Архитектура: целостность и разнообразие

История монументальной архитектуры древних индейских ци­вилизаций зафиксирована с конца 3-го тысячелетия до н. э. И на протяжении долгих веков она демонстрирует свою тесную связь с процессами общественного развития, обусловленность своего движения важными явлениями в экономике, идеологии и куль­туре, без знания которых она подчас вообще не может быть по­нята. Схожесть исторических судеб народов континента вместе с этнической близостью его народностей в доколумбово время опре­деляла почти невероятное (при учете безмерности его просторов и разнообразия природных условий) стилевое единство (конечно, не абсолютное) архитектуры региона на каждом этапе ее развития.

Поэтому столь проста и очевидна крупная периодизация истории латиноамериканского зодчества в целом и в отдельных странах, традиционно и обоснованно разделяемого на древний период (до­колумбово зодчество), колониальную эпоху (XVI— начало XIX в.) и архитектуру стран Латинской Америки периода независимости. Существенные типологические отличия архитектуры XX в., свя­занные как с ускорившимся экономическим и техническим разви­тием, так и с важными политическими и идеологическими про­цессами, позволяют выделить ее в особый период (а не в важней подпериод, как, например, это делается в ряде стран по отношению к колониальной архитектуре второй половины XVIII— начала XIX в.).

До сих пор доколумбовы цивилизации изучены недостаточно. Их социально-экономическое развитие шло неравномерно, и фокуса­ми его были существенно разобщенные земледельческие культуры Анд и Мезоамерики. И тем не менее можно уверенно отметить общие черты монументального зодчества этих очагов, обусловленные бли­зостью природно-климатических условий сухих нагорий (исклю­чением была цивилизация майя, сложившаяся в основном в тро­пических низменностях), этнокультурных истоков, уровня общест­венного развития, культовых представлений.

Очевидно сходство регулярной в основном планировки майяских, ацтекских и инкских городов при единстве их функциональной роли — центров (главным образом административно-культовых) прилегающих сельскохозяйственных районов с прямоугольной сет­кой улиц, обычно ориентированных по странам света. Как правило, подчеркнуто парадны, подчинены по своей композиции ритмам Церемониальных шествий и потому неторопливо развернуты в пространстве храмовые комплексы с пирамидами и лестницами площадками для ритуальной игры в мяч, «общественными» зданиями на высоких насыпных платформах. Даже в горной мест­ности, например в Мачу-Пикчу и в Тикале, скалы обрабатывались наподобие пирамид или последние возводились на вершинах холмов

Формы пирамид, конструкции и образный характер колоннад и рисунок некоторых эмблем показывают возможность культурных контактов доколумбовой Америки с цивилизациями Средиземно­морья, Дальнего Востока и островов Океании, но целый ряд осо­бенностей строительной техники индейцев — отсутствие колеса, истинно сводчатых и арочных конструкций, а также запаздывание во времени — говорит о замкнутости зодчества древней Америки.

Внешний облик построек во многом унифицировался и едиными методами строительства — ложные своды из горизонтально уло­женных с напуском каменных плит, массивные стены и столбы, по-видимому отражавшие неосознанный учет высокой сейсмичнос­ти. Единой была и синтетичноость образного мышления зодчих, возможно несколько менее активная в империи инков. От Ворот Солнца в Тиауанако до пирамид Теотиуакана поверхности стен обильно (подчас сплошь) покрывались скульптурой или орнамен­тальной резьбой, причем сходство многих мотивов удивительно. Широко применялась и круглая монументальная скульптура. Внут­ри и снаружи сооружения расписывались яркими красками, от­делывались рельефными металлическими, часто золотыми, листами.

Еще более схожи между собой по своим планировочным, кон­структивным и образным характеристикам жилые постройки ин­дейцев тропиков, отличия между отдельными типами которых почти однозначно определяются или природными особенностями (на­пример, свайные дома на подтапливаемых побережьях), или имев­шимися в наличии строительными материалами — разными порода­ми деревьев и особенно видами покрытий (солома, пальмовые листья, ветки и т. д.).

Новый этап интеграции зодчества теперь уже Латинской Аме­рики наступил в результате конкисты. За целенаправленным то­тальным уничтожением индейской культуры и ее материального носителя и воплощения — архитектуры последовала почти не имевшая по своему объему равных во всей предшествовавшей истории строительства программа сооружения церквей, крепостей, дворцов, поместий, городов. Через сто лет после начала конкисты только в испанских колониях было построено 70 тыс. церквей и 5 тыс. монастырей¹, были основаны, запроектированы в соответствии со специальными инструкциями, входившими в состав «Законов для Индий», и построены сотни городов². Жестко прямоугольная сетка колониальных городов, несмотря на совершенно иное про­исхождение, своеобразно развивала традиции торжественно-це­ремониальных ансамблей городов доколумбовых цивилизаций.

Многие здания, церкви и целые города (Мехико, Куско, Кито) были возведены на руинах индейских сооружений, но это была уже новая, инородная для аборигенов архитектура. Строительство велось по канонизированным европейским образцам, как правило, подневольным трудом индейцев под руководством мастеров с Пиренейского полуострова: испанцев и португальцев, представи­телей хотя и во многом различной, но близкой культуры. К тому же зодчество Испании и Португалии проходило в XVI—XVIII вв. сходные стадии развития.

Унификация объемно-пространственной структуры и облика церквей, а также градостроительных приемов в испанских колониях была программной и обеспечила стилевое единство архитектуры от Аризоны до Патагонии. Единообразны были и типы гражданских зданий, в первую очередь помещичьих домов в асьендах, ранчо, хато, фазендах, а также и городских жилых домов с внутренними двориками — патио. Впрочем, этот тип жилого дома в Бразилии почти не встречался, что отражало, возможно, обычаи метропо­лии. «Собраду» (особняки) в бразильских городах обычно выходили на улицу узким фасадом, за которым размещались главные па­радные помещения, а в глубь застройки уходили более интимные комнаты, расположенные анфиладой или как бы нанизанные на длинный, иногда изломанный в плане коридор.

Своеобразный, окрашенный многими чертами готики и мав­ританской архитектуры пиренейский ренессанс в период контр­реформации вскоре сменился барокко, и именно этот стиль был в XVII—XVIII вв. перенесен в колонии. За океаном стиль барокко распространился не только вследствие прямого давления метро­полии и погони креольской знати за модой прародины. Своим динамизмом, эмоциональной приподнятостью и украшенностью он оказался созвучным культуре и других этнических компонентов населения колоний: как архитектурно-декоративным традициям аборигенов, так и эмоциональности психического склада вывезенных из Африки черных рабов.

Именно барокко в разных местных и стадиальных вариантах определило своеобразие архитектуры Латинской Америки коло­ниальной эпохи. Культовая архитектура Мексики XVIII в. с неве­роятным богатством скульптурной декорации фасадов не случайно характеризуется термином «ультрабарокко».

Для понимания специфики архитектуры колоний необходимо учесть, что задачи ее не ограничивались удовлетворением чисто утилитарных потребностей. Она была призвана выполнять эмоци­онально подавляющие и представительные задачи церкви и коло­ниальной администрации. Выполняемая в основном руками индей­цев, а позже также метисов и рабов-негров, она была призвана впечатлять и порабощенных и властителей, демонстрировать проч­ность новых порядков, экономическую, военную и духовную силу европейцев и местной знати. Этим объясняются гигантский мас­штаб и преувеличенная монументальность храмов, монастырей, площадей в испанских колониях, как бы непропорциональных непосредственным утилитарным потребностям.

В то же время как в образном строе, так и в целом ряде плани­ровочных, технических и декоративных приемов архитектуры Ла­тинской Америки, особенно в жилище, сказывалось опосредст­вованное влияние зодчества и культуры мусульманского насе­ления средневекового Пиренейского полуострова.

В колониальный период складывалось своеобразие архитектуры отдельных зон и колоний. В соответствии с расположением до­колумбовых очагов культуры заметные различия сложились между архитектурными школами вице-королевств Новая Испания (Мек­сика) и Перу. В этих зонах местные особенности во многом опре­делились творческим участием индейских строителей, резчиков по камню, художников. В декоративном оформлении ряда церквей обнаруживаются совершенно неожиданные, казалось бы, для канонов католицизма индейские языческие эмблемы и символы, на­пример знаки солнца и луны, местные орнаменты, индейские (по антропологическим особенностям) лики святых. Их во­площение, скорее всего, было стихийным, неосознанным, но показывало глубину и стойкость местной художественной тра­диции, роль индейского элемента в сложении всей культуры Ла­тинской Америки и было одной из форм протеста против коло­ниального гнета через отстаивание и воспроизведение самобыт­ности искусства.

Советский искусствовед А. М. Кантор писал: «Связь между древ­ним и колониальным искусством устанавливается не только и не столько благодаря тому, что индеец-резчик в мексиканском Сака­текасе или в перуанской Арекипе не забыл мотивы ацтекской или инкской древности; важнее то, что эти мотивы понадобились народному мастеру, чтобы выразить свою скорбь, протест и не­сломленную волю, которые запечатлелись в драматических резных фигурах и орнаментах»³.

Наиболее заметным было отличие архитектуры португальской Бразилии от зодчества колоний Испании как относительной це­лостности. Хотя в 70—80-е годы появился ряд исследований, где отмечается значимость испанских влияний на бразильскую куль- туру и искусство⁴, колониальное зодчество Бразилии отличается от испаноамериканского на самых различных уровнях. Эти отли­чия слабее в прибрежных городах и почти отсутствуют в северных и южных пограничных областях, колонизованных иезуи­тами, которые сознательно унифицировали архитектуру и убран­ство своих редукций.

В Бразилии не действовали «Законы для Индий», и ее города не имели регулярной планировки, столь характерной для Новой Испании. В связи с этим заметно различается облик городских улиц и площадей, а также отношение к объемному решению на­иболее представительных зданий, прежде всего церквей. Они в испанских колониях почти всегда ставились в ряду сплошной зас­тройки и воспринимались только фасадно, тогда как в Бразилии часто строились на островных участках, допускающих круговой обзор. Поэтому их объемам, особенно в капитании Минас-Жерайс, где бразильская архитектура достигла наибольшего своеобразия, придавалась доходившая до скульптурности пластичность, почти неизвестная в испаноамериканских культовых сооружениях. В Бра­зилии не строились церкви столь грандиозные, как в колониях Испании, и, главное, их облик не имел монументально-замкнутого, подчас крепостного характера, мрачности (как проявление отличия национального мировосприятия португальцев), они были более камерные, наполненные солнечным светом, более «светские».

Весь характер архитектуры колониальной Бразилии преимущест­венно европейский. Одной из причин этого было отсутствие ква­лифицированной рабочей силы из числа местных индейцев, из-за чего она не приобрела специфической для Мексики и Перу окраски, сохранявшей зримые следы доколумбова зодчества. Особенностью бразильских зданий в XVII—XIX вв. была облицовка глазурован­ными керамическими плитками «азулежус», покрытыми рисун­ком — полихромным или чаще бело-голубым. Из этих плиток не­редко выкладывались целые композиции на мифологические или евангельские сюжеты.

Заметно различаются этапы развития архитектуры в колониях Испании и Португалии. Из-за целого комплекса социально-исто­рических условий архитектура Бразилии развивалась со значитель­ным отставанием от испанских колоний и достигла наибольшего подъема только в середине и во второй половине XVIII в., когда экономика и зодчество большинства испанских колоний переживали упадок. Чрезвычайно плодотворным было воздействие на архитек­туру Бразилии этого времени идей и настроений национально- освободительного движения и связанное с ним созревание на­ционального самосознания.

Пиком бразильского колониального зодчества стало творчество великого скульптора и архитектора мулата Антониу Франсиску Лисбоа, прозванного Алейжадинью («маленький калека»). Особой символичностью, монументальностью, сложностью и разнообразием отмечен храмовой комплекс в Конгоньясе, возводившийся с 1757 по 1819 г., где в глубоком и вдохновенном синтезе архитектуры, скульптуры, живописи, нарождавшегося садово-паркового искус­ства, органически слитых с характерным ландшафтом провин­циального города, архитекторы и художники под руководством и при ведущем участии Алейжадинью, близкого к некоторым деятелям освободительного движения «Инконфиденсия Минейра», создали ему необычный, пространственно развитой, ассоциативно воспринимаемый памятник.

Одновременно Бразилия вместе с колониями Испании, Фран­ции, Голландии, Англии в районе Карибского моря уже в колониаль­ное время образовывала афро-американскую этнокультурную зону, где в составе населения и в его синкретической культуре особенно значителен африканский элемент; музыкальность, пластичность, темперамент народа, его оптимизм и меланхолия, предрасположен­ность к ритмическому движению, красочность особенно ярко вы­разились в карнавале, который приобрел здесь в основном тан- Цевально-музыкально-декоративный характер.

Негры, не имевшие на своей прародине монументального зод­чества, не могли оказать непосредственного воздействия на стиле- образование в архитектуре. Но африканизированный колорит бра­зильского и карибского искусства, бесспорно, оказывал и оказывает влияние на характер архитектуры этой зоны, способствуя ее фор­мальному и жанровому обогащению, украшенности, смелому введению в отделку зданий цвета и пластики. В отличие от барочных зданий Испанской Америки в Бразилии нередко энергично изогну­ты сами объемы зданий, в особенности церковных, например цер­квей Носса-Сеньора Глория Утейру в Рио-де-Жанейро или Росариу в Ору-Прету (XVIII в.).

В колониальное время образовалась (и во многом сохраняется поныне) социальная диверсификация зодчества Латинской Аме­рики, его подлинный раскол, усугубляемый очень часто этнической неоднородностью колониального, послеколониального и современ­ного общества. Наряду с европогенной репрезентативной архитек­турой и городской застройкой существовали неизменные по пла­нировке, конструкции и облику индейские и негритянские хижины в девственных лесах и в сельских поселениях, разрастающиеся неблагоустроенные пояса лачуг на окраинах городов. Эти типы жилищ остаются стабильными не столько благодаря их органичес­кому соответствию природно-климатическим условиям, местным материалам и бытовым привычкам, сколько потому, что они являются обиталищами неимущих, угнетенных и бесправных и не требуют для строительства дефицитных материалов и квалифици­рованной рабочей силы. Современный кубинский архитектор Р. Сегре в связи с этим обоснованно писал: «...во многих случаях понятие туземной культуры смешивается с понятием романтического фольклоризма, который соответствует скорее „культуре бедноты“ (Оскар Льюис), чем самобытным формам, отражающим нацио­нальную культуру»⁵.

В американских колониях барочные тенденции архитектуры стран Пиренейского полуострова нередко достигали большей сти­левой определенности и выразительности, чем в метрополиях⁶, но все же зодчество Латинской Америки оставалось периферийным, отставало стадиально от развития архитектуры Европы, было в ней почти неизвестно и практически не оказывало на нее обрат­ного воздействия.

Новый этап развития зодчества на континенте наступил после завоевания в 1810—1824 гг. большинством стран континента незави­симости, что вызвало к жизни совершенно новые функциональ­ные, духовные, а также идеологические потребности в строитель­стве.

Появилась необходимость в реконструкции и придании столич­ного характера почти двум десяткам городов, которые стали быстро расти; в строительстве представительных по своим размерам и облику административных зданий, правительственных резиденций (в Бразилии императорских дворцов), а позже и жилых домов для приобретавшей все больший вес местной буржуазии. Одно­временно рост производительных сил, усиление экономических связей, укрепление капиталистических порядков и подъем образо­вания и культуры потребовали строительства в Латинской Америке множества производственных зданий (вначале примитивных), вокзалов, учебных заведений, театров, музеев.

С момента завоевания странами континента независимости в его зодчестве стали проявляться не только по-прежнему обычные стилистические совпадения в архитектуре отдельных стран, но и важные идеологические процессы и концепции, которые опреде­ляли выбор, предпочтение того или иного стилевого направления.

В культуре Латинской Америки, включая и архитектуру, с тех пор сосуществуют и борются концепции консерватизма и циви- лизаторства (по определению видного современного мексиканского философа Л. Сеа). Культурный консерватизм, нередко приобре­тавший форму не просто «культурного национализма» (термин известного бразильского архитектора и историка архитектуры Э. Миндлина)⁷, а даже изоляционизма, не обязательно опирался на консервативные политические тенденции, но неизменно исходил из представления о необходимости сохранения, а подчас и воз­рождения местных духовных и эстетических ценностей и потому, как правило, выражался в ретрадиционализме. Впоследствии он повлиял и на ряд течений, казалось бы, противостоящего ему латиноамериканского модернизма. Для Латинской Америки харак­терно, что в условиях крайней неравномерности развития, много­укладности экономики и множественности культурных традиций последние всегда реально сохранялись в ряде наиболее устойчивых областей зодчества, в особенности в жилище. Индейская и негри­тянская хижины, сельский и малоэтажный городской дом евро­пейского типа, культурные сооружения упорно сохраняют не только свою функционально-конструктивную основу, но и облик, восприни­маются как изначально и постоянно «свои», создавая реальную почву для изучения и развития архитектурно-художественных традиций.

Однако наряду с традиционализмом в молодых независимых странах региона, до настоящего времени отстающих в своем экономическом развитии от ведущих западных государств и стремящихся преодолеть это отставание и его постоянное следствие — зависимость, в их общественном сознании, и прежде всего в буржуазных идеологических построениях, особое влияние приобрело «цивилизаторство». Стремление к обновлению, борьба с отсталостью приводили к резко отрицательному отношению к соб­ственному прошлому (здесь к тому же колониальному) и нацелен­ному заимствованию технических достижений и культуры эконо­мически более развитых стран.

Выразительны слова Л. Сеа: «Нужно было начать все сызнова, а отсутствие опыта заменить иностранными „образцами”. При этом строители новых обществ воспринимали прошлое индейцев, ис­панцев и метисов как проявление варварства, которое цивили­зация должна укротить. Цель этой цивилизаторской программы заключалась в том, чтобы стать похожими на Англию, Францию и США и искоренить все проявления латиноамериканского прош­лого, так как оно считалось чуждым»⁸.

Общим для стран Латинской Америки середины XIX в. архи­тектурным стилем, выразившим новый идеологический заказ в парадных официальных зданиях, строившихся почти во всех новых столицах, стал чуждый местной архитектурной традиции и психологическому складу латиноамериканских народов клас­сицизм с его регулярностью, нормированностью, рассудочностью. Следование этому стилю — снова европейского происхождения — было не случайным. Именно в нем наиболее наглядно проявилось в архитектуре стремление к заимствованию. Для освободившихся от колониального гнета латиноамериканских республик (только независимая Бразилия почти до конца XIX в. оставалась импе­рией) классицизм, который и в Европе в конце XVIII в. считался продолжением традиций республик античности, стал художествен­ным знаменем отказа от колониального стиля.

Классицистический характер придавался прежде всего прави­тельственным зданиям, таким, как Паласио Гобьерно в Асунсьоне (Парагвай) и императорские дворцы Сан-Кристован и Итамарати в Рио-де-Жанейро. А громадные здания парламентов, получившие название капитолия или дворца конгресса в подражание Соединен­ным Штатам, как первой освободившейся от колониальной зави­симости американской стране, нередко, например в Буэнос-Айресе и Гаване (оба строились десятки лет и были завершены уже в XX в.), проектировались как уменьшенные повторения главного здания Вашингтона. В стиле французского классицизма или итальянского Возрождения, демонстрируя решительное измене­ние направленности художественного образования, строились зда­ния академий художеств в Рио-де-Жанейро (1826), Мехико (ок. 1860) и некоторых других столицах.

Один из дворцов в Рио-де-Жанейро представляет собой копию версальского Малого Трианона, а для работы Панамериканской конференции 1906 г. в столицу Бразилии был перевезен и вновь построен разобранный павильон с выставки, проводившейся в США. Некоторые крупные общественные здания целиком создавались в Европе, разбирались и вновь монтировались в городах Ла­тинской Америки.

Демонстративная подражательность нашла едва ли не гротес­кное выражение — особенно в странах, где было сильно влияние Англии,— в привнесении совершенно инородных готических форм в архитектуру целого ряда церковных зданий, в том числе громад­ного деревянного собора в Джорджтауне, Гайана (1889—1892), и учебных заведений, как, например, университет в Каракасе.

В конце XIX в. почти во всех странах Латинской Америки — опять под влиянием Европы — в зодчестве распространился стиль помпезной эклектики, перекликавшийся с традициями колониаль­ного барокко своей пышностью и декоративностью. Эклектика, включавшая элементы ордерных систем, зодчества Ближнего и

Дальнего Востока, готики и других стилей, проявилась в архи­тектуре престижных общественных зданий, особенно оперных те­атров, строившихся на рубеже XIX и XX вв. в большинстве круп­ных городов континента, как правило, в стиле парижской «Гранд­опера». Еще более откровенное выражение этот стиль получил в пестром, крикливом и в то же время праздничном, отразившем некоторые черты национального характера облике главных торго­вых улиц городов. Бразильский писатель М. Лобату назвал стилис­тику зодчества этой эпохи «архитектурным карнавалом»⁹.

* * *

XIX век в молодых странах региона отмечен ростом националь­ного самосознания. Строятся многочисленные, обычно пышные и перегруженные деталями памятники национальным героям, прежде всего мученикам борьбы против колониального гнета Куатемоку, Тупак Амару, Тирадентису и «либератадорам» (освободителям) Боливару, Сан-Мартину, Идальго. В бывших дворцах правителей размещаются музеи, а новым зданиям для них часто придается дворцовый характер. В конце XIX в. в Мексике делаются первые по­пытки возрождения монументальных форм доколумбового зодчест­ва, а в начале XX в. в большинстве стран Латинской Америки рас­пространяется колониальный стиль, возрождавший возникшие на континенте приемы архитектуры XVI—XVIII вв., во многих рай­онах вообще первого местного архитектурного стиля. «Колониаль­ный стиль служил идеологическим оружием в борьбе за националь­ную независимость и самосознание»,— писал советский исследо­ватель А. А. Стригалев¹⁰.

И все же ведущей была иная тенденция. На протяжении всего XIX в. архитектура Латинской Америки заимствовала европейские стили, причем на смену культурно-художественному влиянию быв­ших колониальных держав в большинстве стран региона пришли искусство и архитектура Франции. В некоторых странах Кариб- ского бассейна, как англоязычных, так и испаноязычных, например в Колумбии, проявлялось и проявляется поныне влияние архитек­туры Англии. Заимствование выразилось и в деятельностных аспектах архитектуры. Большую часть крупных объектов проекти­ровали европейские архитекторы, в академиях преподавали фран­цузы и итальянцы, реконструкцию и благоустройство городов, если они проводились, осуществляли, как правило, европейские и северо­американские инженеры. В то же время в странах континента постепенно воспитывались национальные кадры архитекторов и художников, которые обеспечили грандиозный и неожиданный для многих интеллектуалов как в Европе, так и в самой Латинской Америке подъем ее архитектуры и искусства в XX в.

* * *

Важнейшей предпосылкой обновления архитектуры Латин­ской Америки явилось развитие производительных сил в XX в., особенно в годы двух мировых войн, вызвавших почти полное прекращение импорта промышленных изделий из воюющих стран и рост спроса на латиноамериканские товары в самом регионе и на других континентах. Латинская Америка стала крупным производителем и экспортером минерального сырья, сельскохозяй­ственной продукции, ценной древесины, а после второй мировой войны — также целого ряда промышленных изделий.

Экономическое развитие Латинской Америки привело к расшире­нию строительства современных рудников, электростанций (вклю­чая атомные в 70—80-х годах), заводов и фабрик и связанных с ними рабочих поселков, технических учебных заведений, а в более развитых странах континента и научно-исследовательских учреждений.

В центрах крупнейших городов поднялись многочисленные высотные деловые здания — офисы, но немногие из них пред­ставляют национализированные предприятия и отрасли. Над большинством небоскребов горят вывески Форд, Эссо, Фоль­ксваген, Маннесман, Тойота.

Расширение градообразующей базы и некоторые другие процес­сы вызвали быстрый и нерегулируемый рост городов, особенно крупнейших. Городское население, которое в 1920 г. составляло всего 20%, а в 1950 г.— 39, в 1975 г. достигло 58% жителей континента. К середине 80-х годов население Мехико с пригоро­дами превысило 18 млн человек, Буэнос-Айреса — 10,8 млн, Каракаса — 3,9 млн, Лимы — 5 млн, Боготы — 5,8 млн, Бразилиа — 1,7 млн, Рио-де-Жанейро — 9 млн, Сан-Паулу — 16 млн.

В Латинской Америке формируются мегалополисы протяжен­ностью в сотни километров. Важным источником урбанизации в Латинской Америке остается аграрное перенаселение, вызванное отсталостью сельского хозяйства, где местами сохраняются даже докапиталистические формы эксплуатации. Следствием этого явля­ется непрестанное расширение на окраинах, а подчас и в центрах городов кварталов лачуг и трущоб, населенных беднотой. В целом ряде урбанизованных районов континента сложилась крайне не­благоприятная, а подчас и угрожающая экологическая ситуация (в Мехико, Каракасе, Сан-Паулу и др.).

Страны Латинской Америки имеют разный уровень экономи­ческого и технического развития (в таких странах, как Гаити или Парагвай, крайне низкий), но в целом, особенно в наиболее круп­ных государствах, таких, как Бразилия, Мексика, Аргентина, Венесуэла, этот уровень позволяет осуществлять масштабные строительные замыслы, решать сложные конструктивные и ком­позиционные задачи.

Как и прежде, поворот в художественно-мировоззренческой направленности архитектуры Латинской Америки в 20—30-х годах XX в., хотя безусловно был ответом на внутренние социально­идеологические проблемы и потребности, во многом стимулировался внешними влияниями, и главным образом идеями и публицистически-агитационной деятельностью великого французского архитек- тора-новатора Ле Корбюзье. Семена этих воздействий пали на плодородную почву, подготовленную идеями латиноамериканского модернизма. Латиноамериканские архитекторы-«модернисты» уто­пически верили, что преобразовывая и совершенствуя среду жиз­недеятельности, и прежде всего внедряя новые, лаконичные, геометризованные формы, противопоставленные барочной и эклек­тической архитектуре прошлого, они не только участвуют в со­циальном обновлении своих стран, но указывают его направле­ние, средства и методы осуществления. Особую жизненность творчески-теоретическим концепциям идеологов латиноамерикан­ского модернизма в отличие от гордившегося своей вненациональностью и герметизмом европейского модернизма придавала патри­отическая концентрация усилий на социальных и культурных проблемах своих стран и континента в целом, изучение местных реалий и традиций.

Выдающийся бразильский архитектор и прогрессивный общест­венный деятель Оскар Нимейер, около 10 лет проработавший в Европе, говорил перед возвращением на родину: «Я постоянно думаю о моей далекой Бразилии, о Латинской Америке, которая страдает и одновременно бурно развивается, как сила природы, которая не смирится с преступлением против Альенде и с грустью прислушивается к песням протеста и любви нашего незабвенного и ныне умолкнувшего брата Неруды. Но, к счастью, нам остается Надежда. И уверенность в том, что жизнь изменится и что приход лучшего мира, о котором мы всегда мечтали, предначертан историей»¹¹.

В связи с этой ориентацией (новой для мировой современной архитектуры, которая в 20—50-х годах активно пропагандировала интернациональное стилевое единство) появилось новое направле­ние, которое часто называют регионализмом. В период обновления архитектуры Латинской Америки (30—60-е годы) в ряде крупных стран, где, с одной стороны, ведущими тенденциями обществен­ного сознания были национально-патриотические идеи, обычно формулировавшиеся в виде концепций «развития», а с другой — выросли яркие талантливые архитекторы и художники, возникли творчески активные и прогрессивно настроенные архитектурные школы, наиболее известные из которых — бразильская и мек­сиканская.

Не случайно среди первых сооружений, воплотивших харак­терные черты новой архитектуры Латинской Америки, были крупные общественные здания и комплексы, своим назначением и внешним видом символизировавшие стремление народов конти­нента к подлинной независимости, экономическому и социальному прогрессу.

Это, например, здания Высшей школы техники и архитектуры (1932—1933) и синдиката электриков (1938) в Мехико, первые высотные жилые дома в Буэнос-Айресе и Монтевидео (начало 30-х годов), первые попытки экономичного, но комфортабель­ного жилья для рабочих в Мексике и Бразилии. Но, пожалуй, особое значение для определения путей развития зодчества континента приобрело здание министерства просвещения и здраво­охранения в Рио-де-Жанейро (1937 —1943), где едва ли не впервые геометричные формы современной архитектуры, родив­шейся в более развитых странах Европы, были обогащены тра­диционной пластикой и орнаментальной облицовкой из «азулежус», а также живописный и разнообразный комплекс спортивно-ре­креационных сооружений и миниатюрная церковь в Пампулье близ Белу-Оризонти (1942—1944).

Архитектура большинства стран Латинской Америки в XX в. прошла сходные этапы развития: в 20-е, а чаще в 30-е и даже в 40-е годы — становление нового направления в архитектуре; в 50-е — начале 60-х годов — формально-образное обогащение архи­тектуры, расцвет самобытных национальных архитектурных школ, реализация масштабных градостроительных замыслов; с середины 60-х до середины 70-х годов — развитие индустриальной базы строительства, расширение его объемов, в том числе жилищного строительства и реконструкции городов, некоторая унификация архитектурного образа и новое усиление тенденций заимствования приемов и средств, разработанных в экономически развитых стра­нах Европы и особенно в США. С середины 70-х годов на кон­тиненте отмечаются свойственные в это время архитектуре За­пада ретроспективность и индивидуализация, возрождение местных архитектурных традиций.

Таким образом, с 30—40-х годов архитектура Латинской Аме­рики в своих лучших произведениях уже не отставала в разви­тии от зодчества Европы и США, тем более что уже в этот период архитекторы континента начали искать новые, своеобразные пути.

Особенно велика была поисковая, пионерская роль региональной по целям и образу архитектуры Латинской Америки в 50—60-е годы, фактически подрывавшей принципы функционализма и пу­ризма, стремившихся к унификации мирового зодчества главным образом через распространение европогенных идей и приемов. Подъем национально-патриотического движения вызвал выдвиже­ние концепций самобытности искусства и архитектуры конти­нента.

Обогащение формальных решений опиралось на общую для ведущих стран региона развернутую идейно-творческую программу. Обосновывая правомерность такого нового и еще недавно считав­шегося недопустимым художнического подхода к архитектурному формообразованию, один из основоположников новой архитектуры Бразилии — Лусиу Коста писал в начале 50-х годов: «Дело не в произвольном искании оригинальности ради нее самой или в заботе о глупых „смелых“ решениях, что было бы противно искусству, но в подлинном стремлении к обновлению, достигающему предела возможностей новой техники, со святой одержимостью, свойствен­ной истинно творческим художникам, открывать еще неизведан­ный мир форм»¹². А Нимейер непосредственно связывает поиски творческого своеобразия t патриотической постановкой задач зод­чества: «В наших дерзаниях есть смелость, столь необходимая и присущая народам, национальная культура которых начинает раз­еваться»¹³.

Понимая, что внедряемая в строительную технологию индустри­ализация «революционирует градостроительство», крупнейший архитектор Венесуэлы Карлос-Рауль Вильянуэва считает все же основной задачей архитектора художественно-композиционные по­иски, понимая, как и другие мастера зодчества Латинской Америки, что только такоц подход может создать гуманизированную материальн<}-пространственную среду: «Ответственность архитек­тора повышается, его вклад становится важнее, чем когда-либо. Он должен создать совершенно новую школу формальных цен­ностей, которая не отказывается от пользы, приносимой префабрикацией, но оказывается достаточно эластичной, чтобы сохранить творческую свободу. Индустриализация строительного процесса направляет архитектуру по новому пути и дает новые импульсы силе художественной изобразительности. Если это осуществится, начнется новая глава в истории архитектуры»¹⁴.

В этих словах ярко проявилось традиционное и общее для Латинской Америки отношение к архитектуре как деятельности не только утилитарно-технической, а прежде всего художествен­ной, ставящей перед собой идейные и культурные задачи. Этому способствует также традиционное для региона единство худо­жественной среды, где писатели, художники, музыканты, архитек­торы, фольклористы обычно воспитываются в одних и тех же учеб­ных заведениях, нередко образуют единые общественно-творческие союзы, объединяются для решения важных национально-патриотических задач, включая политические и культурные. Прогрессив­ные зодчие большинства стран Латинской Америки часто отно­сятся к своей деятельности как к возможности и необходимости дать своего рода образцы архитектуры будущего, символически показать пути развития культуры. Однако социально-экономичес­кая реальность, как справедливо отметил советский исследователь А. А. Стригалев, приводит к тому, что создание такого рода сооружений-«образцов», часто кустарными средствами и без соблю­дения техники безопасности (тема увечья или гибели рабочего на стройке лвляется общей для литературы, кино и графики Ла­тинской Америки), еще острее выявляет социальные контрасты¹⁵. Эти контрасты исключительно наглядно проявляются в городах континента, где районы лачуг и трущоб (ранчитос, барриады, фавелы и т. п.) подступают непосредственно к блистающим стек­лом и сталью деловым кварталам и утопающим в зелени осо­бнякам и отелям.

Определяемая совокупностью социально-экономических условий архитектура Латинской Америки достаточно четко разделяется на Два потока. Это монументальная архитектура и архитектура под­черкнуто утилитарная, как бы «не архитектура». Оба указанных творческих потока вызваны к жизни общими для континента противоречиями общественного развития, и прежде всего не­достатком необходимых ресурсов для удовлетворения материаль­ных и духовных потребностей населения в целом и социально обусловленным крайне неравномерным и несправедливым их распределением.

Архитекторы Латинской Америки сосредоточили внимание на уникальных объектах, придавая им подчас преувеличенно сим­волическую роль. Бразильский архитектор и историк архитектуры Э. Миндлин писал: «...современная архитектура Латинской Америки выступает скорее как способ выражения идеалов и стремлений народа, чем как средство решения его повседневных задач Экономические условия в большинстве стран Латинской Америки делают это почти неизбежным. Когда предстоит сделать еще так много, стимулировать мужество и решимость не менее важно, чем упорно добиваться скромных практических результатов, единствен­но возможных в современных условиях»¹⁶.

Одним из наиболее ярких примеров монументализированной архитектуры стало сооружение новой столицы Бразилии, особенно ее исключительно выразительного правительственного центра,— по замыслу создателей города наглядного воплощения национально­патриотического движения, творческих сил народа и перспектив развития страны. Как справедливо писала американская иссле­довательница Н. Эвенсон, «строительство Бразилиа — это прежде всего попытка воссоздать новые идеалы, отношения и образы»

Композиция города своеобразно воплотила внутреннюю тра­диционность градостроительной культуры континента. А. М. Кан­тор отмечает последовательность и грандиозность воплощения в Бразилиа символической программы: «Хотя план, созданный Лусио Костой, и напоминает очертания самолета, но символика структуры города, его сочетание с обрамляющими водами искусственного озера, торжественная центральная эспланада, вынесение на периферию города площади Трех Властей, наконец, грандиозность и лаконичность структуры главных зданий, построенных Оскаром Нимейером (некоторые имеют подчеркнуто пирамидообразные и чашеобразные формы), явственно обращены не к современности, а к вечности, притом с ощутимым намеком на древнюю традицию, и этот намек на традицию был заключен в самом интересе к вечным категориям бытия. Отсутствие древних традиций градо­строительства в Венесуэле и Бразилии не помешало строителям Каракаса и Бразилиа испытывать в них потребность, воспринять мексиканские или перуанские традиции как собственные, главное — как необходимые для собственного бытия, для своих исторических перспектив»¹⁸. Такое «взаимное» освоение традиций различных стран и народов Латинской Америки существенно способствует укреплению стилевого единства ее современного зодчества.

Не случайно другим объектом монументально-символической архитектуры, характерным для многих стран Латинской Америки, явилось сооружение университетских комплексов (в Мехико, Ка­ракасе, Боготе, Сан-Паулу и других городах), призванных вопло­тить стремление народа к знанию, культуре, прогрессу.

Символическая функция архитектуры как специфического социального явления не ограничивается в Латинской Америке пластической выразительностью архитектурных форм. Символи­зация архитектурной среды принимает подчас своеобразную лнте- патурную или, точнее, вербальную форму.

В Мехико самое высокое здание названо «Латиноамериканская башня», а стадион, построенный к чемпионату мира по футболу 1970 г.,— «Ацтека». Столь же символично название площадь Трех Культур с раскопанными остатками древней индейской пирамиды, церковью колониальной эпохи и современными жилыми домами района Нолоалько-Тлателолко и зданием министерства иностран­ных дел. В Бразилиа (не говоря уже о самом этом названии) главная площадь называется площадь Трех Властей; резиденция президента — Дворцом Рассвета; здание правления Национальной металлургической компании — Дворцом Развития и т. п. А некото­рые правительственные здания в Бразилиа, демонстрируя пре­емственность, называются так же, как назывались прежде старин­ные дворцы в Рио-де-Жанейро.

Эта архитектура особое внимание уделяет художественной сто­роне, позволяющей наиболее полно выявить идейное содержание, иногда даже в ущерб функционально-конструктивной логике. В поисках собственного пути передовые архитекторы Латинской Америки обратились к изучению, усвоению и развитию местных архитектурно-художественных традиций. Осевая, в основном регу­лярная, планировка современных парадных ансамблей сознательно или спонтанно развивает традиции зодчества древней Америки и лучших градостроительных решений колониального периода.

Самобытность местного зодчества прошлого подтверждает пра­во современной архитектуры стран Латинской Америки на поиски собственного пути. Внимание архитекторов к местным традициям вполне отвечает этическим концепциям латиноамериканского мо­дернизма. Социолог Ж. Франко писала, что «музыканты, писа­тели, художники и скульпторы в 20-е годы в ходе усиленных поисков должны были восстановить в памяти утерянные следы тех ценностей, которые Европа или потеряла, прежде всего в ходе первой мировой войны, или вообще не имела»¹⁹.

Аргентинский исследователь X. Э. Ардой пишет: «Понимание положения архитектуры в контексте общественной истории дает возможность оценить развитие американской архитектуры в тече­ние нескольких столетий как культурного наследия, которое мы Должны обогатить и усилить»²⁰.

Здесь активно развиваются местные традиции формы — пре­увеличенная пластичность, восходящая к пышности барокко ко­лониальной эпохи, и подчеркнутая украшенность, декоративность, включающая цветовое и орнаментальное богатство.

Единство художественной среды вместе с многовековыми тра­дициями, а также (и, может быть, главным образом) стремление к образной значимости, идейно-творческой выразительности спо­собствовали сложению столь характерных черт современной ар­хитектуры Латинской Америки, как ее синтетичность, органичное включение в архитектурную композицию произведений скульптуру и монументальной живописи, оказавших влияние на развитие этого жанра во всем мировом зодчестве.

Первыми добились исторических успехов на этом пути ре­волюционные художники Мексики, великие муралисты Диего Ривера, Хосе Клементе Ороско и Давид Альфаро Сикейрос, искавшие способ непосредственного обращения к широким массам средствами искусства. Поэтому идеологи движения монументалистов созна­тельно выдвигали требование доступности образного языка своих произведений как необходимое условие выражения прогрессивных идей. Именно это предопределило обращение художников-новато- ров Мексики и близких им по общественно-художественным воз­зрениям архитекторов к местным традициям. В манифесте образо­ванного в 1921 г. Синдиката революционных художников выдвига­лось требование иметь в виду американо-индейские традиции, в которых воплотились география и этнография Мексики. Поскольку развитие монументальной живописи в Мексике опережало развитие архитектуры, первые росписи были созданы в зданиях традицион­ного облика. Акцент на историю в новаторском облике монумен­тальных сооружений определил специфику и мексиканский ар­хитектуры 30—50-х годов, тесно связанной с национальной монументальной живописью. Современный японский искусствовед Макото Судзуки отмечает, что «живопись и скульптура дают постоянные стимулы развитию мексиканской архитектуры (Ривера, Сикейрос, Гёритц, Фелигерес)»²¹.

Напротив, в Бразилии, а позже и в других странах континента развитие современной живописи и архитектуры проходило при­близительно синхронно и был достигнут подлинно органичный синтез архитектурных, живописных и скульптурных форм.

Уникальными синтетическими художественными ансамблями стали Национальный автономный университет в Мехико (1949— 1953), общественный центр университета в Каракасе (1952—1953) и правительственный центр Бразилиа (1958—1986). Характерно, что, когда началось проектирование университета в Мехико, Сикей­рос развернул общественную кампанию с целью добиться участия художников в работе с самого начала²². Композиционным центром университетского городка, многие здания которого украшены рос­писями и барельефами, стал высотный параллелепипед библиотеки, стены которого сплошь покрыты сюжетной мозаикой, вызывающей в памяти монументальные сооружения ацтеков и майя (архитек­торы X. О’Торман и др.).

Выдающимся вкладом архитектуры Латинской Америки в мировое зодчество стало своеобразное, выросшее на материале пышной тропической растительности, необычайно красочное, современное и живописное по подходу садово-парковое искусство. Его крупней­шие мастера — мексиканский ландшафтный архитектор Л. Барраган, создавший на окраине Мехико пейзажный парк Педрегаль, и бразильский художник и ботаник Р. Бурль-Маркс, обогативший своими садами едва ли не все архитектурные ансамбли Бразилии, а в 60—70-е годы оформивший многокилометровый бульвар с мозаичным замощением вдоль берега океана в Рио-де-Жанейро.

Для идейно-творческой направленности прогрессивной архи­тектуры Латинской Америки чрезвычайно характерна установка Бурль- Маркса на использование в садах исключительно эндемич­ных для Бразилии растений с незначительным дополнением нес­колькими видами пальм из других стран Латинской Америки. Он рассказывал: «...когда я открыл некоторые из наших филодендро­нов, я ...стал думать о создании такого сада, который обеспечил бы соответствующую оправу для нашей родной флоры и проектиро­вание которого было бы вдохновлено ею»²³.

И вообще не столько введенные в современную архитектуру тра­диционные приемы местного зодчества, сколько самобытность но­ваторства архитектуры Латинской Америки XX в. оказала воздей­ствие на прогресс мировой архитектуры.

В 60-е годы в связи с некоторым расширением возможностей для массового строительства в печати Латинской Америки монументаль­ная архитектура подверглась резкой критике, особенно со стороны радикально настроенных молодых архитекторов. Они выступали против растраты ресурсов на репрезентативное строительство.

И действительно, одним из наиболее выразительных произве­дений мировой архитектуры 60-х годов стало здание Лондонского банка в Буэнос-Айресе (1966 г., архитекторы С. Элиа, К. Теста и др.) с вынесенными на фасад и нависающими в интерьере мощными железобетонными конструкциями. Своеобразным символом на­циональной независимости является город Бразилиа, который в 60—70-е годы стал «визитной карточкой» так называемого бра­зильского экономического чуда.

Однако много социальных задач, о которых мечтали создатели Бразилиа, остались нерешенными, о чем с горечью писали Л. Коста и О. Нимейер. Обнаружилась ошибочность и некоторых планиро­вочных приемов, что вряд ли позволяет говорить о полной удаче этого градостроительного эксперимента. Для трудящихся города почти не нашлось места в новой столице. Строители Бразилиа жили в лачугах и хижинах «Вольного города» в нескольких ки­лометрах от его дворцов, а позже для рабочих и обслуживающих групп населения были построены унылые города-спутники из одинаковых одноэтажных домиков без необходимых культурных учреждений, откуда их обитатели вынуждены часами добираться в переполненных автобусах до мест приложения труда.

Требуя от архитектуры непосредственного ответа на сегод­няшние, прежде всего материальные, потребности широких слоев населения, молодые архитекторы призвали к «переходу от архи­тектуры, мыслимой как „монумент^”, к архитектуре, понимаемой как „общественная среда^”», недооценивая тот факт, что для соз­дания такой среды еще не созрели объективные социально-эконо­мические предпосылки. Они считают, как, например, кубинский архитектор Р. Сегре, что «архитектура стран, которые борются за то, чтобы выйти из слаборазвитого состояния, должна быть по характеру глубоко реалистической», т. е. должна отражать соответствие между формой и объективными материальными и культурными условиями, быть прежде всего скромной по своему внешнему облику; что «форма потеряла свое внешнее артономное значение, ее ценность заключается сегодня в слитности со структу­рой, отвечающей функциям социальной жизни»²⁴.

Бразильский архитектор Ж. Гедис призывал к использованию «необработанных и грубых конструкций, отвечающих... антиэстети- ческой и антиакадемической концепции»²⁵. Техницизм этих течений отражал и романтизацию техники в стремлении интеллигенции раз­вивающихся стран к техническому прогрессу. Тенденции утилита­ризма и технизации были в 60-х — начале 70-х годов общими для большинства стран Латинской Америки.

Следует подчеркнуть, что, как правило, сторонники и монумен- тализма и утилитаризма были людьми прогрессивных обществен­ных взглядов. И те и другие стремились сделать архитектуру сред­ством решения проблем национального развития, но резко расходи­лись в оценке задач и методов их решения.

В русле утилитаризма был разработан целый ряд проектов «ми­нимального» жилища и жилых комплексов, но недооценка значения образной выразительности привела их к однообразию, чуждому местным эстетическим вкусам, как в Кумбике близ Сан-Паулу, и да­же к видимой убогости, как в Эль-Сальвадоре (Перу) или в Андахуаси (Мексика). Это несколько дискредитировало в обществен­ном мнении, ориентированном на пластичные и красочные тради­ционные образы, сами концепции «бедной архитектуры». Однако возможно, что, располагая ограниченными ресурсами, архитекторы сознательно не скрывали «честной бедности». Они также развивали традиции народного зодчества, используя местные материалы.

В настоящее время оба потока развиваются, оказывая взаимное влияние: антиэстетические и утилитаристские концепции проникают в расширяющееся репрезентативное строительство, то придавая отдельным сооружениям, казалось бы, неожиданную и даже наро­читую прозаичность, то обнажая конструктивный скелет (престиж­ное здание отделения Кордовского банка в Буэнос-Айресе (1975) собрано из оставленных открытыми стальных конструкций для промышленных сооружений), то включая в композицию примити- визированные виды отделки или стенных росписей. В то же время некоторым новым проектам жилых массивов присуще большее внимание к природному ландшафту, к выразительному использова­нию рельефа, как, например, в ступенчатом расположении домов в поселке Карикуао на окраине Каракаса, возможно неосознанно развивающем древние традиции террасного земледелия в андских странах. Нередко в скромных по облику жилых домах пластически подчеркиваются отдельные детали или активно применяется цвет.

Анализируя проблему единства и многообразия архитектуры Латинской Америки в сопоставлении с другими видами искусства, необходимо учитывать особое место зодчества в культуре общества (и материальной и духовной). Архитектура, что обычно не учитывается историками и искусствоведами, не чисто эстетическая, а главным образом материально (функционально)-созидательная, средо­образующая деятельность. Архитектура одновременно связана с техникой, объективно унифицирующей ее в рамках континента, с образом жизни и исторически сложившимися местными эстети­ческими представлениями, которые, напротив, придают ее произве­дениям в разных странах и районах региональные и национальные различия, соответственно корректируя и перерабатывая внешние воздействия. Это обстоятельство придает специфическую окраску современной архитектуре всех стран, включая и Латинскую Америку.

В 60—70-е годы в строительство активно внедряются индустри­альные методы, появляются новые строительные и отделочные материалы, расширяется производство сборных конструкций. На­учно-техническая революция на континенте вызвала новый подъем цивилизаторских настроений. В архитектуре цивилизаторская тен­денция проявилась в застройке деловых центров городов континен­та высотными стеклянными «коробками», разработанными школой крупного американского архитектора Л. Мис ван дер Роэ. Эти сооружения во многом не соответствуют климатическим условиям и техническим возможностям стран Латинской Америки, но отвеча­ют претензиям местной правящей элиты, ее готовности сотруд­ничать с северным соседом.

Во многих странах континента расширяется объем строитель­ства, разработаны и начали выполняться масштабные программы развития громадных, прежде почти неосвоенных территорий. Но многие проблемы остаются еще нерешенными.

Рост населения капиталистических городов приводит к даль­нейшему обострению жилищного кризиса. Так, по данным пе­реписи 1960 г., в Бразилии 61% жилищ был признан непригодным для жилья (на отсталом северо-востоке страны 88%), а 78% — перенаселенными. В Каракасе, столице Венесуэлы, в 1954 г. 253 тыс. человек жили в трущобах; к 1971 г. их число возросло до 900 тыс., т. е. до 40% населения города. В 1967 г. дефицит городских и сельских жилищ в Мексике исчислялся в 2750 тыс. единиц, а в 1973 г.— уже в 4 млн. В 1965 г. в Мехико насчитывалось 324 так называемые пролетарские колонии с населением 1,5 млн человек. В менее развитых странах положение еще тяжелее. Жилищные условия становятся важным вопросом классовой борьбы.

Во многих странах Латинской Америки государственная власть и общественные организации предпринимают меры с целью сокра­тить недостаток жилья, но их направленность совершенно раз­лична.

В Чили правительство Народного единства с самых первых шагов стремилось улучшить жилищные условия трудящихся масс. Начали строиться благоустроенные поселки для горняков, много­квартирные дома на месте трущоб, учреждения общественного обслуживания. При этом активно изучался советский опыт стро­ительства.

Довольно широкие программы жилищного строительства осуществляют правительства Мексики (где еще в 30-е годы был принят закон об обязанности работодателей обеспечивать наемных рабо­чих жильем, но только в 60-е годы этот закон начал с большими трудностями внедряться в жизнь), Бразилии, Венесуэлы и некото­рых других стран.

После катастрофического землетрясения 1970 г. в Перу Совет­ский Союз безвозмездно поставил в район бедствия сборные жилые дома, а революционная Куба построила и оборудовала там шесть больниц.

Во многих странах Латинской Америки, как показывают про­фессиональные издания, большое внимание привлекли советский опыт сборного строительства и советское оборудование для изго­товления деталей жилых домов.

В то же время в условиях развивающихся стран дороговизна и сложность обеспечения необходимой техникой вместе с избытком (или, точнее, с недостаточной занятостью) рабочей силы привели в ряде стран региона к поощрению и активной организации само­деятельного строительства новых жилых домов или ремонта и реконструкции старых, а также благоустройства жилых кварталов. При этом государство почти безвозмездно предоставляет земель­ные участки, обеспечивает их инженерными коммуникациями, а подчас выделяет и строительные материалы. В этих домах, на­пример в Лиме, уровень комфорта и оборудования ниже, чем в экономически развитых странах. Многодетным семьям нередко предоставляется всего по одной комнате, но в условиях нищеты и огромного дефицита жилья и такой метод смягчения жилищ­ного кризиса является важным шагом вперед.

Самодеятельное строительство ведется по проектам, разработан­ным профессиональными архитекторами или самими будущими жильцами. Оно подчас удачно развивает местные планировочные, архитектурно-строительные и бытовые традиции, в том числе характерные для бедноты латиноамериканских городов установки на оживленные социальные контакты, которые обеспечиваются, например, возведением жилых помещений вокруг традиционных общих дворов, а иногда и строительством специальных обществен­ных помещений. Эта самодеятельность глубоко органична и свя­зана с образом жизни не так давно порвавших с деревней «марги­нальных» городских низов, где взаимопомощь является важным средством существования. Нередко государство (и это становится общим явлением в целом ряде стран континента) просто закрывает глаза на самострой скваттеров, самовольно захватывающих пустую­щие земли на окраинах столичных или крупных промышленных городов.

Едва ли не единственным украшением неотделанных (главным образом не по стилистическим, а по экономическим причинам) стен этих новостроек, как и каменных заборов в исторических районах городов, стали яркие и крупные — как правило, непро­фессиональные — рисунки и надписи политического содержания.

При правительстве Народного единства росписями стен в рабочих районах Сантьяго и Вальпараисо занимались видные чилийские живописцы.

Опыт самодеятельного строительства в Латинской Америке в 70-е годы привлек большой интерес теоретиков новых архитектур­ных течений из разных капиталистических стран, которые видят в привлечении будущих потребителей к процессу проектирования и строительства важный путь гуманизации среды обитания, но, пропагандируя латиноамериканские методы, они обычно не учиты­вают экономической, исторической и культурной обусловленности этих явлений. Однако, как и во многих других областях социальной жизни Латинской Америки, жилищная проблема, с одной стороны, решается, а с другой — еще больше обостряется и разрастается.

В связи с экономическим развитием и урбанизацией в 50—80-е годы в ряде городов Латинской Америки были проведены крупные реконструктивные работы: в центрах построены сложные транспорт­ные развязки, эстакады и туннели, расширилось строительство метрополитенов, а на периферии появились новые жилые массивы.

Рядом с пестрой малоэтажной застройкой в Каракасе в начале 70-х годов возведен монументальный деловой и жилой комплекс «Центральный парк» из 40-этажных зданий, развивающий пунктир­ную многоэтажную застройку главной магистрали. На окраине Каракаса на крутых склонах было построено несколько жилых кварталов. На террасах, как в горных деревнях индейцев Анд, построен город-спутник Карикуао из одно- и двухэтажных домиков с пологими двухскатными крышами. Домики соединяют улицы- лестницы, и вся застройка напоминает лестницу с огромными сту­пенями. Часть торцов домов ярко окрашена, и новые кварталы имеют уютный, одновременно традиционный и современный облик. Монументальный пластичный общественный центр, динамичный силуэт которому придают высотные дома-башни, сооружен в Лиме. Громадный телецентр построен в Буэнос-Айресе (1979).

В архитектуре капиталистических стран Латинской Америки 70—80-е годы отмечены новыми тенденциями в стилеобразовании. Как и в других странах Запада, здесь усилились течения ретроспективизма. Однако если прежде возрождение традиций носило чисто региональный, локальный характер, опиралось на культурное наследие той или иной страны, то в 70-е годы ретроспекция при­чудливо соединяется с заимствованием, подчас «возрождая» традиции других регионов. Так, во многих странах, в частности в Колумбии со столь характерным для нее интересом к английской культуре, широко распространились строительство из кирпича или облицовка фасадов красным кирпичом, тогда как этот материал, при всей его выразительности, почти не применялся в истори­ческом зодчестве континента. Это жилые комплексы «Сентро Санто Доминго» в Кордове в Аргентине (1972), «Лос Доминикас» в Сантьяго в Чили (1974), «Ла Примавера», «Эль Поло» и «Парк» и многочисленные малоэтажные дома в Боготе, жилые комплексы «Анкап» (1970—1971), «Бульвар» (1971 —1975) в Монтевидео.

Развиваются, особенно в индивидуальных жилых домах, и мест­ные традиции, такие, как использование черепичных крыш и де­ревянных деталей (например, в доме архитектора О. Нимейера в Бразилиа), филенчатых дверей, старомодной мебели и картин, скульптуры. Вновь распространяются арочные и сводчатые кон­струкции. Одно- и двухэтажными жилыми домами традиционных типов застраивается и большинство новых городов континента, в том числе в таких районах хозяйственного освоения, как Гуаяна в Венесуэле и Амазония в Бразилии.

Уникальный прием «изображения» традиционных форм исполь­зован в благоустройстве площади де Армас в Кордове архитектором М. А. Рокой (1979—1980), где богатый рисунок фасадов коло­ниальных зданий как бы отражается в замощении, выложенном из темных и светлых камней. Сочетание ультрасовременных и ста­ринных форм и материалов, дополняемых воспроизводящей окру­жающий пейзаж живописью, характерно и для перестроенных по его проектам крытых рынков в Кордове.

Обращение к традициям отвечает и антимодернистскому требованию идеологов новейших течений в архитектуре Запада создавать архитектуру, язык форм которой понятен (прежде всего через их привычность) рядовому потребителю.

Новые для архитектуры XX в. тенденции ретроспекции и воссоздания культурно-художественных и эмоциональных характеристик исторически сложившейся городской среды проявились в расширившейся практике реконструкции и реставрации старинных районов, стимулируемой развитием в ряде стран Латинской Аме­рики индустрии туризма. Реконструирован и благоустроен припор­товый район Сальвадора, который был столицей Бразилии в раннеколониальную эпоху. В города-музеи превращен ряд старинных малых городов. Большое внимание охране архитектурного наследия уделяет правительство Кубы.

В то же время продолжают действовать традиционные мотивы и приемы так называемой современной архитектуры. Архитекторы Аргентины, Венесуэлы, Бразилии, Мексики ищут новые пластические выразительные формы и обогащают силуэты высотных зданий, разрабатывают новые эффективные конструкции спортивно-зрелищных зданий, по-прежнему широко используют приемы синтеза архитектуры с монументальной живописью и скульптурой. Образ улиц латиноамериканских городов со светлыми высотными зданиями, с шумной, подвижной, пестрой толпой дополняется вывесками, рекламой, красочными витринами.

* * *

В странах Латинской Америки, будучи своеобразным отражением неравномерности социально-экономического и полити­ческого развития, традиционно неравномерное развитие и архитектуры. Но в 60-е годы в ней появился новый вдохновляющий фактор, привлекающий все большее внимание на континенте и в мире, — бурно развивающаяся архитектура революционной Кубы.

В стремлении помочь кубинскому народу прогрессивные архитек­торы ряда стран Латинской Америки прибыли работать на Кубу. Окрепнув, кубинская архитектура проделала короткий, но имеющий историческое значение путь. И размах строительства, и празднич­ная монументальность, и утилитаризм, и традиционная декоратив­ность, и внедрение индустриализации постепенно привели к сво­бодным и зрелым решениям, удачно соединяющим современные технические возможности и концепции с развитием местных культурных и строительных традиций, с учетом специфических природно-климатических условий и новых социальных требований, что позволило архитектуре «первой свободной» территории Америки стать важным и активным средством социалистического стро­ительства.

Впервые в Латинской Америке проблема обеспечения трудящих­ся жильем широко и последовательно решается на Кубе. Уже с начала 60-х годов там активно внедряются типизация и сборность. С 1965 г. с помощью советских специалистов началось строительст­во жилых домов из крупных панелей, изготовленных на заводах с советским оборудованием. Эти дома привлекают живостью фасадов с богатой светотенью за счет лоджий и солнцезащитных решеток и образуют озелененные и благоустроенные кварталы и поселки. В 70-е годы в Гаване возводились пластичные и красочные сборные многоэтажные дома, оживившие застройку новых районов. Впервые в Латинской Америке на Кубе начали строиться комфортабельные жилые дома (в том числе 4—5-этажные), капитальные школьные здания и целые поселки в сельской местности, где крестьяне веками селились в хижинах с тростниковыми стенами и соломенными крышами. Но жилищная проблема на Кубе далеко не решена.

Новым этапом в сооружении учебных заведений и поистине всенародным делом стало массовое школьное строительство на Кубе. В 70-е годы созданы такие развитые многофункциональные учебные комплексы, как школы им. В. И. Ленина и Ф. Энгельса, техническая школа им. Че Гевары, а также школьные городки в сельской местности. Огромные размеры учебных комплексов, сложная и пластичная, нередко многоярусная композиция, индус­триальные методы возведения, озеленение и благоустройство участ­ков, наличие внутренных дворов и двориков, столь характерных для старинных зданий, показали новые направления творческих поисков и явились заметным вкладом в мировое зодчество. Куба создала целостную и многообразную среду для отдыха детей. Построены выразительные дворцы пионеров, в том числе Централь­ный в гаванском парке им. В. И. Ленина. На Кубе создана разви­тая система общественных зданий, в том числе крупные дворцы конгрессов и спорта.

Архитектура социалистической Кубы подчеркнуто, программно современна. Но кубинские архитекторы охотно и активно исполь­зуют и развивают местные архитектурные традиции, что проявляет­ся и в экзотическом, напоминающем индейские деревни образе туристских курортных комплексов, и в архаизированных монумен- талоных кирпичных объемах школы искусств в Гаване (1962— 1966, архитектор Р. Порро), и в оригинально орнаментированных общественных зданиях, построенных по проектам В. Бетанкура, навеянным то трансформированным в Америке мусульманским культурным наследием, то первыми сооружениями конкистадо­ров, то мотивами рядовой застройки кубинских городов XIX— начала XX в. Очень важно, что стилистически архитекторы новой Кубы синтезируют и развивают важные и принципиальные дости­жения традиционной и современной архитектуры всей Латинской Америки и дают новые интересные функционально-типологические, объемно-планировочные, конструктивные и художественные ре­шения.

* * *

Известный современный архитектурный критик аргентинец Хор­хе Глусберг не без основания заявил: «В действительности не существует единой латиноамериканской архитектуры, а существует только общая проблематика, которая находит выражение в произве­дениях огромной архитектурной ценности»²⁶. (Симптоматично и название выпуска журнала, опубликовавшего статью, из которой взята цитата,—«Архитектуры в Латинской Америке».) Аналогично ведущий архитектурный журнал Запада «Современная архитектура» дал своему специальному выпуску, посвященному профессионально­социальным тенденциям архитектуры Латинской Америки 70-х' годов, подзаголовок: «Стоп... Проблемы и методы»²⁷. В то же время X. Глусберг сразу оговаривается, что «есть точки соприкоснове­ния, которые придают жизненность термину „латиноамериканская архитектура”».

В регионе сложились влиятельные архитектурные школы ряда государств, продолжают оставаться сильными внешние влияния, противоречия культуры обусловливают постоянство разрывающих цельность зодчества социально-экономических конфликтов и конъ­юнктурных явлений, принципиально различны задачи архитектуры на социалистической Кубе, в странах демократической ориентации, государственно-монополистического капитала и в отсталых зависи­мых странах, и все же единство феномена архитектуры Латинской Америки не вызывает сомнений. Причем схожими для зодчества стран региона являются не столько (как представлялось в 50— 60-е годы) формы зданий, хотя в них очевидно прослеживаются общие черты, сколько тенденции и противоречия развития, пробле­мы, стоящие перед строительством в целом и отдельными архи­текторами, а также способы решения архитектурных задач.

Исторически сложились черты общности латиноамериканскоко зодчества, опирающиеся как на близость этнокультурных истоков, так и прежде всего на единство исторических судеб, социально- экономического развития народов Латинской Америки, в связи с чем идентичны основные стадии и этапы развития архитектуры, в преде­лах которых и архитектурные формы близки в отдельных ее регио­нах и странах. Несомненны культурно-эмоциональные и даже фор­мально-стилистические связи между отдельными эпохами развития латиноамериканского зодчества на протяжении всей истории кон­тинента.

Собственно латиноамериканское зодчество Нового времени яв­ляется вариантом европейского архитектурно-культурного ареала. На протяжении почти пятисот лет целенаправленное заимствование приемов и методов европейской архитектуры является характер­ной чертой архитектуры Латинской Америки.

Архитекторы континента добились наиболее значимых достиже­ний, признанных далеко за пределами Латинской Америки, в об­ласти образной характеристики важнейших административных и общественных зданий, а также индивидуальных жилых домов. С необходимостью выполнения именно такого социального заказа связаны нередкие личные творческие драмы прогрессивных архи­текторов, стремящихся служить своим народам.

Общей, постоянной и характерной чертой является то, что ар­хитектура Латинской Америки — элемент художественной культу­ры, она проявляет стилевую и мировоззренчески-методологическую связь с изобразительным, прикладным и садово-парковым искус­ством. Исторически сложившиеся особенности народной культуры определяют такую столь характерную (хотя и не всеобщую) черту архитектуры континента, как ее пластическое богатство, украшен- ность, активное применение цвета, частый и органичный синтез с монументальной живописью и скульптурой. Выдающимся при­мером синтеза искусств стал грандиозный ансамбль Мемориала Латинской Америки в Сан-Паулу (архит. О. Нимейер, 1989), включающий залы собраний, библиотеку, ресторан, открытые пространства для встреч и митингов, обильно украшенные жи­вописью и скульптурой. В центре главной площади установлена монументальная стела — «кровоточащая рука — Латинская Амери­ка».

Своеобразие архитектуры континента обосновывается развер­нутой теоретической концепцией самобытности культуры при решении современных задач; часто успешно используются и раз­виваются местные архитектурно-художественные традиции.

Сегодня архитектура Латинской Америки уже не проявление экзотики, не необычайный тропический плод, непонятный феномен. Это полноправная и постоянная составляющая современного ми­рового зодчества, активно участвующая в его развитии. Поэтому некоторое, возможно временное, ослабление регионального своеоб­разия архитектуры в 60—80-е годы, новое сближение с европей­скими и североамериканскими прототипами является одним из признаков ее зрелости. В то же время, как уже отмечалось, 70— 80-е годы характеризуются возрастающим интересом архитекторов континента к развитию местных архитектурно-художественных традиций.

Традиционная неравномерность развития архитектуры Латин­ской Америки проявляется в XX в. в периодическом выдвижении На авансцену архитектурного процесса различных национальных архитектурных школ. Первые на континенте постройки в духе архитектуры современного движения появились в 20-х — начале 30-х годов в Бразилии, Мексике, Аргентине. В 40—60-е годы роль пионера в архитектуре Латинской Америки взяла Бразилия. В 50-е годы к ней присоединились архитектурные школы Мексики и Венесуэлы, в середине 60-х — Аргентина и Чили. В 70—80-е годы особый интерес привлекают достижения архитекторов Арген­тины и Колумбии, а также по-прежнему Бразилии и Мексики.

О зрелости национальных архитектурных школ говорит и рас­тущий международный авторитет зодчих Латинской Америки. Они регулярно получают премии на престижных международных конкурсах и получают заказы на проектирование ответственных объектов в разных странах, в том числе экономически более развитых. Особенно широка была в 60—70-е годы международная проектная деятельность О. Нимейера, построившего целый ряд крупных зданий и комплексов во Франции, Италии, Алжире, Ливане и других странах. Крупная гостиница в Ханое построена по проекту ведущего кубинского зодчего А. Кинтаны; кубинские архитекторы построили целый ряд сооружений (в первую очередь школ) в Анголе, Мозамбике, Вьетнаме; несколько крупных объектов в других странах запроектировал аргентинец М. А. Рока.

И если еще в первые годы после второй мировой войны для выполнения крупных проектов в городах Латинской Америки привлекались иностранцы, то сегодня латиноамериканские архитек­торы не только выполняют отдельные заказы за рубежами кон­тинента, но и постоянно работают в экономически развитых за­падных странах (аргентинцы Э. Амбаш и М. Галвденсонас в Нью-Йорке, чилиец Ф. Монтес в Париже, чилиец Р. Перес де Арсе в Лондоне и т. д.). Генеральным секретарем Международ­ного комитета архитектурных критиков избран X. Глусберг.

Единая и многообразная архитектура Латинской Америки, обо­гащенная опытом тысячелетий и современности, находится в постоянном поиске решения традиционных и новых социально- экономических, технических и профессиональных проблем, созда­ет новые оригинальные значительные произведения, которые становятся важным вкладом в мировое зодчество.

---

¹    Кириченко Е. И. Три века искусства Латинской Америки. М., 1972. С. 12.

²    Там же. С. 15.

³    Кантор А. М. О традициях и общности латиноамериканского искусства//Лат. Америка. 1981. № 10. С. 103.

⁴    Cultura. Brasilia, 1980. № 35.

⁵    Соврем, архитектура: Пер. с фр. 1968. № 6. С. 82.

⁶    См., напр.: Norberg Schulz Ch. Late Baroque and Rococo architecture//History of world architecture. N. Y., 1974. P. 311.

⁷    Курьер ЮНЕСКО. 1961. № 6. С. 19.

⁸    Там же. 1977. Сент.— oift. С. 7. См. также: Franco J. The modern culture of Latin America: Society and the artist. L., 1967.

⁹    Цит. no: Azevedo F. de. A cultura brasileira. Rio de Janeiro, 1943. P. 275.

¹⁰ Всеобщая история архитектуры: В 12 т. М., 1972. Т. 10: Архитектура XIX — начала XX в. С. 441.

¹¹ Нимейер О. Архитектура и общество. М., 1975. С. 180.

¹² Costa L. Arquitetura brasileira. Rio de Janeiro, 1952. P. 37.

¹³ Architecture d’aujourd’nui. 1947. N 13/14. P. 22.

¹⁴ Архитектура Запада. М., 1972. 1: Мастера и течения. С. 42.

¹⁵ Латинская Америка: Энцикл. справ. М., 1979. С. 201—202.

¹⁶ Курьер ЮНЕСКО. 1961. № 6. С. 20.

¹⁷ Ewenson N. Two Brasilian capitals: Architecture and urbanism in Rio de Janeiro and Brasilia. New Haven; L., 1973. P. 25.

¹⁸ Лат. Америка. 1981. № 10. С. 84.

¹⁹ Eranco J. Op. cit. P. 69.

²⁰ Architecture in Latin America. B. (West), 1984. P. 34.

²¹ Process: Architecture. 1983. N 39. P. 23.

²² Григулевич И. P. Сикейрос. М., 1979. С. 108.

²³ Architectural Record. 1954. Vol. 116, N 4. P. 146.

²⁴ Соврем. архитектура: Пер. с фр. 1968. № 6. С. 82.

²⁵ Acropole. Sao Paulo, 1968. P. 14.

²⁶ Techigue et architecture. 1981. N 334. P. 35.

²⁷ Architecture d'aujourd’hui. 1974. N 173.