«Цивилизация», «варварство» и оборотная сторона прогресса

С середины 40-х гг. XIX в. в либеральных кругах боль­шую популярность приобрела концепция «цивилизации и варварства», оказавшая исключительное влияние на духовное развитие Латинской Америки. Ее выдвинул из­вестный аргентинский либерал и будущий президент страны Доминго Фаустино Сармьенто, автор книги «Факундо, или Цивилизация и варварство. Жизнь Хуана Фа-кундо Кироги». История Аргентины и других латиноа­мериканских республик представлялась Сармьенто как постоянная борьба двух начал — темного, варварского, и светлого, прогрессивного, отождествляемого с цивилиза­цией. Цитаделью варварства он считал отсталую провин­цию с ее патриархальными традициями и пережитками колониальных времен, а центрами цивилизации — горо­да. Концепция Сармьенто появилась в период диктатуры Росаса, когда, как считали либералы, возобладало «вар­варство» и консервативная провинция одержала верх над поднимающимися городами, оплотом капитали­стических отношений. Не случайно носителями вар­варского начала были для Сармьенто невежественные аргентинские гаучо и провинциальные каудильо, ис­пользовавшие простой народ для достижения своих це­лей. Герой книги Факундо Кирога — именно такой кау­дильо, причем вышедший из среды гаучо и достигший высокого положения в обществе. Восприняв идеи Рива­давии, Сармьенто мечтал о превращении Аргентины в государство североамериканского типа и отождествлял цивилизацию исключительно с США и Европой.

Либералы — последователи Сармьенто относили к по­нятию «варварство» такие «пережитки прошлого», как сохранение влияния и богатства церкви, общинного зем­левладения, «диких» индейских племен, рабства, жесткой централизации власти. Но можно ли было сразу одним ударом, сломать ту систему социальных и экономических отношений, которая складывалась веками, и произвести «революцию в умах»? Кроме того, результаты либераль­ных преобразований имели двойственный характер. С точки зрения потребностей буржуазного развития ла­тиноамериканских стран реформы либералов, безуслов­но, являлись мерами прогрессивными, другой вопрос — как они отражались на положении народных масс?

Очевидно, что некоторые из «пережитков колони­ального прошлого» имели отношение к земельной соб­ственности, которую латиноамериканская буржуазия стремилась превратить в единую частную собствен­ность, свободно отчуждаемую и продаваемую, и это касалось прежде всего земель церковных, а также ин­дейских, принадлежавших общинам либо кочевым пле­менам. Отобранные у индейцев земли не только прода­вались латифундистам, но и заселялись иммигрантами, причем исключительно из «цивилизованных» европей­ских стран — Англии, Франции, Германии.

Уже в первые годы независимости попытка прове­дения либеральных реформ натолкнулась на мощную оппозицию внутри латиноамериканских республик. Традиционно это объяснялось сопротивлением «кон­сервативных олигархических кругов» и узкокорыст­ными устремлениями каудильо, однако есть и другое мнение — самыми решительными противниками пре­образований либералов оказались народные массы. Почему же народ не поддержал те нововведения, кото­рые в либеральной и марксистской историографии рассматривались как прогрессивные?

Уничтожение подушной подати и миты облегчило положение индейцев, но одновременно усилило замкну­тость и натуральный характер крестьянских хозяйств. Разрушение общинного землевладения лишало индей­цев и взаимной поддержки, и защиты со стороны госу­дарства от злоупотреблений латифундистов. Не случай­но индейцы всячески сопротивлялись проведению этой реформы. В результате ликвидировать общинное земле­владение, то есть превратить индейцев в наемных работ­ников-пеонов, первым либералам не удалось. В конце концов им пришлось отложить осуществление своих планов и восстановить подушную подать — так произо­шло в Перу, Боливии, Колумбии, Эквадоре. Как уже упоминалось, для уплаты подати индейцы все равно вы­нуждены были продавать свой труд, и это отвечало ин­тересам латифундистов — ведь рабочей силы в бывших колониях по-прежнему не хватало, тем более что все больший размах приобретало бродяжничество. Чтобы заставить праздношатающееся население работать в по­местьях и на различных предприятиях, в молодых рес­публиках Латинской Америки, как в свое время в Анг­лии и других европейских странах, появились законы, обязывающие бродяг трудиться и карающие их за укло­нение от работы.

Наступление либералов всех поколений на позиции церкви было связано не только с проблемой собствен­ности, но и с тем, что священнослужители оставались мощной силой, способной влиять на политическую жизнь общества, умы людей, поведение народных масс. Свидетельством тому стали народные восстания, кото­рые нередко возглавляли церковники, не ладившие с либеральной властью. Однако буржуазные круги Ла­тинской Америки были заинтересованы в том, чтобы контроль над «низами» находился в их руках, и не же­лали делить это право ни с церковью, ни с провинци­альными каудильо. Если же опять-таки принять во внимание положение народа, то его эксплуатация со стороны церкви или патриархальных латифундис­тов — это «цветочки» по сравнению с либеральной экс­проприацией народной собственности и суровыми ме­рами против бродяжничества. Иными словами, нельзя забывать об «оборотной стороне» либерализма, в дан­ном случае — латиноамериканского, который пред­ставлял собой весьма неоднозначное явление.

Вполне понятно, что либеральная историографи­ческая традиция вынуждала многих авторов подчер­кивать прежде всего прогрессивные результаты буржу­азных реформ. Историки-«ревизионисты», напротив, стремились показать отрицательные стороны полити­ки либеральных реформаторов и положительно оцени­вали роль индейской общины, церкви и провинциаль­ных каудильо в деле защиты народа от «цивилизации и прогресса».