...И красота тоже заключает в себе классовую позицию

ГАБРИЭЛЬ БРАЧО: «... И КРАСОТА ТОЖЕ ЗАКЛЮЧАЕТ В СЕБЕ КЛАССОВУЮ ПОЗИЦИЮ»^[62]

Каракас — столица Венесуэлы — окружен горами. Ему давно уже стало тесно на равнине, и целые районы города поползли вверх, на склоны гор, покрытых буйной вечнозеле­ной растительностью. На одном из таких склонов, на улице, имеющей дома лишь с одной стороны, так как с другой — крутой обрыв, за которым вы видите, кажется, весь Каракас, проживает художник Габриэль Брачо. Домик его небольшой, как невелик и садик, залитый солнцем, с кустами роз и агавами вдоль дорожек.

Сюда мы приехали от генерала Габальдона, замечатель­ного человека, большого друга Советского Союза. В доме генерала мы познакомились. Габриэль Брачо пригласил меня посмотреть его работы, поговорить. От такого приглашения трудно было отказаться не только потому, что мастерская художника всегда привлекает, но и потому, что даже при самом первом знакомстве Брачо вызывает симпатию и друже­ские чувства.

Гость художника наверняка не обманется в своих ожидани­ях. Он будет ходить как зачарованный вдоль стен, увешанных картинами, рисунками, офортами. В тесной мастерской, две стены которой стеклянные, он увидит только что закончен­ные работы, те, что еще несут на себе следы свежей краски и последнего вдохновенного полета творческого воображения художника.

Краски Брачо, конечно же, южноамериканские. Вечная весна его родины живет на полотнах. Живет на них и темпера­мент художника, порой безудержная фантазия. И еще любовь к жизни, к природе, но прежде всего к человеку.

...Мы встречались потом несколько раз. И наконец я с некоторой осторожностью спросил Габриэля, не согласится ли он дать интервью (ибо иногда нелегко от дружеских отноше­ний перейти к профессиональным; к тому же случалось выслушивать в подобных случаях вежливый, но недвусмыслен­ный отказ). Осторожность на этот раз была напрасной. Брачо сказал, что несколько лет назад посетил Москву, где демон­стрировалась выставка его графики. У него прекрасные вос­поминания о Советском Союзе не только потому, что он побывал на родине Ленина, но и потому, что ему понравились люди, город, страна. В общем, он не только согласен, он с удовольствием садет перед магнитофоном и поговорит с нами.

Впрочем — слово художнику...

— Какова ваша тонка зрения на проблему содержания в произведениях искусства?

— Эта проблема всегда меня занимала. Но чтобы ответить на вопрос, мне хочется обратиться к воспоминаниям — к началу моего творческого пути. Тогда, в 1936 году, я уже принимал участие в политической борьбе. В то время мне доводилось много читать об искусстве, о его классовой направленности. С тех пор я участвовал во множестве споров и дискуссий о классовости искусства, о сущности метода социалистического реализма. Нам, молодым художникам, приходилось — да и сейчас приходится — преодолевать мне­ние, весьма распространенное у нас, о том, что метод социа­листического реализма якобы не имел успеха даже в самих социалистических странах и не дал крупных, значительных произведений. Это мнение, конечно, не могло поколебать убеждения тех, кто полагает, что искусство не является ничьей вотчиной, а составляет одну из форм познания и выра­жения идей. Искусство, по словам Пикассо, есть наступатель­ное и оборонительное оружие, или, как говорил Сикейрос, боевое оружие. Но мы, те, кто верил в это, не находили отклика нашим представлениям об искусстве, что вынуждало нас, с одной стороны, отстаивать свои взглады, а с другой — в той или иной мере адаптироваться в условиях системы, в которой доводилось жить и работать.

Поэтому перед нами, последователями социалистического реализма, сегодня стоит задача — «завоевать сердце нашего нынешнего противника».

— По-видимому, соотношение формы и содержания вызывает наиболее острые разногласия?

— Да. В Венесуэле не всегда легко решить для себя эту проблему на практике, даже если занимаешь твердые позиции в теории.

Вы, конечно, знаете, что культура Венесуэлы не имеет такой доколумбовой истории, как, скажем, мексиканская, с ее традициями культуры майя, ацтеков, ольмеков. Отсюда и оза­боченность венесуэльских художников, не желающих отсту­пать от принципов, с которыми мы познакомились по одной прекрасной книге — «Эстетика»[63], — изданной Академией наук СССР. У нас в стране мало кому известны мысли Маркса и Энгельса по этим проблемам. Мне их идеи запали глубоко в душу. Но, к сожалению, они не воплотились и не могли воплотиться в действительность так как мне бы этого хотелось. Ведь требования социальной системы, условия, в которых работает художник, у нас таковы, что приходится одной ногой стоять на позициях реализма, а другой — на позициях формализма.

Нет сомнений, что любое искусство находит свое выраже­ние в той или иной форме, но форма корнями уходит в среду, в которой творит художник. Это сложнейшая эстетическая и общественно-политическая проблема. По-моему, ни одному деятелю искусств в капиталистическом мире, ни одному художнику, по крайней мере в Латинской Америке, не удастся создать все свои произведения методом социалистического реализма, потому что он, невольно подстегиваемый коммер­ческими соображениями, едва ли сможет не свернуть хоть однажды с пути, который указывает нам марксистско-ленин­ская эстетика.

— Расскажите, пожалуйста, о своем творческом пути, о том, как вы решали эстетические проблемы в своей практиче­ской работе.

— Моя живопись связана с универсальными темами жизни, но корни ее — в действительности Венесуэлы, в ее фольклоре (но не фольклоризме туристского толка!). Много сил я отдаю жанру пейзажа, стремясь к синтезу двух начал: моего восприятия природы и обобщенного образа моей стра­ны. Примером может служить серия пейзажей, объединенная названием «Этот Каракас». Я стремился показать безумие нефтяной лихорадки, которая охватила наш прекрасный в прошлом город, превратив его в каменную пустыню, лишен­ную растительности, в город без деревьев... Я провожу срав­нение его с тем Каракасом, который я узнал в 30-е годы, когда учился в Школе изящных искусств.

Я считаю, что и пейзаж несет в себе идею. Однажды во время моего выступления в городе Баркисимето меня спроси­ли, верю ли я в свободу творчества или я верю в то, что можно создавать произведения искусства по заказу. Я отстаивал положение о том, что свобода — весьма относительное поня­тие, что художник свободен расположить свой мольберт перед тем объектом, который его больше интересует, и там, где он находит прекрасное. Но ведь и красота — понятие, о котором тоже можно спорить, понятие, тоже заключающее в себе классовую позицию. Поэтому, говорил я, когда объектом своего внимания художник избирает, допустим, «Кантри клаб» в аристократическом районе Каракаса, его позиция отличается от классовых позиций того художника, который решил изобразить квартал Буэнос-Айрес — один из бедней­ших пригородов столицы. Так что сам выбор натуры уже отра­жает мировоззрение художника.

Если же речь идет о фольклоре, если, допустим, художник пластическими средствами рассказывает о крестьянских обы­чаях, об обрядах, раскрывая народный дух, если он показыва­ет, что красота заключена в лицах людей, их улыбке, движе­ниях, которые, несомненно, отличны от движений и жестов горожанина, чиновника, то в этом также сказывается позиция художника.

Или взять крупнейшие произведения настенной живописи. Я недавно закончил триптих-мураль «Венесуэла» для худо­жественной школы, где преподаю вот уже в течение двадцати трех лет. Над этим произведением я работал два года, как говорится, «из любви к искусству» в самом прямом смысле слова. Мне важно было для самого себя выяснить, смогу ли я справиться с задачами мурализма, которые поставили Сикей­рос и греческие художники, с так называемым «гуманным кинетизмом». Тема триптиха — разрушение национальной культуры испанскими конкистадорами, вооруженными кре­стом и шпагой. На трех стенах предстают и основоположники нашей независимости во главе с великим Симоном Болива­ром, который изображен в момент произнесения знаменитой фразы: «Если даже природа будет против нас, мы вступим с нею в бой и заставим ее покориться».

На выступающем углу я расположил фигуру Хосе Феликса Рибаса, одного из вдохновителей молодежи в борьбе за неза­висимость в период 1812—1814 годов. За Рибасом видны фигуры двух других деятелей той эпохи — Хосе Антонио Паэса и Хосе Томаса Бовеса. Для меня фигура Паэса, сорат­ника Боливара, основополагающая. В моей композиции он представлен как один из вождей крестьянского движения периода борьбы за независимость. Изображен он в пылу бит­вы, сражающимся плечом к плечу с Боливаром за освобожде­ние своей родины. Паэсу противопоставлен Бовес, призыва­ющий крестьян к верности испанской короне. Бовеса симво­лизирует фигура без головы, сознательно деформированная, выполненная в современной манере; ее пронзает копье, что соответствует обстоятельствам его гибели.

Другая часть картины посвящена событиям федеральной войны (1858—1863 годов), на ней предстает крестьянский вождь Эсекиель Самора.

На третьей стене я стремился отобразить рабочий класс, нефтяников — революционную надежду и будущее Венесу­элы. Плафон отдан под символы народов пяти стран, освобо­жденных в результате войны за независимость под руковод­ством Боливара...

Хочу рассказать вам о заказе, который я получил от вене­суэльского правительства, что само по себе очень любопытно, поскольку мои, так сказать, взгляды на жизнь хорошо извест­ны. Мне была заказана картина, посвященная битве при Бойяка. Я назвал ее «Символы Бойяка». Она изображает момент начала сражения. На ней предстает Боливар со шпагой в руке, устремленный вперед и зовущий патриотов в бой. Рядом с Боливаром — фигура Сантандера, его соратника в борьбе за освобождение Колумбии, его противника впоследствии. Мне хотелось этим подчеркнуть бессмысленность столкновений между Колумбией и Венесуэлой, разжигаемых и в наше время чужеземцами, столкновений, последствия которых могут быть катастрофическими для наших братских стран. Мне хотелось сказать также о другой фигуре Боливара, изображенной в верхней части картины. Он предстает на белом коне, прости­рающим руки к колумбийскому и венесуэльскому народам с призывом жить в мире. Это обобщенный образ, символизиру­ющий неприятие войны.

Должен сказать, что в работе над картиной я не встретил со стороны правительства никакого противодействия, напротив, мне была предоставлена полная свобода выражать свои идеи. Пусть это кому-то покажется странным, но я отстаиваю прин­ципы Великой Колумбии, принципы, которые были так дороги нашему Освободителю.

Я ставил перед собой задачу показать художественными средствами взгляд современного человека на исторические события. Я сознательно не стремлюсь подчеркивать враждеб­ность Венесуэлы к Испании. Это было бы, на мой взгляд, неправильным. С тех пор много воды утекло, мы всегда будем гордиться победами патриотов, но война за независи­мость уже давно стала историей. А свой язык мы унаследо­вали у испанцев, да и многое в нашей культуре обязывает нас не оживлять ненависти, которая и не отражает подлинных, современных отношений между нашими и испанским народа­ми. Не мне судить, удалось ли это произведение, но я был бы счастлив, если бы это оказалось так.

— В Венесуэле много спорят о проблеме современности в творчестве художника... Что вкладывается в это понятие?

— Прежде всего, к сожалению, манера письма, стиль... В императивной форме утверждается: «Художник должен быть всегда современен»; означает же это, скорее, быть модернистом.

Я же считаю, что художник современен и актуален тогда когда он, как говорил Маркс, является реалистом. Нет ничего более современного, чем сама реальность.

В 70-е годы XX века очень трудно жить историей, да еще в Каракасе, где так сильны самые различные веяния в искус­стве. И если мы хотим решать проблему идейности и форма­лизма, то надо четко себе представлять, что существуют два основных направления. Первое питается универсальными, формалистическими веяниями, эстетизмом, который я не хочу называть универсальным, потому что он не заслуживает того, а вернее будет сказать, это универсализирующее эстетство. Другое направление, которое замалчивается, а подчас даже игнорируется, — пристальное внимание к венесуэльской дей­ствительности, к самобытному, к темам, которые могут стать универсальными (то есть приобрести всемирное значение) в той мере, в какой будущие художники сумеют овладеть нацио­нальным началом, как того требует метод социалистического реализма.

— Вы принадлежите к последнему направлению?

— Безусловно, я сторонник именно такого подхода. Но не осмеливаюсь называть себя художником социалистического реализма...

Недавно вышел альбом с 220 репродукциями моих произ­ведений, в том числе скульптур, с которых я начинал. В га­лерее «Артекал» в Каракасе состоялась моя персональная выставка. Я был приглашен с этой выставкой в Буэнос-Айрес. Таким образом, наверное, могу сказать, что нахожусь в полном расцвете сил, по крайней мере чувствую себя так, будто только что родился... Хочу добавить, что мечтаю вновь побывать в Советском Союзе, показать там свои картины, выслушать критику и оценки.

И все же мне трудно ответить на ваш вопрос без всяких оговорок. Я нередко размышляю о том, какими качествами должен обладать художник, чтобы, живя в условиях капитали­стической действительности, он мог считаться художником, придерживающимся метода социалистического реализма. И прихожу к выводу, что его последовательное развитие в этом направлении невозможно, что тогда он должен был бы жить на другие источники дохода, не связанные с искусством. Он не имеет для этого, я бы сказал, экономической свободы творчества.

Конечно, иное дело — проповедовать критический реализм, провозвестник социалистического реализма. Возможно, удастся отыскать новый термин, который позволил бы нам, последователям реализма, найти способ отстоять нашу точку зрения. В этой связи мне хочется вновь вернуться к маэстро Сикейросу. Он придерживался мнения, что мы должны называть наше искусство «новым реализмом»: новым по форме и реалистическим по содержанию. Может быть, эта дефиниция уязвима — как и многое в жизни. Но может быть, это все же удачная формулировка, найденная мастером для определения мексиканского реализма. Этот реализм питается из самобытных источников, так как там, в Мексике, несмотря на конкисту, не прерывалась преемственность в развитии древнейших культур.

Мне постоянно и с большой настойчивостью приходится отстаивать реализм. Вы знаете, что источник контрпропаганды от нашей страны близок, и нам в этом смысле очень трудно. В Венесуэле благодаря ее богатствам эта чуждая нам пропа­ганда преуспела в отношении многих художников, увлекая их на путь создания ласкающих глаз пейзажей или натюрмортов, весьма далеких от какой бы то ни было общественной идеи.

Без сомнения, мне повезло: я живу в хорошее время, я ровесник социализма, и это имеет для меня не только симво­лическое значение. Само существование социализма и успе­хи, достигнутые страной Октября, дают нам возможность, живя в капиталистическом мире, пользоваться духовными плодами социализма для своего художественного развития.

Хочется предложить советским художникам: пусть они приезжают в Венесуэлу, выставляют здесь свои картины. В Венесуэле, в профессиональной среде пластических искусств, царит предубеждение против советской живописи, и лучше всего будет, если сам зритель, народ составит собствен­ное мнение о ней. Почему бы советским художникам не пока­зать свои картины в нашей стране, где часто организуются выставки, в стране, где навязываемый нам антисоветизм антикоммунизм не имеет корней, где так много нового и где очень большой интерес вызывает то, как отражается в живо­писи и скульптуре социалистическая действительность!

Многие, как и я, обрадовались бы, увидев в Каракасе выставку советских рисунков, гравюр, куда бы имели доступ широкие массы, а не только узкий круг профессионалов. Такая выставка видится мне в одной из многочисленных гале­рей Каракаса, и пусть на ней наш народ проникнется идеями, которые вы воплощаете в этих произведениях, их художе­ственным совершенством...

^[62] Интервью взято С. Микояном в Каракасе в 1974 г.

[63] Имеется в виду книга Ю. Б. Борева «Эстетика» (М., 1969).