскую монархию" как подчи­ненная, зависимая от нее часть, что отразило колониальный статус андских земель. Согласно кастовому духу эпохи все население Перу в соответствии с законодатель­ством, делилось на так называемые "республику" испанцев и "республику" индейцев, на два замкнутых и противополагавшихся друг другу мира - общины выходцев из Европы и представителей коренного населения, каждая с особым статусом.

"Республика" испанцев объединяла выходцев из Испании и родившихся на аме­риканской земле креолов. К ней же на положении зависимой маргинальной катего­рии принадлежали завезенные первыми завоевателями негры-рабы и представите­ли многочисленных смешанных каст. Им противостоял обособленный мир индей­ских народов, управлявшийся специальными королевскими законами и прямо под­чиненный (по праву завоевания) "республике" испанцев. При этом хотя андский пурех и был объявлен "свободным вассалом" испанского короля, на деле он причис­лялся креольской правящей элитой к "низшей подлой расе" и подвергался экономи­ческой, социальной и расовой дискриминации. С 30-х годов XVI в. андские народы пережили демографическую катастрофу, размеры которой представляются беспре­цедентными в масштабах мировой истории.

Численность населения инкской империи определяется ныне разными источни­ками в 8-12 млн человек. [Относительно численности индейцев Америки, как и вице-королевства Перу (в границах собственно Перу, Боливии и Эквадора), в канун конкисты до сих пор не существует единого мнения. В исторической науке последних 50 лет по этому вопросу идет напряженная дискус­сия. Сторонники традиционного консервативного направления видные историки А. Кребер (1939 г.), А. Розенблат и Дж. Каблер (1947 г.), археолог Д. Ши (1976 г.) исходят из цифры в 3-4,75-6 млн человек для всего вице-королевства и 2-3 млн - для собственно Перу.

С начала 60-х годов XX в. большой резонанс получили подсчеты представителей так называемой радикальной калифорнийской школы. Американские историки-демографы Ш. Кук, В. Бора, а позднее антрополог Г. Добинс определили численность населения инк­ской империи от 32 до 37,5 млн человек. К концу XX в. устоялись усредненные показатели в 8-12 млн человек на всю территорию вице-королевства (француз Н. Вахтель, перуанец В. Эспиноса, американец К. Смит, в отечественной перуанистике - Ю.Е. Берёзкин и др.). Подробнее см.: Informe demograrico del Peru. Lima, 1972. P. 7; CHLA. T. I. P. 146, 212; The Native Population of the Americas in 1492. Madison, 1976. P. 4, 17, 45, 152-153 etc.; Rosenblat A. La poblacion indigena у el mestizaje en America. Buenos Aires, 1954. T. I. P. 311-313,314, 252-256; Cook Sh. Population Data for Indian Peru; XVJ-XVIIm // HAHR. 1982. Vol. 62, N l.P. T6-U4; Берёзкин Ю.Е. Исторический опыт империи. Л., 1991. С. 194.] По мнению ряда исследователей, максимум ее был дос­тигнут до образования инкского государства. В результате последующих завоева­тельных кампаний и перемещения значительных масс населения начался медлен­ный спад. Об этом говорят большие площади высокогорных террас и полей, разру­шенных и заброшенных в андской зоне уже к началу XVI в. Однако как бы ни был значителен этот спад, демографические последствия европейского завоевания ока­зались поистине катастрофическими. Они стали результатом целого комплекса причин, среди которых надо отметить жесткость и варварство самой испанской кон­кисты и последовавшей за ней эпохи не менее ожесточенных гражданских войн, тяжкое бремя эксплуатации, обрушенное на индейские народы, снижение рождае­мости, психологический шок и массовую депрессию среди индейцев, воспринявших гибель привычного мира как подлинный конец света.

Поистине роковую роль в судьбах коренного населения сыграло отсутствие у него иммунитета к болезням, занесенным европейцами. Вследствие тысячелетней изоляции индейские народы оказались беззащитными перед целым "арсеналом" страшных болезней, буквально обрушившихся на них незадолго до физического по­явления самих завоевателей на андской земле. Так, полагают, что последний Инка Уайна Капак погиб от оспы где-то около 1525 г. Она повторилась в 1546 г. в Куско и в 1558-1559 гг. в Лиме. Только в конце XVI в. по Перу прокатились три эпидемии различных болезней (корь, грипп, тиф), последовательно пришедшие с востока из Потоси и с севера из Панамы. В первой половине XVII в. Куско вновь опустошили эпидемии дифтерита, кори и оспы (1614 г., 1628 и 1634 гг. соответственно). Были за­фиксированы и неоднократные вспышки чумы.

Стремительно росла депопуляция андских земель. Особенно пострадало побере­жье - коста, где за первые 50 лет после конкисты, по некоторым данным, осталось в живых всего лишь 4% населения; в районах сьерры из-за холодного климата поте­ри составляли от ? до ? жителей. Первые относительно надежные статистические данные относятся к концу XVI в. Согласно налоговым переписям, проведенным ви­це-королем Ф. де Толедо, в 19 провинциях трех главных аудиенсий - Лимы, Кито и Чаркаса - проживало б 1571 г. - 311 267, а в 1581 г. - 325 899 налогоплательщиков, что в целом дает цифру в 1,5 млн индейцев. В последующие века их число продол­жало сокращаться, к 1650 г. - 1400 тыс. человек, к 70-90-м годам XVIII в. - 608 тыс. человек, главным образом индейцы кечуа и аймара, и 284 тыс. метисов, Лишь к се­редине XIX в. индейцы Перу и Эквадора восстановили свою численность в 1,5 млн человек. [Так, в провинции Арекипа перепись показала 101 233 жителя, из них 22,94% - 23 280 чело­век - налогоплательщики (от 18 до 50 лет) за исключением 216 касиков и их старших сыно­вей, освобожденных от налога; 4 тыс. "резервадос", люди старше 50 лет; 23 тыс. - юноши до 18 лет. При этом испанской короне принадлежало более 28 тыс. индейцев обоего пола (поч­ти одна треть), из них податными считались 6776 человек. На 70-е годы XVI в. податное на­селение Арекипы собирало 119 264 песо в год. 65% этой суммы давали индейцы из энкомьенд. Налоги перераспределялись таким образом: 17,7% шло на содержание священников и клира, 12,48% - коррехидоров и судей, 4% - индейских касиков и лишь 0,7% - мизерная сум­ма - на больницы для престарелых (Malaga Medina A. Op. с». Р. 36, 47).] Только четыре столетия спустя, к 40-м годам XX в. можно говорить о том, что численность индейского населения собственно Перу - 2847 тыс. человек, более или менее приблизилась к демографическим показателям начала 30-х годов XVI в. Демографический шок дезорганизовал традиционную структуру инкского общества и весь его семейно-общинный, духовный и культурный уклад, определил своеобра­зие новых форм хозяйственно-экономической жизни.

Потрясенной до основания оказалась древняя социальная структура, все ее го­сударственные звенья лежали в развалинах. Испанцы заняли место традиционной управляющей элиты - собственно инкской династии и отныне возглавили социаль­ную пирамиду в колонии. Однако не без влияния инкской традиции побежденные частично также получили доступ в новые властные структуры. Индейская "респуб­лика" не представляла собой единого монолитного целого, социальное размежева­ние внутри ее определялось прежде всего андской традицией - происхождением, узами родства, семейным и родовым престижем. На первом месте стояли орехоны - представители и потомки различных линахе - ответвлений инкской аристо­кратии, династических кланов-панак в Куско, Кахамарке и других древних городах. Испанская корона на основе "древнего права предков" признала аристократиче­ское происхождение и знатность этой группы и со своей стороны обеспечила ей привилегированный статус. В отличие от основной массы индейцев высшая индей­ская аристократия была освобождена от личной службы, налогов, владения ее не раздавались в энкомьенду. Ее представители приравнивались к испанскому дворян­ству, получили знатные титулы, родовые гербы, им разрешалось носить испан­скую одежду, держать лошадей, владеть холодным и огнестрельным оружием. Подкрепленные высоким авторитетом инкской государственности и новых коло­ниальных властей, эти, как их называли, королевские метисы установили брачно-семейные связи с семьями завоевателей, приняли христианство, язык и основы ис­панской культуры, положив тем самым начало длительному процессу культурной и этнической ассимиляции.

Однако численность этого социального слоя, принявшего на себя основной удар гражданских войн как при инках, так и при испанцах, была относительно неве­лика. Так, в 1603 г. орехонов и их потомков насчитывалось 567 "особ мужского по­ла" (без учета семей), представлявших 11 копен инкской династии. Известно, что в конце XVII в. в Куско проживало 400 потомков инкской аристократии по мужской линии.

Впечатляющим примером происпанской ориентации значительной части инк­ской аристократии может стать жизнь Паулью (Пульяпа) Инки. В апреле 1540 г. в присутствии 12 свидетелей, представителей инкской династии, был составлен спе­циальный документ, - так называемая "Пробанса". который содержал огромный послужной список сотрудничества Инки с завоевателями.

Паулью Инка, один из многочисленных братьев Манко Инки, его соперник и претендент на инкскую "корону", решительно взял сторону Писарро. Он участво­вал в покорении могущественных индейцев колья; овладел мушкетом и баллестой, отлично ездил верхом и, сидя на коне, "разил индейцев копьем и саблей, как если бы он был христианином" (по словам одного из современников). Вместе с Альмагро он проделал двухлетний поход по завоеванию арауканов в Чили. По возвраще­нии Паулью отказался поддержать брата Манко в разгар индейской осады Куско и в ходе антииспанского восстания. Колонизаторы объявили его Сапа Инкой.

В 1542 г. после восьми лет служения новым хозяевам Перу Паулью доброволь­но крестился, приняв имя дона Кристобаля, и насильно обратил в христианство же­ну, мать, сестер и ближайших родственников. Кульминацией его полного разрыва с языческим прошлым стала добровольная передача испанцам священных инкских реликвий - мумифицированных останков его отца, последнего Сапа Инки, Уайна Капака и других инков для захоронения их по христианскому обряду. Испанская корона высоко оценила деятельность столь важного политического союзника. В 1543 г. принц Филипп II собственноручно "весьма благодарил" дона Кристобаля за услуги, призвав его в том же духе "продолжать служить и в дальнейшем".

Один из самых богатых людей раннего Перу, дон Кристобаль до самой смерти в 1549 г, жил во дворце Колькампата в Куско, управлял испанизировавшейся инк­ской аристократией, имел обширные энкомьенды в окрестностях Куско, Арекипы, Чукито, годовую ренту в 12 тыс. песо, около 10 тыс. зависимых индейцев. В 1545 г. он получил испанское дворянство и герб. По воспоминаниям современников, Пау­лью перешел на испанскую одежду, умел подписывать свое имя, но ни говорить, ни читать или писать по-испански так и не научился, ввиду чего содержал в штате пе­реводчиков.

Своему сыну и наследнику, дону Мельчору Карлосу Инке, он нанял воспитате­лем испанца. Будучи чистокровным индейцем, молодой дон Карлос, как представи­тель второго поколения, уже превосходно говорил и писал по-испански не хуже сво­его современника и соученика, будущего известного историка и писателя Инки Гарсиласо де ла Вега. Дон Карлос первым женился на знатной состоятельной испанке. По завещанию 1582 г. его владения, разбросанные по долинам окрест Куско, вклю­чали усадьбы, мельницы, хутора, эстансии на 300 коров, 6 тыс. овец, 180 свиней и пр., поля под пшеницей, маисом, ячменем и картофелем, в 80 колодцах добывалась соль. Мельчор Карлос Инка закончил свою жизнь в Испании в 1600 г. В судьбе этих двух видных представителей инкской династии соединилось прошлое и будущее Пе­ру, наметился путь исторической преемственности.

Гораздо более многочисленной и социально значимой оказалась прослойка родоплеменной андской аристократии среднего и низшего звена, управлявшей народа­ми, включенными в инкское государство. Эти кураки, или, как предпочитали их на­зывать испанцы, касики, или сенъорес натуралес (индейские правители), составляли сложную иерархическую структуру: от принсипалес, возглавлявших целые провин­ции и фратрии - анансайя и уринсайя, до объединений в тысячу и сотню семейств - ааранка и пачака. Все они унаследовали традиционный авторитет от инкских времен и одновременно как бы узурпировали властные полномочия высшей инкской бюро­кратии, чем подняли свой социальный статус в новых колониальных условиях. Ис­панское законодательство всемерно защищало "наследственные права касиков на их земли, собственность и привилегии согласно древнему обычаю и праву".

Подобно потомкам инкской династии они получали статус испанских дворян, одевались в шелк, бархат, кружево, имели при себе холодное и огнестрельное ору­жие, в храме во время службы сидели на почетных местах в большом алтаре, сами они и их старшие сыновья не платили налогов, не принуждались к работе на шахтах и в ткацких мастерских, учились в специально созданных для них школах. Но чти еще более важно, они прекратились и "маленьких господ", расширили и укрепили за собой обширные земельные владения, разводили скот, активно занимались торговой деятельностью и погонным промыслом, получали от общин ежегодные подати и большой набор личных услуг.

Так, например, касик провинции Чукито и Южной сьерре в 1567 г. владел 20 га земли, которые обрабатывались его общинниками. В различных селениях ему принадлежали 10 пастбищ и стадо лам в 300 голов. Индейцы платили ему подать пла­цами и тканями. 40-50 человек ежегодно обслуживали все работы хозяйственного плана в его усадьбе. Примерно в то же время касик дон Диего Каки под Арекипой имел четыре виноградника, винный пресс, склад с вином, 100 лам для перевоза про­екции в глубинку, не считая трех кораблей на берегу. Таким образом, в лице инкской знати испанская монархия создала социальную опору, проводника и орудие коих колониальных устремлений, обозначив глубокий водораздел между нею и рядовым индейским крестьянством. В результате андская аристократия оказалась строена в сословно-классовую пирамиду колониального общества.

Необратимые изменения затронули основные андские институты и саму систему их функционирования. Потерял значение основополагающий принцип редистрибуции, взаимообмена и перераспределения материальных благ, прежде удовлетворявший потребности всех слоев андского общества. На смену распределительой системе инков пришли новые экономические регуляторы, в частности разнообразие формы налогового обложения в виде отработок, натуральных и денежных платежей. С первых же шагов колонизации испанцы экспроприировали значительный земельный фонд, ранее принадлежавший Инке и Солнцу. Известно, что до конкисты совокупный урожай с этих земель поступал на государственные склады (оттуда потом в различных формах распределялся между андскими общинами) и что андский общинник (пурех) отдавал государству главным образом трудовые усилия, энергию своих рук. Новые хозяева помимо личных услуг востребовали натуральные платежи плодами земли (маисом, картофелем и кокой) и предметами первой необходимости (одеждой и тканями из хлопка). Другими словами, натуральные платежи теперь взимались с общинных земель, чего никогда не было прежде. И это при том, что общинные угодья резко сократились по размеру и качеству (неудобья, схватка воды и др.).

Теперь индейская семья была вынуждена от 8 до 11 месяцев в году затрачивать исключительно на то, чтобы оплатить работой или натурой подушную подать. Но если при инках индейца на общественных работах поили и кормили, выдавали ему одежду, то теперь он должен был сам содержать себя. Если ранее во время отсутствия митайо (искаженное от инкского митимае) его семья, дом и поля поддержива­лись в порядке, то теперь, лишенная кормильца на долгие месяцы миты, семья разорялась и распадалась, надел забрасывался.

Последовавший в конце XVI в. переход на денежную форму ренты, необходи­мо стало приспосабливаться к таким новым институтам, как активное товарное обращениe, частная собственность на землю, наполнили жизнь андского индейца острыми противоречиями. Резко нарушенной оказалась и система вертикального контроля как основная форма жизнеобеспечения андского крестьянина. Раздел на энкомьенды происходил произвольно, родственные общины попадали отныне в зависимость от разных хозяев, нарушались традиционные хозяйственно-экономические и родовые связи. Начался процесс фрагментации общинного мира, его деградация и упадок.

До завоевания андский пурех подвергался эксплуатации в скрытой форме, закамуфлированной отношениями родства, взаимопомощи и солидарности. Отныне все и покровы были сброшены. Обрушившиеся на андского общинника по сути феодальные формы эксплуатации приобрели откровенно односторонний классовый характер. Неудивительно, что новый миропорядок, установившийся в результате испанского завоевания, "стал для индейца абсурдным и трагическим".

Конкиста принесла мною нового на северном побережье, где были большие поля, быстро расплодился крупный рогатый скот, в частности быки, использовав­шиеся для полевых работ. Индейцы высоко оценили лошадь как транспортное и престижное животное, хотя испанцы разрешили пользоваться ею только касикам. В жарких долинах широкое распространение получили мулы и ослы, заменившие там лам. В целом свиньи, овцы, козы безболезненно включились в индейское жи­вотноводство и стали конкурентами привычной ламе. Они хорошо адаптировались ко всем высотам, не нарушали традиции выпаса, так как не нуждались в загонах. Новые испанские культуры - ячмень, бобы, пшеница - вошли в обиход, но произ­водились в основном как рыночная продукция ради уплаты налога.

Индейская культура безоговорочно уступила свои позиции там, где ее хозяйст­венная основа оказалась наименее конкурентоспособной: в оазисах побережья и те­плых долинах европейские породы скота оказались практичнее ламы. Именно здесь индейский язык и культура очень скоро уступили место испанской. Однако в зонах высокогорной пуны, мало доступной для европейских форм хозяйствования, европейский скот не мог соперничать с ламой. Сохранив традиционную экономику, индейская община сохранила традиции и формы древней организации.

Что же касается агротехники, то андскому индейцу не нужно было ничему учиться у испанцев. Она была столь приспособлена к уникальному микроклимату и экологии андского ландшафта, что вошла в пословицу. Именно завоеватели долж­ны были пойти на выучку к индейцу. Бернабе Кобо свидетельствовал в 1653 г.: "...мы заимствовали у них все в способе сеять и удобрять и многое другое для хоро­шего воспроизводства наших культур". А ведь и до сих пор Анды считаются зоной рискованного земледелия, и доныне это - "проблематичная окружающая среда".

Серьезные потрясения ожидали духовный мир андского индейца. В первой чет­верти XVII в. иезуиты провели массированную кампанию по искоренению остатков языческого культа среди индейского крестьянства. Эта новая волна "охоты на ведьм" нанесла сокрушительный удар по древним традициям индейцев и стала сво­его рода психологической войной с их древней культурой. Так 20 декабря 1609 г. на центральной площади Лимы было устроено "показательное аутодафе": на огром­ном костре сожжено 3 тыс. языческих идолов, мумий предков и других реликвий, конфискованных у индейцев в окрестностях бывшей столицы. Тайный жрец Эрнандо Паукар, пользовавшийся высоким авторитетом у индейцев, получил 200 ударов плетьми, острижен наголо (знак бесчестья у инков. - Авт.) и выслан в Чили. Толь­ко в Лиме содержалось в тюрьме более 40 "колдунов и жрецов", старцев 70-80 лет для "наставления их католической вере". Подобные "показательные" мероприя­тия в 1617-1621 гг. прошли по всей стране.

Все более усложнялась и демографическая картина. На острые межэтнические конфликты инкского общества накладывался стремительно растущий стихийный процесс этнорасового и культурного смешения, в котором уже приняли участие не только индейские народы, но и выходцы из Европы, Африки и Азии. В Перу скла­дывалось многоукладное иерархическое кастовое общество. Образовавшиеся расо-промежуточные группы получили названия "цветных или смешанных" каст. В Пе­ру были приняты следующие обозначения: испанец-индеанка ("королевский ме­тис") - потомство инкской аристократии; испанец-метиска ("светлый метис"); метис-индеанка (чоло); чоло-индеанка (кинтеро); метис-испанка (квартерон); кварте­рон-испанка (пучуэла) - ¹/₈ индейской крови; индеец-негритянка (чино) - в центре и на юге; негр-индеанка (самбо) - на севере. Но в целом в повседневности чаще все­го негров и мулатов называли - корено и пардо, всего же в ходу было более 30 обо­значений, не считая региональных особенностей. Словом, целое царство "пигментократии".

Представители смешанных каст занимали положение ниже испанцев и креолов, но выше индейцев и негров. Однако при этом с неграми, находившимися формально на самых нижних ступенях колониального общества, фактически обходились лучше, чем с индейцами. "Дорогого" раба ценили больше, чем "дешевого" индейца, по отношению к нему действовала двойная-тройная дискриминация - по этническо­му, социальному и экономическому признаку.

С первых же лет завоевания в предместьях больших городов, таких как Лима, Куско, и вокруг горнодобывающих центров быстро сформировалась прослойка, как их называли, индейцев-креолов, или ладинос. Оторвавшиеся от своих общин и потерявшие с ними всякие связи, они представляли собой декласси­рованную группу, численность которой быстро росла. Перешедшие на испанский язык, принявшие христианство индейцы-ладинос быстро ассимилировались и приобрели более высокий социальный статус по сравнению с хатун-руна, сельским общинником. Они не платили налогов, не ходили на миту. Как составная часть город­ам о плебса они полностью окунулись в товарную экономику, работали по вольному найму в качестве домашней прислуги, пополняли растущую прослойку ремесленников.

Интересная этническая группа образовалась в пампе Кангальо под Аякучо в Митральной сьерре. Это была подвергшаяся кечуанизации смешанная испанско-польская группа так называемых «белых» индейцев со светлыми глазами, или морочукос. Они усвоили многие местные андские черты, перешли на кечуа, одежду предпочитали испанскую. Морочукос вывели лошадь местной породы - маленькую мохнатую и очень выносливую. Мужчины и женщины, прекрасные наездники, виртуозно владели сугубо андским метательным оружием "кокоболос", лассо, испанской гитарой и индейским чаранго. Морочукос, эти перуанские гаучо, успешно разводили молочный скот, занимались овцеводством и коневодством. Впоследствии они приняли активное участие в войне за независимость. А в целом разрушение андской ойкумены, всей системы исторически обусловленных связей, привычных ценностных и нравственных ориентиров и принуждение включиться в совершенно чуждую систему отношений, в которой индейцы должны были занять положение простых средств производства, поставили андские народы перед трагической перспективой.