«Первая волна» либерализма

В течение нескольких послереволюционных лет веду­щая роль в правительствах большинства республик принадлежала либерально настроенным «профессио­нальным политикам», в основном представителям ин­теллигенции или военных кругов. По мнению некото­рых зарубежных и отечественных исследователей, латиноамериканские либералы «первой волны» («стар­шего поколения») заметно отличались от либералов по­следующих десятилетий, поскольку вышли из радикаль­ного крыла креольского освободительного движения и стремились немедленно приступить к осуществлению его программы — проведению буржуазных по сути своей реформ. Первые президенты независимых латиноамери­канских государств были преисполнены самых лучших намерений, еще не утратили революционных иллюзий, не забыли об идеалах свободы, равенства и справедливо­сти, но они не смогли преодолеть экономические и фи­нансовые трудности, с которыми им пришлось столк­нуться после окончания военных действий, и потому были вынуждены уйти с политической сцены.

Другие ученые подчеркивают, что «декретировать» в латиноамериканских республиках общественные ус­тои передовых стран Европы или США было невоз­можно, и это не только не принесло народу обещанно­го «блага», но и усилило его недовольство либеральны­ми правительствами. Представители «старшего поко­ления» либералов не пользовались широкой поддержкой в обществе и потерпели поражение, когда новые време­на потребовали новых идей. Они контролировали цен­тральные правительства, однако не обладали экономи­ческой мощью, а крупные собственники и владельцы капиталов еще не взяли власть в свои руки. Что же уда­лось сделать в этих условиях первым президентам-ли­бералам?

Многие либеральные постулаты не нашли последо­вательного воплощения в ранних конституциях новых республик, и историки до сих пор спорят, в чем заклю­чалась главная причина этого явления: в «недостаточ­ном либерализме» и политической незрелости либера­лов того времени (и либералы ли это, поскольку даже Боливар эволюционировал от либерализма к консерва­тизму), в отсутствии единства в их лагере или же в ре­шительном сопротивлении консервативных сил всем «чуждым» для Иберо-Америки нововведениям — ведь именно консерваторы противились «поспешному и не­обдуманному» принятию либеральных конституций, а затем стали их постоянными критиками. В советской историографии часто встречается утверждение о том, что первые конституции представляли собой компро­мисс между растущей передовой буржуазией (либера­лами) и латифундистами (консерваторами), которые в этом случае не рассматриваются как буржуазный класс общества.

На конституционные законы первых лет независи­мости, безусловно, очень большое влияние оказала

«Конституция Кадиса», принятая в 1812 г. в револю­ционной Испании (где, правда, была установлена конституционная монархия). В некоторых странах Латинской Америки законодательную власть укрепи­ли созданием постоянной комиссии Конгресса, кото­рая действовала в перерывах между его сессиями; кроме того, был учрежден Государственный совет, ог­раничено право вето президента, установлена отчет­ность министров перед парламентом. В то же время в ранних конституциях, за исключением мексикан­ской, предусматривалась прерогатива центрального правительства при утверждении глав провинциаль­ной администрации (по представлению провинций). С этой точки зрения латиноамериканские конститу­ции оказались более «централистскими», чем испан­ская, особенно если учесть, что в период кризисов и восстаний главам правительств предоставлялись неограниченные полномочия, то есть по сути они «стали королями, называвшимися президентами». Иными словами, первые либералы проявили себя не такими уж федералистами, мотивируя это тем, что на­роды региона еще не готовы к «чистой демократии» и что даже либеральные реформы должно проводить сильное центральное правительство, способное сло­мить сопротивление противников преобразований. Идея федерализма была исторически обречена — и на практике в полной мере так и не осуществилась, — по­скольку не соответствовала ни традициям Иберо-Америки, ни «требованиям момента».

В качестве примера ранней латиноамериканской конституции можно привести конституцию Перу, при­нятую в 1828 г. Она устанавливала республиканскую форму правления и декларировала федеративный принцип государственного устройства. Часть полномо­чий центральной власти передавалась департамент­ским хунтам, а функции главы государства были огра­ничены Конгрессом и состоявшим из его депутатов Государственным советом. Отменялись все наследст­венные права и привилегии, провозглашались равенст­во граждан перед законом, неприкосновенность част­ной собственности и свобода торговли. Вводились нормы буржуазного права, связанные с обеспечением безопасности и свободы личности, всем перуанцам га­рантировалось бесплатное начальное образование. В то же время, с позиций европейского либерализма, эта конституция не была последовательно либеральной, то есть в полном смысле слова буржуазной. Она не от­менила рабства, объявила католическую религию госу­дарственной, а духовенство и военные сохранили осо­бое положение в обществе — за ними осталось право на собственное судопроизводство и освобождение от на­логов. Выборы в законодательные органы страны ни­как не походили на демократические: во-первых, они были многоступенчатыми, во-вторых, для выборщиков и тем более избираемых на различные должности лиц существовали высокий имущественный ценз и ценз грамотности.

Такие же «не совсем либеральные» конституции бы­ли приняты в других странах Латинской Америки, да и их избирательная система не отличалась от перуан­ской. Понятно, что в условиях, когда подавляющая часть населения не умела ни читать, ни писать и нахо­дилась под влиянием каудильо, подобное законода­тельство обеспечивало беспредельное господство во власти узкой группы людей, не представлявших обще­ство в целом. Бывали случаи, когда латифундисты от­бирали у крестьян и работавших в их асьендах пеонов удостоверения избирателей, а затем распоряжались ими по собственному усмотрению.

В Бразилии в 1823—1824 гг. произошло мощное рес­публиканское восстание, в результате которого бра­зильская монархия была поставлена в конституцион­ные рамки, впрочем, мало ее стеснявшие. Конституция 1824 г. предусматривала создание двухпалатного пар­ламента, однако верховная власть осталась в руках им­ператора, наделенного полномочиями распускать зако­нодательный орган, самостоятельно назначать высших должностных лиц страны и выступать в качестве арби­тра при решении важнейших вопросов государствен­ной политики.

Первые либералы жили и действовали в опреде­ленных условиях и для своего времени были выдаю­щимися политиками. Так, аргентинец Бернардино Ривадавия, министр внутренних и иностранных дел в правительстве Буэнос-Айреса в начале 1820-х гг., в феврале 1826 г. занял пост президента. Будучи сто­ронником эволюционного пути развития страны, он провел ряд буржуазных реформ. Было упразднено об­щинное землевладение, провозглашена свобода веро­исповедания, отменены церковные суды и десятина, конфисковано имущество некоторых монашеских ор­денов, объявлено неприкосновенным право частной собственности. Подоходный и земельный налоги за­менили ввозные и вывозные таможенные пошлины, началось активное привлечение в страну иностранно­го капитала.

Самой важной реформой Ривадавии считаются преобразования в аграрной сфере, а именно введение системы энфитеусиса: государственные земли за не­большую ренту передавались на 20 лет временным пользователям, то есть арендаторам. В земельный фонд государства вошли пустующие земли. Кроме то­го, правительство потребовало возвращения в этот фонд угодий, незаконно захваченных латифундиста­ми, что вызвало яростное сопротивление крупных землевладельцев. Эти преобразования, считал Ривада­вия, должны привести к развитию фермерских хо­зяйств и росту сельскохозяйственного производства. Правительство намеревалось привлечь в страну евро­пейских иммигрантов, владевших навыками земледе­лия и животноводства. Всем желающим переселиться на Ла-Плату были обещаны денежные ссуды и иная помощь, но отсутствие внутренней стабильности на этой территории и недостаток средств помешали осу­ществлению планов Ривадавии.

В годы его правления началось наступление на по­зиции провинциальных олигархических группировок. Президент настоял на принятии законов, способствую­щих объединению ла-платских провинций и умень­шению их самостоятельности. Решившись на огра­ничение федерализма, Ривадавия ликвидировал все внутренние таможенные барьеры. Столицей страны стал Буэнос-Айрес, а сама провинция была включена в состав единого государства и подчинена центральной власти, лишившись собственного правительства. Хотя принятая в 1826 г. конституция установливала федера­тивное устройство Аргентины, она по своему характе­ру была унитарной, поскольку президент имел широ­кие полномочия.

Многие законодательные акты времен Ривадавии остались лишь благими намерениями. Его «просве­щенный либерализм», стремление модернизировать и объединить страну натолкнулись на сопротивление федералистов других аргентинских провинций, преж­де всего прибрежных — Энтре-Риос, Коррьентес и Сан-та-Фе. По структуре своей экономики они были похо­жи на Буэнос-Айрес, но в сфере внешней торговли полностью от него зависели, так как на его территории находился единственный порт, связывающий Аргенти­ну с мировым рынком. «Европеизация» самого Буэнос-Айреса и укрепление в нем позиций англичан настрои­ли против Ривадавии и местную олигархию. В итоге он уже в 1827 г. был вынужден уйти в отставку.

Исследователи аргентинской истории отмечали, что Ривадавия опередил свое время, поскольку на Ла-Плате еще не сложились условия для столь серьезных преоб­разований. Как и его собратья-либералы в других стра­нах, он «забежал вперед», оторвался от действительнос­ти, то есть от реальных общественных отношений. После его ухода реформы были свернуты и все верну­лось к прежнему состоянию. Относительно единое госу­дарство распалось, а Буэнос-Айрес добился восстанов­ления статуса независимой территории.

В соседней республике Чили в 1820-е гг. Бернардо О'Хиггинс, а затем сменившие его правители также проводили либеральные реформы. Были отменены майораты, ограничена церковная собственность, орга­низована первая экспедиция с целью покорения индейцев-араукан: их земли представляли немалую ценность и должны были пополнить земельный фонд государст­ва, а затем поступить в продажу.

В этот же период в Боливии предпринимались по­пытки конфисковать недвижимое имущество церкви. Боливийские либералы во главе с Антонио Хосе де Су­кре приняли законы о ликвидации индейского общин­ного землевладения и отмене подушной подати. Тамо­женные пошлины были снижены, а в горнорудную промышленность активно привлекался иностранный капитал.

В Колумбии еще при Боливаре был опубликован декрет об упразднении общин и передаче земли в ин­дивидуальную собственность индейцев, а также при­няты законы об отмене подушной подати и трудовой повинности индейского населения. Реформы, прово­дившиеся позднее Сантандером, напоминали преобра­зования Ривадавии, но все же отличались более уме­ренным характером и меньше затрагивали интересы олигархических кругов, к которым, по мнению некото­рых историков, принадлежал и сам Сантандер — осно­ватель партии колумбийских либералов. В 1834 г. его правительство обнародовало закон о передаче части государственных земель в руки двух сотен асендадо, выразивших желание производить экспортные куль­туры (кофе, какао, индиго). Это была попытка укре­пить среднее землевладение и создать передовые хо­зяйства наподобие капиталистических ферм. Новые плантации на 20 лет освобождались от уплаты церков­ной десятины. Расширение и поддержка фермерства должны были способствовать увеличению экспорта сельскохозяйственной продукции, что позволило бы сократить вывоз из страны золота и серебра, посколь­ку Колумбия и так находилась в тяжелейшем финан­совом положении. В конце концов экономические трудности подтолкнули правительство Сантандера на восстановление государственной табачной монопо­лии, а отдельные предприниматели и компании полу­чили монопольные привилегии в некоторых отраслях производства. Это не соответствовало либеральным принципам, но отвечало, с точки зрения президента, интересам страны. Вместе с тем, Сантандер попытался ослабить влияние церкви, ограничив ее права в сфере образования, способствовал развитию просвещения и даже поощрял ввоз в страну передовых политичес­ких сочинений.

В Мексике после падения империи Итурбиде к вла­сти пришли левые либералы — сначала Гуаделупе Вик­тория, затем герой освободительной войны Висенте Герреро. Первый президент сразу же запретил работор­говлю и ввоз рабов, второй — издал закон о полном их освобождении. Конституция 1824 г. напоминала кон­ституцию США. В конце 20-х гг. Герреро специальным декретом изгнал из страны испанцев и дал решитель­ный отпор попыткам Испании развязать интервенцию. Был отменен закон о «ресгуардо», то есть о защите об­щинных земель индейцев, ликвидирована церковная десятина. Лидеры мексиканских либералов выступали также за уничтожение фуэрос (особых привилегий) церкви и конфискацию ее имущества, но встретили та­кое мощное сопротивление консерваторов, что были вынуждены отступить. Наконец, горнорудная промы­шленность превратилась в сферу приложения иност­ранного капитала.

В Венесуэле в начале правления Паэса, которого многие исследователи причисляют к каудильо-консерваторам и считают ставленником местной «консер­вативной олигархии», также проводились вполне ли­беральные преобразования, были приняты важные для экспортеров законы. Один из них касался судьбы пустующих земель: объявленные государственной собственностью, они поступили в продажу. Эта мера затронула интересы индейцев, ведь их общины не все­гда могли документально подтвердить свои права на земли, которые под видом «пустующих» скупались все теми же латифундистами. Правительство Паэса от­крыло для внешней торговли основные порты страны. В 1830-е гг. был принят закон о «свободе контрактов», который усилил произвол торговых монополистов по отношению к основной массе сельскохозяйственных производителей, а также укрепил позиции ростов­щиков, взимавших грабительские годовые проценты по ссудам.

Паэс предоставил свободу детям рабов, правда, они обязаны были трудиться на хозяев своих родителей до 21 года. Позже он заявил о присоединении Венесуэлы к английской конвенции, запрещающей работорговлю. Весьма жесткой оказалась политика в отношении церкви. В 1830 г. Национальный конгресс ратифициро­вал закон о патронате над ней государства, и теперь светская власть сама могла назначать иерархов на выс­шие церковные должности. Весной 1833 г. была отме­нена десятина, а вскоре правительство объявило об от­делении школы от церкви.

В Бразилии знаменем либералов долго оставался федерализм. Здесь эта идея была еще более популяр­ной, чем в Испанской Америке, так как после отделе­ния от Португалии не исключалась опасность установ­ления в ее бывшей колонии абсолютной монархии. В 1820—1840-е гг. на многих бразильских территориях не прекращались республиканско-федералистские вос­стания, причем либералы имели широкую поддержку среди ремесленников, мелких торговцев и крестьян. По настоянию умеренных монархистов парламент объ­явил Бразилию федеральной монархией, были расши­рены права палаты представителей, в провинциях на­чали заседать местные законодательные ассамблеи, однако успокоить бразильцев монархистам не удалось.

В 1835 г. в Риу-Гранди-ду-Сул вспыхнул самый мас­совый в истории страны мятеж против центральной власти — восстание «фаррапус» (оборванцев), которое продолжалось 10 лет. К восставшим присоединились городские и сельские «низы», местная интеллигенция, землевладельцы, торговцы, требовавшие ликвидации монархии. На мятежной территории была провозгла­шена республика Риу-Гранди. Ее правительство гаран­тировало свободу рабам, вступившим в республикан­скую армию, но и эта скромная мера вызвала панику среди плантаторов — как консерваторов, так и либера­лов, и привела к сближению их позиций. Восстание на­несло удар по монархическим устоям Бразилии и за­ставило правительство проводить более гибкую эконо­мическую политику, сочетая протекционизм с мерами по либерализации торговли.