«Всеобщее недовольство» и его причины

Глава 4

РЕВОЛЮЦИОННАЯ ИБЕРО-АМЕРИКА

«ВСЕОБЩЕЕ НЕДОВОЛЬСТВО» И ЕГО ПРИЧИНЫ

После реформ Карла III и Помбала в Новом Свете уси­лились антиколониальные настроения. Что явилось при­чиной их открытого проявления, были ли они всеобщи­ми, а если нет, то кто стал их носителем и почему — на эти ключевые вопросы латиноамериканских освободитель­ных революций также нет однозначного ответа.

В отечественной научной литературе обычно под­черкивался рост эксплуатации колоний со стороны ме­трополий, поскольку к концу XVIII в. Испания окон­чательно утратила былое влияние в Европе и как никогда нуждалась в финансах для покрытия расходов на длительные войны, которые она вела со своими со­седями, а положение Португалии было ничуть не луч­ше. Либерализация колониальной экономики сопро­вождалась увеличением прямых и косвенных налогов, что стало настоящим бедствием для колониального на­селения. В Испанской Америке возросла подушная по­дать с индейцев (кроме того, ее распространили на ме­тисов и мулатов), увеличилась алькабала, произвольно вводились новые поборы, и тысячи ремесленников, торговцев и крестьян оказались на грани разорения. Невиданный размах, особенно в Перу, приобрела систе­ма принудительного репарто, которая охватила теперь и неиндейское население сельских округов. После про­ведения реформ в колонии хлынули иностранные това­ры, и торговцы с помощью коррехидоров поставляли их в общины, выкачивая огромные средства из общинных касс. В Бразилии также повышались старые налоги и вводились новые. Особенно страдало от поборов насе­ление капитании Минас-Жераис, где было много золо­тых приисков и алмазных месторождений. Во второй половине XVIII в. добыча драгоценных камней и золо­та сократилась, однако португальское правительство требовало не только уплаты налогов в прежних или больших размерах, но и скорейшего погашения нако­пившихся недоимок. В конце концов недальновидная политика Мадрида и Лиссабона сделала обстановку в колониях взрывоопасной, так как недовольство на­родных масс, а также состоятельных креолов достигло высшего предела, то есть действия метрополий якобы привели к всеобщему возмущению жителей Иберо-Аме­рики, независимо от их социального положения.

На основании этого тезиса еще в середине 50-х гг. XX в. в отечественной историографии появилась трак­товка борьбы за независимость как широкого народно­го движения, когда креолы, индейцы, негры и предста­вители прочего «цветного» населения в едином порыве сбросили с себя цепи колониального рабства. При этом классовые противоречия в иберо-американском обще­стве не отрицались, однако они отодвигались на второй план, поскольку, как было принято считать, все жите­ли колоний стремились к достижению общей великой цели — освобождению от гнета Испании и Португалии. Вскоре неправомерность подобной оценки происхо­дивших в колониях событий стала очевидной, особен­но когда речь шла о первом периоде Войны за незави­симость в Испанской Америке, так как невозможно было отрицать очевидный факт: в 1810—1815 гг. осво­бодительная борьба не получила здесь широкой под­держки «снизу» (за исключением Мексики), да и впос­ледствии это происходило не всегда. В большинстве своем и сами руководители антиколониальных восста­ний не стремились втянуть в революцию «цветных» жителей, занимавших низшие ступени социальной ие­рархии.

В последнее время важнейшей причиной освободи­тельных революций все чаще называют не «всеобщее недовольство населения колоний», а непримиримую позицию местных предпринимательских кругов, отож­дествляемых обычно с креольской верхушкой, которую крайне раздражала политика метрополии — ведь она ограничивала возможность влиятельных креолов по­стоянно наращивать принадлежавшую им собствен­ность. Так, опасаясь безудержной концентрации земли в руках немногих и полного обнищания индейского крестьянства, колониальные власти при разборе зе­мельных споров не всегда принимали сторону асендадо и часто защищали права других королевских поддан­ных — индейцев-общинников. Как уже упоминалось, по распоряжению испанской короны чиновники «на местах» пытались оградить индейское население от произвола латифундистов и упорядочить его эксплуа­тацию. Более того, иногда происходило неслыханное с точки зрения креольских помещиков «нарушение прав собственности»: их заставляли возвращать индей­ским общинам земли, которые асендадо «справедливо» считали своими. Кроме того, для скорейшего проведе­ния реформ Испания увеличила «военное присутст­вие» в колониях, что также было воспринято креоль­ской верхушкой без всякого энтузиазма. Креолов не устраивало сохранение торговых монополий государ­ства и купцов с Иберийского полуострова, ограниче­ние промышленного и сельскохозяйственного произ­водства и особенно — отсутствие свободы торговли с зарубежными странами.

В испанских владениях требование снять наиболее одиозные запреты выдвигалось через консуладо, где были представлены землевладельцы, производители промышленных товаров, горнопромышленники и тор­говцы, причем уже не все они были «чистыми» креола­ми. Ущемление интересов колониальной верхушки, диктат метрополии рассматривались как деспотизм со стороны испанской короны, и это позволяло креоль­ским и некреольским предпринимателям чувствовать себя «угнетенным классом» и заявлять об этом откры­то. Однако первое время они уповали не на отделение американских территорий от метрополии, а на прове­дение политических реформ в самой Испанской Аме­рике, на передачу власти в колониях в руки крупных собственников, что позволило бы наилучшим образом обеспечить их далеко идущие экономические интере­сы. Такие же настроения наблюдались у креольской верхушки Бразилии.

То обстоятельство, что одновременно с недовольст­вом креолов нарастали «мятежные» настроения индей­цев, негров, метисов, еще не служит свидетельством их антиколониальных устремлений. Движение народных масс стало протестом не только и не столько против гнета метрополий, сколько против угнетения со сторо­ны «своих» помещиков, промышленников и торговцев, озабоченных прежде всего собственным экономичес­ким положением. Напомним, что в Иберо-Америке бы­ло несколько категорий населения, страдавшего от произвола «верхов»: свободные крестьяне и ремеслен­ники, в том числе креольского происхождения, индей­цы-общинники, негры-рабы. Захват плантаторами и скотоводами огромных массивов «пустующих» земель, которые они не в состоянии были освоить даже в тече­ние многих десятилетий, лишал средств к существова­нию тысячи ранее осевших на них крестьянских семей, занимавшихся ведением натурального хозяйства или отловом одичавшего скота. Общинные земли индейцев также всеми правдами и неправдами продолжали за­хватываться латифундистами. Реформы второй поло­вины XVIII в. дали больший простор развитию ману­фактурного производства и нанесли удар по цеховой организации, что привело к массовому разорению ре­месленников. Их изделия не выдерживали конкурен­ции не только с иностранными товарами, которых на внутреннем рынке становилось все больше, но и с про­дукцией местных мануфактур.

Восстания негров-рабов не прекращались с момен­та их появления на американской земле, хотя, как по­казали специальные исследования, положение черно­кожих невольников в иберийских владениях было ме­нее тяжелым, чем в колониях Англии, Франции и Гол­ландии. Такая ситуация сложилась именно в силу «де­спотизма», присущего (с точки зрения креольской верхушки) Мадриду и Лиссабону: метрополии счита­ли необходимым регулировать отношения собствен­ности за океаном и в какой-то степени защищали от вопиющего произвола богатых колонистов не только индейцев, но и негров, которые рассматривались план­таторами и прочими рабовладельцами исключительно как собственность. Кроме того, католическая церковь стремилась к распространению среди рабов христиан­ства, и крещеные африканцы попадали под ее опеку. Конечно, вмешательство короны и церкви в дела коло­ниальных предпринимателей могло стать для послед­них еще одним доводом в пользу полного разрыва с метрополиями.

Протест индейцев против действий угнетателей вы­ражался в самых разнообразных формах — от убийства ненавистных асендадо, владельцев предприятий и чи­новников до массовых народных выступлений. Самы­ми знаменитыми из них стали восстания индейцев и метисов под предводительством касика Хосе Габриэ­ля Кондорканки в Перу (1780—83) и «комунерос» в Новой Гранаде (1780-82).

Великий повстанец Кондорканки известен под име­нем Тупак Амару, которое он принял в честь последне­го Верховного Инки, казненного испанцами в 1572 г. Восстание охватило значительную часть перуанской территории. В контролируемых районах восставшие уничтожали все, что, как им казалось, служит источни­ком бед обездоленных «низов». В праведном гневе они разрушали мануфактуры и поместья, церкви и здания провинциальных кабильдо, громили тюрьмы и осво­бождали заключенных, делили имущество бежавших асендадо и владельцев рудников, распределяли между крестьянами земельные угодья и деньги из королев­ской казны, отменяли репарто, принудительные рабо­ты и грабительские налоги. Эти события убедительно свидетельствуют, что протест беднейшего колониаль­ного населения был направлен против угнетения вооб­ще, независимо от того, кто выступал в роли угнетате­ля — местный помещик, горнопромышленник или королевский чиновник. Правда, отечественные исто­рики иногда отмечали, что Тупак Амару стремился привлечь на свою сторону не только «цветное» населе­ние, но н креолов, однако, как выяснилось, они не спе­шили примкнуть к восставшим, за исключением неко­торых сочувствующих индейцам представителей небогатого креольского населения. К середине 1783 г. испанским карательным отрядам удалось подавить эту крестьянскую войну, кстати, не без помощи креолов!

В Новой Гранаде также развернулось мощное народ­ное движение, центром которого стал город Сокорро, где было немало ткацких мастерских и мануфактур. Здесь сформировался многочисленный слой мелких ремесленников, торговцев, мастеровых. Движущей си­лой новогранадского восстания стали городские «ни­зы». Для руководства повстанческими отрядами в Со­корро была создана коммуна, а восставших называли «комунерос». Однако здесь креолы вовремя взяли си­туацию под свой контроль: в состав коммуны вошли представители креольской верхушки, главным обра­зом крупные землевладельцы, и стихийно возникший орган новой власти оказался в их руках. Армия вос­ставших индейцев и метисов двинулась к столице Но­вой Гранады Санта-Фе-де-Богота, но руководство коммуны помешало ей войти в город. Оно поспешило заключить с роялистами «Капитуляции» (мирное со­глашение): креолам открывался доступ к высшим должностям колониального управления, отменялись наиболее обременительные поборы и некоторые коро­левские монополии. «Верхи» вынуждены были вклю­чить в этот документ и требования восставших «ни­зов»: индейским крестьянам возвращались общинные земли и соляные копи. Добившись своих целей и по­обещав удовлетворить чаяния народных масс, креолы распустили армию «комунерос», но часть повстанцев отказалась сложить оружие и продолжила борьбу. По мере их продвижения старые местные органы вла­сти ликвидировались и заменялись коммунами, насе­ление освобождалось от налогов. Слух о скорой отме­не рабства вызвал волнения на плантациях, приисках и в рудниках. Напуганные действиями восставших, колониальные власти и креолы организовали кара­тельные экспедиции, которым к концу 1782 г. удалось разгромить повстанцев.

Как правило, в отечественной науке восстания в Перу и Новой Гранаде рассматривались прежде все­го как антииспанские движения, чуть ли не до основа­ния потрясшие колониальную систему и направлен­ные против владычества метрополии. Так ли это было на самом деле и нет ли здесь попытки выдать желае­мое за действительное? Конечно же, любое мощное народное движение, где бы оно ни развернулось, — это удар по существующим политическим и общест­венным «устоям», а если речь идет о колониях, то и по колониальной системе как таковой. В то же время восстания Тупак Амару и «комунерос» проде­монстрировали, насколько различными оказались устремления креольской верхушки и основной массы населения уже на раннем этапе освободительного движения. Во время восстания в Перу общая, каза­лось бы, цель — освобождение от колониального гне­та — так и не объединила разнородные социальные силы, то есть индейцев и метисов с креолами, и не ус­транила существовавшие между ними противоречия. Между тем, как уже отмечалось, за независимость ин­дейцы боролись всегда, только понимали они ее иначе, чем предприниматели-креолы или крупные собст­венники некреольского происхождения.

Состоятельные колонисты, за редким исключением, хотели добиться полной свободы для себя и при этом со­хранить сложившуюся систему угнетения «цветных» жителей Америки, а народные массы — индейцы, мети­сы, мулаты и негры — стремились вернуть свою землю, освободиться от грабительских налогов, избавиться от принудительного тяжкого труда, нищеты и зависимого положения, то есть требовали социальной справедли­вости или хотя бы сносных условий существования. Должны ли их чаяния осуществиться в рамках колони­альной империи или после обретения независимости — этот вопрос был для них второстепенным, что в полной мере проявилось в ходе революций первой трети XIX в.

Конечно же, нельзя отрицать, что тяжелый налоговый гнет, экономические ограничения, торговые монополии и как следствие — высокие цены на товары, особенно иностранные, составляли часть механизма ограбления колоний метрополиями и задевали интересы всего ко­лониального населения. Но если креольская верхушка страдала от «недостатка капитализма», то есть от от­сутствия свободы предпринимательства и регламента­ции отношений собственности, то положение низов все более ухудшалось вследствие быстрого развития капи­талистических отношений после реформ Карла III и Помбала.